Возможно триста баксов для тебя деньги небольшие, о них и забыть можно. Но у меня сейчас проблемы. Только забрал машину из ремонта. Поэтому…» Мальгин выключил автоответчик. Все одно и то же, слушать тошно: и месяц назад, и на прошлой неделе те же люди напоминали о долгах, а одна дамочка с бешеным упрямством напрашивались в гости.
Платить алименты и раздавать долги с тех жалких копеек, что в последние четыре месяца он получал на службе в страховой компании «Каменный город», значит, обречь себя на голодную смерть. Дела у фирмы идут плохо, хуже некуда. Но другой, денежной работы все равно не подворачивается. Остается надеяться, что лучшие времена наступят не сегодня, так завтра.
Мальгин подумал, что если вечером все выгорит, пройдет, как задумано, он сможет получить хорошие премиальные и расслабиться. Недели три не бегать по парку с кирпичами в рюкзаке, не тягать штангу, не ходить на работу в страховую компанию, а пожить простой обывательской жизнью в свое удовольствие: встретить бархатный сезон на море, завести новую интрижку и даже, чем черт не шутит, заплатить кое-какие долги, которых по мелочи накопилось столько, что страшно считать. Чистая астрономия. Но в удачный исход дела мешало поверить все тоже проклятое предчувствие большой неотвратимой беды. Беды, которую невозможно предупредить, потому что в ход событий, заранее расписанных, Мальгин не может вмешаться. Не он принимает решения. Ход сделан. И поворачивать поздно.
***
…Неторопливо Мальгин пересек двор, украшенный детской песочницей, загаженной бродячими собаками, кинул взгляд на качели с оторванным сидением и кривыми стойками, искореженными какой-то совершенно нечеловеческой силой. Ветер поднимал сухую пыль, которая щекотала нос и скрипела на зубах. Через минуту он попал в соседний двор, оккупированный старухами, возле помойных баков повернул налево, сделал еще несколько замысловатых виражей, пока наконец не оказался в темном подъезде без лифта. Шагая через ступеньку, поднялся наверх, остановившись на лестничной площадке третьего этажа, утопил пальцем кнопку звонка: два коротких сигнала и два длинных. Дверь открыли без спроса.
Мальгин вошел в тесную прихожую, тряхнул руку Николая Елисеева, звонившего с утра, свернул в кухню. Открутив вентиль, долго пил из крана воду, отдающую ржавчиной и хлоркой. Утолив жажду, расстегнул пиджак, поправил рукоятку пистолета в подплечной кобуре. Эта съемная запущенная квартира пропахла не домашним уютом, а пылью веков, крысами и беспросветно бедностью. Старуха хозяйка, получив деньги вперед, исчезла, как бестелесное привидение, пообещав не напоминать о своем существовании в обозримом будущем.
Елисеев, спортивный мужчина лет тридцати с небольшим, стоял у окна и смотрел, как разгулявшийся ветер срывает со старого тополя первые желтые листья, а в дальнем сквере зажигают фонари. Он был сосредоточен на каких-то своих мыслях но, кажется, не разделял дурные предчувствия Мальгина.
– Как наш клиент? – Мальгин плотно закрыл дверь на кухню и сел к столу.
– Спокон. Как удав, сожравший кролика. Твердит, что скоро станет свободным человеком.
– Значит, никакой агрессии, никаких фокусов?
– Ничего такого.
– Не нравится мне все это, – Мальгин вытянул ноги под столом.
– А мне, думаешь, нравится? Витя Барбер обул нашу фирму на два лимона баксов. И это мне, руководителю службы безопасности, должно нравиться? Генеральный директор «Каменного города», как тебе известно, мой родной брат. Считай, Барбер вытащил деньги из нашего семейного кармана. Но теперь этот малый сидит в соседней комнате, пристегнутый цепью к двухпудовой гире. И он просто-таки мечтает вернуть бабки, чтобы остаться в живых. Другого шанса спасти шкуру у него не будет.
– А если он гонит порожняк?
– Хренота, – Елисеев продолжал смотреть в окно. Ветер разошелся не на шутку, на быстро темнеющее небо надвигались низкие грозовые тучи. – Барбер не лох с трех вокзалов. Он понимает, с кем имеет дело. Кого он кинул, сука, кого опустил на деньги, он все знает. Его шанс, его единственный счастливый билет – выложить баксы. Иначе… Витя Барбер представляет себе, какой смертью умрет. Я все объяснил ему доходчиво: спущу шкуру, с еще живого.
– Я не об этом хотел сказать. Не о двух лимонах. И не о Барбере. Я думал о нашем деле. Понимаешь, все это слишком сложно, слишком запутано, чтобы оказаться правдой.
– Не понял? – Елисеев оторвал взгляд от окна и сверху вниз посмотрел на Мальгина.
– Вопрос первый: почему украденные деньги Барбер, как он утверждает, зарыл на старом кладбище, возле какого-то склепа, то есть надгробья плачущей девы? Ну, ты бы так поступил на его месте? Почему он просто не абонировал банковскую ячейку? Заключить договор и оплатить услугу на несколько лет вперед – это проще и надежней.
– Чушь. Закопать баксы на кладбище – предосторожность разумного, тертого жизнью человека. Банк может лопнуть, как мыльный пузырь. И банковские аферисты, которым счета нет, перед тем, как смыться за бугор с деньгами вкладчиков, выгребут все бабки и ценности из ячеек. Таких случаев множество. Друзей в изначальном значении этого слова у Вити Барбера нет. Женщин он покупал. Ни одной близкой души. Значит, некому оставить бабки, некому доверить свое состояние. А старое кладбище отличное место. Там нет новых захоронений, старые могилы, тем более склепы, редко посещают родственники.
– Возможно, – кивнул Мальгин. – Но почему тогда он не объяснит нам, где именно закопал свой чемодан?
– Слушай, мы все это уже обсуждали. Чемодан закопан возле старинного надгробия, на котором установлена выбитая из гранита плачущая дева. На кладбище четырнадцать гранитных дев, я сам их пересчитал. Но если побродить там весь световой день, пожалуй, найдешь еще десяток похожих надгробий. Надпись на цоколе то ли стерта, то ли ее вовсе не было. Ведь Барбер берется показать на все на месте. У него хорошая зрительная память. Конечно, он сукин сын, последняя сволочь. И наверняка привирает по мелочи. Но ведь принципиально это ничего не меняет. Поедет Барбер с нами или мы, перекопав всех каменных дев, сами найдем деньги… Какая разница?
– И все-таки… Я не знаю, что он придумал, но…
– Заткнись… Все… Слушать не хочу, – Елисеев взмахнул руками, видимо, он переволновался, на щеках проступили болезненные пятна румянца. – Мы вытащили Барбера с края земли, выудили его, откуда люди назад вообще не возвращаются или возвращаются инвалидами. Только затем, чтобы подохнуть на воле под забором. Из самого ада его достали. Слепили ксиву, привезли в Москву, поселили на этой чертовой хате. На это ушло три долгих месяца. Мы рисковали, мы играли ва-банк. И теперь в последний день, в последний час, когда решается все, ты пускаешь сопли ручьем и задаешь идиотические вопросы? Раньше ты не мог этого сделать? Ну, придумать какой-нибудь умный вопрос?
– Ночь, кладбище… Не нравится мне…
– Какой ты нежный. А когда прикажешь копать? Средь бела дня явиться на погост и объяснить сторожам, мол, как и так, мы тут грешным делом пару лимонов закопали. И теперь хотим разворотить один памятник и забрать бабки. Только представ эту сцену… Забавно.
Мальгин скомкал бумажную салфетку и промолчал. Елисеев сел к столу, поставил локти на столешницу и, уперев подбородок в сжатые кулаки, внимательно посмотрел в глаза собеседника. Молчание длилось минуту.
– Если ты струсил, скажи сейчас. Я еще успею найти человека на твое место. Скажи. Я ни в чем тебя не упрекну. Струсить может любой. Просто минутная слабость. Я все пойму.
– Я все сделаю, как надо, – Мальгин покачал головой. – Я не струсил.
– Тогда давай начинать.
Елисеев полез в карман и положил на стол ключи от наручников.
***
Мальгин вышел из кухни в коридор, свернул в проходную комнату. На разложенном диване валялся сослуживец Мальгина Юрий Агапов. Подняв здоровую ручищу, помахал лапой гостью и протер глаза.
– Вставай, – сказал Мальгин. – Подгоняй машину. Мы выезжаем.
Широко распахнув пасть, Агапов зевнул, поднялся с дивана, сунул руки в рукава пиджака и, засунув пистолет под брючный ремень, пошел на выход. Мальгин распахнул дверь спальни. На железной кровати, застеленной пледом, сидел мужчина, в трусах и майке без рукавов. Темно короткие каштановые волосы, лицо мужественное. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Мужчину звали Виктором Барбером. Слюнявя палец, он переворачивал страницы глянцевого журнала, делая вид, что увлечен этим занятием.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Барбер и даже растянул губы в улыбке. – Как дела?
Мальгин, оставив вопрос без ответа, смотрел на пленника. К голени правой ноги наручниками пристегнули толстую короткую цепь, другой конец которой еще одной парой браслетов пристегнули к ручке двухпудовой гири. На ночь Барбера пристегивали цепью трубе центрального отопления, но днем позволяли некие вольности, например, свободу передвижения по квартире. Пристегнутый к гире Барбер, позвякивая цепью и таская в правой руке два пуда чугуна, мог без сопровождения пить чай на кухне, пускать сигаретный дым в открытое окно, ходить в туалет и ванную комнату. Правда, дверь в сортир всегда должна оставаться распахнутой. В квартире днем и ночью, сменяя друг друга, присутствовали два вооруженных охранника, готовые, случись что, пустить пулю между глаз своего пленника. Поэтому шансы Барбера, оказав сопротивление, вырваться из мышеловки, были ничтожны.
Распахнув дверцу шкафа, Мальгин достал стопку чистого белья и рубашку, снял с вешалки легкую куртку и положил вещи на кровать. Присев на корточки, сунул ключ в скважину наручников, и расстегнул браслеты, оставившие багровый след на щиколотке Барбера.
– Шевелись, Витя, – приказал Мальгин.
Барбер поднялся на ноги и начал одеваться. Он неторопливо застегивал пуговицы рубашки, долго разглядывал этикетку, пришитую к ветровке. Видимо, он остался доволен качеством одежды.
– Неплохие вещи, – вздохнул Барбер. – Я фирменных шмоток не видел уже…
– И слушай сюда, – Мальгин сделал шаг вперед. – Хочу, чтобы ты кое-то намотал на ус. Запомни… Если там, на кладбище, что-то пойдет не так, что-то сорвется, ну, ты обосрешься, забудешь место, где спрятаны бабки или что-то в этом роде, – умрешь первым. Я не промахнусь, потому что не промахиваюсь, если хочу попасть в яблочко. Любая помарка, самая незначительная, – и ты готов.
– Если я умру раньше времени, вы ничего не получите. Даже если перекопаете все кладбище.
– Ты знаешь, о чем я говорю.
Барбер смотрел на собеседника ясными глазами. Этот безмятежный спокойный взгляд уже не в первый раз приводил Мальгина в тихое бешенство. Он выставил вперед руку, ухватил горло Барбера, слегка сжал пальцы.
– Поторапливайся.
***
Старое кладбище в районе Лефортова западной стороной граничило с кочковатым замусоренным пустырем, похожим на свалку. Зарядивший дождь, кажется, не собирался, заканчиваться. Ветер, разгулявшийся под вечер, стих и здесь, в низине, накапливался серый туман. Накрыв тяжелым облаком пустошь, туманное облако слоилось, словно табачный дым в прокуренном шалмане, и медленно поднималось вверх к кладбищенскому забору.
Сидевший за рулем Агапов остановил машину на обочине, заехав двумя колесами на тротуар, выключил фары и габаритные огни. Барбар сидел на заднем сидении, зажатый с двух сторон плечами Мальгина и Елисеева. Половина первого ночи. Вокруг ни единой души, редкие уличные фонари светят приглушенным желтым светом.
Летом ворота, расположенные с двух сторон кладбища, сторожа запирают около десяти вечера, затем отвязывают собак и начинают последний обход территории. Случается, вытряхивают на улицу бомжей, облюбовавших для ночлега скамейки и могильные плиты из ракушечника, в теплое время года попадаются бесприютные парочки, которые утоляют любовную страсть в уединенных местах за могильными крестами. Но в такую погоду как сегодня у сторожей работы немного: под проливным дождем ни любовников, ни бомжей на кладбище не встретишь. А сторожа давно заперлись в своей будке возле главных ворот и, по обыкновению разделив две бутылки на четверых, готовились отойти ко сну. Мальгин дважды бывал на кладбище, кажется, прошагал все его тропинки, побродил по пустырю и даже выпил пива с кладбищенским рабочим, выудив из него кое-какую полезную информацию. Но сейчас, дождливой ночью, исхоженный пустырь казался местом совершенно незнакомым и враждебным человеку.
Мальгин открыл багажник машины, вытащил из него и передал Агапову две лопаты, перевязанные бечевкой и обмотанные упаковочной бумагой, и пару фонарей, обтер ветошью шестикилограммовый лом в пятнах ржавчины.
– Погодка как по заказу, – сказал Елисеев и взял второй фонарик.
– Лучше не бывает, – сказал Мальгин.
Знакомой тропинки, которая вела от асфальтовой дороги к кладбищенскому забору, почему-то не нашли. Двинулись гуськом наискосок через пустырь. Первым неторопливо, боясь оступиться в грязи, шел Агапов, светя под ноги фонарем, за ним шагал Елисеев, взвалив на плечо лопаты, следом Барбер, которого заковали в наручники. Шествие замыкал Мальгин, он нес лом, перекладывая инструмент из руки в руку. Ботинки скользили по скользкой траве, хлюпали в лужах. Барбер дважды падал, отталкивался от земли руками, скованными браслетами, и, матерясь, вставал на ноги. Мальгин останавливался, помогая пленнику подняться.
– Сними браслеты, – оглянувшись за спину, попросил Барбер. – Я ведь никуда не убегу. Здесь открытое место. Еще раз упаду и сломаю руки.
– Сниму, когда пересчитаю деньги, – Мальгин подтолкнул пленника в спину. – Шевелись.
Когда дошли до забора, собранного из бетонных плит, облупившихся, старых, повернули налево. Барбер внимательно глядел себе под ноги, чтобы снова не упасть. Двигаясь вдоль забора, Мальгин видел в желтых световых кругах фонариков бутылочные осколки, разбросанные в мокрой траве, бумажный мусор и ржавые прутья арматуры, вылезающие из забора. На такую штуку в темноте легко напороться и проткнуть себе бедро или брюхо. Прошли метров двести, когда идущий впереди Агапов остановился:
– Нам сюда.
Одна из бетонных секций забора давным-давно завалилась, даже успела врасти в землю. Образовавшийся проем кое-как заколотили неструганными дюймовыми досками. Агапов, тяжело запыхтел, нагнувшись, просунул пальцы под нижнюю перекладину, поднатужился, вырвал парочку досок вместе с гвоздями, первым пролез в лаз. Петляя между могильными оградами, пошли наверх, к центральной аллее, освещенной тусклыми фонариками. Туман здесь был не такой плотный, как внизу, дышалось легче. Пахло мокрой землей и ночными цветами. Теперь первым шел Барбер, с которого временно сняли наручники. Отыскивая правильную дорогу, он часто останавливался, светил фонариком на надгробья, читал эпитафии на могильных плитах и шагал дальше. Изредка тишину нарушали звуки бегущего под горку трамвая на ближней улице и далекий вой бродячих собак.
– Кладбище большое, ему уж двести лет. У него интересная история…
– Потом расскажешь историю с географией, – оборвал Мальгин. – Ищи место.
– Где-то здесь. Я помню вот эту мутоту, ангела без крыла.
Барбер замедлил шаг, посветил фонариком на постамент в виде колонны из серого полированного гранита. На постаменте стоял упитанный ангелок с пухлым скорбным личиком и толстой шеей. Ростом ангел был с шестилетнего ребенка, правое крыло отколото, курчавая голова загажена воронами и голубями.
– Нам вперед и направо, – сказал Барбер.
***
Светя под ноги фонарем, он побрел вверх по узкой тропинке. Мальгин шел последним, положив на плечо лом, словно солдат ружье. Он боролся с желанием подкрасться к Барберу сзади, со всей дури шарахнуть его ломом по балде, раскроив пустую башку, как арбуз, и отправиться домой отсыпаться. Дождевые капли щекотали лоб, попадали за шиворот рубашки, ботинки ездили по земле, словно по льду. Вышли на главную аллею, по обе стороны которой разрослись вековые дубы и липы, повернули к главным воротам. Через пятьдесят метров свернули на боковую аллею, даже не аллею, а тропку, узкую и темную. Барбер остановился.
– Где-то здесь… Совсем рядом…
Он поводил фонарем из стороны в сторону, справа из темноты проступал прямоугольник старинного склепа высотой в два человеческих роста. Склеп был сложен из гранитных блоков и напоминал макет ленинского мавзолея. Слева высилась мраморная плита, тяжелая, со скошенным на сторону верхом. Совсем близко закричала ворона. Вздрогнув от этого крика, Барбер перекрестился. Он прошел еще два десятка метров, остановился и сказал:
– Все, пришли.
– Это здесь? – переспросил Елисеев и посветил фонариком.
Справа от дорожки на круглом постаменте из полированного мрамора стояла фигура плачущей девы, облаченной то ли в плащ свободного кроя, то ли в накидку, закрывающую голову и плечи.
1 2 3 4 5 6 7
Платить алименты и раздавать долги с тех жалких копеек, что в последние четыре месяца он получал на службе в страховой компании «Каменный город», значит, обречь себя на голодную смерть. Дела у фирмы идут плохо, хуже некуда. Но другой, денежной работы все равно не подворачивается. Остается надеяться, что лучшие времена наступят не сегодня, так завтра.
Мальгин подумал, что если вечером все выгорит, пройдет, как задумано, он сможет получить хорошие премиальные и расслабиться. Недели три не бегать по парку с кирпичами в рюкзаке, не тягать штангу, не ходить на работу в страховую компанию, а пожить простой обывательской жизнью в свое удовольствие: встретить бархатный сезон на море, завести новую интрижку и даже, чем черт не шутит, заплатить кое-какие долги, которых по мелочи накопилось столько, что страшно считать. Чистая астрономия. Но в удачный исход дела мешало поверить все тоже проклятое предчувствие большой неотвратимой беды. Беды, которую невозможно предупредить, потому что в ход событий, заранее расписанных, Мальгин не может вмешаться. Не он принимает решения. Ход сделан. И поворачивать поздно.
***
…Неторопливо Мальгин пересек двор, украшенный детской песочницей, загаженной бродячими собаками, кинул взгляд на качели с оторванным сидением и кривыми стойками, искореженными какой-то совершенно нечеловеческой силой. Ветер поднимал сухую пыль, которая щекотала нос и скрипела на зубах. Через минуту он попал в соседний двор, оккупированный старухами, возле помойных баков повернул налево, сделал еще несколько замысловатых виражей, пока наконец не оказался в темном подъезде без лифта. Шагая через ступеньку, поднялся наверх, остановившись на лестничной площадке третьего этажа, утопил пальцем кнопку звонка: два коротких сигнала и два длинных. Дверь открыли без спроса.
Мальгин вошел в тесную прихожую, тряхнул руку Николая Елисеева, звонившего с утра, свернул в кухню. Открутив вентиль, долго пил из крана воду, отдающую ржавчиной и хлоркой. Утолив жажду, расстегнул пиджак, поправил рукоятку пистолета в подплечной кобуре. Эта съемная запущенная квартира пропахла не домашним уютом, а пылью веков, крысами и беспросветно бедностью. Старуха хозяйка, получив деньги вперед, исчезла, как бестелесное привидение, пообещав не напоминать о своем существовании в обозримом будущем.
Елисеев, спортивный мужчина лет тридцати с небольшим, стоял у окна и смотрел, как разгулявшийся ветер срывает со старого тополя первые желтые листья, а в дальнем сквере зажигают фонари. Он был сосредоточен на каких-то своих мыслях но, кажется, не разделял дурные предчувствия Мальгина.
– Как наш клиент? – Мальгин плотно закрыл дверь на кухню и сел к столу.
– Спокон. Как удав, сожравший кролика. Твердит, что скоро станет свободным человеком.
– Значит, никакой агрессии, никаких фокусов?
– Ничего такого.
– Не нравится мне все это, – Мальгин вытянул ноги под столом.
– А мне, думаешь, нравится? Витя Барбер обул нашу фирму на два лимона баксов. И это мне, руководителю службы безопасности, должно нравиться? Генеральный директор «Каменного города», как тебе известно, мой родной брат. Считай, Барбер вытащил деньги из нашего семейного кармана. Но теперь этот малый сидит в соседней комнате, пристегнутый цепью к двухпудовой гире. И он просто-таки мечтает вернуть бабки, чтобы остаться в живых. Другого шанса спасти шкуру у него не будет.
– А если он гонит порожняк?
– Хренота, – Елисеев продолжал смотреть в окно. Ветер разошелся не на шутку, на быстро темнеющее небо надвигались низкие грозовые тучи. – Барбер не лох с трех вокзалов. Он понимает, с кем имеет дело. Кого он кинул, сука, кого опустил на деньги, он все знает. Его шанс, его единственный счастливый билет – выложить баксы. Иначе… Витя Барбер представляет себе, какой смертью умрет. Я все объяснил ему доходчиво: спущу шкуру, с еще живого.
– Я не об этом хотел сказать. Не о двух лимонах. И не о Барбере. Я думал о нашем деле. Понимаешь, все это слишком сложно, слишком запутано, чтобы оказаться правдой.
– Не понял? – Елисеев оторвал взгляд от окна и сверху вниз посмотрел на Мальгина.
– Вопрос первый: почему украденные деньги Барбер, как он утверждает, зарыл на старом кладбище, возле какого-то склепа, то есть надгробья плачущей девы? Ну, ты бы так поступил на его месте? Почему он просто не абонировал банковскую ячейку? Заключить договор и оплатить услугу на несколько лет вперед – это проще и надежней.
– Чушь. Закопать баксы на кладбище – предосторожность разумного, тертого жизнью человека. Банк может лопнуть, как мыльный пузырь. И банковские аферисты, которым счета нет, перед тем, как смыться за бугор с деньгами вкладчиков, выгребут все бабки и ценности из ячеек. Таких случаев множество. Друзей в изначальном значении этого слова у Вити Барбера нет. Женщин он покупал. Ни одной близкой души. Значит, некому оставить бабки, некому доверить свое состояние. А старое кладбище отличное место. Там нет новых захоронений, старые могилы, тем более склепы, редко посещают родственники.
– Возможно, – кивнул Мальгин. – Но почему тогда он не объяснит нам, где именно закопал свой чемодан?
– Слушай, мы все это уже обсуждали. Чемодан закопан возле старинного надгробия, на котором установлена выбитая из гранита плачущая дева. На кладбище четырнадцать гранитных дев, я сам их пересчитал. Но если побродить там весь световой день, пожалуй, найдешь еще десяток похожих надгробий. Надпись на цоколе то ли стерта, то ли ее вовсе не было. Ведь Барбер берется показать на все на месте. У него хорошая зрительная память. Конечно, он сукин сын, последняя сволочь. И наверняка привирает по мелочи. Но ведь принципиально это ничего не меняет. Поедет Барбер с нами или мы, перекопав всех каменных дев, сами найдем деньги… Какая разница?
– И все-таки… Я не знаю, что он придумал, но…
– Заткнись… Все… Слушать не хочу, – Елисеев взмахнул руками, видимо, он переволновался, на щеках проступили болезненные пятна румянца. – Мы вытащили Барбера с края земли, выудили его, откуда люди назад вообще не возвращаются или возвращаются инвалидами. Только затем, чтобы подохнуть на воле под забором. Из самого ада его достали. Слепили ксиву, привезли в Москву, поселили на этой чертовой хате. На это ушло три долгих месяца. Мы рисковали, мы играли ва-банк. И теперь в последний день, в последний час, когда решается все, ты пускаешь сопли ручьем и задаешь идиотические вопросы? Раньше ты не мог этого сделать? Ну, придумать какой-нибудь умный вопрос?
– Ночь, кладбище… Не нравится мне…
– Какой ты нежный. А когда прикажешь копать? Средь бела дня явиться на погост и объяснить сторожам, мол, как и так, мы тут грешным делом пару лимонов закопали. И теперь хотим разворотить один памятник и забрать бабки. Только представ эту сцену… Забавно.
Мальгин скомкал бумажную салфетку и промолчал. Елисеев сел к столу, поставил локти на столешницу и, уперев подбородок в сжатые кулаки, внимательно посмотрел в глаза собеседника. Молчание длилось минуту.
– Если ты струсил, скажи сейчас. Я еще успею найти человека на твое место. Скажи. Я ни в чем тебя не упрекну. Струсить может любой. Просто минутная слабость. Я все пойму.
– Я все сделаю, как надо, – Мальгин покачал головой. – Я не струсил.
– Тогда давай начинать.
Елисеев полез в карман и положил на стол ключи от наручников.
***
Мальгин вышел из кухни в коридор, свернул в проходную комнату. На разложенном диване валялся сослуживец Мальгина Юрий Агапов. Подняв здоровую ручищу, помахал лапой гостью и протер глаза.
– Вставай, – сказал Мальгин. – Подгоняй машину. Мы выезжаем.
Широко распахнув пасть, Агапов зевнул, поднялся с дивана, сунул руки в рукава пиджака и, засунув пистолет под брючный ремень, пошел на выход. Мальгин распахнул дверь спальни. На железной кровати, застеленной пледом, сидел мужчина, в трусах и майке без рукавов. Темно короткие каштановые волосы, лицо мужественное. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Мужчину звали Виктором Барбером. Слюнявя палец, он переворачивал страницы глянцевого журнала, делая вид, что увлечен этим занятием.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Барбер и даже растянул губы в улыбке. – Как дела?
Мальгин, оставив вопрос без ответа, смотрел на пленника. К голени правой ноги наручниками пристегнули толстую короткую цепь, другой конец которой еще одной парой браслетов пристегнули к ручке двухпудовой гири. На ночь Барбера пристегивали цепью трубе центрального отопления, но днем позволяли некие вольности, например, свободу передвижения по квартире. Пристегнутый к гире Барбер, позвякивая цепью и таская в правой руке два пуда чугуна, мог без сопровождения пить чай на кухне, пускать сигаретный дым в открытое окно, ходить в туалет и ванную комнату. Правда, дверь в сортир всегда должна оставаться распахнутой. В квартире днем и ночью, сменяя друг друга, присутствовали два вооруженных охранника, готовые, случись что, пустить пулю между глаз своего пленника. Поэтому шансы Барбера, оказав сопротивление, вырваться из мышеловки, были ничтожны.
Распахнув дверцу шкафа, Мальгин достал стопку чистого белья и рубашку, снял с вешалки легкую куртку и положил вещи на кровать. Присев на корточки, сунул ключ в скважину наручников, и расстегнул браслеты, оставившие багровый след на щиколотке Барбера.
– Шевелись, Витя, – приказал Мальгин.
Барбер поднялся на ноги и начал одеваться. Он неторопливо застегивал пуговицы рубашки, долго разглядывал этикетку, пришитую к ветровке. Видимо, он остался доволен качеством одежды.
– Неплохие вещи, – вздохнул Барбер. – Я фирменных шмоток не видел уже…
– И слушай сюда, – Мальгин сделал шаг вперед. – Хочу, чтобы ты кое-то намотал на ус. Запомни… Если там, на кладбище, что-то пойдет не так, что-то сорвется, ну, ты обосрешься, забудешь место, где спрятаны бабки или что-то в этом роде, – умрешь первым. Я не промахнусь, потому что не промахиваюсь, если хочу попасть в яблочко. Любая помарка, самая незначительная, – и ты готов.
– Если я умру раньше времени, вы ничего не получите. Даже если перекопаете все кладбище.
– Ты знаешь, о чем я говорю.
Барбер смотрел на собеседника ясными глазами. Этот безмятежный спокойный взгляд уже не в первый раз приводил Мальгина в тихое бешенство. Он выставил вперед руку, ухватил горло Барбера, слегка сжал пальцы.
– Поторапливайся.
***
Старое кладбище в районе Лефортова западной стороной граничило с кочковатым замусоренным пустырем, похожим на свалку. Зарядивший дождь, кажется, не собирался, заканчиваться. Ветер, разгулявшийся под вечер, стих и здесь, в низине, накапливался серый туман. Накрыв тяжелым облаком пустошь, туманное облако слоилось, словно табачный дым в прокуренном шалмане, и медленно поднималось вверх к кладбищенскому забору.
Сидевший за рулем Агапов остановил машину на обочине, заехав двумя колесами на тротуар, выключил фары и габаритные огни. Барбар сидел на заднем сидении, зажатый с двух сторон плечами Мальгина и Елисеева. Половина первого ночи. Вокруг ни единой души, редкие уличные фонари светят приглушенным желтым светом.
Летом ворота, расположенные с двух сторон кладбища, сторожа запирают около десяти вечера, затем отвязывают собак и начинают последний обход территории. Случается, вытряхивают на улицу бомжей, облюбовавших для ночлега скамейки и могильные плиты из ракушечника, в теплое время года попадаются бесприютные парочки, которые утоляют любовную страсть в уединенных местах за могильными крестами. Но в такую погоду как сегодня у сторожей работы немного: под проливным дождем ни любовников, ни бомжей на кладбище не встретишь. А сторожа давно заперлись в своей будке возле главных ворот и, по обыкновению разделив две бутылки на четверых, готовились отойти ко сну. Мальгин дважды бывал на кладбище, кажется, прошагал все его тропинки, побродил по пустырю и даже выпил пива с кладбищенским рабочим, выудив из него кое-какую полезную информацию. Но сейчас, дождливой ночью, исхоженный пустырь казался местом совершенно незнакомым и враждебным человеку.
Мальгин открыл багажник машины, вытащил из него и передал Агапову две лопаты, перевязанные бечевкой и обмотанные упаковочной бумагой, и пару фонарей, обтер ветошью шестикилограммовый лом в пятнах ржавчины.
– Погодка как по заказу, – сказал Елисеев и взял второй фонарик.
– Лучше не бывает, – сказал Мальгин.
Знакомой тропинки, которая вела от асфальтовой дороги к кладбищенскому забору, почему-то не нашли. Двинулись гуськом наискосок через пустырь. Первым неторопливо, боясь оступиться в грязи, шел Агапов, светя под ноги фонарем, за ним шагал Елисеев, взвалив на плечо лопаты, следом Барбер, которого заковали в наручники. Шествие замыкал Мальгин, он нес лом, перекладывая инструмент из руки в руку. Ботинки скользили по скользкой траве, хлюпали в лужах. Барбер дважды падал, отталкивался от земли руками, скованными браслетами, и, матерясь, вставал на ноги. Мальгин останавливался, помогая пленнику подняться.
– Сними браслеты, – оглянувшись за спину, попросил Барбер. – Я ведь никуда не убегу. Здесь открытое место. Еще раз упаду и сломаю руки.
– Сниму, когда пересчитаю деньги, – Мальгин подтолкнул пленника в спину. – Шевелись.
Когда дошли до забора, собранного из бетонных плит, облупившихся, старых, повернули налево. Барбер внимательно глядел себе под ноги, чтобы снова не упасть. Двигаясь вдоль забора, Мальгин видел в желтых световых кругах фонариков бутылочные осколки, разбросанные в мокрой траве, бумажный мусор и ржавые прутья арматуры, вылезающие из забора. На такую штуку в темноте легко напороться и проткнуть себе бедро или брюхо. Прошли метров двести, когда идущий впереди Агапов остановился:
– Нам сюда.
Одна из бетонных секций забора давным-давно завалилась, даже успела врасти в землю. Образовавшийся проем кое-как заколотили неструганными дюймовыми досками. Агапов, тяжело запыхтел, нагнувшись, просунул пальцы под нижнюю перекладину, поднатужился, вырвал парочку досок вместе с гвоздями, первым пролез в лаз. Петляя между могильными оградами, пошли наверх, к центральной аллее, освещенной тусклыми фонариками. Туман здесь был не такой плотный, как внизу, дышалось легче. Пахло мокрой землей и ночными цветами. Теперь первым шел Барбер, с которого временно сняли наручники. Отыскивая правильную дорогу, он часто останавливался, светил фонариком на надгробья, читал эпитафии на могильных плитах и шагал дальше. Изредка тишину нарушали звуки бегущего под горку трамвая на ближней улице и далекий вой бродячих собак.
– Кладбище большое, ему уж двести лет. У него интересная история…
– Потом расскажешь историю с географией, – оборвал Мальгин. – Ищи место.
– Где-то здесь. Я помню вот эту мутоту, ангела без крыла.
Барбер замедлил шаг, посветил фонариком на постамент в виде колонны из серого полированного гранита. На постаменте стоял упитанный ангелок с пухлым скорбным личиком и толстой шеей. Ростом ангел был с шестилетнего ребенка, правое крыло отколото, курчавая голова загажена воронами и голубями.
– Нам вперед и направо, – сказал Барбер.
***
Светя под ноги фонарем, он побрел вверх по узкой тропинке. Мальгин шел последним, положив на плечо лом, словно солдат ружье. Он боролся с желанием подкрасться к Барберу сзади, со всей дури шарахнуть его ломом по балде, раскроив пустую башку, как арбуз, и отправиться домой отсыпаться. Дождевые капли щекотали лоб, попадали за шиворот рубашки, ботинки ездили по земле, словно по льду. Вышли на главную аллею, по обе стороны которой разрослись вековые дубы и липы, повернули к главным воротам. Через пятьдесят метров свернули на боковую аллею, даже не аллею, а тропку, узкую и темную. Барбер остановился.
– Где-то здесь… Совсем рядом…
Он поводил фонарем из стороны в сторону, справа из темноты проступал прямоугольник старинного склепа высотой в два человеческих роста. Склеп был сложен из гранитных блоков и напоминал макет ленинского мавзолея. Слева высилась мраморная плита, тяжелая, со скошенным на сторону верхом. Совсем близко закричала ворона. Вздрогнув от этого крика, Барбер перекрестился. Он прошел еще два десятка метров, остановился и сказал:
– Все, пришли.
– Это здесь? – переспросил Елисеев и посветил фонариком.
Справа от дорожки на круглом постаменте из полированного мрамора стояла фигура плачущей девы, облаченной то ли в плащ свободного кроя, то ли в накидку, закрывающую голову и плечи.
1 2 3 4 5 6 7