– Зараз полсотни городов строить затеял. А крепостей, так и вовсе сотнями считать впору. Шах-Али, по твоему совету в Ливонию посланный, с богатой добычей вернулся...
– Про то ты уже сказывал, – напомнил Росин, тоже оглядевший принадлежащий ему березняк.
«Осушить бы его, – мелькнула в голове хозяйская мысль. – Дренажные канавы к реке прорыть, а года через два редколесье на уголь вырубить. Хорошее поле будет. Плюс место на берегу Осетра, для новой фабрики удобное».
– Много добычи привез Шах-Али, – словно не услышав собеседника, повторил опричник. – Вполне оправдала она недоимки за последние пятьдесят лет, да с такой лихвой, что еще лет на сто останется. Иван Васильевич доволен, прегрешения прежние Ливонии забыл, потому как главенство его она опять признала, платить впредь обязалась исправно и в хлопоты Русь более не вводить.
На этот раз Росин промолчал, ожидая продолжения.
– Однако челом ему купцы псковские бьют, коим надоело пристани на реке Нарове с ливонскими торговыми людишками делить. На притеснения в городах ганзейских жалуются, и на разбойных людишек, что на Варяжском море промышляют. Так же митрополит московский что ни день, государю укоряет, что храмы православные в ливонской вотчине лютеранцы неведомые наравне с костелами ихними жгут, и паству православную обижают. Мало царю, так еще и духовнику его, монаху Сильвестру на тоже указывает и чином духовным попрекает.
– А про необходимость выхода к Балтийскому морю ему никто ничего не говорит? – поинтересовался Росин, и с удовольствием склонил голову, глядя в изумленно открытые глаза боярского сына и близкого к царю опричника Андрея Толбузина, никогда не учившегося в советской школе.
За годы пребывания в шестнадцатом веке Костя Росин, бывший руководитель военно-исторического клуба «Черный Шатун», уже успел усвоить, что те дороги, что проходят по земле – это дороги для всадников, да отдельных повозок смердов али коробейников. Дороги для товара – это реки, озера и моря, на которых неспешно покачиваются ладьи, везущие в своих трюмах не пуды, а десятки и сотни пудов груза. Именно поэтому, чтобы доставить груз из Риги в Москву его требовалось для начала погрузить на кораблик и морем доставить в Новгород. А если требовалось отвезти его в Вологду – то путь лежал вокруг всего скандинавского полуострова. Закон этот не менялся от того, чьи гарнизоны стояли на Даугаве: русские, шведские или китайские. Чтобы Рига стала русским портом на Балтике, в первую очередь требовалось подвести к ней железную дорогу.
Однако до появления первых железных дорог оставалось еще три столетия, а потому во всей Руси прибалтийские земли интересовали только псковичей, желавших убрать чужих перекупщиков с ведущей от их города Наровы, и больше никого. А потому Росин мог прямо сейчас предсказать, что ответил купеческим лоббистам царь.
– Государь милостив, – вздохнул боярский сын. – Государь не желает попрекать иноверцев их заблуждением, и карать их за неверие. Он сражается с ними глаголом, вступая в прилюдные диспуты с приезжими проповедниками, он разит их своим разумом и знанием. Но обнажать саблю ради истинной веры не желает.
– Что же, – с улыбкой перекрестился Росин. – Наш царь мудр не по годам. Что же плохого в этом?
– Ливония, ако плод перезрелый на яблоне, рядом с границами нашими загнивать начинает, – опричник хлопнул ладонью по крупу коня, и тут же натянул поводья, не давая ему сорваться с места. – Руку достаточно протянуть, чтобы взять ее назад в свою волю, чтобы не дань с нее собирать, а править по разумению своему, как прочими землями. Схизматиков, наконец, с земель предков наших изгнать, слово христово на нее принести.
Росин снова промолчал. Подобная история повторялась за время истории государства российского не раз и не два – когда, прикрываясь громкими словами о высших целях, страну втравливали в кровавые авантюры ради чьих-то мелких шкурных интересов. Конечно, Прибалтика, как всегда, окромя надувания щек никакого сопротивления России оказать не способна, но... Несколько излишне храбрых придурков обязательно найдется, без сражений не обойтись – а стоит ли рисковать жизнью даже одного-единственного русского воина, если для страны из этого никакой пользы не видно? Выход к Балтийскому морю и возвращение Ливонии в лоно прародины – это лапша на уши будущим историкам. А на самом деле митрополиту хочется подмять под себя прибалтийские епархии, и уже самому решать – а разрешать ли там возведение костелов и молельных домов, и сколько брать золота за такое разрешение? Псковским купцам – единолично возить товары по Нарове и Чудскому озеру к своему городу по Балтике. Боярам же хочется прибрать новые, густонаселенные поместья, принадлежащие ныне римскому престолу и Ливонскому Ордену, добыть лишней славы и наград в схватках с не очень опасным врагом.
– Но государь силы Руси тратить на освоение Ливонии не желает, – словно отвечая мыслям Росина, продолжил Толбузин.
– Коли дань платить обещаются исправно, и главенство Москвы над собой лифляндцы признают, так чего копья ломать? – пожал плечами хозяин. – О чем спорить?
– Изгнать давно пора схизматиков немецких с земель наших исконных! – заиграл желваками боярский сын. – Рыцарей поганых, что столько раз горя на наши земли приносили, лжесвященников, что имя Господа нечестивыми молитвами поганят!
Звучало это, конечно, красиво. Вот только смысл слов оставался все тем же: освободить земли епископств и орденские владения от прежних хозяев, чтобы можно было отписать их владельцам новым. И хотя присоединение к Руси новых земель – дело завсегда похвальное, однако в данном случае возможный прибыток явно не соответствовал затратам. Платить-то придется кровью... Ливония – это не Казанское или Астраханское ханство, что только набегами и жили, на чужих слезах силу свою взращивая. Вот их прижать к ногтю следовало в первую голову. Что, впрочем, царь уже сделал. А Прибалтика...
– Государь сил на схизматиков тратить не желает, – покачал головой Росин, – стало быть, и гадать тут не о чем.
– Иван Васильевич сам туда глядеть не желает и ратей никаких не даст, – поправил его Толбузин, – однако и препятствий, коли кто пожелает самолично во благо Руси пот свой пролить, обещал не чинить.
– Что?! – бывший руководитель «Черного шатуна» громко расхохотался, отчего его скакун испуганно всхрапнул и переступил немного в сторону, повернув своего всадника на пол-оборота к гостю.
«Ай да царь, ай да Ванька Грозный, – мысленно восхитился Росин. – Мне такого и в голову не пришло! Значит, России за Ливонию воевать смысла нет, а коли у кого шкурные интересы имеются – разбирайтесь сами, разрешаю. В итоге и казна от военных расходов убережется, и границы у Северной Пустоши раздвинутся. Молодец!»
– Что с тобой, Константин Алексеевич? – забеспокоился неожиданной реакции Толбузин.
– Мудрый у нас царь, – отсмеявшись, ответил Росин. – Дай Бог ему долгой жизни.
– Дай Бог здоровья государю, – перекрестился в ответ гость. – И долгих лет.
Между тем Росин, которому женитьба принесла богатые поместья, а труд и принесенные из двадцатого века знания – хороший капитал и несколько прибыльных мануфактур, привычно попытался прикинуть, что сможет он получить, если ввяжется в эту авантюру? Никаких месторождений, на которые можно наложить лапу, или производств, работающих к нынешнему веку, он вспомнить не мог. Торговые рынки? Так торговать с Ливонией он мог хоть сейчас, покорять ее для этого ни к чему. Конкурентов убрать? Так он пока в Туле живет, ему Ганзейский союз не помеха. Получалось, нет ему от покорения Прибалтики никакой пользы. Пусть живет, не жалко.
– Посему, Константин Алексеевич, – продолжил гость, – ищем мы охотников долг свой перед отчизной исполнить, и в деле возвращения земель древних помочь.
– А кто это «мы»? – поинтересовался Росин, но ответить ему гость не успел: между светлыми стволами замелькали всадники. Оставленная на берегу охранять боярыню дворня стремительно нагоняла своего господина.
Собеседники пришпорили коней, и помчались вперед, к обширной боярской усадьбе.
* * *
Доставшийся ему дом с высоким теремом и обширным двором Костя Росин перестраивать не стал, хотя у углов приказал насыпать высокие бастионы, на которые поставил откованные на собственной кузне крупнокалиберные пищали. В конце концов, земли за Засечной чертой – это не те места, где стоит опасаться появления вражеских полчищ. А коли и случится какая напасть, так перекрестный огонь из двух десятков стволов отобьют охоту лезть к хозяйскому добру куда надежнее, нежели частокол, или даже земляной вал. К тому же, он быстро спровадил на заслуженный отдых, или сторожить другие салтыковские дома – в Москве, Твери, Праге и Суздале опытных ветеранов, служивших не первый десяток лет, быстро сманив на их место, в холопы, молодых пацанов.
Безусые пареньки луками, да саблями острыми, как отцы их, может и не владели, зато и пороха не боялись. За пару месяцев он легко научил их и как пищаль к выстрелу снарядить, и из пушки выпалить. А что касаемо ухода за конями или баловством с кастетом – то тут они и сами могли хозяину уроки давать.
В остальном усадьба выглядела как обычное помещичье жилье: конюшня да две сотни лошадей, несколько амбаров, огромный сарай для сена, загончик для скота, угловая домашняя часовня. Под навесом, неподалеку от крыльца, дымила летняя кухня: сложенная из красного кирпича небольшая печь с трубой в рост человека и чугунным листом, накрывающим топку.
Навстречу въезжающему в ворота барину ринулось сразу несколько мужиков, одетых попроще, нежели холопы в росинской свите: полотняные косоворотки и штаны, многие босиком. То ли ярыги, то ли просто конюхи и скотники.
Опричник и хозяин дома спешились, после чего Росин подошел к кобыле жены и сам снял свою супругу, ненадолго удержав ее на руках.
– Вижу, плечи твои силу свою вернули, – крякнул боярин Толбузин от зрелища непривычной ласковости мужа к своей бабе. Хотя, конечно; дом Константина Алексеевича, жена тоже его. Что хочет, то с ней и делает, крамолы в этом никакой нет.
– Как откушать изволите, государь мой? – покосившись на гостя, спросила женщина.– Как обычно, али по заведенному обычаю?
– По обычаю, – кивнул Росин, задумчиво дернул себя за ухо, и решил: – Вот что, Настя... Прикажи нам с гостем столик на двоих в тереме накрыть. Поговорить нам вдвоем надобно, в трапезной неудобно будет. Вина прикажи подать немецкого, кислого. А то мне уже опять жарко.
Терем для беседы с гостем был выбран Костей отнюдь не случайно. Помещение над воротами, призванное в случае осады защищать самое уязвимое место крепости, имело прочные, толстые стены. Вдобавок, справа и слева имелись открытые со стороны двора площадки для стрелков и пушек, а у самих ворот стояло два оружных холопа – на всякий случай. Таким образом, незаметно подкрасться к терему было практически невозможно, услышать что-либо сквозь стены – тоже. Пробраться в терем заранее и спрятаться там не представлялось возможным: у пищалей и небольшого порохового припаса, заготовленного на случай неожиданного наскока лихих людей, постоянно дежурил один из холопов, уходящий с поста только при появлении барина. Потому-то именно здесь Росин предпочитал беседовать о делах с солидными купцами, а иногда, по старой питерской привычке, уединялся сам, с бутылочкой «белой» собственного перегона и очистки. Показываться пьяным на глаза жене и слугам он очень не любил.
– Что значит, «как обычно или по обычаю», Константин Алексеевич? – полюбопытствовал опричник.
– Ничего особенного, боярин Андрей, – пожал плечами Росин. – Просто я имею странную привычку сперва есть суп, потом второе, а уж потом пироги с сытом, а не наоборот. Многие гости от этого непорядка сильно смущаются. Ну, да нам за разговором все одно лучше с расстегаев начинать.
Покинув шумный двор, в котором десятки людей расседлывали скакунов, громко обсуждали планы на вечер или на день, или попрекали за плохой уход за лошадьми, бояре по широкой витой лестнице поднялись на второй этаж, шагнули в прохладу обширной комнаты с бревенчатыми стенами. Хозяин кивком отпустил холопа, сидящего на одном из тюфяков с бердышом между коленей, потом жестом пригласил Толбузина к двум низким креслам, стоящим возле столика с наборной столешницей. Однако гостя куда больше заинтересовали короткоствольные пушки, через узкие оконца выставившие свои жерла в сторону дороги.
– Никак железные тюфяки, Константин Алексеевич?
– Они самые, – довольно ухмыльнулся Росин.
– Кто же сделал тебе диковинку такую, боярин? – опричник сунул руку в ствол, прикинул пальцами толщину стенок, выпрямился, вытерев пальцы о штаны. – Не разорвет?
– Нет, не разорвет, – покачал головой хозяин. – Мы из не из полос сваривали, а длинный железный лист на оправку намотали, постоянно проковывая. Потом торец так же обковали, да еще обварили сверху. Думаю, заряд втрое больше обычной пищали выдержит.
– И не боишься мне тайну сию открывать, Константин Алексеевич? – поднял на него глаза опричник.
– Нет, не боюсь, боярин. Больно мороки много. Сперва слиток в ровный длинный лист расковать, потом намотать его, горячий, проковывая. Тут и молотом обычным не обойтись, мы его речным, трехпудовым били. И времени, и железа хорошего много потребно. Проще три бронзовых ствола отлить, нежели один такой смастерить. И дешевле получится, дальность стрельбы почти та же. Я четыре штуки на пробу смастерил, да и бросил. Да и какой прок тебе от этой тайны, боярин? Твое дело советы толковые царю подавать, да саблей в поле махать. Ремесло железное тебе ни к чему. Ты садись, отдохни с дороги.
Боярский сын подошел к столу, недоверчиво посмотрел на низкие – едва не вдвое ниже обычных лавок – кресла, в тому же с непривычно длинным сидением, однако сел, положил руки на подлокотники, откинулся на спину. Усмехнулся:
– Зело странен ты, Константин Алексеевич. По виду смотришь: в рясе ходит, шуб и перстней, шапок богатых не носит, на охоту не выезжает, от девок ладных нос воротит, саней себе не закладывает. Прямо аскет библейский, столпник али отшельник пустынный. А как в гости заглянешь... И мясо у тебя хитрым образом изжарено, и забавы ты устраиваешь речные да водные, и кресла у тебя срамные, не то сидишь, не то в постель укладываешься.
– Вот как? – поднял брови Росин. – Внимательно, видать, за жизнью моей вы приглядываете.
– А как не приглядывать, коли явился иноземец незнамо откуда, крамолу супротив государя сразу раскрыл, прибытки казне, едва не на треть доход увеличившие, указал, да еще и награды никакой за совет да муки не спросил? Странен ты, Константин Алексеевич. Таких людишек забыть трудно, да без пригляда оставлять грешно.
– И что докладывают про меня соглядатаи? – заинтересовался хозяин.
– Перво-наперво, что никаких сношений с иноземцами ты не имеешь, особливо с литовскими и польскими смутьянами. И что даже купцы тамошние к тебе за товаром не наезжают. Что на мануфактурах своих ты оружие доброе куешь, и вполцены его Посольскому приказу и купцам русским продаешь, а торговым гостям датским и шведским в сем отказываешь, однако прочий скобяной товар даешь невозбранно. Что две школы при приходах церковных Тульском и Лаптевском открыл, и деньги на их содержание даешь исправно. Что даров никаких монастырям и церквям не даешь, однако колокола и кресты льешь им за полцены, и бумагу для типографий епископских продаешь задешево, а для московских – по цене аглицкой. Что в церковь ходишь только по праздникам, перед едой не молишься и постов не блюдешь, ни за столом, ни в постели...
– Ни хрена себе! – подпрыгнул на своем месте Росин. – Вы что, и в постель заглядывали?
– Государь над известием сим долго смеялся, – пригладил бороду опричник, – после чего сказывал, что блуд с женой таинством церковным освящен, а посему есть лишь непомерное усердие в супружеском долге. А весть про школы церковные его изрядно озаботила, после чего государь думскому боярину, князю Вольскому, Григорий Лукьяновичу, приказал школы сии за счет казны повсеместно открывать, ибо народ ему сладостно видеть просвещенным, а людям вольным и разумным для пользы государства путь к должностям воинским и подьяческим открыт быть должен.
– Исповедник! – сообразил Росин. – Наверняка он настучал. Ну, попы! Во все века они одинаковы...
В этот момент появились трое мальчишек лет по двенадцать с подносами, споро выставили на стол блюда с грушами и яблоками, резную доску с пряженцами, серебряные кубки и две пузатые бутылки из прозрачного стекла, за которым розовело полупрозрачное вино.
1 2 3 4 5
– Про то ты уже сказывал, – напомнил Росин, тоже оглядевший принадлежащий ему березняк.
«Осушить бы его, – мелькнула в голове хозяйская мысль. – Дренажные канавы к реке прорыть, а года через два редколесье на уголь вырубить. Хорошее поле будет. Плюс место на берегу Осетра, для новой фабрики удобное».
– Много добычи привез Шах-Али, – словно не услышав собеседника, повторил опричник. – Вполне оправдала она недоимки за последние пятьдесят лет, да с такой лихвой, что еще лет на сто останется. Иван Васильевич доволен, прегрешения прежние Ливонии забыл, потому как главенство его она опять признала, платить впредь обязалась исправно и в хлопоты Русь более не вводить.
На этот раз Росин промолчал, ожидая продолжения.
– Однако челом ему купцы псковские бьют, коим надоело пристани на реке Нарове с ливонскими торговыми людишками делить. На притеснения в городах ганзейских жалуются, и на разбойных людишек, что на Варяжском море промышляют. Так же митрополит московский что ни день, государю укоряет, что храмы православные в ливонской вотчине лютеранцы неведомые наравне с костелами ихними жгут, и паству православную обижают. Мало царю, так еще и духовнику его, монаху Сильвестру на тоже указывает и чином духовным попрекает.
– А про необходимость выхода к Балтийскому морю ему никто ничего не говорит? – поинтересовался Росин, и с удовольствием склонил голову, глядя в изумленно открытые глаза боярского сына и близкого к царю опричника Андрея Толбузина, никогда не учившегося в советской школе.
За годы пребывания в шестнадцатом веке Костя Росин, бывший руководитель военно-исторического клуба «Черный Шатун», уже успел усвоить, что те дороги, что проходят по земле – это дороги для всадников, да отдельных повозок смердов али коробейников. Дороги для товара – это реки, озера и моря, на которых неспешно покачиваются ладьи, везущие в своих трюмах не пуды, а десятки и сотни пудов груза. Именно поэтому, чтобы доставить груз из Риги в Москву его требовалось для начала погрузить на кораблик и морем доставить в Новгород. А если требовалось отвезти его в Вологду – то путь лежал вокруг всего скандинавского полуострова. Закон этот не менялся от того, чьи гарнизоны стояли на Даугаве: русские, шведские или китайские. Чтобы Рига стала русским портом на Балтике, в первую очередь требовалось подвести к ней железную дорогу.
Однако до появления первых железных дорог оставалось еще три столетия, а потому во всей Руси прибалтийские земли интересовали только псковичей, желавших убрать чужих перекупщиков с ведущей от их города Наровы, и больше никого. А потому Росин мог прямо сейчас предсказать, что ответил купеческим лоббистам царь.
– Государь милостив, – вздохнул боярский сын. – Государь не желает попрекать иноверцев их заблуждением, и карать их за неверие. Он сражается с ними глаголом, вступая в прилюдные диспуты с приезжими проповедниками, он разит их своим разумом и знанием. Но обнажать саблю ради истинной веры не желает.
– Что же, – с улыбкой перекрестился Росин. – Наш царь мудр не по годам. Что же плохого в этом?
– Ливония, ако плод перезрелый на яблоне, рядом с границами нашими загнивать начинает, – опричник хлопнул ладонью по крупу коня, и тут же натянул поводья, не давая ему сорваться с места. – Руку достаточно протянуть, чтобы взять ее назад в свою волю, чтобы не дань с нее собирать, а править по разумению своему, как прочими землями. Схизматиков, наконец, с земель предков наших изгнать, слово христово на нее принести.
Росин снова промолчал. Подобная история повторялась за время истории государства российского не раз и не два – когда, прикрываясь громкими словами о высших целях, страну втравливали в кровавые авантюры ради чьих-то мелких шкурных интересов. Конечно, Прибалтика, как всегда, окромя надувания щек никакого сопротивления России оказать не способна, но... Несколько излишне храбрых придурков обязательно найдется, без сражений не обойтись – а стоит ли рисковать жизнью даже одного-единственного русского воина, если для страны из этого никакой пользы не видно? Выход к Балтийскому морю и возвращение Ливонии в лоно прародины – это лапша на уши будущим историкам. А на самом деле митрополиту хочется подмять под себя прибалтийские епархии, и уже самому решать – а разрешать ли там возведение костелов и молельных домов, и сколько брать золота за такое разрешение? Псковским купцам – единолично возить товары по Нарове и Чудскому озеру к своему городу по Балтике. Боярам же хочется прибрать новые, густонаселенные поместья, принадлежащие ныне римскому престолу и Ливонскому Ордену, добыть лишней славы и наград в схватках с не очень опасным врагом.
– Но государь силы Руси тратить на освоение Ливонии не желает, – словно отвечая мыслям Росина, продолжил Толбузин.
– Коли дань платить обещаются исправно, и главенство Москвы над собой лифляндцы признают, так чего копья ломать? – пожал плечами хозяин. – О чем спорить?
– Изгнать давно пора схизматиков немецких с земель наших исконных! – заиграл желваками боярский сын. – Рыцарей поганых, что столько раз горя на наши земли приносили, лжесвященников, что имя Господа нечестивыми молитвами поганят!
Звучало это, конечно, красиво. Вот только смысл слов оставался все тем же: освободить земли епископств и орденские владения от прежних хозяев, чтобы можно было отписать их владельцам новым. И хотя присоединение к Руси новых земель – дело завсегда похвальное, однако в данном случае возможный прибыток явно не соответствовал затратам. Платить-то придется кровью... Ливония – это не Казанское или Астраханское ханство, что только набегами и жили, на чужих слезах силу свою взращивая. Вот их прижать к ногтю следовало в первую голову. Что, впрочем, царь уже сделал. А Прибалтика...
– Государь сил на схизматиков тратить не желает, – покачал головой Росин, – стало быть, и гадать тут не о чем.
– Иван Васильевич сам туда глядеть не желает и ратей никаких не даст, – поправил его Толбузин, – однако и препятствий, коли кто пожелает самолично во благо Руси пот свой пролить, обещал не чинить.
– Что?! – бывший руководитель «Черного шатуна» громко расхохотался, отчего его скакун испуганно всхрапнул и переступил немного в сторону, повернув своего всадника на пол-оборота к гостю.
«Ай да царь, ай да Ванька Грозный, – мысленно восхитился Росин. – Мне такого и в голову не пришло! Значит, России за Ливонию воевать смысла нет, а коли у кого шкурные интересы имеются – разбирайтесь сами, разрешаю. В итоге и казна от военных расходов убережется, и границы у Северной Пустоши раздвинутся. Молодец!»
– Что с тобой, Константин Алексеевич? – забеспокоился неожиданной реакции Толбузин.
– Мудрый у нас царь, – отсмеявшись, ответил Росин. – Дай Бог ему долгой жизни.
– Дай Бог здоровья государю, – перекрестился в ответ гость. – И долгих лет.
Между тем Росин, которому женитьба принесла богатые поместья, а труд и принесенные из двадцатого века знания – хороший капитал и несколько прибыльных мануфактур, привычно попытался прикинуть, что сможет он получить, если ввяжется в эту авантюру? Никаких месторождений, на которые можно наложить лапу, или производств, работающих к нынешнему веку, он вспомнить не мог. Торговые рынки? Так торговать с Ливонией он мог хоть сейчас, покорять ее для этого ни к чему. Конкурентов убрать? Так он пока в Туле живет, ему Ганзейский союз не помеха. Получалось, нет ему от покорения Прибалтики никакой пользы. Пусть живет, не жалко.
– Посему, Константин Алексеевич, – продолжил гость, – ищем мы охотников долг свой перед отчизной исполнить, и в деле возвращения земель древних помочь.
– А кто это «мы»? – поинтересовался Росин, но ответить ему гость не успел: между светлыми стволами замелькали всадники. Оставленная на берегу охранять боярыню дворня стремительно нагоняла своего господина.
Собеседники пришпорили коней, и помчались вперед, к обширной боярской усадьбе.
* * *
Доставшийся ему дом с высоким теремом и обширным двором Костя Росин перестраивать не стал, хотя у углов приказал насыпать высокие бастионы, на которые поставил откованные на собственной кузне крупнокалиберные пищали. В конце концов, земли за Засечной чертой – это не те места, где стоит опасаться появления вражеских полчищ. А коли и случится какая напасть, так перекрестный огонь из двух десятков стволов отобьют охоту лезть к хозяйскому добру куда надежнее, нежели частокол, или даже земляной вал. К тому же, он быстро спровадил на заслуженный отдых, или сторожить другие салтыковские дома – в Москве, Твери, Праге и Суздале опытных ветеранов, служивших не первый десяток лет, быстро сманив на их место, в холопы, молодых пацанов.
Безусые пареньки луками, да саблями острыми, как отцы их, может и не владели, зато и пороха не боялись. За пару месяцев он легко научил их и как пищаль к выстрелу снарядить, и из пушки выпалить. А что касаемо ухода за конями или баловством с кастетом – то тут они и сами могли хозяину уроки давать.
В остальном усадьба выглядела как обычное помещичье жилье: конюшня да две сотни лошадей, несколько амбаров, огромный сарай для сена, загончик для скота, угловая домашняя часовня. Под навесом, неподалеку от крыльца, дымила летняя кухня: сложенная из красного кирпича небольшая печь с трубой в рост человека и чугунным листом, накрывающим топку.
Навстречу въезжающему в ворота барину ринулось сразу несколько мужиков, одетых попроще, нежели холопы в росинской свите: полотняные косоворотки и штаны, многие босиком. То ли ярыги, то ли просто конюхи и скотники.
Опричник и хозяин дома спешились, после чего Росин подошел к кобыле жены и сам снял свою супругу, ненадолго удержав ее на руках.
– Вижу, плечи твои силу свою вернули, – крякнул боярин Толбузин от зрелища непривычной ласковости мужа к своей бабе. Хотя, конечно; дом Константина Алексеевича, жена тоже его. Что хочет, то с ней и делает, крамолы в этом никакой нет.
– Как откушать изволите, государь мой? – покосившись на гостя, спросила женщина.– Как обычно, али по заведенному обычаю?
– По обычаю, – кивнул Росин, задумчиво дернул себя за ухо, и решил: – Вот что, Настя... Прикажи нам с гостем столик на двоих в тереме накрыть. Поговорить нам вдвоем надобно, в трапезной неудобно будет. Вина прикажи подать немецкого, кислого. А то мне уже опять жарко.
Терем для беседы с гостем был выбран Костей отнюдь не случайно. Помещение над воротами, призванное в случае осады защищать самое уязвимое место крепости, имело прочные, толстые стены. Вдобавок, справа и слева имелись открытые со стороны двора площадки для стрелков и пушек, а у самих ворот стояло два оружных холопа – на всякий случай. Таким образом, незаметно подкрасться к терему было практически невозможно, услышать что-либо сквозь стены – тоже. Пробраться в терем заранее и спрятаться там не представлялось возможным: у пищалей и небольшого порохового припаса, заготовленного на случай неожиданного наскока лихих людей, постоянно дежурил один из холопов, уходящий с поста только при появлении барина. Потому-то именно здесь Росин предпочитал беседовать о делах с солидными купцами, а иногда, по старой питерской привычке, уединялся сам, с бутылочкой «белой» собственного перегона и очистки. Показываться пьяным на глаза жене и слугам он очень не любил.
– Что значит, «как обычно или по обычаю», Константин Алексеевич? – полюбопытствовал опричник.
– Ничего особенного, боярин Андрей, – пожал плечами Росин. – Просто я имею странную привычку сперва есть суп, потом второе, а уж потом пироги с сытом, а не наоборот. Многие гости от этого непорядка сильно смущаются. Ну, да нам за разговором все одно лучше с расстегаев начинать.
Покинув шумный двор, в котором десятки людей расседлывали скакунов, громко обсуждали планы на вечер или на день, или попрекали за плохой уход за лошадьми, бояре по широкой витой лестнице поднялись на второй этаж, шагнули в прохладу обширной комнаты с бревенчатыми стенами. Хозяин кивком отпустил холопа, сидящего на одном из тюфяков с бердышом между коленей, потом жестом пригласил Толбузина к двум низким креслам, стоящим возле столика с наборной столешницей. Однако гостя куда больше заинтересовали короткоствольные пушки, через узкие оконца выставившие свои жерла в сторону дороги.
– Никак железные тюфяки, Константин Алексеевич?
– Они самые, – довольно ухмыльнулся Росин.
– Кто же сделал тебе диковинку такую, боярин? – опричник сунул руку в ствол, прикинул пальцами толщину стенок, выпрямился, вытерев пальцы о штаны. – Не разорвет?
– Нет, не разорвет, – покачал головой хозяин. – Мы из не из полос сваривали, а длинный железный лист на оправку намотали, постоянно проковывая. Потом торец так же обковали, да еще обварили сверху. Думаю, заряд втрое больше обычной пищали выдержит.
– И не боишься мне тайну сию открывать, Константин Алексеевич? – поднял на него глаза опричник.
– Нет, не боюсь, боярин. Больно мороки много. Сперва слиток в ровный длинный лист расковать, потом намотать его, горячий, проковывая. Тут и молотом обычным не обойтись, мы его речным, трехпудовым били. И времени, и железа хорошего много потребно. Проще три бронзовых ствола отлить, нежели один такой смастерить. И дешевле получится, дальность стрельбы почти та же. Я четыре штуки на пробу смастерил, да и бросил. Да и какой прок тебе от этой тайны, боярин? Твое дело советы толковые царю подавать, да саблей в поле махать. Ремесло железное тебе ни к чему. Ты садись, отдохни с дороги.
Боярский сын подошел к столу, недоверчиво посмотрел на низкие – едва не вдвое ниже обычных лавок – кресла, в тому же с непривычно длинным сидением, однако сел, положил руки на подлокотники, откинулся на спину. Усмехнулся:
– Зело странен ты, Константин Алексеевич. По виду смотришь: в рясе ходит, шуб и перстней, шапок богатых не носит, на охоту не выезжает, от девок ладных нос воротит, саней себе не закладывает. Прямо аскет библейский, столпник али отшельник пустынный. А как в гости заглянешь... И мясо у тебя хитрым образом изжарено, и забавы ты устраиваешь речные да водные, и кресла у тебя срамные, не то сидишь, не то в постель укладываешься.
– Вот как? – поднял брови Росин. – Внимательно, видать, за жизнью моей вы приглядываете.
– А как не приглядывать, коли явился иноземец незнамо откуда, крамолу супротив государя сразу раскрыл, прибытки казне, едва не на треть доход увеличившие, указал, да еще и награды никакой за совет да муки не спросил? Странен ты, Константин Алексеевич. Таких людишек забыть трудно, да без пригляда оставлять грешно.
– И что докладывают про меня соглядатаи? – заинтересовался хозяин.
– Перво-наперво, что никаких сношений с иноземцами ты не имеешь, особливо с литовскими и польскими смутьянами. И что даже купцы тамошние к тебе за товаром не наезжают. Что на мануфактурах своих ты оружие доброе куешь, и вполцены его Посольскому приказу и купцам русским продаешь, а торговым гостям датским и шведским в сем отказываешь, однако прочий скобяной товар даешь невозбранно. Что две школы при приходах церковных Тульском и Лаптевском открыл, и деньги на их содержание даешь исправно. Что даров никаких монастырям и церквям не даешь, однако колокола и кресты льешь им за полцены, и бумагу для типографий епископских продаешь задешево, а для московских – по цене аглицкой. Что в церковь ходишь только по праздникам, перед едой не молишься и постов не блюдешь, ни за столом, ни в постели...
– Ни хрена себе! – подпрыгнул на своем месте Росин. – Вы что, и в постель заглядывали?
– Государь над известием сим долго смеялся, – пригладил бороду опричник, – после чего сказывал, что блуд с женой таинством церковным освящен, а посему есть лишь непомерное усердие в супружеском долге. А весть про школы церковные его изрядно озаботила, после чего государь думскому боярину, князю Вольскому, Григорий Лукьяновичу, приказал школы сии за счет казны повсеместно открывать, ибо народ ему сладостно видеть просвещенным, а людям вольным и разумным для пользы государства путь к должностям воинским и подьяческим открыт быть должен.
– Исповедник! – сообразил Росин. – Наверняка он настучал. Ну, попы! Во все века они одинаковы...
В этот момент появились трое мальчишек лет по двенадцать с подносами, споро выставили на стол блюда с грушами и яблоками, резную доску с пряженцами, серебряные кубки и две пузатые бутылки из прозрачного стекла, за которым розовело полупрозрачное вино.
1 2 3 4 5