Три гусеницы-трака, установленные то ли для проходимости, то ли в ответ на троичную моду конкуров, придавали ему сходство с перевернутым конвейером, на котором крутится планета. Вооружение, напротив, подчеркивало его земное происхождение: нижняя башня, широкая и приплюснутая, имела две короткие, но внушительные пушки; верхняя, чуть поменьше, ощерилась четверкой узких длинных стволов.
— Вот в этом обличье ты и будешь воевать, если, конечно, научишься себя контролировать. Название простое: “Т-12”. Тактико-технические данные постарайся запомнить сразу. Энергетическая установка — неисчерпаемый берклиевый реактор. Скорость на пересеченной местности до двухсот пятидесяти километров в час. Вооружение — два больших и четыре малых всплесковых орудия. Стрельба ведется плазменными сгустками. На орудия заряд поступает из реактора через накопитель. Танк “Т-12” — модель субъективно двухместная: водитель плюс стрелок.
— А зачем двое? — с детской непосредственностью спросил Тихон.
— Чтоб было с кем потрепаться, — смеясь, ответил Игорь. — Управлять машиной и одновременно вести прицельный огонь трудно. Так уж устроен человек: если возьмется сразу за два дела, то оба провалит.
— А вот я... На полигоне мне...
— Померещилось, — утешил лейтенант. — Буксовать на месте и при этом палить во все стороны — много ума не надо. Представь, что ты мчишься по оврагам, уклоняешься от конкурских ракет, попутно обрабатываешь данные минной разведки, отслеживаешь два десятка целей, наиболее удобные поражаешь, сам при этом стараешься не подставиться... — Игорю надоело перечислять, и он на секунду замолчал. — Естественно, тебе помогает компьютер, но ведь он — часть танка, а танк — это ты сам. Про “Т-12” пока хватит, с дополнительным оборудованием познакомишься во время тренировок. Поехали дальше. Утяжеленный танк “УТ-9”, попросту — “утюг”.
Тихон увидел черепаху, утыканную разнокалиберными стволами. Впечатление “утюг” производил донельзя угнетающее. Высота — семь метров, длина — двадцать. На его пологих склонах — назвать их бортами было невозможно — располагалось несколько полуметровых террас.
— Каждый уступ — независимо вращающаяся секция. Тот же “Т-12”, только страдающий манией величия. Субъективный экипаж — шесть человек: командир, водитель и четыре стрелка. Скорость до ста. Двенадцать траков. Два реактора. Орудия четырех классов общим числом восемьдесят шесть. Торчат, заметь, во все стороны, так что целиться почти не надо Площадь в радиусе километра выжигает за полторы минуты. В бою держись от “утюга” подальше: во-первых, может зацепить, во-вторых, энергия самоликвидации у него под три гигаватта. А вот тебе еще одно пугало.
Черепаху сменила хищная птица с опущенным клювом и четырьмя скошенными вперед крыльями.
— Перехватчик-истребитель, или “перист”. Аппарат малоэффективный и крайне ненадежный. Горит, как бумага. Средняя жизнь в бою — около сорока секунд. Специальная модель для поэтов и самоубийц. Управляется одним оператором. Реактор упрощенный, дохленький. Шесть лазерных орудий, все их положительные стороны исчерпываются экономией и компактностью. Перист — машина беспосадочная. Если по случайности не бывает сбит, то через полчаса ресурс реактора заканчивается, и перист идет на таран.
— А что с операторами? — насторожился Тихон.
— То же, что и с тобой. Сейчас я тебя отключу, и пойдешь обедать.
В подтверждение своих слов Игорь откинул крышку капсулы и подал Тихону руку.
— Оператор в отличие от конкура никогда не умирает. Ну, разве что от старости. Как голова? Не кружится?
— Ничего, терпимо. — Он осмотрелся и, убедившись, что Анастасии нет, тихо спросил:
— А вот эта бабулька, она... тоже?
— Возраст и сила роли не играют. Ты ведь и сам боец не ахти. — Тихон смутился, но лейтенант этого демонстративно не заметил. — Чтобы лежать в кабине и воображать себя танком, физического здоровья не требуется. В каком-то смысле даже наоборот. Обычный человек на это не способен. Капитан, например. То, что ты пережил, когда влип в КБ, ему не выдержать.
— Выходит, мы какие-то особенные?
— Точно, — с грустной улыбкой кивнул Игорь. — Особенные. Те, кому среди нормальных людей делать нечего. Отправляйся, курсант, на обед. Не заблудишься? Поешь и можешь вздремнуть немного, отдых тебе не помешает.
— Немного — это сколько?
— Я тебя разбужу, — пообещал лейтенант. — И вот что. Читал твою психокарту. Понравилось. На должность оператора ты годишься, даже слишком годишься. Поэтому не делай глупостей.
— Ты о чем?
Сам знаешь. Иди. Курсант! — окликнул лейтенант, когда Тихон уже вышел за створку. — Соберешься вешаться — позови меня, я тебя лично пришибу. Ясно?
— Да вроде не...
— Это я так, на будущее.
Цифры на полу привели Тихона к кубрику, идти по стрелкам оказалось совсем несложно. Пообедал он лужей морковного пюре и стаканом уже знакомой белой воды — добиться от печки чего-либо другого ему не удалось. Впрочем, как Тихон понял, на голодном пайке его держали неспроста: в кабине он забывает о собственном теле и, возможно, в чем-то перестает его контролировать.
Глотая приторную массу, он невольно водил глазами по стенам — жизнь без часов выглядела неестественной. Отсутствие в кубрике привычного циферблата смущало Тихона сильнее, чем недавнее превращение в танк. Поймав себя на этом, он крепко задумался, но так ни к чему и не пришел. Кажется, он действительно особенный. И Марта особенная, и Зоя, а уж про Анастасию и говорить нечего. А Филипп... черт его знает. Филипп, наверно, недостаточно... Чего недостаточно? Недостаточно особенный, что ли...
Тарелка выскользнула из его рук и прокатилась по полу, оставляя розовую морковную дорожку. Тихон пару раз клюнул носом и медленно завалился набок. Это был первый случай, когда он заснул сидя.
Проснулся он сам. Полежал, тупо глядя в потолок, и, не дождавшись вызова, поплелся умываться. Дневной сон — хотя само понятие “день” в Школе было довольно условно — выбил Тихона из колеи и окончательно расстроил ориентацию во времени.
Приняв душ, он вернулся в кубрик и с недоумением уставился на экраны. Если в ближайшие полчаса его не вызовут, то останется... снова лечь? А досуг? Сидя в четырех стенах, недолго и свихнуться. Не это ли имел в виду Игорь, когда говорил про повешение?
Тихон бестолково побродил по комнате и улегся на кровать. То, что он так ценил в Лагере — одиночество, — вдруг начало его тяготить. Теперь, когда за одиночество не нужно было бороться, оно утратило всякую ценность.
— Новости, — потребовал он, и на экране высветился активный каталог. Тихон просмотрел разделы и сказал. — Школа.
— Школа. Нет допуска, — любезно отозвался экран.
— Война, — попросил Тихон.
— Война. Нет допуска.
— Земля.
Одна из ячеек каталога выросла и рассыпалась новым меню: Наука. Культура. Воспитание. Граждане. Спорт.
— Граждане, — выбрал Тихон.
Ему вдруг пришло в голову то, о чем он раньше никогда не думал, да и остальных воспитанников Лагеря эта странная идея также не посещала. Тихону захотелось найти своих родителей.
О родителях он знал только одно: это были мужчина и женщина. Тихон не имел ни малейшего представления о том, являлись ли они супругами, любовниками или, как часто бывает, матери пришлось зачать его от анонимного донора. Тихон слышал, что даже самым ярым мужененавистницам в конце репродуктивного возраста приходилось рожать — в этом вопросе государство поблажек не давало. Однако Тихон предпочел бы появиться на свет в результате обоюдоприятного занятия, а не от механического оплодотворения. Впрочем, особой разницы нет. Главное, чтобы женщина выполнила свой долг перед обществом — родила двоих детей, а что за способ она выберет, никого не касается. Так же как и ее мало волнует дальнейшая судьба ребенка — для этого существует институт Лагерей.
Ходили слухи, что на Земле еще осталось несколько стариков, воспитанных индивидуально, то есть в семье, но этот факт был скорее из области исторических казусов. В отряде данная тема не поднималась. Сверстники предпочитали смотреть не в прошлое, а в будущее — все ждали двадцатилетнего рубежа, когда срок обучения закончится и начнется самостоятельная жизнь.
Почему Тихону захотелось выяснить свое происхождение, он не знал и сам. Ему было скучно.
— Требуется установить дату и место рождения, — он назвал свой личный код.
— Обратитесь в архивную базу, — немедленно ответил экран.
— Почему в архив?
— Разыскиваемый погиб, — сказал голос и, будто спохватившись, добавил. — Сожалею.
Тихон закусил губу и с минуту сидел, вяло теребя подушку. Ему вдруг подумалось уж совсем невероятное: а что, если родители, или хотя бы мать, вот так же захотят его найти и получат такой же ответ? Ну и что, одернул он себя. Вот глупость! Шестнадцать лет не вспоминали, а теперь...
— Архивная база, — против воли выговорил Тихон. Он не заметил, как створ поднялся и впустил двоих военных. Он даже не успел разглядеть их знаки отличия — тот, что допрыгнул до кровати первым, нанес ему прямой удар открытой ладонью, и Тихона отнесло к санблоку. Второй перевернул его на живот и, прижав шею коленом, завел ему руки за спину.
За ними вошел Игорь. Прежде чем обратиться к Тихону, он снял допуск со всех программ, включая спортивные новости.
— Без интервидения поживешь. Да, талантливые дети — это беда. А я ведь тебя предупреждал. Зачем ты полез в базу?
— Хотел найти.
— Кого? У тебя, кроме Школы, ничего нет. И никого, ясно?
— Себя хотел найти.
— Себя?! Это красиво.
— И родителей.
— Родителей? — изумился Игорь. — На черта они тебе?
— Так просто.
— Молодец. Достойный ответ для солдата. Закрыли все, что могли: и платформу, и каналы связи, так нет, нашелся умник, начал посылать какие-то подозрительные запросы. Может, ты шпион?
— Что, не похож? — разозлился Тихон. — Вон, посмотри на заднице — третья нога растет.
— Ценю чувство юмора. Кару получишь со скидкой: всего четыре балла. Это мало, в следующий раз будет больше.
Молчаливые парни с сержантскими шевронами подняли Тихона за локти и вынесли из кубрика. Его поволокли по стрелкам в сторону восемьдесят девятого прохода. В коридорах оказалось неожиданно много народа — у каждого был желтый штамп курсанта, и все, как один, смотрели на Тихона. Он пытался разглядеть в их лицах поддержку или хотя бы сочувствие, но их глаза не выражали ничего, кроме любопытства.
На восемьдесят седьмой стрелке Игорь свернул вправо, и конвоиры последовали за ним. Курсанты неторопливо шли сзади, из боковых проходов к ним присоединялись все новые и новые люди, и вскоре из них образовалась целая толпа. Если б не униформа, их можно было принять за обычных граждан, среди которых попадались и девушки, и дряхлые старики.
Где-то в самом углу, у последних четных коридоров, лейтенант остановился и приложил ладонь К гладкой панели. Широкие ворота раздвинулись, и Тихона втащили в большую комнату, залитую ярким светом. Помещение было пустым, лишь в центре, на круглом возвышении, стояла плоская койка с четырьмя вертикальными мартами по углам.
Курсанты вошли и расположились амфитеатром, оставив узкий проход от ворот к несимпатичному ложу. Тихоном овладела смутная тревога. Несомненно, кровать предназначалась для него, однако едва ли наказание сводилось к прилюдному сну или чему-то в этом роде, да и металлические столбы выглядели жутковато.
— Я ни в чем не виноват, — запротестовал он, заранее зная, что это бесполезно.
— Курсант Тихон, кубрик сорок три — семьдесят четыре, в Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — представил его лейтенант. — Совершил действие, противоречащее здравому смыслу. С учетом глубокого раскаяния... — Игорь вопросительно взглянул на Тихона и вновь поднял голову к потолку. — ...раскаяния и обязательства не повторять подобных поступков назначается кара в четыре балла.
Сержанты подвели Тихона к возвышению и, силой уложив на кровать, тут же отскочили в стороны. Мачты издали угрожающее гудение, и он осознал, что не может подняться. Невидимая сила прижала его к холодной поверхности и прошла вдоль тела упругой волной. За ней прокатилась другая, быстрее и плотнее, потом третья и четвертая — волны превратились в свинцовую рябь, сдирающую кожу и дробящую кости.
Тот, кто придумал слово “боль”, вряд ли хорошо представлял, что это такое, иначе он выбрал бы другое созвучие, длинное и мучительное, как завывание издыхающего зверя. Тихон не мог кричать, судорога стиснула ему горло, но то, что он испытывал, то, что творилось в его каменеющем мозгу, было самым настоящим ревом.
Тихона трясло всего несколько минут, но за это время он пережил куда больше, чем за все шестнадцать лет жизни. Он увидел, как белый потолок мутнеет и завязывается в узел, как четыре согнувшиеся мачты пьют его кровь, но самым страшным казалось то, что он был не в силах ни увернуться, ни закрыть глаза. Тихон так и не понял, за что его наказывают.
Он перекатил зрачки вбок — курсанты стояли по периметру, отрешенно наблюдая за его страданиями. Примерно сто человек, явившихся для того, чтобы полюбоваться на чью-то смерть.
Внезапно он заметил Анастасию. Сжав острые кулачки, она слегка раскачивалась из стороны в сторону и что-то неслышно напевала. Тихон никогда не пробовал читать по губам, но сейчас у него получилось. Анастасия повторяла одно и то же:
— Терпи, мальчик, мы все прошли через это.
Фраза была нескладной и острой, точно кривая иголка, и никак не хотела укладываться в голове. Все прошли... Зачем? И кто — все? Сотня курсантов? Сотня, осенило Тихона. То, что коридоры пустуют, ни о чем не говорит. Когда надо, люди покидают свои кельи и собираются вместе. Школа существует. Курсанты учатся. Значит, у Конфедерации есть еще какая-то армия, и они еще кому-то нужны.
Но почему они так равнодушны? Люди, живущие внутри мертвой планеты, должны быть как братья. Братья по оружию ближе, чем биологические родственники. Которых он никогда. Никогда! Никогда не будет искать.
Перед тем, как глаза затянуло черным студнем, Тихон увидел хмурого лейтенанта. Тот, как и Анастасия, что-то беззвучно нашептывал. Тихон сконцентрировался и за секунду до обморока успел расшифровать:
— Школа держится на дисциплине, дисциплина держится на страхе. Помни, курсант.
Это была не месть, мстить ему не за что. Это был урок.
— Сорок три — семьдесят четыре! — гаркнули сверху. — Через двадцать две минуты прибыть в класс тридцать девять — восемнадцать.
Печка была уже открыта — на подносе Тихон обнаружил пяток мутно-прозрачных сухарей, орехи и обезжиренное молоко. Поспешно проглотив еду, он метнулся в санблок.
Как он ни старался, восстановить в памяти недавние события ему не удалось. Когда закончилась пытка, кто принес его в кубрик — все это осталось где-то позади, за толстой броней шокового порога. Для тела экзекуция прошла бесследно, даже наоборот, ощущался небывалый прилив сил и какая-то бесшабашная радость, схожая с реакцией на психоактиваторы. Что касается души, то Тихон предпочел затолкать эту болячку подальше, привалив ее тряпьем сиюминутных забот.
Он вышел из душа и оделся. Черная форма уже не казалась чем-то самодостаточным. Сто курсантов, которых он видел вчера — или не вчера? — носили точно такую же, но все они были разные в том смысле, что представляли неодинаковую ценность для Конфедерации. Все сто — уникумы, способные отождествить себя с машиной. Травмированные личности, не нашедшие себя в нормальном обществе. Изгои человечества и его защитники. Тихон собирался стать среди них первым.
— Двадцать две с половиной, — вместо приветствия сказал лейтенант. — Опоздал на тридцать секунд. Ладно, для новичка терпимо. Проходи.
Три женщины уже стояли у кабин, капитан восседал за своим пультом — все было как и в прошлый раз, только без Филиппа. Никто не подал вида, что знает о перенесенном Тихоном испытании. Будто ничего выходящего за рамки обычного не случилось. Игорь раздал задания и, когда дамы улеглись в капсулы, повернулся к Тихону.
— Живой?
— Еще пара таких сеансов...
— А ты не нарывайся, — доброжелательно сказал он. — Марш в кабину, порулишь немножко.
Второе превращение в танк Тихон перенес спокойно. Плавно пошевелил ступнями — теперь машина не носилась, как бешеная, а точно выполняла его... указания?.. пожелания? Тихон не управлял двигателем так же, как и человек не управляет ногами во время ходьбы. Человек просто ходит — и Тихон просто-напросто передвигался по степи. Никто, если он специально на этом не сосредоточивается, не ощущает в отдельности колени, бедра и пятки. Тихон понятия не имел, где находится реактор и как устроены траки. Ему нужно было подойти к кочке с голым, засохшим кустом, и он к ней ехал — с той скоростью, которая его в данный момент устраивала.
— Повернись, — приказал Игорь, все это время присутствовавший где-то за затылком.
1 2 3 4 5 6
— Вот в этом обличье ты и будешь воевать, если, конечно, научишься себя контролировать. Название простое: “Т-12”. Тактико-технические данные постарайся запомнить сразу. Энергетическая установка — неисчерпаемый берклиевый реактор. Скорость на пересеченной местности до двухсот пятидесяти километров в час. Вооружение — два больших и четыре малых всплесковых орудия. Стрельба ведется плазменными сгустками. На орудия заряд поступает из реактора через накопитель. Танк “Т-12” — модель субъективно двухместная: водитель плюс стрелок.
— А зачем двое? — с детской непосредственностью спросил Тихон.
— Чтоб было с кем потрепаться, — смеясь, ответил Игорь. — Управлять машиной и одновременно вести прицельный огонь трудно. Так уж устроен человек: если возьмется сразу за два дела, то оба провалит.
— А вот я... На полигоне мне...
— Померещилось, — утешил лейтенант. — Буксовать на месте и при этом палить во все стороны — много ума не надо. Представь, что ты мчишься по оврагам, уклоняешься от конкурских ракет, попутно обрабатываешь данные минной разведки, отслеживаешь два десятка целей, наиболее удобные поражаешь, сам при этом стараешься не подставиться... — Игорю надоело перечислять, и он на секунду замолчал. — Естественно, тебе помогает компьютер, но ведь он — часть танка, а танк — это ты сам. Про “Т-12” пока хватит, с дополнительным оборудованием познакомишься во время тренировок. Поехали дальше. Утяжеленный танк “УТ-9”, попросту — “утюг”.
Тихон увидел черепаху, утыканную разнокалиберными стволами. Впечатление “утюг” производил донельзя угнетающее. Высота — семь метров, длина — двадцать. На его пологих склонах — назвать их бортами было невозможно — располагалось несколько полуметровых террас.
— Каждый уступ — независимо вращающаяся секция. Тот же “Т-12”, только страдающий манией величия. Субъективный экипаж — шесть человек: командир, водитель и четыре стрелка. Скорость до ста. Двенадцать траков. Два реактора. Орудия четырех классов общим числом восемьдесят шесть. Торчат, заметь, во все стороны, так что целиться почти не надо Площадь в радиусе километра выжигает за полторы минуты. В бою держись от “утюга” подальше: во-первых, может зацепить, во-вторых, энергия самоликвидации у него под три гигаватта. А вот тебе еще одно пугало.
Черепаху сменила хищная птица с опущенным клювом и четырьмя скошенными вперед крыльями.
— Перехватчик-истребитель, или “перист”. Аппарат малоэффективный и крайне ненадежный. Горит, как бумага. Средняя жизнь в бою — около сорока секунд. Специальная модель для поэтов и самоубийц. Управляется одним оператором. Реактор упрощенный, дохленький. Шесть лазерных орудий, все их положительные стороны исчерпываются экономией и компактностью. Перист — машина беспосадочная. Если по случайности не бывает сбит, то через полчаса ресурс реактора заканчивается, и перист идет на таран.
— А что с операторами? — насторожился Тихон.
— То же, что и с тобой. Сейчас я тебя отключу, и пойдешь обедать.
В подтверждение своих слов Игорь откинул крышку капсулы и подал Тихону руку.
— Оператор в отличие от конкура никогда не умирает. Ну, разве что от старости. Как голова? Не кружится?
— Ничего, терпимо. — Он осмотрелся и, убедившись, что Анастасии нет, тихо спросил:
— А вот эта бабулька, она... тоже?
— Возраст и сила роли не играют. Ты ведь и сам боец не ахти. — Тихон смутился, но лейтенант этого демонстративно не заметил. — Чтобы лежать в кабине и воображать себя танком, физического здоровья не требуется. В каком-то смысле даже наоборот. Обычный человек на это не способен. Капитан, например. То, что ты пережил, когда влип в КБ, ему не выдержать.
— Выходит, мы какие-то особенные?
— Точно, — с грустной улыбкой кивнул Игорь. — Особенные. Те, кому среди нормальных людей делать нечего. Отправляйся, курсант, на обед. Не заблудишься? Поешь и можешь вздремнуть немного, отдых тебе не помешает.
— Немного — это сколько?
— Я тебя разбужу, — пообещал лейтенант. — И вот что. Читал твою психокарту. Понравилось. На должность оператора ты годишься, даже слишком годишься. Поэтому не делай глупостей.
— Ты о чем?
Сам знаешь. Иди. Курсант! — окликнул лейтенант, когда Тихон уже вышел за створку. — Соберешься вешаться — позови меня, я тебя лично пришибу. Ясно?
— Да вроде не...
— Это я так, на будущее.
Цифры на полу привели Тихона к кубрику, идти по стрелкам оказалось совсем несложно. Пообедал он лужей морковного пюре и стаканом уже знакомой белой воды — добиться от печки чего-либо другого ему не удалось. Впрочем, как Тихон понял, на голодном пайке его держали неспроста: в кабине он забывает о собственном теле и, возможно, в чем-то перестает его контролировать.
Глотая приторную массу, он невольно водил глазами по стенам — жизнь без часов выглядела неестественной. Отсутствие в кубрике привычного циферблата смущало Тихона сильнее, чем недавнее превращение в танк. Поймав себя на этом, он крепко задумался, но так ни к чему и не пришел. Кажется, он действительно особенный. И Марта особенная, и Зоя, а уж про Анастасию и говорить нечего. А Филипп... черт его знает. Филипп, наверно, недостаточно... Чего недостаточно? Недостаточно особенный, что ли...
Тарелка выскользнула из его рук и прокатилась по полу, оставляя розовую морковную дорожку. Тихон пару раз клюнул носом и медленно завалился набок. Это был первый случай, когда он заснул сидя.
Проснулся он сам. Полежал, тупо глядя в потолок, и, не дождавшись вызова, поплелся умываться. Дневной сон — хотя само понятие “день” в Школе было довольно условно — выбил Тихона из колеи и окончательно расстроил ориентацию во времени.
Приняв душ, он вернулся в кубрик и с недоумением уставился на экраны. Если в ближайшие полчаса его не вызовут, то останется... снова лечь? А досуг? Сидя в четырех стенах, недолго и свихнуться. Не это ли имел в виду Игорь, когда говорил про повешение?
Тихон бестолково побродил по комнате и улегся на кровать. То, что он так ценил в Лагере — одиночество, — вдруг начало его тяготить. Теперь, когда за одиночество не нужно было бороться, оно утратило всякую ценность.
— Новости, — потребовал он, и на экране высветился активный каталог. Тихон просмотрел разделы и сказал. — Школа.
— Школа. Нет допуска, — любезно отозвался экран.
— Война, — попросил Тихон.
— Война. Нет допуска.
— Земля.
Одна из ячеек каталога выросла и рассыпалась новым меню: Наука. Культура. Воспитание. Граждане. Спорт.
— Граждане, — выбрал Тихон.
Ему вдруг пришло в голову то, о чем он раньше никогда не думал, да и остальных воспитанников Лагеря эта странная идея также не посещала. Тихону захотелось найти своих родителей.
О родителях он знал только одно: это были мужчина и женщина. Тихон не имел ни малейшего представления о том, являлись ли они супругами, любовниками или, как часто бывает, матери пришлось зачать его от анонимного донора. Тихон слышал, что даже самым ярым мужененавистницам в конце репродуктивного возраста приходилось рожать — в этом вопросе государство поблажек не давало. Однако Тихон предпочел бы появиться на свет в результате обоюдоприятного занятия, а не от механического оплодотворения. Впрочем, особой разницы нет. Главное, чтобы женщина выполнила свой долг перед обществом — родила двоих детей, а что за способ она выберет, никого не касается. Так же как и ее мало волнует дальнейшая судьба ребенка — для этого существует институт Лагерей.
Ходили слухи, что на Земле еще осталось несколько стариков, воспитанных индивидуально, то есть в семье, но этот факт был скорее из области исторических казусов. В отряде данная тема не поднималась. Сверстники предпочитали смотреть не в прошлое, а в будущее — все ждали двадцатилетнего рубежа, когда срок обучения закончится и начнется самостоятельная жизнь.
Почему Тихону захотелось выяснить свое происхождение, он не знал и сам. Ему было скучно.
— Требуется установить дату и место рождения, — он назвал свой личный код.
— Обратитесь в архивную базу, — немедленно ответил экран.
— Почему в архив?
— Разыскиваемый погиб, — сказал голос и, будто спохватившись, добавил. — Сожалею.
Тихон закусил губу и с минуту сидел, вяло теребя подушку. Ему вдруг подумалось уж совсем невероятное: а что, если родители, или хотя бы мать, вот так же захотят его найти и получат такой же ответ? Ну и что, одернул он себя. Вот глупость! Шестнадцать лет не вспоминали, а теперь...
— Архивная база, — против воли выговорил Тихон. Он не заметил, как створ поднялся и впустил двоих военных. Он даже не успел разглядеть их знаки отличия — тот, что допрыгнул до кровати первым, нанес ему прямой удар открытой ладонью, и Тихона отнесло к санблоку. Второй перевернул его на живот и, прижав шею коленом, завел ему руки за спину.
За ними вошел Игорь. Прежде чем обратиться к Тихону, он снял допуск со всех программ, включая спортивные новости.
— Без интервидения поживешь. Да, талантливые дети — это беда. А я ведь тебя предупреждал. Зачем ты полез в базу?
— Хотел найти.
— Кого? У тебя, кроме Школы, ничего нет. И никого, ясно?
— Себя хотел найти.
— Себя?! Это красиво.
— И родителей.
— Родителей? — изумился Игорь. — На черта они тебе?
— Так просто.
— Молодец. Достойный ответ для солдата. Закрыли все, что могли: и платформу, и каналы связи, так нет, нашелся умник, начал посылать какие-то подозрительные запросы. Может, ты шпион?
— Что, не похож? — разозлился Тихон. — Вон, посмотри на заднице — третья нога растет.
— Ценю чувство юмора. Кару получишь со скидкой: всего четыре балла. Это мало, в следующий раз будет больше.
Молчаливые парни с сержантскими шевронами подняли Тихона за локти и вынесли из кубрика. Его поволокли по стрелкам в сторону восемьдесят девятого прохода. В коридорах оказалось неожиданно много народа — у каждого был желтый штамп курсанта, и все, как один, смотрели на Тихона. Он пытался разглядеть в их лицах поддержку или хотя бы сочувствие, но их глаза не выражали ничего, кроме любопытства.
На восемьдесят седьмой стрелке Игорь свернул вправо, и конвоиры последовали за ним. Курсанты неторопливо шли сзади, из боковых проходов к ним присоединялись все новые и новые люди, и вскоре из них образовалась целая толпа. Если б не униформа, их можно было принять за обычных граждан, среди которых попадались и девушки, и дряхлые старики.
Где-то в самом углу, у последних четных коридоров, лейтенант остановился и приложил ладонь К гладкой панели. Широкие ворота раздвинулись, и Тихона втащили в большую комнату, залитую ярким светом. Помещение было пустым, лишь в центре, на круглом возвышении, стояла плоская койка с четырьмя вертикальными мартами по углам.
Курсанты вошли и расположились амфитеатром, оставив узкий проход от ворот к несимпатичному ложу. Тихоном овладела смутная тревога. Несомненно, кровать предназначалась для него, однако едва ли наказание сводилось к прилюдному сну или чему-то в этом роде, да и металлические столбы выглядели жутковато.
— Я ни в чем не виноват, — запротестовал он, заранее зная, что это бесполезно.
— Курсант Тихон, кубрик сорок три — семьдесят четыре, в Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — представил его лейтенант. — Совершил действие, противоречащее здравому смыслу. С учетом глубокого раскаяния... — Игорь вопросительно взглянул на Тихона и вновь поднял голову к потолку. — ...раскаяния и обязательства не повторять подобных поступков назначается кара в четыре балла.
Сержанты подвели Тихона к возвышению и, силой уложив на кровать, тут же отскочили в стороны. Мачты издали угрожающее гудение, и он осознал, что не может подняться. Невидимая сила прижала его к холодной поверхности и прошла вдоль тела упругой волной. За ней прокатилась другая, быстрее и плотнее, потом третья и четвертая — волны превратились в свинцовую рябь, сдирающую кожу и дробящую кости.
Тот, кто придумал слово “боль”, вряд ли хорошо представлял, что это такое, иначе он выбрал бы другое созвучие, длинное и мучительное, как завывание издыхающего зверя. Тихон не мог кричать, судорога стиснула ему горло, но то, что он испытывал, то, что творилось в его каменеющем мозгу, было самым настоящим ревом.
Тихона трясло всего несколько минут, но за это время он пережил куда больше, чем за все шестнадцать лет жизни. Он увидел, как белый потолок мутнеет и завязывается в узел, как четыре согнувшиеся мачты пьют его кровь, но самым страшным казалось то, что он был не в силах ни увернуться, ни закрыть глаза. Тихон так и не понял, за что его наказывают.
Он перекатил зрачки вбок — курсанты стояли по периметру, отрешенно наблюдая за его страданиями. Примерно сто человек, явившихся для того, чтобы полюбоваться на чью-то смерть.
Внезапно он заметил Анастасию. Сжав острые кулачки, она слегка раскачивалась из стороны в сторону и что-то неслышно напевала. Тихон никогда не пробовал читать по губам, но сейчас у него получилось. Анастасия повторяла одно и то же:
— Терпи, мальчик, мы все прошли через это.
Фраза была нескладной и острой, точно кривая иголка, и никак не хотела укладываться в голове. Все прошли... Зачем? И кто — все? Сотня курсантов? Сотня, осенило Тихона. То, что коридоры пустуют, ни о чем не говорит. Когда надо, люди покидают свои кельи и собираются вместе. Школа существует. Курсанты учатся. Значит, у Конфедерации есть еще какая-то армия, и они еще кому-то нужны.
Но почему они так равнодушны? Люди, живущие внутри мертвой планеты, должны быть как братья. Братья по оружию ближе, чем биологические родственники. Которых он никогда. Никогда! Никогда не будет искать.
Перед тем, как глаза затянуло черным студнем, Тихон увидел хмурого лейтенанта. Тот, как и Анастасия, что-то беззвучно нашептывал. Тихон сконцентрировался и за секунду до обморока успел расшифровать:
— Школа держится на дисциплине, дисциплина держится на страхе. Помни, курсант.
Это была не месть, мстить ему не за что. Это был урок.
— Сорок три — семьдесят четыре! — гаркнули сверху. — Через двадцать две минуты прибыть в класс тридцать девять — восемнадцать.
Печка была уже открыта — на подносе Тихон обнаружил пяток мутно-прозрачных сухарей, орехи и обезжиренное молоко. Поспешно проглотив еду, он метнулся в санблок.
Как он ни старался, восстановить в памяти недавние события ему не удалось. Когда закончилась пытка, кто принес его в кубрик — все это осталось где-то позади, за толстой броней шокового порога. Для тела экзекуция прошла бесследно, даже наоборот, ощущался небывалый прилив сил и какая-то бесшабашная радость, схожая с реакцией на психоактиваторы. Что касается души, то Тихон предпочел затолкать эту болячку подальше, привалив ее тряпьем сиюминутных забот.
Он вышел из душа и оделся. Черная форма уже не казалась чем-то самодостаточным. Сто курсантов, которых он видел вчера — или не вчера? — носили точно такую же, но все они были разные в том смысле, что представляли неодинаковую ценность для Конфедерации. Все сто — уникумы, способные отождествить себя с машиной. Травмированные личности, не нашедшие себя в нормальном обществе. Изгои человечества и его защитники. Тихон собирался стать среди них первым.
— Двадцать две с половиной, — вместо приветствия сказал лейтенант. — Опоздал на тридцать секунд. Ладно, для новичка терпимо. Проходи.
Три женщины уже стояли у кабин, капитан восседал за своим пультом — все было как и в прошлый раз, только без Филиппа. Никто не подал вида, что знает о перенесенном Тихоном испытании. Будто ничего выходящего за рамки обычного не случилось. Игорь раздал задания и, когда дамы улеглись в капсулы, повернулся к Тихону.
— Живой?
— Еще пара таких сеансов...
— А ты не нарывайся, — доброжелательно сказал он. — Марш в кабину, порулишь немножко.
Второе превращение в танк Тихон перенес спокойно. Плавно пошевелил ступнями — теперь машина не носилась, как бешеная, а точно выполняла его... указания?.. пожелания? Тихон не управлял двигателем так же, как и человек не управляет ногами во время ходьбы. Человек просто ходит — и Тихон просто-напросто передвигался по степи. Никто, если он специально на этом не сосредоточивается, не ощущает в отдельности колени, бедра и пятки. Тихон понятия не имел, где находится реактор и как устроены траки. Ему нужно было подойти к кочке с голым, засохшим кустом, и он к ней ехал — с той скоростью, которая его в данный момент устраивала.
— Повернись, — приказал Игорь, все это время присутствовавший где-то за затылком.
1 2 3 4 5 6