— Нет ли подвалов в этом старинном доме?
— Есть здесь один подвал, мистер Холмс, но он мало используется, если не считать того, что там хранятся дрова и какие-то дядины ящики… Вот сюда, пожалуйста.
Мы находились в мрачном каменном помещении. Около одной стены был сложен штабель дров, а в дальнем углу стояла пузатая голландская печь с железной трубой, идущей по потолку. Через застекленную дверь, которая открывалась в сад, тусклый свет падал на пол, выложенный из каменных плит.
Холмс понюхал окружающий воздух, и я тоже ощутил сильный затхлый запах от находящейся поблизости реки.
— Вам, наверное, досаждают крысы — они часто навещают дома на берегу Темзы.
— Да, они здесь водились, но когда дядя приехал сюда, он избавил нас от них.
— Так, так. Черт возьми! — продолжал Холмс, взглянув на пол. — Что за деловитый маленький народец!
Посмотрев вниз, я заметил, что внимание Шерлока Холмса было привлечено садовыми муравьями, сновавшими по полу из-под нижней печки и вверх по ступенькам, ведущим к двери в сад.
— Как хорошо, Уотсон, — усмехнулся он, указывая тростью на крошечные крупинки, которые тащили муравьи, — что нам не нужно, добывая себе пищу, волочить кладь размерами раза в три больше нас самих. Неплохой урок в терпении и настойчивости.
Он погрузился в молчание, задумчиво смотря на пол.
— Урок, — повторил он медленно.
Тонкие губы м-ра Уилсона сжались.
— К чему эти шутки?! — воскликнул он. — Муравьи здесь потому, что слуги бросали мусор в печку, вместо того чтобы выносить его в мусорный ящик.
— А вы поэтому и повесили замок на дверцу?
— Да, да! Если хотите, я могу принести ключ. Нет? Тогда, если вы здесь закончили, разрешите мне проводить вас в спальни.
— Мне хотелось бы осмотреть комнату, в которой скончался ваш брат, мисс Уилсон, — попросил Холмс, когда мы поднялись этажом выше.
— Вот здесь, — ответила она, открывая дверь.
Это была большая комната, обставленная со вкусом и даже некоторой роскошью и освещенная двумя окнами в глубоких нишах. С окнами граничила другая голландская печка, украшенная желтыми кафельными плитками, хорошо гармонировавшими с общим тоном комнаты. К печной трубе была подвешена пара птичьих клеток.
— Куда ведет эта боковая дверь? — спросил Холмс.
— Ко мне в комнату, где прежде жила мои мать, — ответила мисс Уолсон.
Несколько минут Холмс с равнодушным видом бродил по комнате.
— Ваш брат, я полагаю, любил читать по ночам, — заметал он.
— Да, он страдал бессонницей, но как вы…
— Пустяки, на поверхности ковра по правую сторону кресла имеются следы свечного воска. Ага! Что это здесь?
Холмс остановился у окна и внимательно посмотрел на верхнюю часть стены. Затем, поднявшись на подоконник, он протянул руку и слегка потрогал штукатурку в разных местах, после чего понюхал кончики своих пальцев. Когда он спустился вниз, его лицо было нахмурено и озадачено. Он начал медленно двигаться по комнате, не отрывая взгляда от потолка.
— Очень странно, — бормотал он.
— Что-нибудь не в порядке, мистер Холмс? — нерешительно спросила мисс Уилсон.
— Меня просто интересует происхождение этих странных линий и завитков на верхней части стены и штукатурке.
— Это, должно быть, проклятые тараканы, которые притащили на своих лапках пыль! — извиняющимся тоном воскликнул Уилсон. — Я уже говорил вам, Джэнет, что вы должны внимательнее следить за работой слуг. Ну а что теперь, мистер Холмс?
Мой друг, который направился к боковой двери и заглянул внутрь, снова закрыл ее и шагнул к окну.
— Наш визит оказался бесполезным, — сказал он, и так как я вижу, что туман все поднимается, боюсь, что нам придется отправиться домой. Здесь, наверно, ваши знаменитые канарейки? — добавил он, указывая на клетки над печью.
— Нет, просто образцы. Но взгляните сюда.
Уилсон повел нас по коридору и открыл дверь.
— Вот! — сказал он. Очевидно, это была его собственная спальня, и она не была похожа ни на одну из спален, которые я когда-либо видел. От пола до потолка комната была увешана множеством клеток, и маленькие золотистые певуньи в них наполняли воздух нежным пением и трелями.
— Дневной или ламповый свет — это для них все равно. Ну, Кэрри, Кэрри! — Уилсон просвистал короткую мелодию, которая показалась мне знакомой. Птичка подхватила ее и залилась восхитительным пением.
— Это песнь жаворонка! — воскликнул я.
— Совершенно верно. Как я говорил уже раньше, фринджиллская канарейка при соответствующей дрессировке может превосходно имитировать звуки.
— Я должен признаться, что не моту разобрать эту мелодию, — заметал я, когда одна из птичек разразилась низким, все нарастающим свистом.
Мистер Уилсон поспешно набросил полотенце на клетку.
— Это песенка тропической ночной птицы, — коротко отрезал он, — и, так как я предпочитаю, чтобы мои птички днем пели дневные песенки, придется наказать Пеперино, оставив его в темноте.
— Меня удивляет, что вы в спальне предпочитаете открытый камин печке, — заметил Холмс, — ведь это может вызвать сильный сквозняк.
— Я не замечал этого… Боже мой, туман в самом деле усиливается. Я боюсь, мистер Холмс, что вам предстоит довольно неприятное путешествие.
— Да, нам пора отправляться.
Когда мы спустились по лестнице и задержались в зале, в то время как Уилсон пошел за нашими шляпами, Холмс наклонился к молодой хозяйке.
— Мне хотелось бы напомнить вам, мисс Уилсон, о том, что я сказал раньше насчет женской интуиции, — спокойно заметил он. — Бывают случаи, когда правду легче ощутить, чем увидеть глазами… Доброй ночи!
Мгновением позже мы ощупью пробирались по садовой дорожке к ожидавшему нас экипажу, свет которого тускло пробивался через поднимающийся туман. Мой друг был погружен в свои мысли, пока мы мчались в западном направлении через грязные улицы, убожество которых стало еще заметнее при ярком свете газовых фонарей, горевших около многочисленных трактиров. Ночь обещала быть скверной, и случайный путник, пробиравшийся сквозь желтый туман, нависший над тротуарами, казался лишь смутной тенью.
— Мне хотелось бы, мой дорогой друг, — заметал я, — чтобы вы впредь воздерживались от столь бесполезной траты сил. Вы и так уже достаточно истощены.
— Ну, ну, Уотсон. Я так и полагал, что семейные дела Уилсонов не заинтересуют вас. И все же, — он откинулся назад, погруженный в собственные мысли, — и все же здесь что-то не в порядке, наверняка не в порядке!
Я услыхал его тихое бормотание.
— Я ничего зловещего не заметил.
— И я тоже, но любой, самый смутный сигнал об опасности является для меня предостережением. Для чего, например, в спальне камин, Уотсон, для чего камин? Я думаю, вы заметили, что труба из погреба связана с печками в других спальнях?
— В одной спальне!
— Нет. Такое же устройство было и в смежной комнате, где умерла мать.
— Я ничего не вижу странного в этой старомодной системе дымоходных труб.
— Ну а что вы скажете, Уотсон, насчет следов на потолке?
— Следов чего? Пыли?
— Нет, сажи!
— Сажи! Вы, наверное, ошибаетесь, Холмс?!
— Я прикасался, нюхал и осматривал их. И это, несомненно, были следы древесной сажи.
— Ну, здесь, вероятно, должно быть какое-то простое объяснение, — заметил я.
В течение некоторого времени мы ехали молча. Наш кэб уже достиг пределов Сити note 3, я рассеянно смотрел в окно, а мои пальцы лениво барабанили по полуспущенному оконному стеклу, затуманенному сыростью. Вдруг мои мысли были прерваны резким восклицанием Холмса. Он пристально смотрел через мое плечо.
— Стекло, — пробормотал он.
На затуманенной поверхности стекла проступил запутанный узор завитков и линий там, где я прикасался пальцами. Холмс хлопнул себя по лбу и, внезапно открыв другое окно, громко отдал распоряжение кучеру. Экипаж резко повернул в обратную сторону, кучер стегнул плетью лошадь, и мы помчались в сгущающийся мрак.
— Ах, Уотсон, Уотсон, ведь это же правда, что никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть, — произнес с горечью Холмс, откидываясь назад в свой угол. — Все факты были налицо, они смотрели мне прямо в глаза, и все-таки логика подвела меня.
— Какие же факты?
— Их всего девять, но и четырех будет достаточно. Здесь человек с Кубы, который не только дрессирует канареек совершенно необычным образом, но и знаком с пением тропических ночных птиц. Кроме того, он имеет в своей спальне камин. Здесь что-то нечисто, Уотсон! Стоп, кучер, стоп!
В это время мы проезжали перекресток двух оживленных улиц, где над газовым фонарем мерцали золотистые шары ломбарда. Холмс выпрыгнул из кэба, спустя несколько минут возвратился назад, и мы продолжали наше путешествие.
— Какое счастье, что мы еще в Сити, — усмехнулся он, — ибо я думаю, что едва ли в ломбардах Ист-Энда можно найти клюшки для гольфа.
— О, небеса… — начал я и сразу замолк, взглянув на тяжелую клюшку, которую Холмс бросил мне в руки. Первые смутные тени чего-то неопределенного и зловещего возникли в моем сознании…
— У нас в запасе еще много времени! — воскликнул Холмс, глядя на часы. — Неплохо бы зайти в первый попавшийся трактор и закусить.
Часы на церкви святого Николаса пробили десять, когда мы снова очутились в саду Уилсонов, пропитанном затхлым запахом сырости. Сквозь туман еле пробивался слабый свет из верхних окон, который нарушал мрачную темноту дома.
— Это комната мисс Уилсон, — заметил Холмс. — Будем надеяться, что горсть гравия, брошенная в окно, разбудит ее, не потревожив остальных обитателей дома.
Мгновением позже до нас донесся скрип открывающегося окна.
— Кто там? — спросил дрожащий голос.
— Это Шерлок Холмс, — ответил тихо мой друг. — Я должен немедленно поговорить с вами, мисс Уилсон. Есть ли здесь боковая дверь?
— Вон там в стене, слева от вас. Но что случилось?
— Пожалуйста, спуститесь побыстрее вниз. Ни слова вашему дяде.
Мы пробирались вдоль стены и достигли двери в тот момент, когда она отворилась, чтобы выпустить молодую хозяйку. Она была в халате, а ее волосы в беспорядке падали на плечи. Мисс Уилсон испуганно глядела на нас при свете свечи, которую она держала в трясущейся руке, а тени плясали и дрожали на стене позади нее.
— Что это значит, мистер Холмс? — спросила она, задыхаясь от волнения.
— Все будет хорошо, если вы выполните мои указания, — спокойно ответил мой друг. — Где ваш дядя?
— Он у себя в комнате.
— Вот и хорошо. Мы с доктором Уотсоном займем вашу комнату, а вы тем временем перейдете в спальню покойного брата. Если вы дорожите своей жизнью, — добавил он торжественно, — ни в коем случае не покидайте комнату.
— Вы пугаете меня… — с дрожью в голосе прошептала она.
— Можете быть уверены, что мы позаботимся о вас. А теперь, прежде чем вы уйдете, мне хотелось бы кое о чем спросить вас. Заходил ли к вам дядя сегодня вечером?
— Да, он принес с собой Пеперино и посадил его вместе с другими птицами в клетку в моей комнате. Он при этом сказал, что, так как это моя последняя ночь в доме, он сделал все возможное, чтобы мне не было скучно одной.
— Так, совершенно верно. Ваша последняя ночь… Скажите мне, мисс Уилсон, вы страдаете той же болезнью, от которой умерли ваша мать и брат?
— Болезнью сердца? Да, к сожалению…
— Ну хорошо, теперь мы проводим вас наверх, где вы перейдете в смежную комнату. Идемте, Уотсон.
При свете свечи мы бесшумно поднялись на второй этаж и прошли в спальню, которую раньше осматривал Холмс. Пока наша хозяйка в смежной комнате собирала свои вещи. Холмс приподнял край полотна, которое теперь прикрывало две птичьи клетки, и вгляделся в ее спящих крошечных обитателей.
— Поистине, зло, которое может задумать человек, не имеет пределов, — сказал он, и я заметил, что его лицо стало очень суровым.
Когда мисс Уилсон возвратилась, мы с Холмсом, убедившись, что она надежно устроилась на ночь, прошли в ее небольшую, уютно обставленную комнатку. Освещалась она массивной серебряной лампой. Прямо над кафельной голландской печкой висела клетка с тремя канарейками, которые при нашем приближении мгновенно перестали петь и вздернули свои маленькие золотистые головки.
— Я думаю, Уотсон, что недурно было бы и отдохнуть немного, — прошептал Холмс, когда мы опустились в кресла. — Будьте добры, погасите свет.
— Но, мой друг, если здесь действительно существует какая-то опасность, то оставаться в темноте будет просто сумасшествием, — запротестовал я.
— В темноте нам не грозит никакая опасность!
— Не лучше ли вам быть со мной более откровенным?
— довольно резко сказал я. — Вы дали мне понять, что эти птицы предназначены для какой-то недоброй цели. Но что же это за опасность, которая существует только при свете лампы?
— У меня есть свои соображения на этот счет, Уотсон, и лучше нам подождать и увидеть самим. Мне хотелось бы, однако, обратить ваше внимание на откидную заслонку дымовой трубы в верхней части печки.
— Это, мне кажется, вполне обычное устройство.
— Конечно, но разве вам не кажется странным, что дымоход железной печки имеет легкую жестяную заслонку?
— Боже мой, Холмс! — воскликнул я, когда неожиданная догадка осенила меня. — Вы хотите сказать, что этот Уилсон использовал трубы, соединяющие печь в подвале с печами в спальнях, для распространения по ним какого-то смертельного яда, чтобы отделаться от своих родственников и завладеть их собственностью? И именно поэтому он устроил камин в своей собственной спальне вместо печки? Мне думается, что это так.
— Ну, вы недалеки от истины, Уотсон, хота я полагаю, что мистер Тиболд более хитроумен, чем вы считаете. Он обладает двумя качествами, необходимыми преступнику для успешного выполнения его планов, — это богатое воображение и безжалостность… Ну а теперь, пожалуйста, погасите свет, и мы немножко отдохнем. Если я правильно истолковал проблему, стоящую перед нами, то нам придется много перенести, прежде чем мы дождемся рассвета.
Я откинулся на спинку кресла, утешая себя мыслью, что после случая с полковником Себастьяном Мораном в моем кармане всегда находится револьвер. Тщетно я пытался найти какое-либо объяснение тому предупреждению, которое я получил от Холмса. Вскоре, однако, усталость незаметно овладела мною. Мысли мои становились все более и более беспорядочными и смутными, пока наконец я не задремал.
Меня разбудило легкое прикосновение к руке. Лампа была снова зажжена, и мой друг наклонился надо мной, отбрасывая длинную темную тень на потолок.
— Сожалею, что потревожил вас, Уотсон, — прошептал он, — но долг обязывает…
— В чем дело. Холмс?
— Сидите спокойно и слушайте… Пеперино поет… Я долго буду помнить томительные часы нашего бодрствования. Холмс наклонил абажур лампы так, что свет падал на противоположную стену, в которой было окно и рядом с ним большая кафельная печка, над которой висела птичья клетка. Мгла сгустилась, и лучи от лампы, проходя через оконные стекла, терялись где-то в освещенных облачках тумана, клубившихся за окнами. Моим сознанием овладело предчувствие чего-то зловещего. Окружающая нас обстановка казалась достаточно мрачной и без странного, жуткого звука, исходившего из птичьей клетки. Он напоминал свист, который начинался с низкой гортанной трели и медленно повышался до одинокого аккорда, распространявшегося по комнате, подобно звону большого бокала. Этот звук, повторяясь, оказывал такое гипнотическое действие, что казалось, все окружающее куда-то незаметно исчезает, а мое воображение выходит за пределы затуманенных окон в темные пышные глубины каких-то экзотических джунглей. Я потерял всякое представление о времени, и только тишина, наступившая после внезапного прекращения птичьего пения, снова возвратила меня в реальный мир. Я бросил взгляд через комнату, и в тот же миг мое сердце бешено заколотилось в груди и затем, казалось, совершенно перестало биться.
Заслонка печи медленно поднималась… Мои друзья могут подтвердить, что я человек не нервный и не впечатлительный, но надо признаться, что, пока я сидел, судорожно ухватившись за ручки кресла, и пристально смотрел на тот ужасный предмет, который постепенно выходил из трубы наружу, мои члены онемели и временно отказались служить мне… Крышка откинулась на пару дюймов, и через образовавшуюся щель стала выползать и карабкаться желтая масса длинных извивающихся щупальцев. В один миг эта масса оказалась снаружи и неподвижно застыла на поверхности печки.
Я всегда с ужасом смотрел на тарантулов Южной Америки, питающихся птицами, но они казались совсем ничтожными по сравнению с тем отвратительным существом, которое глядело сейчас на нас через комнату, залитую светом лампы. По своим размерам оно превосходило большую тарелку. Его твердое гладкое желтое тело было окружено поднимающимися вверх щупальцами, создававшими ужасное впечатление, что гигантское насекомое приготовилось к прыжку.
1 2 3