Еще он превосходно умел держать себя, перед
камерой никогда не пасовал, журналистов не боялся, запретных тем не избе
гал Ч в общем, находка, а не писатель!…
Но в жизни Ч никогда никаких детективов, а тут на тебе, откуда ни возьмись
! Да еще с угрозами и прочими непонятностями!…
Ч Дмитрий Андреевич, я должна ехать, Ч задыхающимся голосом прервала М
аша его размышления о своей судьбине и о месте детектива в ней. Ч Мне нуж
но… детей спасать.
Ч Никого спасать тебе не нужно, Ч возразил писатель Воздвиженский. Ч
Он велел передать… что?
Ч Чтобы вы не ездили в Киев.
Ч Вот именно. А я пока в Киев не поехал еще. А раз не поехал, твоим детям нич
его не угрожает.
Его секретарша поняла все наоборот. Женщина всегда понимает то, что гово
рит мужчина, с точностью до наоборот.
Она поняла не то, что сейчас нет никакого повода для паники и ужаса, а то, чт
о, как только Родионов укатит, ей придется эвакуировать семью куда-то при
мерно в район Северного полюса.
И еще она почему-то решила, что он не поедет! Ну раз кто-то угрожает ее детя
м и для их безопасности следует оставаться в Москве, значит, нужно в Москв
е и остаться!…
Ч Боже мой, что же делать?…
Ч Маша!
Ч Если вы уедете… я же должна с вами ехать, а я не могу…
Ч Маша!
Ч Мне придется их увезти, но… куда? Господи, у нас все родственники в Моск
ве, даже и уехать некуда…
Ч Дьявол! Маша!!
Рефлекс сработал моментально и стопроцентно, как у собаки Павлова. Маша
схватила со стола папочку, сделала стеклянные глаза и по-сорочьи склони
ла голову набок.
Ч Да, Дмитрий Андреевич?
Ч Сейчас мы поедем в издательство, и я поговорю с Марковым. До этого разг
овора мы все равно ничего предпринять не сможем. Сейчас твоим детям ниче
го не угрожает. Поняла?
Секретарша кивнула.
Ч Повтори.
Ч Дмитрий Андреевич, шутить такими вещами…
Ч Да какими вещами!… Что ты, ей-богу, психуешь! Сама рассказывала, как на п
рошлой неделе к Донцовой в дом какая-то поклонница ворвалась и руками та
м махала и чего-то требовала! Дочку ее чуть не до смерти перепугала! Или ты
думаешь, что сумасшедшие только к Донцовой наведываются, а наши почитате
ли все разумные и милые?!
Маша моргнула. Родионов сунул ей свою кружку с остывшим кофе.
Ч На, попей, а я пойду соберусь. И поедем. Чем раньше приедем, тем быстрее с
Марковым поговорим. И не смотри ты на меня глазами скорбящей Богоматери!
…
Он пошел было из кухни, но остановился:
Ч Где сейчас дети?
Ч Ле… Лера в детском саду, а… Сильвестр… он в школе, но через полчаса уже…

Ч Значит, из детского сада непонятно кому ребенка не отдадут. А Сильвест
ра мы заберем.
Ч Как… заберем?
Ч Из школы заберем, Ч сказал он с неудовольствием, Ч ничего, полдня с на
ми покатается.
Маша пришла в смятение. Предложение было очень и очень разумным, конечно,
но отдавало таким неслыханным нарушением субординации, что согласитьс
я на него ей казалось сущим безумием.
Ч Дмитрий Андреевич, это… невозможно и не нужно. Я маме позвоню… вернее,
уже позвонила, и она…
Ч И она уже слегла с мокрой тряпкой на голове, Ч продолжил за нее знамен
итый писатель-детективщик язвительно. Ч Правильно я понял?
Он понял все правильно, но это не означало, что она имеет право втягивать е
го в свои проблемы! Или имеет?… Или это не она его втягивает?… И это не тольк
о ее проблемы?…
Ч Давай собирайся, Ч приказал гений, кажется, приходя в дурное располож
ение духа из-за собственного необдуманного благородства, Ч времени со
всем нет!
Он вышел в коридор и проорал уже оттуда:
Ч Вот когда мне романы писать, чтобы вовремя их сдавать?! Когда, спрашива
ется?! Пойдешь сегодня сама к Маркову и будешь ему объяснять, почему я руко
пись опять задерживаю.
Но первый раз в жизни Маше не было дела до его рукописей.
Телефонный звонок будто погрузил ее в зловонное и гадкое болото. И не про
сто зловонное и гадкое, но еще и кусачее, пиявочное, и десятки голодных пия
вок с наслаждением впились в нее и теперь сосали из души все теплое и радо
стное, оставляя там страх и панику. Мирок Маши Вепренцевой хоть и не уподо
блялся райскому саду, но все же был благополучен и мил и удобно устроен, и
все в этом мирке было на своих местах Ч Дмитрий Родионов с его насмешлив
ой уверенностью в жизни, Лера и Сильвестр, лучшие из детей, когда-либо сущ
ествовавших на свете, мама, которая никогда не обременяла Машу нравоучен
иями, обожала внуков и имела еще одно очень важное качество. Что бы ни прои
сходило в жизни дочери, она всегда была на ее стороне.
Если дочь принимала решение о том, что должна сменить работу, или обходит
ься без мужа, или купить в прихожую коврик, мать всегда говорила, что она м
олодец и что отныне Ч с новым ковриком, на следующей работе или без мужа
Ч у нее все наконец-то пойдет просто отлично.
Маша Вепренцева обожала свою мать, и ей даже представить себе было страш
но, что будет, если та узнает, что какой-то сумасшедший угрожал ее внукам!…

Ч Маш, я готов. Где мой портфель?
Аркадий Воздвиженский был крайне неорганизованным человеком. Он объяв
ил об этом Маше, как только та появилась в его жизни, очевидно, желая с ходу
запугать ее как следует, но Маша пугаться не стала и очень ловко взяла всю
организацию его жизни на себя.
Впрочем, она подозревала, что он отчасти играет в неорганизованность, ка
к хороший артист в собственную гениальную простоту или что-то в этом род
е. Полжизни нынешний знаменитый детективщик занимался бизнесом, в котор
ом трудно и невозможно быть неорганизованным Ч по миру пойдешь от неорг
анизованности-то! Но если ему нравится, Маша согласна, пусть он будет «нео
рганизованный», она вполне с этим справится!…
Ч Где портфель. Маша?
Портфель оказался в холле, на том самом месте, куда Маша ставила его кажды
й день, и в нем все тоже оказалось на месте Ч ручки, папки, записная книжка.

При виде портфеля настроение у Родионова испортилось окончательно.
Рукописи-то нет. Портфель есть, а рукописи в нем нет! Марков сейчас первым
делом о ней спросит, и Родионову придется оправдываться, как школьнику, к
оторый позабыл дневник наблюдений по природоведению и теперь гундосит,
что дневник он вел, вел… но забыл… но он же вел, правда, вел…
А директор ни одному слову не верит и требует показать записи!…
Секретарша ухудшения его настроения не заметила, она думала только о том
, что им непременно надо успеть к концу занятий в школу, чтобы неизвестный
враг не подобрался раньше их, хотя разум остужал эмоции Ч и вправду, мало
ли сумасшедших, и вообще речь шла о Киеве, а вовсе не о Москве!
Они вышли на улицу, в асфальтовое марево майского московского полудня, в
запах шашлыка от уличной кафешки на бульваре, во всегдашний автомобильн
ый рокот близкой Маросейки.
Ах, как Родионов любил Москву, хотя никому и никогда в этом не признавался
! Ругать столицу в последнее десятилетие считалось хорошим тоном, и Дмит
рий Андреевич ее снисходительно поругивал, мэра подозревал во всех смер
тных грехах и даже, было дело, поставил свою подпись под петицией, призыва
вший убрать с излучины Москвы-реки некое бронзовое страшилище, по ошибк
е принятое властями за памятник Петру Первому. Петиция ничего не изменил
а, власти по-прежнему настаивали на том, что страшилище Ч памятник и импе
ратор, а Дмитрий Андреевич получил полное моральное право утверждать, чт
о Москва нынче стала «не та».
Не та, не та!…
Но как он любил этот город Ч со всей его толчеей и бестолковостью, «пробк
ами», неработающими светофорами, чахлыми липами, кое-где еще сохранивши
мися с тех пор, как Москва была «порт пяти морей и самый зеленый город в ми
ре». Ни морей, ни зелени в ней отродясь не водилось, зато были Кривоколенны
й и Спасопесковский переулки, торжественная, даже какая-то «государстве
нная» тишина Кремля за высоченной красной стеной, и неказистые церковки
в Замоскворечье, и дом Пашкова, и Чистопрудный бульвар, и Иверская часовн
я. Он никогда не смог бы этого объяснить, но Москва словно принадлежала ли
чно ему, только ему одному, и он один точно знал, что нужно делать, чтобы она
не болела, не чахла и процветала, и ревновал ее ко всякого рода джигитам, к
оторые налетали, сверкали очами, размахивали шашками, рубили сплеча, поч
итая себя баронами Османами, деловито и на века преобразившими Париж!
Он никогда не понимал, почему здесь должно быть так, как там, хотя очевидно
, что никогда не будет здесь и там одинаково, да и не нужно никому этой один
аковости, и переживал, и любил, и все время ругал, опасаясь впасть в мовето
н и показаться сентиментальным.
Покопавшись в сумочке, Маша Вепренцева достала ключи от машины и нажала
кнопку сигнализации. Джип мигнул фарами, как встрепенувшийся Конек-Горб
унок, приготовился везти их по делам.
Ч Может, ты одна съездишь? Ч открывая пассажирскую дверь, заныл Родионо
в для дальнейшего неукоснительного соблюдения правил игры. Ч А я попиш
у немного, а? Ну что мне там делать?! Ведь Весник все равно уже все утвердил,
и Табакова уже все решила, зачем я-то нужен?!
Таней Табаковой звали начальницу рекламного отдела, дальними командир
овками, или, как это называлось у гениев и звезд, «гастролями», ведала она,
и дело свое знала.
Ч Дмитрий Андреевич, мне одной там нечего делать. Татьяна Александровн
а должна объяснить вам программу, а Весник…
Ч Да ну тебя, Ч пробормотал Родионов, швырнул на заднее сиденье портфел
ь и полез на пассажирское место.
Мало того, что он был «неорганизованный», мало того, что он не вовремя сдав
ал рукописи, мало того, что реальная жизнь интересовала его постольку-по
скольку, а жил он только как бы внутри своих романов, он еще и машину почти
не водил!
До появления в его жизни Маши Вепренцевой писатель Аркадий Воздвиженск
ий сменил четырех секретарей и нескольких водителей. Все они никуда не г
одились. Секретари преданно смотрели ему в рот, но никогда не знали, где ег
о вещи и рукописи, грозных окриков пугались, на компьютере раскладывали
пасьянс, позевывали в сторонку, варили скверный кофе и, главное, все стрем
ились в шесть часов свалить домой, что было для Дмитрия Андреевича совер
шенно неприемлемо. У них был нормированный рабочий день, а у Воздвиженск
ого его не было. Он щедро им платил, но оказалось, что никто не согласен раб
отать день и ночь, хоть бы и за деньги.
Вот этого Дмитрий Андреевич решительно не понимал. Ему все думалось, что
раз нашлась работа, на которой на самом деле можно зарабатывать, то уж и де
ржаться за нее нужно руками и ногами! Но Ч вот странность! Ч объяснить э
того он никому не мог. Никто его не понимал. Если он назначал на восемь веч
ера встречу с журналистом или продюсером, секретари утомлялись от одног
о только упоминания о встрече и считали своим долгом назавтра непременн
о отпроситься пораньше, в счет «вчерашней переработки». Родионов их увол
ьнял, приходили новые, точно такие же.
И так продолжалось до Маши Вепренцевой, которая, явившись на собеседован
ие два года назад, выслушала все требования мрачного Дмитрия Родионова,
окончательно утратившего веру в русский народ, и, не моргнув глазом, сказ
ала, что все его условия ей подходят. Родионов тогда не очень поверил, а уз
нав, что у нее двое детей, и вовсе хотел сразу отказать ей от места, но на тот
момент не было никого, кто мог бы не то что найти ему нужные материалы, но д
аже и на звонки ответить, и Маша осталась.
«На две недели», Ч предупредил он тогда непререкаемым тоном, и она согла
силась. А что ей было делать?
С тех пор прошло два года, и он понятия не имел, как это он ухитрялся жить бе
з нее.
Она улаживала все его дела, искала в словарях, справочниках и Интернете н
еобходимые для его работы данные, как мозаику, складывала его расписание
, в котором было море всего Ч интервью, съемки телевизионных программ, сц
енариев, продюсеров, выездных мероприятий, встреч с читателями и дней, ко
гда он наотрез отказывался выбираться из дому, запирался в кабинете и пи
сал по двадцать часов. Она сдавала в химчистку его костюмы, покупала ему б
отинки, научилась завязывать галстуки, варить кофе так, как он любил, Ч м
олотого кофе насыпать примерно до половины турки, а поверх должно быть н
а два пальца воды.
И она уволила его водителя Гену, который однажды забыл Дмитрия Андреевич
а на мероприятии за городом. Ей-богу, забыл!… Гена работал с девяти до девя
ти, когда нужно было куда-то ехать, и совсем не работал, когда никуда ехать
было не нужно. В загородном клубе, где праздновали десятилетие некой ком
пании, торгующей спортинвентарем, Дмитрия Андреевича чествовали не тол
ько как гения русской прозы, но и как выдающегося спортсмена, и дочествов
ались почти до полуночи, а в полночь, когда вся развеселая толпа стала раз
ъезжаться, выяснилось, что ни машины, ни водителя нету. Уехал он. В девять у
него рабочий день закончился, а телефон у шефа не отвечал, ну, Гена и отбыл,
очень довольный собой и уверенный, что дальнейшая шефова жизнь к нему от
ношения не имеет.
И наутро Маша Вепренцева, зараза такая, Гену уволила.
С тех пор за рулем всегда была она сама, и Дмитрий Андреевич привык к тому,
что водитель у него Ч женщина. А что тут такого?… Раз уж эмансипация и пол
ное равенство в правах, то и пожалуйста.
Черный и стремительный джип с хищным рылом вырулил на Маросейку, пару ра
з раздраженно огрызнулся на прочие машины, которые никак не хотели пусти
ть его в свое стадо, рыкнул на присевшую со страху «Оку», покрасовался пер
ед ней, сверкнул полированным боком, ленивой рысью доскакал до угла и све
рнул на бульвар.
Ч Сегодня четверг?
Маша покосилась на начальника.
Ч Да.
Ч Не проедем нигде, Ч сказал тот брюзгливо. Ч Пробки.
По вторникам и четвергам в Москве было как-то особенно невозможно проех
ать. Хотя с наступлением весны стало полегче Ч многие разъехались в отп
уска или безвылазно сидели на дачах.
Машин и впрямь было много, тем не менее до школы они добрались быстро и еще
оставалось время, чтобы доехать до Весника и даже не опоздать.
Во дворе уже вовсю носились освобожденные от тяжкой доли школьники, гвал
т стоял невообразимый, и совершенно непонятно было, как можно в этой толп
е выловить своего отдельного ребенка.
Маша моментально почувствовала себя виноватой. Она не должна навязыват
ь Родионову свои личные дела! Сильвестр, конечно, отличный парень, но ее на
чальник вовсе не обязан проводить с ним время!
Ч Дмитрий Андреевич, может, я попрошу кого-нибудь…
Ч Не ерунди, Ч отрезал писатель Воздвиженский. Ч Мы уже все решили. Иди
, добывай его, и поехали! Дел по горло!
Маша выскочила из джипа. С улицы в прохладную кондиционированность сало
на повалил теплый воздух, и запах тополей и асфальта, и влага вчерашнего д
ождя. Писатель Воздвиженский подумал, что зря он содеял в своем романе су
ровую зиму, теплое лето было бы куда как лучше, а Дмитрий Родионов подумал
, что возить с собой по городу чужих детей Ч ужасная морока.
Зачем он согласился?… И даже сам это предложил!
Хаотичное движение заряженных частиц за школьным забором продолжалось
, и кто-то уже висел на худом и замученном боярышнике, а еще несколько щеня
т валялось на газоне, а другие вырывали друг у друга рюкзаки, и несколько т
омных барышень лет по четырнадцать взирало на малышачыо возню со снисхо
дительным презрением, а юноши этого же возраста, говорящие непередаваем
ыми шаляпинскими басами, косились на барышень и шикарными одесскими пле
вками сплевывали на асфальт, и все вокруг визжало, двигалось, прыгало, хох
отало, сверкало на солнце.
Ч А я ему говорю: чегой-то ты звонишь? А он мне отвечает, что алгебру забыл!

Ч Ага, алгебру! Так я и поверила, что он алгебру забыл!…
Ч Да мы ваще вчера до двух часов оттягивались!…
Ч Мне он целых три эсэмэс прислал…
Ч Да этот фильмец отстой, ва-аще!
Ч А он в каком, в девятом или в десятом?
Ч Вот я иду, мажорю, а навстречу мне Анька из восьмого «Б»…
Опустив стекло и надвинув темные очки для неузнаваемости, Родионов кури
л и думал, что ни за что на свете не хотел бы вернуться в свои четырнадцать
лет. Что там думают по поводу сей золотой поры именитые психологи и психо
логессы? Но детство мы вернуть не сможем заново, как первый вальс, оно не п
озабудется?! Школьные годы чудесные, с книжками, танцами, песнями? Из школь
ных чудесных годков ему помнилась одна сплошная морока с глубоким осозн
анием собственной никуда не годности, препирательства с биологичкой по
поводу генов красной комолой коровы, лазанье на канат и постыдное на нем
болтание, потому что долезть до конца у него никогда не получалось, икс кв
адрат минус игрек квадрат, и возмущение отца, что он, его сын Дима, икс от иг
река отнимает каким-то «примитивным» способом, а должен отнимать «краси
во», прыщи на лбу, прыщи на носу, прыщи на груди, и никакого вальса!
1 2 3 4 5 6