Виктория, поправляя на носике темные очки, посмотрела на него насмешливо.
— Ну, и где это ваше «Кадо»?
— Да вот направо и за угол. — Он вытер глаза, сознавая, что выглядит не очень, и показал рукой, куда именно.
— Мы что?! — спросила Виктория. — Пешком пойдем?! В такой мороз?!
Олег открыл глаза, уже немного привыкшие к свету, набрал полную грудь мороза, с силой выдохнул и посмотрел на Нескучный сад на той стороне замерзшей реки. Сад стоял белый, торжественный, недвижимый, как немецкая рождественская декорация возле вертепа.
— Мы пойдем пешком, и вы вполне можете взять меня под руку, — сказал галантный Олег Петрович, согнув руку кренделем. — Это всего в двух шагах.
Краем глаза он видел свою машину и Гену, который, перегнувшись через руль, пристально на него смотрел.
Никаких подвохов со стороны Гены он не ожидал. Тот все сообразит правильно и окажется в нужное время в нужном месте, в этом можно не сомневаться. Они работали вместе уже много лет и никогда друг друга не подводили.
Раз хозяин ведет барышню за угол, да еще выставив локоть крендельком, значит, так нужно, значит, в машину он приглашать ее не изволит — у него свои планы. А мы потихонечку тронем, и никакая барышня нас не заметит!.. Мы дадим им отойти подальше и уж только потом тронем, и машинка у нас тихая, прокрадется неслышно, а уж когда Олег Петрович выйдет — мы тут как тут!
Виктория брать своего новоявленного кавалера под руку не стала, опять зачем-то поправила на носу очки и раздраженно засеменила рядом, а он еще раз взглянул на торжественный сад на той стороне реки, услышал, как аппетитно скрипнул снег под колесами его тяжеленной машины, понял, что Гена Березин тронулся следом, и поудобнее пристроил икону под курткой.
— Итак, что у нас в программе? — лихо спросил он у Виктории и все же поддержал ее под локоток, когда она чуть-чуть споткнулась. — Горячий кофе и французский сливочный торт! Или вы любите шоколадный?
— Я вообще не ем никаких тортов.
— Напрасно! В Париже напротив Люксембургского сада есть чудесная кофейня, называется «Delvayou», там подают изумительные шоколадные тарталетки с вишней.
— А вы что? Бывали в Париже?
— Бывал, — признался Олег Петрович, — и не раз, Виктория! И в Париже бывал, и в кафе! Завсегдатаи там французские старушки с фиолетовыми кудрями, старики в клетчатых пиджаках, ну и, разумеется, их бульдоги. И какое-то количество молодежи из Сорбонны, способной заплатить за кофе с пирожным сорок евро или около того.
— Господи боже мой, — пробормотала Виктория и пожала плечами. — Сорок евро, какая чепуха!..
— Не скажите, дорогая Виктория, не скажите, — развлекая себя, продолжал Олег Петрович, — может быть, для нас с вами это и чепуха, но для огромного большинства людей…
— Ах, какая мне разница! Если у человека нет денег, особенно у мужчины, он или туп, как пробка, или ничего не может, или слабак.
— Вы уверены? Вы совершенно уверены в этом, Виктория?
— Ну конечно! И какое мне может быть до них дело?! У моего папы есть деньги, и у всех его друзей есть, и у мамы тоже — папа ей дает! Па-адумаешь, сорок евро!
— То есть все до одного, кто не может потратить сорок евро на кофе, — сплошь слабаки и тупицы?
— Ну конечно! Если остальные могут, почему они не могут?
Он помолчал, потому что девушка неожиданно стала его раздражать, и рука, сложенная кренделем, утратила всякий смысл, и пионовые щечки потеряли привлекательность, и приключение превратилось в глупость.
Сорок евро?.. Сорок евро на кофе?..
И он опять прищурился на Нескучный сад на той стороне.
…денег не было. Денег не было никогда. Он писал статьи в научные журналы, во все подряд, и иногда ему давали гонорар. Долларов, может быть, тридцать, и это было счастье, праздник, сказка! Он ехал в Академию наук, подгадывая электрички так, чтобы успеть, пока открыта касса, расписывался в ведомости, которую подавала ему толстая насморочная женщина в шали. Он до сих пор помнил, как ее звали — Любовь Петровна, вот как. Шмыгая носом, она подвигала к нему бумагу, а он всегда ревниво изучал в разграфленных прямоугольниках другие фамилии, против которых были суммы, казавшиеся ему огромными, — некто Дынин должен был получить сто восемьдесят долларов тридцать семь центов. Как он тогда завидовал этому неведомому Дынину! Сто восемьдесят долларов, да еще тридцать семь центов, они-то откуда взялись?!. Олег расписывался, и получал денежки, и бережно складывал их в бумажник, где болтался рубль или два и мелочь в отдельном карманчике! Потом ехал домой, чувствуя себя богачом, миллионером, дельцом, доллары в кошельке придавали ему уверенности в себе и в том, что он все может, что он хороший муж и отец!.. В кооперативном гастрономе на площади он обязательно покупал колбасу, ма-аленький кусочек, и десяток яиц, и молоко, и тогда наутро у них был омлет, райское наслаждение, пища богов! И жена светлела лицом, когда он вынимал десятки с американским президентом, — две он всегда привозил «нетронутыми», шиковал на одну, а разменянные рублики они прятали. Ну, вот просто брали и прятали, куда придется, в карман шубы, если было лето, или в сарафан, если зима. Прятали, чтобы потом «найти»! Какое это было счастье — неожиданно найти в кармане неучтенный рубль, и как это было много!..
Он тогда все время думал лишь о том, как ему добыть денег. Он был совершенно уверен, что, как только он придумает и добудет, его жизнь станет сказочно прекрасной. Счастье, которого и так полно, можно будет просто хлебать ложкой, как щи.
Сорок евро!..
Он придумал, как добыть денег, и добыл их, и только бог знает, чего ему это стоило. Жена ушла — или он от нее ушел, сейчас уже и не вспомнишь, — дочка почти выросла и почти без него, и к сорока годам выяснилось, что счастье — это когда есть два свободных часа и можно заехать к Василию Дмитриевичу, покопаться в пыльном старье, найти непонятную икону, сунуть ее под куртку и шагать по скрипучему снегу, прищуриваясь на Нескучный сад.
Такое счастье выпадает нечасто.
Девушка — он вдруг позабыл, как ее зовут, — стрекотала рядом с ним, кажется, на что-то сердилась, а он все щурился и слушал, как скрипит снег под подошвами его тяжелых ботинок.
Тут он сообразил, что они идут не просто так, а «на кофе».
Кофейню они прошли, и пришлось немного вернуться, и, пока они возвращались, он пристально смотрел на Гену, а Гена из-за лобового автомобильного стекла — на него, и казалось, водитель спрашивает, что это такое Олег Петрович затеял ни с того ни с сего, да еще в середине дня.
Отвечая на безмолвный Генин вопрос, Олег Петрович пожал плечами и придержал дверь перед Викторией — вот как ее зовут, теперь он вспомнил!..
Внутри никого не было и вкусно пахло — кофе, сдобой, свежим пирогом, — и все столики у окна оказались свободны, и он сел так, чтобы Гене было его видно. Они и так все время ругались, что Олег Петрович фланирует в одиночестве, без охраны.
— Мне бы ваши возможности и ваши денежки, — восклицал Гена, — на меня бы такие профессионалы работали, что блоха носа не подточит!
Олег Петрович моментально представлял себе Гену в окружении профессионалов, почему-то исключительно в темных очках и спецагентовских костюмах, и еще представлял блоху, которая не может подточить свой нос, и они кое-как договаривались, что, покамест Олег Петрович начальник, а Гена водитель, никаких профессионалов в свою жизнь они привлекать не будут. Обойдутся как-нибудь.
И вот как только Олег разместился сам, пристроил на свободный стул икону, и Викторию усадил, и меню попросил, у него зазвонил телефон. Полдня не звонил, а тут вдруг на тебе!..
— Простите великодушно, — сказал Олег, решив придерживаться выбранного тона до конца, вытащил трубку, посмотрел и удивился. Звонил Василий Дмитриевич, с которым они десять минут назад насилу расстались.
— Что такое у вас случилось, дорогой вы мой Василий Дмитриевич?
— Может, мой стул нашелся? — не глядя на Олега, спросила Виктория, положила ногу на ногу, достала из крохотной сумочки серебряный портсигар, щелкнула блеснувшей на солнце крышечкой и достала тонкую коричневую пахитоску. Олег оценил и портсигар, и пахитоску.
В трубке молчали, и он повторил удивленно:
— Алло? Что вы там сопите?..
— Может, заедете, Олег Петрович? — вдруг умоляюще сказал старик прямо ему в ухо. — Мне бы… потолковать с вами.
— Да я только от вас! За угол зашел!
— Очень нужно, — почти простонал Василий Дмитриевич. — На пять минут, клянусь честью моего покойного отца, а он был кристальный человек! Просто кристальный!
Олег Петрович даже растерялся немного.
— Я верю в кристальную честность вашего покойного батюшки, но, может быть… до завтра, Василий Дмитриевич? У меня сегодня еще встреча, да и сейчас я не один, если вы помните!..
— Blodsinn! Чепуха! Она и без вас обойдется, ваша барышня!
— Позвольте, но вы сами просили меня…
— Да, да, просил, ну и что?! Все изменилось! Если вы не приедете, Олег Петрович, я погиб, пропал, уничтожен!
— Хорошо, — сказал Олег довольно холодно. Театральные представления, которые время от времени устраивал Василий Дмитриевич, не доставляли ему удовольствия. — Только не раньше чем через час и не больше чем на три минуты.
— Отлично, — деловым тоном резюмировал старик и пропал из трубки.
— Ну что? Моего стула у него как не было, так и нет?
— Нет, — сказал Олег Петрович, раздумывая над тем, что именно могло понадобиться антиквару, да еще так срочно. — Да, может, и бог с ним, с гамбсом, Виктория! Купите чиппендейл, их кругом полно!
Виктория разобиделась.
— Про Чипа и Дейла смотрит моя сестра, ей девять лет! И вообще, вы обещали больше мне не хамить.
— Не буду, — торопливо, чтоб не хихикнуть невзначай, сказал Олег Петрович. — Ни за что не буду, вы правы. Давайте лучше говорить о вас. Чем вы занимаетесь? Учитесь?
— Учусь.
— В МГИМО?
— Откуда вы знаете?
— Факультет международной журналистики?
— Да откуда вы знаете-то?!
— Что-то подсказало мне, что иначе просто и быть не может!
Виктория недоверчиво посмотрела на него сквозь сигаретный дым.
—Да вам, наверное, сказал кто-нибудь. Или вы меня по телевизору видели. Видели, да?
— А вас показывают по телевизору?
— Ну да, — сказала она совершенно спокойно, — конечно. Нас всех показывают. Есть такая передача — «Светский раут». Наверняка вы видели! И еще на третьем канале молодежный проект, про студентов, меня туда тоже часто приглашают. Ну, признайтесь, видели, да?
Последняя программа, которую Олег Петрович видел по телевизору, была посвящена обзору мировых фондовых рынков и состояла из диаграмм, индексов, стрелок и разноцветных треугольников. В ней не было ни слова о светской жизни и про студентов тоже речь не шла. Тем не менее Олег уставился на Викторию — губки коралл, щечки пион, зубы жемчуг, посмотреть есть на что — и как бы вспомнил.
— Вы правы! — заключил он, откинулся на спинку стула и сложил большие руки на полосе, которая проходила поперек его живота. — Точно! Я видел вас по телевизору.
— Ну конечно, — опять спокойно согласилась Виктория. — А вы чем занимаетесь? Оценкой разного старья?
— Да… пожалуй, — согласился Олег Петрович. — Пожалуй, оценкой.
Она красиво затянулась и посмотрела в окно.
— И вам это интересно?
— Было бы неинтересно, я бы не занимался.
— Это вы по своим антикварным делам в Париж летаете?
— Да по разным делам я летаю в Париж, — сказал Олег Петрович, любуясь ее профилем, очерченным солнцем.
А что?.. Может, поиграем в декаданс? Закрутим студенческий романчик? Но за столиком в любимой кафешке разреши поцеловать тебя в щечку!.. Будем ходить в кино и в клубы — Олег Петрович терпеть не мог клубы и никогда в них не ходил, — пить «Манхэттен», курить коричневые пахитоски, тусоваться с мажорами, слушать странные сентенции модных фотографов, скучные сентенции модных писателей и вовсе невразумительные сентенции модных светских львов и львиц постпубертатного возраста. Мажоры, а также львы и львицы чуть более старшего возраста тусуются в других местах. В других, но очень похожих.
Ну что?.. Играем?.. Или скучно?
К сорока годам Олег Петрович понял совершенно отчетливо, что скука — это не отсутствие веселья, а полное отсутствие какого бы то ни было смысла.
Как там у нас со смыслом?.. Есть или нет? Кажется, вовсе никакого смысла ни в чем этом нету!
— Ужасно не люблю холод, — говорила между тем Виктория, — просто какой-то ужас, а не климат! Ну что нам стоило поселиться где-нибудь на Средиземноморье, а не здесь?
— Нам — это кому? — уточнил Олег Петрович.
— Ну, славянским племенам, кому же еще! — воскликнула хорошо образованная Виктория. — Почему именно здесь, где зима девять месяцев в году?
— Вы вполне можете переселиться на Средиземноморье, а племена покамест останутся на прежнем месте. Раз уж они все равно поселились именно здесь.
— Нет, ну у нас, конечно, есть дом в Ницце, но я же учусь! Хотя мама мне все время твердит, что такие морозы очень вредны для кожи. Она говорит, что от любых морозов можно преждевременно состариться. Она считает, что нужно перевестись в любой университет, в Париж или в Лондон. Или в Рим на худой конец, но мама считает, что там плохое образование.
— А вы что же?
— А я не хочу. Здесь друзья, папа, ну и вообще — интересно. А там скука такая!
— А как же преждевременная старость?
Виктория взглянула на него подозрительно, как давеча в антикварной лавке.
— Смеетесь?
Олег кивнул.
Он все не мог решить, как ему быть с романом. Хорошенькая, молоденькая, губки, глазки, щечки, каблучки — это все плюсы. Мама, папа, МГИМО, куча времени впустую — это минусы.
Хотя что он теряет?..
Она все что-то стрекотала про маму, по Ниццу, про климат, про институт, а он уже совсем не слушал, и время его поджимало — впереди еще впавший в трагический пафос Василий Дмитриевич и гораздо более важная встреча, которую он не мог отменить и на которую не мог опоздать.
Итак, нужно решаться. Ну?..
И он решился.
— А где ваша машина? — перебив ее на полуслове, спросил Олег Петрович.
Она пожала плечами. Она все время пожимала плечами, он заметил.
— А… меня привез папин водитель.
— И бросил здесь одну?! — изумился Олег Петрович. — Практически на произвол судьбы?! А вдруг вас похитят страшные лесные разбойники? Во главе со своей атаманшей?
Она чуть забеспокоилась, и это было видно.
— Какие же тут… лесные разбойники?
— Я вас подвезу.
— Спасибо, не нужно. Я поймаю машину.
Он не стал возражать. Он твердо знал, что, когда она увидит его автомобиль, моментально согласится на все, не только на то, чтобы он ее подвез!..
Как хорошо, что я это понимаю, вдруг подумал он с некоторой иронией в свой адрес.
Мой автомобиль производит на девушек гораздо более сильное и неизгладимое впечатление, чем я сам, и в этом нет ничего ужасного, это не хорошо и не плохо, это просто правила игры, а играть можно по любым правилам, самое главное — их знать!..
Олег помахал рукой официантке, чтобы принесла счет. Та сделала вид, что не заметила. Она вообще на них сердилась, особенно на Викторию — из-за ее шубы, каблучков, щечек и всего остального. Официантка была неопределенного возраста и замученная, поэтому на Викторию сердилась, а Олега презирала — такой взрослый, лысый дяденька, а туда же, за красотками ухлестывает!.. Нет бы дома сидеть и какую-нибудь работу работать! Развелось вас таких, которые в середине дня по кофейням шастают!..
Олег Петрович потащился за счетом самостоятельно, а барышня у него за спиной моментально прошмыгнула в дверцу, на которой была нарисована девочка в юбочке. Она хоть и светская львица, и по телевизору ее показывают, но по малолетству еще не знает, как сбегать в туалет так, чтобы остаться в глазах малознакомого мужчины трепетной ромашкой и нежной фиалкой.
Он заплатил, пристроил под куртку свою драгоценную икону, подхватил с вешалки шубку, пахнущую духами и хорошо выделанным мехом, посмотрел в окно на Гену и кивнул.
Гена думал, наверное, секунду, а потом тронул машину и аккуратненько причалил к крыльцу, так что задняя дверь оказалась прямо напротив расчищенных ступеней. Не зря они так много лет проработали вместе!..
Облачив Викторию в меха, Олег опять согнул руку кренделем, и опять она сделала вид, что не заметила, и, чуть опередив ее на ступенях и заранее наслаждаясь, он распахнул перед ней дверь своей машины.
1 2 3 4 5