... Петя решил на прощанье наскоро выкупаться. По едва мальчик, разбежавшись, бултыхнулся в море и поплыл на боку, расталкивая прохладную воду коричневым атласным плечиком, как тотчас забыл все на свете. Сперва, переплыв прибрежную глубину, Петя добрался до первой мели. Он взошел на нес и стал прогуливаться по колено в воде, разглядывая сквозь прозрачную толщу отчетливую чешую песчаного дна. Па первый взгляд могло показаться, что дно необитаемо. По стоило только хорошенько присмотреться, как в морщинах песка обнаруживалась жизнь. Там передвигались, то появляясь, то зарываясь в песок, крошечные кувшинчики рака-отшельника. Петя достал со дна один такой кувшинчик и ловко выдернул из него ракообразное - даже были крошечные клешни! - тельце моллюска. Девочки любили нанизывать эти ракушечки на суровую нитку. Получались превосходные бусы. Но это было не мужское занятие. Потом мальчик заметил в воде медузу и погнался за ней. Медуза висела прозрачным абажуром с кистью таких же прозрачных щупалец. Казалось, что она висит неподвижно. Но это только казалось. Тонкие закраины ее толстого купола дышали и волновались синей желатиновой каймой, как края парашюта. Щупальца шевелились. Она косо уходила вглубь, как бы чувствуя приближающуюся опасность. Но Петя настиг ее. Осторожно - чтобы не прикоснуться к ядовитой кайме, обжигающей, как крапива, - мальчик обеими руками схватил медузу за купол и вытащил увесистое, но непрочное ее тело из воды. Он с силой зашвырнул животное на берег. Роняя на лету оторвавшиеся щупальца, медуза шлепнулась на мокрый песок. Солнце тотчас зажглось в се слизи серебряной звездой. Петя испустил вопль восторга и, ринувшись с мели в глубину, занялся своим любимым делом - стал нырять с открытыми глазами. Какое это было упоение! На глубине перед изумленно раскрытыми глазами мальчика возник дивный мир подводного царства. Сквозь толщу воды, увеличенные, как в лупу, были явственно видны разноцветные камешки гравия. Они покрывали дно, как булыжная мостовая. Стебли подводных растений составляли сказочный лес, пронизанный сверху мутно-зелеными лучами солнца, бледного, как месяц. Среди корней, рогами расставив страшные клешни, проворно пробирался боком большой старый краб. Он нес на своих паучьих ногах дутую коробочку спины, покрытую известковыми бородавками моллюсков. Петя ничуть его не испугался. Он хорошо знал, как надо обращаться с крабами. Их надо смело хватать двумя пальцами сверху за спину. Тогда краб никак не сможет ущипнуть. Впрочем, краб не заинтересовал мальчика. Пусть себе ползет, не велика редкость. Весь пляж был усеян сухими клешнями и багровыми скорлупками спинок. Гораздо интереснее казались морские коньки. Как раз небольшая их стайка появилась среди водорослей. С точеными мордочками и грудками - ни дать ни взять шахматный конь, но только с хвостиком, закрученным вперед, - они плыли стоймя, прямо на Петю, распустив перепончатые плавники крошечных подводных драконов. Как видно, они совсем не предполагали, что могут в такой ранний час наткнуться на охотника. Сердце мальчика забилось от радости. У него в коллекции был всего один морской конек, и то какой-то сморщенный, трухлявый. А эти были крупные, красивые, один в одного. Было бы безумием пропустить такой исключительный случай. Петя вынырнул на поверхность, чтобы набрать побольше воздуха и поскорее начать охоту. Но вдруг он увидел на обрыве отца. Отец размахивал соломенной шляпой и что-то кричал. Обрыв был так высок и голос так гулко отдавался в обрыве, что до Пети долетело только раскатистое: - ... дяй-дяй-дяй-дяй!.. Однако Петя очень хорошо понял значение этого "дяй-дяй-дяй". Оно значило следующее: - Куда ты провалился, гадкий мальчишка? Я тебя ищу по всей даче! Дилижанс ждет!.. Ты хочешь, чтобы мы из-за тебя опоздали на пароход? Сейчас же вылезай из воды, негодяй! Голос отца вернул Петю к горькому чувству разлуки, с которым он встал сегодня. И мальчик закричал таким отчаянно громким голосом, что у него зазвенело в ушах: - Сейчас иду! Сейчас! А в обрыве отдалось раскатистое: "... айс-айс-айс!.. " Петя быстро надел костюм прямо на мокрое тело - что, надо признаться, было очень приятно - и стал взбираться наверх.
3 В СТЕПИ
Дилижанс уже стоял на дороге против ворот. Кучер, взобравшись на колесо, привязывал к крыше складные парусиновые кровати уезжающих дачников и круглые корзины с синими баклажанами, которые, пользуясь случаем, отправляли из экономии в Аккерман. Маленький Павлик, одетый по случаю путешествия в новый голубой фартучек, в туго накрахмаленной пикейной шляпке, похожей на формочку для желе, стоял в предусмотрительном отдалении от лошадей, глубокомысленно изучая все подробности их упряжи. Его безмерно удивляло, что эта упряжь, настоящая упряжь настоящих, живых лошадей, так явно не похожа по своему устройству на упряжь его прекрасной картонной лошади Кудлатки. (Кудлатку не взяли с собой на дачу, и она теперь дожидалась своего хозяина в Одессе. ) Вероятно, приказчик, продавший Кудлатку, что-нибудь да перепутал! Во всяком случае, нужно будет не забыть немедленно по приезде попросить папу вырезать из чего-нибудь и пришить к ее глазам эти черные, очень красивые заслонки - неизвестно, как они называются. Вспомнив таким образом про Кудлатку, Павлик почувствовал беспокойство. Как она там без него живет в чулане? Дает ли ей тетя овес и сено? Не отъели ли у нее мыши хвост? Правда, хвоста у нее осталось уже маловато: два-три волоска да обойный гвоздик, - но все-таки. Чувствуя страшное нетерпение, Павлик высунул набок язык и побежал к дому, чтобы поторопить папу и Петю. Но, как его ни беспокоила участь Кудлатки, все же он ни на минуту не забывал о своей новой дорожной сумочке, висящей через плечо на тесемке. Он крепко держался за нее обеими ручонками. Там, кроме плитки шоколада и нескольких соленых галетиков "Капитэн", лежала главная его драгоценность: копилка, сделанная из жестянки "Какао Эйнем". Там хранились деньги, которые Павлик собирал на покупку велосипеда. Денег было уже довольно много: копеек тридцать восемь - тридцать девять... Папа и Петя, наевшись парного молока с серым пшеничным хлебом, уже шли к дилижансу. Петя бережно нес под мышкой свои драгоценности: банку с заспиртованными морскими иглами и коллекции бабочек, жуков, ракушек и крабов. Все трое сердечно простились с хозяевами, вышедшими их проводить к воротам, уселись в дилижанс и поехали. Дорога огибала ферму. Дилижанс, гремя подвязанным ведром, проехал мимо фруктового сада, мимо беседки, мимо скотного и птичьего дворов. Наконец он поравнялся с гарманом, то есть с той ровной, хорошо убитой площадкой, на которой молотят и веют хлеб. В Средней России такая площадка называется ток, а в Бессарабии - гарман. За дорожным валом, густо поросшим седой от пыли дерезой со множеством продолговатых капелек желтовато-алых ягод, сразу же начинался соломенный мир гармана. Скирды старой и новой соломы, большие и высокие, как дома, образовали целый город. Здесь были настоящие улицы, переулки и тупики. Кое-где под слоистыми, почти черными стенами очень старой соломы, пробиваясь из плотной, как бы чугунной земли, горели изумрудные фитильки пшеничных ростков изумительной чистоты и яркости. Из трубы парового двигателя валил густой опаловый дым. Слышался воющий гул невидимой молотилки. Маленькие бабы с вилами ходили на верхушке новой скирды по колено в пшенице. Тени хлеба, переносимого на вилах, летали по туче половы, пробитой косыми, движущимися балками солнечного света. Мелькнули мешки, весы, гири. Потом проплыл высокий холм только что намолоченного зерна, покрытого брезентом. И дилижанс выехал в открытую степь. Одним словом, все было сначала так же, как и в прошлые годы. Открытое вокруг на десятки верст пустынное жнивье. Одинокий курган. Слюдяной блеск лиловых иммортелей. Присевший возле своей норки суслик. Кусок веревки, похожей на раздавленную гадюку... Но вдруг впереди показалась пыль, и мимо дилижанса крупной рысью проехал небольшой отряд конных стражников. - Стой! Дилижанс остановился. Один из всадников подъехал к дилижансу. Короткий ствол карабина прыгал над зеленым погоном с цифрой. Прыгала пыльная фуражка набекрень. Скрипело и горячо воняло кожей седло. Храпящая морда лошади остановилась на уровне открытого окна. Крупные зубы грызли белое железо мундштука. Травянисто-зеленая пена капала с черных, как бы резиновых губ. Из нежных, телесно-розовых ноздрей вылетало горячее дыхание, обдавая паром сидящих в дилижансе. Черные губы потянулись к соломенной шляпе Пети. - Кого везешь? - раздался где-то вверху солдатский голос. - Дачников на пароход, - ответил неузнаваемо тонкий, поспешный, какой-то угодливый голос кучера. - Они в Аккерман едут, а там прямо на пароход - и в Одессу. Они тута в экономии все лето жили. С самого начала июня. Теперь они едут обратно до дому - А ну, покажь! И с этими словами в окно заглянуло красное, желтоусое и желтобровое солдатское лицо с жестко выскобленным подбородком и с овальной кокардой на зеленом околыше фуражки. - Кто такие? - Дачники, - сказал, улыбаясь, отец. Солдату, видно, не понравились эта улыбка и это слишком вольное слово "дачники", показавшееся ему насмешкой. - Я вижу, что дачники, - с грубым неудовольствием сказал он. - Мало что дачники! А кто такие - дачники? Нижняя челюсть у отца дрогнула, бородка запрыгала. Побледнев от негодования, он дрожащими пальцами застегнул на все пуговицы летнее пальто, поправил пенсне и резким фальцетом закричал: - Как вы смеете говорить со мной в таком тоне? Я - преподаватель среднеучебных заведений, коллежский советник Бачей, а это мои дети - Петр и Павел. Мы направляемся в Одессу. На лбу у отца выступили розовые пятна. - Виноват, ваше высокоблагородие, - бодро сказал солдат, вылупив почти белые глаза, и поднес руку с нагайкой к козырьку. - Обознался! Как видно, он был смертельно перепуган, услышав хоть до сих пор ему и неизвестный, но столь грозный штатский чин - "коллежский советник". Ну его к богу! Еще нарвешься на неприятность. Еще по зубам заработаешь. Он дал лошади шпоры и ускакал. - Дурак, - сказал Петя, когда солдаты были уже далеко. Отец снова вскипятился: - Замолчи! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смел произносить этого слова! Тот, кто часто говорит "дурак", чаще всего сам... не слишком умный человек. Заруби это себе на носу. В другое время Петя, конечно, полез бы в спор, но сейчас он смолчал. Он слишком хорошо понимал душевное состояние отца. Отец, который всегда с раздражительным презрением говорил о чинах и орденах, который никогда не носил форменного вицмундира и никогда не надевал своей "Анны третьей степени", который не признавал никаких сословных привилегий и упрямо утверждал, что все жители России суть не что иное, как только "граждане", вдруг, в порыве раздражения, наговорил бог знает чего. И кому же? Первому встречному солдату... "Преподаватель среднеучебных заведений"... "Коллежский советник"... "Как вы смеете говорить в таком тоне"... "Фу, какая ерунда! - говорило смущенное лицо отца. - Фу, как стыдно!" Тем временем кучер, как это всегда бывает во время долгих поездок на лошадях, в общем замешательстве уже успел потерять ремешок кнута и ходил по дороге, шарпая кнутовищем по придорожным, седым от пыли кустикам полыни. Наконец он его нашел и привязал, затянув узел зубами. - А, чтоб им пусто было! - сказал он, подходя к дилижансу. Ездят эти стражники по всем дорогам и ездят, только людей пугают. - Зачем ездят? - спросил отец. - Кто их знает зачем. Ловят кого-нибудь, чи шо. Тут позавчера, верст за тридцать, экономию помещика Балабанова спалили. Говорят, какой-то беглый матрос с "Потемкина" поджег. Так теперь они скрозь ездят и ловят того беглого матроса. Он, говорят, где-то тут по степу скрывается. Такие дела. Что ж, поедем? С этими словами кучер влез на свое высокое место, разобрал вожжи, и дилижанс тронулся дальше. Однако, как ни прекрасно было это утро, настроение у всех было уже испорчено. Очевидно, в этом чудесном мире густого синего неба, покрытого дикими табунами белогривых облаков, в мире лиловых теней, волнисто бегущих с кургана на курган по степным травам, среди которых нет-нет да и мелькнет конский череп или воловьи рога, в мире, который был создан, казалось, исключительно для человеческой радости и счастья, - в этом мире не все обстояло благополучно. И об этом думали в дилижансе и отец, и кучер, и Петя. Только у одного Павлика были свои, особые мысли. Крепко наморщив круглый кремовый лобик, на который спускалась из-под шляпки аккуратно подстриженная челка, мальчик сидел, сосредоточенно устремив в окно карие внимательные глаза. - Папа... - сказал он вдруг, не отводя глаз от окна, - папа, а кто царь? - То есть как это - кто царь? - Ну - кто? - Гм... Человек. - Да нет же.. Я сам знаю, что человек. Какой ты! Не человек, а кто? Понимаешь, кто? - Не понимаю, что ты хочешь. - Я тебя спрашиваю: кто? - Вот, ей-богу... Кто да кто... Ну, если хочешь, помазанник. - Чем помазанник? - Что-о? Отец строго посмотрел на сына. - Ну - как: если помазанник, то чем? Понимаешь - чем? - Не ерунди! И отец сердито отвернулся.
4 ВОДОПОЙ
Часов в десять утра заехали в большое, наполовину молдаванское, наполовину украинское село "напувать" лошадей. Отец взял Павлика за руку, и они отправились покупать дыни. Петя же остался возле лошадей, с тем чтобы присутствовать при водопое. Кучер подвел лошадей, тащивших за собой громоздкий вагон дилижанса, к кринице. Это был колодец, так называемый "журавель". Кучер сунул кнут за голенище и поймал очень длинную, вертикально висящую палку, к концу которой была прикована на цепи тяжелая дубовая бадейка. Он стал, перебирая руками по палке, опускать ее в колодец. Журавель заскрипел. Один конец громадного коромысла стал наклоняться, как бы желая заглянуть в колодец, в то время как другой - с привязанным для противовеса большим ноздреватым камнем - легко поднимался вверх. Петя навалился грудью на борт криницы и посмотрел в нее, как в подзорную трубу. Круглая шахта, выложенная булыжником, покрытая глухим темно-коричневым бархатом плесени, уходила далеко вглубь. И там, в холодной темноте, блестел маленький кружочек воды с фотографически четким отражением Петиной шляпы. Мальчик крикнул, и колодец, как глиняный кувшин, наполнился гулким шумом. Бадейка очень далеко шла вниз, стала совсем маленькой, а все никак не могла дойти до воды. Наконец раздался далекий всплеск. Бадейка погрузилась в воду, захлебнулась и пошла вверх. Увесистые капли шлепались в воду. Они стреляли, как пистоны. Долго шла, поднимаясь, палка, натертая множеством рук, как стекло, пока наконец не появилась мокрая цепь. Журавель скрипнул в последний раз. Кучер сильными руками подхватил пудовую бадейку и вылил в каменную колоду. Но, прежде чем вылить, напился из нее сам. После кучера напился и Петя. Именно в этом-то и заключалась главная прелесть водопоя. Мальчик окунул нос и подбородок в совершенно прозрачную, холодную, как лед, воду. Бадейка изнутри обросла зеленой бородой тины. Что-то жуткое, почти колдовское было в этой бадейке и в этой тине. Что-то очень древнее, удельное, лесное, говорившее детскому воображению о водяной мельнице, колдуне-мельнике, омуте и царевне-лягушке. От ледяной воды сразу стало ломить лоб. Но день был горяч. И Петя знал, что эта боль скоро пройдет. Петя очень хорошо знал также, что надобно ведер восемь - десять, для того чтобы напоить лошадей. На это уйдет по меньшей мере полчаса. Можно погулять. Мальчик осторожно пробрался через черную, как вакса, грязь водопоя, сплошь истыканную свиными копытцами. Затем пошел вдоль водостока, по лужку, покрытому гусиным пухом. Водосток привел его к болотцу, сплошь заросшему высоким лесом камыша, осоки и сорняков. Здесь даже в самый яркий полдень была сумрачная прохлада. Множество одуряющих запахов резко ударило в нос. Особый, очень острый запах осоки смешивался со сладкой, какой-то ореховой вонью болиголова, от которой действительно начинала болеть голова. Остролистые кустики дурмана, покрытые черно-зелеными коробочками с мясистыми колючками и длинными, необыкновенно нежными и необыкновенно белыми вонючими цветами, росли рядом с пасленом, беленой и таинственной сон-травой. На тропинке сидела большая лягушка с закрытыми глазами, как заколдованная, и Петя изо всех сил старался на нее не смотреть, чтобы вдруг не увидеть на ее голове маленькую золотую коронку. Вообще все казалось здесь заколдованным, как в сказочном лесу. Не здесь ли бродила где-нибудь поблизости худенькая большеглазая Аленушка, безутешно оплакивая своего братика Иванушку?.. И если бы вдруг из чащи выбежал белый барашек и замекал детским, тоненьким голоском, то, вероятно, Петя лишился бы чувств от страха. Мальчик решил не думать о барашке.
1 2 3 4 5