Затем избиение неожиданно прекращали, задержанного прикручивали к стулу, задавали несколько вопросов. Затем снова били и задавали вопросы. И так дальше, круг за кругом, час за часом. Если надо, день за днем. Миратов искренне полагал, что в Дагестане проходит передний край войны с терроризмом, войны жестокой, кровавой, подлой, не знающей правил. И здесь, в Дагестане, против террора эффективны только два лекарства: пули и пытки. Все остальное лирика и чистоплюйство. Сейчас он стянул с рук забрызганные кровью перчатки. Заняв место за письменным столом, в полной тишине, позевывая, перебирал какие-то никчемные бумаженции. Колчин появился, в тот момент, когда Миратов погрузился в изучение квитанции из химчистки, которую оплатил еще месяц назад. Колчин сел у стены на табурете, закинул ногу на ногу. Этот день казался Колчину очень длинным, как и всякий тяжелый неудачный день. И конца этому дню не видно.
– Разрешите идти? – спросил Миратова прапорщик Дроздов.
– Не разрешу, – майор покачал головой. – Бери табурет, садись к столу. Будешь протокол вести. А то Латыпов отпросился мать встретить. Поехал на вокзал. Вернется только часа через три-четыре. Тогда я тебя отпущу. Дроздов, повздыхал, но приказание выполнил. Присел у края стола, придвинул к себе чистые листки протоколов. Он волновался как мальчишка перед первым свиданием. Дело в том, что прапорщик не выносил вида крови и жестокого насилия, он никогда не присутствовал на допросах, пистолет держал в руках всего несколько раз в жизни. В том полку, где Дроздов проходил срочную армейскую службу, солдат близко не подпускали к оружию и боеприпасам. В армии Дроздов научился пасти свиней, полоть капусту и пить одеколон. В средней школе милиции он освоил специальность автослесаря и научился крутить баранку машины. Позднее по знакомству устроился водителем в городское управление ФСБ, на этой работе он не видел ничего кроме дороги и своего непосредственного начальника майора Миратова. Майор задал Анисимову несколько общих анкетных вопросов и перешел к делу. Личность задержанного, его настоящее имя и биография интересовали майора меньше всего на свете. По всему видно, что в этой бригаде Анисимов шестой номер. Миратова заботил тот единственный человек из группы, что остался в живых и теперь гуляет на свободе.
– Как звали людей, пытавшихся скрыться на «Ниве»? Кто они? Откуда приехали? С каким заданием?
Анисимов минуту молчал, трогал языком десна. После тумаков, полученных от Миратова, передние зубы качались, и, кажется, вот-вот готовы выпасть. Десна болели и кровоточили. Анисимов сглатывал сладковатую слюну, замешанную на крови. В эту минуту он жалел только об одном: прошлой ночью фокус с взрывом гранат и газового баллона не удался. Должен был получиться. И вдруг облом. – Одного звали Гиви Муладзе, – сказал Анисимов. – Он из Батуми, грузин. Он был на побегушках: пойди, принеси, подай… Как звать второго чувака, не знаю. Слышал только его кличку – Стерн. Он был старшим в нашей группе.
– Старшим был покойный Хапка, – поправил Колчин со своего места.
– Нет, – Анисимов покачал головой. – Страшим был Стерн. – Стерн, – хмыкнул Колчин. – Странная кличка.
– Все клички – странные.
– Как его настоящее имя? Национальность? – Миратов стал включать и выключать настольную лампу, направив свет в лицо Анисимова. – Имя? Национальность?
– Кажется, русский. Он говорил по-русски чисто, без акцента. Имени не знаю. Клянусь. – Чем клянешься? – Миратов давил и отпускал кнопку настольной лампы. – Малыми детьми или смертельно больной женой? Смотреть в глаза.
– Его называли только по кличке: Стерн, – повторил Анисимов.
– Ваше задание? Кто отдавал команды? Кто хозяева?
– Задание знал только Стерн, – ответил Анисимов. – Он ждал сигналу к началу операции. Мы все, включаю Хапку, были исполнителями. И ознакомиться с заданием должны были уже по ходу дела. Стерн затевал что-то большое.
– Диверсию? Взрыв жилого дома? Поджог? Отравление питьевой воды в городском коллекторе? – Возможно. Точно не знаю.
– Кто тебя нанимал? Где? При каких обстоятельствах?
– Я нашел эту работу через своего знакомого. Мы вместе воевали в Абхазии, его зовут Тимур Делба. Он свел меня с человеком, которой назвался Игорем. Мой друг инвалид, противопехотной миной у него оторваны голени на обеих ногах. А то он сам подписался бы на это дело. Мне выдали двадцать тысяч долларов аванса. По завершении дела обещали еще пятьдесят тысяч зеленых.
– Ого, – майор присвистнул. – Значит, дело стоило этих денег. Значит, затевалось что-то из ряда вон… Что ты еще можешь вспомнить об этом Стерне?
– Ничего. Только кличку.
– Сколько ему лет? – спросил Колчин. – Опиши его. Что за татуировки на его правой руке? Особые приметы? – Особых примет не имеет, – ответил Анисимов. – Только эти наколки. Русые волосы. Глаза голубые. Привлекательная морда, такие мужики бабам нравятся. На вид около сорока лет или чуть больше. Рост чуть выше среднего. На кисти выколота рука с ножом, скованная кандалами, и слово МИР: меня исправит расстрел. На плече – средневековый шлем. – Шлем на плече – символ вора или гопника, – сказал Колчин. – Стерн из блатных?
– Не знаю. Он по фене не ботал. С нами мало разговаривал и запрещал общаться друг с другом. По повадкам не поймешь, блатной он или фраер порченный.
Миратов схватил телефонную трубку, набрал трехзначный номер внутренней связи. Теперь нужно убедиться, что Анисимов не соврал, а сказал правду. Говоря казенным языком, нужно закрепить показания. – Доктор, немедленно сюда, – прокричал Миратов в трубку. – Нужна ваша помощь. Человек просит, чтобы ему помогли. Освежили память.
– Нет, – закричал Анисимов. – Не зовите коновала. Я сказал правду. Если придет этот садист, я больше не произнесу ни слова. Сволочи… Ни слова не скажу. Будьте вы прокляты. – Заткнись, гнида поганая, – бросил Миратов.
Анисимов стал двигать корпусом, шевелить пальцами, стараясь освободить руки от ремней. Он рычал и скалил зубы. Ремни издавали неприятный звук, так скрипят кирзовые сапоги на лютом морозе. Через пару минут обитая железом дверь открылась, появился доктор Луков. Поверх белого халата он надел темный клеенчатый фартук, на кисти рук натянул резиновые перчатки грязно оранжевого цвета. Впереди себя врач катил тележку на резиновых колесиках, накрытую салфеткой. На таких тележках горничные подают завтраки в номера туристов. Луков поставил тележку перед креслом Анисимова так, чтобы разложенные на столешнице предметы попадали в поле зрения задержанного. Сдернул салфетку. Не отрываясь, Анисимов стал разглядывать хромированные медицинские инструменты: замысловатой формы щипцы, скальпели, сверла, пилки разных размеров. Задержанный должен видеть эти вещи, пугающее, будоражащие воображение, но, как правило, совершенно бесполезные во время допросов. Порой ожидание боли действует на психику сильнее, чем сама боль. Анисимов улыбался жалкой затравленной улыбкой. Врач Луков наклонился к задержанному, дергая за резинку трусов, стал приспускать их. Коротая время, майор Миратов, ковырял в зубах зубочисткой. Дроздов отвернулся в угол, он не хотел видеть, того, что происходит. Луков дергал за резинку трусов, но задержанный плотно упер зад в стул, трусы не спускались. Луков дернул сильнее. В этот момент Анисимов смачно плюнул в лицо врача. Майор Миратов, открыл от удивления рот, зубочистка повисла на нижней губе. Дроздов посмотрел на врача, замер в напряженной позе и побледнел. Луков выпрямился, достал из кармана халата безупречно чистый носовой платок, стер с лица плевок, протер стекла очков. Затем взял скальпель, глянул на свет, остра ли заточка. Прапорщик Дроздов зажмурился, уверенный, что Луков утопит лезвие в горле задержанного. Но обошлось без крови. Не проронив ни слова, Луков по швам разрезал трусы Анисимова. Сорвал и бросил на пол. – Расставьте, батенька, ноги, – сказал Луков. – Что ж, как хотите. Вольному воля, батенька.
Луков взял шприц с эфиром, нагнулся, одной рукой поднял мошонку Анисимова. Глубоко воткнув иголку, сделал подкожную инъекцию. Анисимов зажмурил глаза. Казалось, что он очутился в темном лесу, тропка собственной жизни потерялась где-то во мраке ночи. Анисимова окружила компания юных задиристых путешественников. Дети разбили палаточный лагерь, устраиваясь на ночевку, разложили спальные мешки. А потом решили развести костер. Но не где-нибудь на широкой поляне, а прямо между ног Анисимова. Костер жарко разгорался, шкодливые дети подбрасывали в пламя хворост, сухие чурки. Огонь быстро набирал силу, делался все больше, все жарче. Он захватил промежность Анисимова, его бедра, грудь. Стал подбираться к лицу. Анисимов изо всех сил сжимал зубы, чтобы не заорать, не выдать своей слабости. На несколько минут Анисимов ослеп от боли. Ему казалось, что детородный орган превратился в обугленную пылающую головешку, а яички полопались от жара, растеклись.
Кончиками пальцев Луков раскрыл веки Анисимова, стал внимательно наблюдать за его зрачками. Луков причмокивал и что-то шептал себе под нос. Кровеносные сосуды на белках полопались, зрачки медленно расширялись. Его светло голубые глаза сделались почти черными, бездонными, как южная ночь. Значит, не симулирует. Анисимову больно, очень больно. Не выдержав нестерпимого жжения, Анисимов закричал во все горло. Доктор покопался на своем столике под салфеткой, вставил в ушные каналы ватные бируши, чтобы не оглохнуть от диких воплей. Затем сходил в угол комнаты к рукомойнику, вернулся с обратно с оцинкованным ведром. Наклонившись вперед, Луков снова заглянул в глаза Анисимова, удовлетворенно качнул головой. И надел на голову арестанта ведро. Теперь крики, десятикратно усиленные, металлическим эхом отдавались в голове Анисимова, в самом его мозгу, причиняя новые неизъяснимые мучительные страдания. Через десять минут арестант потерял сознание. Луков сделал уколы, вывел Анисимова из болевого шока. Затем окатил его холодной водой из ведра, измерил давление, послушал сердце. Кивнул Миратову, мол, можете продолжать, состояние здоровье не внушает опасений. А сам сел в сторонке, достал карандаш, раскрыл книжечку кроссвордов. Миратов, вытащил затычки из ушей, выплюнул изо рта зубочистку, положил на стол ноги.
– Как звали людей, пытавшихся скрыться на «Ниве»? Кто они? Откуда приехали? – майор слово в слово повторил вопросы, заданные час назад. – Вспоминай. Смотреть на меня.
Анисимов беззвучно плакал, глотая слезы. Колчин курил, стряхивая пепел на пол и бросая короткие окурки под стул. Миратов щелкал кнопкой настольной лампы, направив свет в лицо Анисимова. Прапорщик Дроздов, находился в полуобморочном состоянии, он не мог вести протокол, так сильно дрожали руки.
– Кто был старшим в вашей группе? – спросил Колчин. – Старшим был Хапка? Кто такой Стерн? Отвечай.
Допрос пошел крутиться по второму кругу.
Дербент. 23 июля.
До Дербента Стерн добрался ранним утром. По пути он заметал следы, пересаживаясь из попутки в попутку. Совершая очередную пересадку, Стерн спустился к морю. Дул тихий ветер, волны едва плескались у ног. Солнце еще не поднялось, но небо уже светилось голубой синевой, обещая трудный жаркий день. Он стянул с себя майку, вошел по колено в воду, вытащил из-за пояса пистолет с расстрелянной обоймой и забросил его далеко в воду. Затем, наклонившись, зачерпнул со дна пригоршню песка. Соваться в город или поселок с заметными татуировками на плече и внешней части ладони – верное самоубийство. Первая встреча с милицейским патрулем кончится большой неприятностью, а то и катастрофой. Стерн стоял по колено в воде и тщательно тер мокрым песком плечо и ладонь, смывая выполненные «под татуировку» картинки: древний шлем с опереньем из конского волоса, человеческий кулак в кандалах с зажатым в нем ножом и слово МИР. Нанесенные на кожу особым химическим составом, картинки не смывались перстной водой и мылом, но морской воде и песочку эта живопись поддавались. В его положении надо надеяться не на худшее. Возможно, ориентировки на Стерна к полудню разойдутся по всем дагестанским отделам внутренних дел. А искать его будут, прежде всего, по особым приметам, то есть по татуировкам. Ну, теперь ищите… С наколками Стерн покончи за полчаса. Вышел на шоссе и поднял руку, когда показался старенький грузовик, тащивший за собой цистерну с молоком. Мрачный, заросший щетиной водитель, источал густой перегарный дух, хмурился и тупо молчал всю дорогу, страдая от жажды, которую безалкогольным молоком не утолить. В восемь утра Стерн вышел на окраине Дербента, вложив в ладонь водилы мелкие деньги на опохмелку. В магазине «Товары для отдыхающих» Стерн оказался первым, самым ранним посетителем. Дважды пересчитав те малые деньги, что завалялись в кармане, купил красные плавки, яркую рубашку из вискозы с коротким рукавом. Его руки, освобожденные от картинок, должны видеть все желающие, особенно менты. Примерил и одобрил белые брюки. И, наконец, выбрал желтое махровое полотенце. Тяжело вздыхая, отсчитал деньги и пробил в кассе чек.
Потоптался в обувном отделе и примерил самую дешевую обувь, какую сумел найти. Сандали без задников с некрашеным матерчатым верхом, произведенные местной артелью инвалидов «Трудовой резерв». Стерн сложил старые вещи в большой бумажный пакет, долго рассматривал свое отражение в зеркале и решил, что с виду он напоминает отдыхающего, не обремененного высоким общественным положением и большими деньгами. На той же улице Стерн нашел фотоателье, снялся на паспорт. Пока фотограф печатал и сушил карточки, заглянул в лавку канцелярских товаров, купил пару тонких ученических тетрадей, с вложенными в них листками промокательной бумаги, перочинный ножик с множеством лезвий, пилку для ногтей, коробочку металлических скрепок и прозрачный клей. В аптеке он выпросил, чтобы дали без рецепта, дешевых снотворных таблеток. Получив фотографии, Стерн отправился в пешее путешествие по незнакомому городку. Около часа он блуждал по горбатым узким улочкам. Над белыми заборами на ветках гранатовых деревьев висели еще неспелые яркие плоды, пели птицы, солнце, не вошедшее в зенит, приятно ласкало кожу. Но Стерну было не до этого, он размышлял о своей дальней судьбе. А положение складывалось хуже некуда. Надежные документы и большая сумма наличных денег, находившиеся в тайнике за кроватью, сгорели вместе с той хибарой. Помощники Стерна погибли. Хапка убит выстрелом в шею на его, Стерна, глазах. Гиви Муладзе, сломал бедро и ребра, когда «Нива» слетела с шоссе под откос. Стерну не оставили выбора: пришлось пристрелить беднягу Гиви. Анисимов наверняка сгорел заживо в том доме или нарвался на пулю. Так или иначе, Стерн совершенно один, он в чужом незнакомом городе. Без денег, без документов, без связей, без добрых знакомых…
Покрутившись по улицам, он остановился у парикмахерской «Париж». Долго разглядывал выставленную в пыльной витрине репродукцию полотна художника Теодора Горшельта «Пленение Шамиля», пока, наконец, поборов сомнения, решился переступить порог заведения. Парикмахер, улыбчивый горский парень, за четверть часа сделал вполне приличную даже модную стрижку. Поскреб подбородок клиента бритвой, смазал щеки лосьоном и долго давил на резиновую грушу, опрыскивая лавандовой водой затылок посетителя. Оставив в парикмахерской последние копейки, Стерн отправился обратной дорогой, к железнодорожной станции, разглядывая вывески магазинов. Наконец, наткнулся на часовую мастерскую, помещавшуюся в сыром темном подвале. В зале было пусто. Спустившись на пять ступеней, Стерн подошел к окошечку, вежливо поздоровался и, расстегнув браслет швейцарских часов «Омега» с хрустальным особо прочным стеклом и золотой инкрустацией на корпусе, положил их на железное блюдечко. Хозяин мастерской не заглядывал в паспорта посетителей, не смотрел на лица людей. Но внимательно изучали вещи, что регулярно проносят на продажу курортники, пропившие или проигравшие в карты последние гроши. Старый часовщик лезгин, вставил в глаз лупу и одним глазом долго пялился на «Омегу». Судя по хищному взгляду лезгина, такая дорогая, даже уникальная вещь впервые попала в его руки. После долгих торгов и уговоров Стерну удалось получить за часы рублевый эквивалент тридцати пяти долларов, что по местным меркам, очень большие деньги. Большего из старика не выжмешь.
До одиннадцати тридцати Стерн, вытянув под столом ноги, просидел в открытой летней закусочной возле автобусной станции, что рядом с вокзалом. Здесь, в ста двадцати километрах от Махачкалы, без татуировок, в новой одежде, Стерн чувствовал себя спокойно и комфортно. На площадь съезжались со всей округи автобусы, чтобы забрать и развести по домам отдыха и санаториям отдыхающих, прибывавших в Дербент по железной дороге.
1 2 3 4 5 6 7