Это понимать так, Владилен Казимирович, что по команде оператора любящая мать перегрызёт горло своему собственному ребёнку.
— Какой ужас.
— Мы можем показать облегчённую программу.
— Не надо, пусть нам продемонстрируют полный спектр возможностей. Как вы полагаете, Карклин, сколько времени займёт разработка карманной модели такого прибора?
— Хм… Думаю, что не менее полугода.
— Хорошо, послезавтра в десять — на ближнем полигоне. Теперь к другим вопросам…
Отпустив сообщников, Змий остался наедине с Коршуновым.
— Где Альтшуллер? — произнёс он после паузы, не предвещавшей ничего хорошего.
— Странно, что вы так легко на это купились… Поверили Карклину только потому, что он первый тявкнул в мою сторону. Но кто больше всех шумит по поводу пропажи? Разве не сам вор первым начинает хлопотать и возмущаться, наивно полагая, что таким образом отводит от себя подозрения? Само существование Альтшуллера, непредсказуемого изобретателя, служило угрозой его мечте о спокойной старости. Заметьте, как легко внедрился мой человек, этот несчастный погибший лаборант, в систему ВПК. Не выйдет ли так, что Оружием Сдерживания раньше нас завладеет какая-нибудь религиозная секта или исламские фанатики?…
— Чёрт! Что же делать?
— Заставьте Карклина подчиняться мне.
— Он не пойдёт на это.
— Даже под страхом смерти?
— Сбежит, извернётся, исчезнет, провалится в дыру, растворится в воздухе.
— Если он не желает подчиняться сознательно, нужно внушить ему такую потребность.
— «Маяк»?
— Работа близится к концу, Владилен Казимирович.
— Ага…
— В отделе очень талантливые молодые ребята. Думаю, что уже через неделю в эфир можно будет пустить первую установку.
— Что же это будет за установка?
— «Я люблю своего Президента и беспрекословно подчиняюсь своему вышестоящему начальству».
Змий улыбнулся:
— Карклин.
— Мы сумеем внушить ему любовь к нашему Президенту.
— И послушание…
— И страх…
Ужинали они вместе. Потом в Кремль привезли артистов, которые пели и плясали, а Змий тоже плясал и брызгался шампанским, которое нарочно встряхивал и зажимал большим пальцем. Только под утро Коршунов смог заснуть в своём просторном бронированном вагоне на пути к Петрограду. Пуск системы «Маяк» назначили на третье сентября.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Котов и Петрушка
Четыре года и сто один день до конца света
25 мая 1984 года Дима Котов вернулся в Ленинград с очередных гастролей. Ещё в ноябре, под шумок государственного переворота, он пропихнул ансамбль в филармонию. Помогли отзывы о высоком идейно-политическом уровне коллектива в корейской печати и старания Лены Чебриковой. Теперь ребята имели от шести до двенадцати рублей за выход и официальный статус. Зима пролетела незаметно. Вечером играли концерт, ночь пьянствовали в гостинице, днём отсыпались. Месяц — как один день.
Вернувшись, он навестил Петрушку. Помянули меня с Верой. Диму подмывало сказать избитое «все там будем». Но в сложившейся ситуации фраза не имела смысла. За истекшие в этом новом мире полтора года он уже не раз по пьяному делу пытался объяснить Петрушке суть происходящего. Но вместо объяснений выходила сбивчивая ахинея — про Иванова, волшебные таблетки, и путешествие во времени.
«А я?» — спрашивал Петрушка.
«А ты там остался», — отвечал Котов.
«Так что же, меня теперь двое?»
«Нет, того сейчас как бы не существует, потому что там — время остановилось. А в ночь со второго на третье сентября 1988 года всё вернётся к прежнему».
«А пояснее можно?»
А пояснее Котов и сам ничего не понимал. Он только знал, что может вернуться в прежний мир до указанной даты. Что произойдёт после полуночного боя часов второго сентября 1988 года он не представлял. И у него в запасе оставалось только четыре года, чтобы понять и на что-то решиться.
— Правду говорят, что следующий новый год будем отмечать не как 1985-й, а как 68-й? — спросил Котов.
— Это точно, — подтвердил Петрушка. — Теперь новая эра будет считаться от революции 1917-го года.
— А ещё какие перемены?
— Будто сам не видишь.
— Где ж я могу видеть? Там, в глубинке, вообще как в кино, во время оккупации, — комендатура, патрули, аресты…
— Тише ты, — Петрушка пугливо оглянулся.
— Не бойся, мы одни в квартире, — успокоил его Котов.
— Ничего не значит.
— В каком смысле?
— Я, понимаешь ли, в таком месте работаю…
— В каком месте?
— В очень секретном месте.
— Ладно, забыли. А правда что столица будет в Питере?
— Не знаю… Налей ещё.
— В секретном отделе не заругают?
— Завтра выходной, воскресенье.
— Ну… чтоб земля им пухом.
Котов и Лена Чебрикова
Дома Котов застал Лену Чебрикову. У неё давно уже был собственный ключ и она вела себя здесь по-хозяйски. Она переодевалась в халат, валялась на кровати, трещала по телефону или пила чай на кухне. Сегодня она сидела в верхней одежде и курила.
— Ты чего? — спросил Котов, испугавшись.
— Дима, у тебя крупные неприятности.
— Уже?…
— Скоро будут. Тебе известно, что наши войска десантировались в Африке?
— Когда?
— Два часа назад. Об этом говорят в новостях, не знаю, где ты ходишь.
— В Африке?… Это не там, где нашли плутоний?
— Ляпни где-нибудь, идиот…
— А что случилось?
Лена молча кивнула на стол. Там была повестка из военкомата. Котов взял её, побледнел и опустился в кресло.
— Ладно, не плачь. Я что-нибудь придумаю.
Дима поднял глаза, полные благодарности и надежды.
Лена прикурила одну сигарету от другой и перешла к делу.
— Осенью, когда всё началось, в горкоме провели чистку. Те, кто остались, думали только о своей шкуре. Писали доносы, шли по трупам. Полгода не велось никакой работы, шла борьба за выживание на всех уровнях. Только по этой причине никому не было дела до тебя и твоего рока. Выжили самые ядовитые и неприхотливые.
— Потехин остался?
— Потехина больше нет. Вообще больше ничего нет. Есть жизнь, за которую нужно цепляться правдами и неправдами. Нет и никогда не было группы «Обводный канал».
Котов опустил глаза.
— Но возможно, будет какой-нибудь другой ансамбль.
— Какой?
— Такой, который будет исполнять песни советских композиторов. Такой, который будет называться… ну, хотя бы, «Юность комсомола»… Вот тогда, может быть, заведующая отделом Культуры города… оставит у себя ключи от этой квартиры.
Котов всё понял.
— И даже разрешит порвать эту повестку…
Котов опустился на колени.
Музыка во имя спасения
На другой день Котов собрал «Обводный канал» и объявил о прекращении существования коллектива. А это уже и так было понятно. Затем он объявил об учреждении нового ансамбля — «Невский факел». Когда суть происходящего начала доходить даже до туповатого Степанова, произошло оживление. Открывшиеся перспективы переворачивали картинку обратно с головы на ноги. Скрытые возможности Лены Чебриковой были хорошо известны. Внезапная перемена участи кружила головы.
Вскоре из Москвы пришёл перечень песен, «рекомендованных к исполнению». Были среди них старые, любимые ветеранами, и новые, успевшие поступить в Главный репертуарный отдел от молодых авторов. Котов обратил внимание на имя Александра Марусина. Решив над этим на досуге поразмыслить, он предложил коллективу выбрать десяток песен для первой программы.
Лисовский сразу отметил несколько забытых песен о Сталине композитора Александрова. Каким-то непонятным образом они ему на самом деле очень нравились.
Кроме того, выбрали «Землянку», «Ночь на рейде» и «Лейся песня на просторе».
Ещё Котов предложил включить парочку свежих песен от Марусина — для ассортимента.
Оставалось не ударить в грязь лицом.
Переоценка ценностей
Две недели репетиций не прошли даром. Художественный совет, принимавший программу, аплодировал «Невскому факелу» стоя. Талантливый Лисовский с перепугу вложил в оркестровку столько труда и вдохновенья, что даже песни, навязшие на зубах ещё отцам и дедам, зазвучали свежо и стильно. Раскрасневшаяся Лена Чебрикова встала первой и аплодировала громче всех. В тот же день документы на «Невский факел» пошли в Москву, а ещё через несколько дней ансамбль получил добро из отдела Культуры ЦК ВЛКСМ. Получив удостоверения Министерства культуры, ребята почувствовали себя неприкасаемыми.
Котов думал о том, что теперь у него за спиной находится поддержка гигантской государственной машины в совокупности всех её механизмов. И когда это чудовище благоволит к тебе, когда оно тебя защищает, всё идёт гладко как по маслу, даже если отбросить вёсла и расслабиться. Ощущение этой невидимой мощи было приятно, невольно хотелось ей угождать. И какой же мелкой казалась теперь популярность убогого андеграунда — когда их только терпели и могли уничтожить одним щелчком, одним движением бровей… Слон и Моська. Но теперь этот Слон знает его, Моську-Котова, и благоволит к нему. Теперь он может пожаловаться Слону, если какая-нибудь сявка из военкомата или даже из органов тявкнет на него. Он полезен, его узнают и полюбят миллионы…
Недремлющее око
Этим июльским днём старший лейтенант Кизяк, вернувшись с обеда, обнаружил на своём месте Зубова. Всегда готовый к неприятностям, он остановился в дверях.
— Собирайтесь, — впервые обратился к нему Зубов на «вы».
Не то в животе, не то в груди у Александра что-то пророкотало. В следующую секунду он пошатнулся. Зубов поднялся, шагнул к нему, взял за плечи и слегка встряхнул.
— Ты что! Я же пошутил. Я хотел сказать, что командир назначил тебя начальником отдела. Понимаешь?…
— А вы?
— А я теперь первый зам.
Кизяк схватил своего однокашника за плечи, посмотрел ему в глаза и сказал:
— Я рад за тебя, Иван.
Зубов улыбнулся.
— Я тоже рад за тебя, Александр. Ведь ты теперь начальник отдела.
— Не посрамлю, обещаю. Слово коммуниста.
— Поднимись к Ежову, он тебя ждёт, — и, немного помедлив Зубов добавил: — товарищ капитан НКВД…
Стукнув на радостях кулаком по столу, Кизяк выбежал из кабинета.
В этот же день Ежов вызвал его к себе.
— Подойдите ближе. Хорошо. У вас неплохие физические данные. Немного худощавы… Голос поставлен, это важно. Зубы, наверно, острые, а?…
— Так точно, зубы здоровые, — смущённо улыбнулся Кизяк.
— Вот тут в вашем деле сказано, что ты продвигался по комсомольской линии… Первый заместитель… А вот тут, совершенно непонятно, — преподаватель физкультуры в интернате для трудновоспитуемых. Как же так?
Кизяк давно уже научился не краснеть, но щека его заметно подёрнулась.
— Не сложились личные отношения с дочерью Первого секретаря обкома, товарищ полковник. Счёл более достойным для себя уехать из города.
«Держится неплохо, — подумал Ежов. — Другой бы на его месте сквозь землю провалился».
— Пьёте?
— Никак нет. С момента поступления в органы не пью.
— Хорошо. Но цвет лица всё-таки выдаёт. Это уже не смоешь, на всю жизнь.
Кизяк покорно молчал.
— Добросовестный, железная хватка, это хорошо…
Ежов перелистал до конца личное дело, захлопнул и отодвинул папку.
— Ладно, подойди. Ещё ближе.
Кизяк упёрся ляжками в край стола.
— На вот… — Ежов вынул из ящика стола маленькую звёздочку на погон и, положив перед собой, подтолкнул указательным пальцем. — Ну! Хватай!
Кизяк прихлопнул звёздочку, зажал в кулаке и выпрямился по стойке «смирно».
— Служу Советскому Союзу, товарищ полковник!
— Приказы о назначении и о воинском звании получишь в кадрах. Иди.
Кизяк развернулся на каблуках и, печатая шаг, вышел из кабинета.
Вскоре он принимал дела у Зубова. Когда необходимое было сказано и ключи от кабинета защёлкнулись на карабине нового владельца, Зубов присел и закурил.
— Должен посвятить тебя в одно внутреннее дело. Есть основания полагать, что младший лейтенант Бабаёв сел на иглу.
— Этого… не может быть, — растерянно произнёс Кизяк. — Говорили, что он на больничном…
— Нет у него никакого, к едреней фене, больничного. Оброс щетиной, ходит в парике до плеч, покупает ширево на Маяке. В его отсутствие я произвёл беглый осмотр его квартиры. Ампулы, шприцы, окровавленные клочки ваты. Фонотека забита записями зарубежных рок-ансаблей.
— Бред какой-то.
— Но это не всё. Прослушав его телефонные разговоры за пару дней, я сделал однозначный вывод о гомосексуальной ориентации Григория Бабаёва.
— Что?!
— Что слышал.
— Не может быть… Такой здоровый парень, хохол… Спорт, шахматы, просто образец сотрудника. Я думал, он дослужится до генерала…
— Не дослужится. Он уже ни до чего не дослужится. Посвященными в этот позорный эпизод останутся только трое.
Кизяк сосчитал себя, Зубова и Ежова.
— Трое?…
— Нельзя бросать тень на всю организацию из-за одной паршивой, больной овцы.
Кизяк, наконец, всё понял, и по его спине пробежали мурашки.
— Я?… — прошептал он испуганно.
Бабаёв
Бабаёв вырос на Украине. Красивый парень, с прямым и честным взглядом. Девчонки влюблялись, а его холодная неприступность разжигала только больше. Никто не мог подумать, что под этой внешностью скрывается одинокая, мечущаяся и бесконечно страдающая душа гомосексуалиста. Океаны желаний перехлёстывались через край и находили выход в общественной деятельности.
Закончив школу, он пошёл служить в армию. Получил специальность радиста и лычки сержанта. Во время дежурств, надев наушники и коротая досуг, он отправлялся в плаванье по коротким волнам ночного эфира. Тогда, в 80-м, хеви-метл зацепил его скрытый, но всегда натянутый как струна темперамент.
Незадолго до дембеля старшину Бабаёва вызвал к себе начальник Особого отдела части. После непродолжительной беседы Григорий согласился продолжить службу в рядах комитета Государственной безопасности. Он закончил Высшую школу НКВД, а затем, по иронии судьбы, получил направление в отдел Наркомании, рок-музыки и гомосексуализма Главного управления НКВД г. Петрограда.
Заряд жизненной энергии молодого офицера был столь велик, а документы в личном деле столь безупречны, что состояние его теперь можно было уподобить плотно сжатой стальной пружине, готовой сорваться с упора и в одно мгновение взлететь на недосягаемую для других высоту служебной и партийной лестницы…
Бабаёв поселился в освобождённой от прежних жильцов квартире на ул. Ракова (б. Итальянской). Два раза в неделю к нему приходил осведомитель по линии мужского гомосексуализма. Это был высокий голубоглазый блондин из Дома моделей. Он уходил от Григория только ранним утром. Конфискованные кассеты с записями западных рок-ансамблей всегда поддерживали в его квартире атмосферу праздника.
Эти весенние дни, когда окончательно определилось его место в обществе, а работа приносила радость, остались самыми счастливыми в его жизни.
И только по линии наркомании его результаты с трудом дотягивали до средних показателей… Григорий лез вон из кожи, но не мог понять ни души, ни интересов, ни смысла жизни питерских наркоманов. А разве можно ловить преступников, не понимая хорошенько мотивов их нелогичного, противоестественного поведения? Отношения с наркоманами-осведомителями не складывались, на допросах они бессовестно врали, легко соглашаясь на вербовку, превращая дальнейшие контакты в глупейший фарс.
Привыкнув выполнять порученное дело с полной отдачей, Григорий скрупулёзно перелопатил доступную литературу и протоколы допросов, просмотрел километры видеоматериала, прослушал диалоги наркоманов, от которых ум заходил за разум.
Всё тщетно; в результате этой изнурительной работы он ещё меньше стал понимать загадочную, саморазрушительную логику наркомана. Облачко тревоги разрасталось в огромную чёрную тучу, застилавшую ему радость бытия и государственной службы. Всё чаще Григорий стал задумываться о допустимости негласного, но только в интересах дела, неформального эксперимента — добровольной одноразовой инъекции наркотика в свой организм…
Но поможет ли этот жертвенный шаг влезть в шкуру матёрого наркомана? Сможет ли Григорий понять струны его души и найти с ним общий язык? Сомнения и вопросы мучили Григория во время бессонных ночей, когда в наушниках гремела музыка с последнего альбома «Вайтснейк»…
Григорий решился на этот шаг в первых числах июня, в полнолуние, после очередного, особенно неприятного, сопровождавшегося истерикой подследственного наркомана, допроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Какой ужас.
— Мы можем показать облегчённую программу.
— Не надо, пусть нам продемонстрируют полный спектр возможностей. Как вы полагаете, Карклин, сколько времени займёт разработка карманной модели такого прибора?
— Хм… Думаю, что не менее полугода.
— Хорошо, послезавтра в десять — на ближнем полигоне. Теперь к другим вопросам…
Отпустив сообщников, Змий остался наедине с Коршуновым.
— Где Альтшуллер? — произнёс он после паузы, не предвещавшей ничего хорошего.
— Странно, что вы так легко на это купились… Поверили Карклину только потому, что он первый тявкнул в мою сторону. Но кто больше всех шумит по поводу пропажи? Разве не сам вор первым начинает хлопотать и возмущаться, наивно полагая, что таким образом отводит от себя подозрения? Само существование Альтшуллера, непредсказуемого изобретателя, служило угрозой его мечте о спокойной старости. Заметьте, как легко внедрился мой человек, этот несчастный погибший лаборант, в систему ВПК. Не выйдет ли так, что Оружием Сдерживания раньше нас завладеет какая-нибудь религиозная секта или исламские фанатики?…
— Чёрт! Что же делать?
— Заставьте Карклина подчиняться мне.
— Он не пойдёт на это.
— Даже под страхом смерти?
— Сбежит, извернётся, исчезнет, провалится в дыру, растворится в воздухе.
— Если он не желает подчиняться сознательно, нужно внушить ему такую потребность.
— «Маяк»?
— Работа близится к концу, Владилен Казимирович.
— Ага…
— В отделе очень талантливые молодые ребята. Думаю, что уже через неделю в эфир можно будет пустить первую установку.
— Что же это будет за установка?
— «Я люблю своего Президента и беспрекословно подчиняюсь своему вышестоящему начальству».
Змий улыбнулся:
— Карклин.
— Мы сумеем внушить ему любовь к нашему Президенту.
— И послушание…
— И страх…
Ужинали они вместе. Потом в Кремль привезли артистов, которые пели и плясали, а Змий тоже плясал и брызгался шампанским, которое нарочно встряхивал и зажимал большим пальцем. Только под утро Коршунов смог заснуть в своём просторном бронированном вагоне на пути к Петрограду. Пуск системы «Маяк» назначили на третье сентября.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Котов и Петрушка
Четыре года и сто один день до конца света
25 мая 1984 года Дима Котов вернулся в Ленинград с очередных гастролей. Ещё в ноябре, под шумок государственного переворота, он пропихнул ансамбль в филармонию. Помогли отзывы о высоком идейно-политическом уровне коллектива в корейской печати и старания Лены Чебриковой. Теперь ребята имели от шести до двенадцати рублей за выход и официальный статус. Зима пролетела незаметно. Вечером играли концерт, ночь пьянствовали в гостинице, днём отсыпались. Месяц — как один день.
Вернувшись, он навестил Петрушку. Помянули меня с Верой. Диму подмывало сказать избитое «все там будем». Но в сложившейся ситуации фраза не имела смысла. За истекшие в этом новом мире полтора года он уже не раз по пьяному делу пытался объяснить Петрушке суть происходящего. Но вместо объяснений выходила сбивчивая ахинея — про Иванова, волшебные таблетки, и путешествие во времени.
«А я?» — спрашивал Петрушка.
«А ты там остался», — отвечал Котов.
«Так что же, меня теперь двое?»
«Нет, того сейчас как бы не существует, потому что там — время остановилось. А в ночь со второго на третье сентября 1988 года всё вернётся к прежнему».
«А пояснее можно?»
А пояснее Котов и сам ничего не понимал. Он только знал, что может вернуться в прежний мир до указанной даты. Что произойдёт после полуночного боя часов второго сентября 1988 года он не представлял. И у него в запасе оставалось только четыре года, чтобы понять и на что-то решиться.
— Правду говорят, что следующий новый год будем отмечать не как 1985-й, а как 68-й? — спросил Котов.
— Это точно, — подтвердил Петрушка. — Теперь новая эра будет считаться от революции 1917-го года.
— А ещё какие перемены?
— Будто сам не видишь.
— Где ж я могу видеть? Там, в глубинке, вообще как в кино, во время оккупации, — комендатура, патрули, аресты…
— Тише ты, — Петрушка пугливо оглянулся.
— Не бойся, мы одни в квартире, — успокоил его Котов.
— Ничего не значит.
— В каком смысле?
— Я, понимаешь ли, в таком месте работаю…
— В каком месте?
— В очень секретном месте.
— Ладно, забыли. А правда что столица будет в Питере?
— Не знаю… Налей ещё.
— В секретном отделе не заругают?
— Завтра выходной, воскресенье.
— Ну… чтоб земля им пухом.
Котов и Лена Чебрикова
Дома Котов застал Лену Чебрикову. У неё давно уже был собственный ключ и она вела себя здесь по-хозяйски. Она переодевалась в халат, валялась на кровати, трещала по телефону или пила чай на кухне. Сегодня она сидела в верхней одежде и курила.
— Ты чего? — спросил Котов, испугавшись.
— Дима, у тебя крупные неприятности.
— Уже?…
— Скоро будут. Тебе известно, что наши войска десантировались в Африке?
— Когда?
— Два часа назад. Об этом говорят в новостях, не знаю, где ты ходишь.
— В Африке?… Это не там, где нашли плутоний?
— Ляпни где-нибудь, идиот…
— А что случилось?
Лена молча кивнула на стол. Там была повестка из военкомата. Котов взял её, побледнел и опустился в кресло.
— Ладно, не плачь. Я что-нибудь придумаю.
Дима поднял глаза, полные благодарности и надежды.
Лена прикурила одну сигарету от другой и перешла к делу.
— Осенью, когда всё началось, в горкоме провели чистку. Те, кто остались, думали только о своей шкуре. Писали доносы, шли по трупам. Полгода не велось никакой работы, шла борьба за выживание на всех уровнях. Только по этой причине никому не было дела до тебя и твоего рока. Выжили самые ядовитые и неприхотливые.
— Потехин остался?
— Потехина больше нет. Вообще больше ничего нет. Есть жизнь, за которую нужно цепляться правдами и неправдами. Нет и никогда не было группы «Обводный канал».
Котов опустил глаза.
— Но возможно, будет какой-нибудь другой ансамбль.
— Какой?
— Такой, который будет исполнять песни советских композиторов. Такой, который будет называться… ну, хотя бы, «Юность комсомола»… Вот тогда, может быть, заведующая отделом Культуры города… оставит у себя ключи от этой квартиры.
Котов всё понял.
— И даже разрешит порвать эту повестку…
Котов опустился на колени.
Музыка во имя спасения
На другой день Котов собрал «Обводный канал» и объявил о прекращении существования коллектива. А это уже и так было понятно. Затем он объявил об учреждении нового ансамбля — «Невский факел». Когда суть происходящего начала доходить даже до туповатого Степанова, произошло оживление. Открывшиеся перспективы переворачивали картинку обратно с головы на ноги. Скрытые возможности Лены Чебриковой были хорошо известны. Внезапная перемена участи кружила головы.
Вскоре из Москвы пришёл перечень песен, «рекомендованных к исполнению». Были среди них старые, любимые ветеранами, и новые, успевшие поступить в Главный репертуарный отдел от молодых авторов. Котов обратил внимание на имя Александра Марусина. Решив над этим на досуге поразмыслить, он предложил коллективу выбрать десяток песен для первой программы.
Лисовский сразу отметил несколько забытых песен о Сталине композитора Александрова. Каким-то непонятным образом они ему на самом деле очень нравились.
Кроме того, выбрали «Землянку», «Ночь на рейде» и «Лейся песня на просторе».
Ещё Котов предложил включить парочку свежих песен от Марусина — для ассортимента.
Оставалось не ударить в грязь лицом.
Переоценка ценностей
Две недели репетиций не прошли даром. Художественный совет, принимавший программу, аплодировал «Невскому факелу» стоя. Талантливый Лисовский с перепугу вложил в оркестровку столько труда и вдохновенья, что даже песни, навязшие на зубах ещё отцам и дедам, зазвучали свежо и стильно. Раскрасневшаяся Лена Чебрикова встала первой и аплодировала громче всех. В тот же день документы на «Невский факел» пошли в Москву, а ещё через несколько дней ансамбль получил добро из отдела Культуры ЦК ВЛКСМ. Получив удостоверения Министерства культуры, ребята почувствовали себя неприкасаемыми.
Котов думал о том, что теперь у него за спиной находится поддержка гигантской государственной машины в совокупности всех её механизмов. И когда это чудовище благоволит к тебе, когда оно тебя защищает, всё идёт гладко как по маслу, даже если отбросить вёсла и расслабиться. Ощущение этой невидимой мощи было приятно, невольно хотелось ей угождать. И какой же мелкой казалась теперь популярность убогого андеграунда — когда их только терпели и могли уничтожить одним щелчком, одним движением бровей… Слон и Моська. Но теперь этот Слон знает его, Моську-Котова, и благоволит к нему. Теперь он может пожаловаться Слону, если какая-нибудь сявка из военкомата или даже из органов тявкнет на него. Он полезен, его узнают и полюбят миллионы…
Недремлющее око
Этим июльским днём старший лейтенант Кизяк, вернувшись с обеда, обнаружил на своём месте Зубова. Всегда готовый к неприятностям, он остановился в дверях.
— Собирайтесь, — впервые обратился к нему Зубов на «вы».
Не то в животе, не то в груди у Александра что-то пророкотало. В следующую секунду он пошатнулся. Зубов поднялся, шагнул к нему, взял за плечи и слегка встряхнул.
— Ты что! Я же пошутил. Я хотел сказать, что командир назначил тебя начальником отдела. Понимаешь?…
— А вы?
— А я теперь первый зам.
Кизяк схватил своего однокашника за плечи, посмотрел ему в глаза и сказал:
— Я рад за тебя, Иван.
Зубов улыбнулся.
— Я тоже рад за тебя, Александр. Ведь ты теперь начальник отдела.
— Не посрамлю, обещаю. Слово коммуниста.
— Поднимись к Ежову, он тебя ждёт, — и, немного помедлив Зубов добавил: — товарищ капитан НКВД…
Стукнув на радостях кулаком по столу, Кизяк выбежал из кабинета.
В этот же день Ежов вызвал его к себе.
— Подойдите ближе. Хорошо. У вас неплохие физические данные. Немного худощавы… Голос поставлен, это важно. Зубы, наверно, острые, а?…
— Так точно, зубы здоровые, — смущённо улыбнулся Кизяк.
— Вот тут в вашем деле сказано, что ты продвигался по комсомольской линии… Первый заместитель… А вот тут, совершенно непонятно, — преподаватель физкультуры в интернате для трудновоспитуемых. Как же так?
Кизяк давно уже научился не краснеть, но щека его заметно подёрнулась.
— Не сложились личные отношения с дочерью Первого секретаря обкома, товарищ полковник. Счёл более достойным для себя уехать из города.
«Держится неплохо, — подумал Ежов. — Другой бы на его месте сквозь землю провалился».
— Пьёте?
— Никак нет. С момента поступления в органы не пью.
— Хорошо. Но цвет лица всё-таки выдаёт. Это уже не смоешь, на всю жизнь.
Кизяк покорно молчал.
— Добросовестный, железная хватка, это хорошо…
Ежов перелистал до конца личное дело, захлопнул и отодвинул папку.
— Ладно, подойди. Ещё ближе.
Кизяк упёрся ляжками в край стола.
— На вот… — Ежов вынул из ящика стола маленькую звёздочку на погон и, положив перед собой, подтолкнул указательным пальцем. — Ну! Хватай!
Кизяк прихлопнул звёздочку, зажал в кулаке и выпрямился по стойке «смирно».
— Служу Советскому Союзу, товарищ полковник!
— Приказы о назначении и о воинском звании получишь в кадрах. Иди.
Кизяк развернулся на каблуках и, печатая шаг, вышел из кабинета.
Вскоре он принимал дела у Зубова. Когда необходимое было сказано и ключи от кабинета защёлкнулись на карабине нового владельца, Зубов присел и закурил.
— Должен посвятить тебя в одно внутреннее дело. Есть основания полагать, что младший лейтенант Бабаёв сел на иглу.
— Этого… не может быть, — растерянно произнёс Кизяк. — Говорили, что он на больничном…
— Нет у него никакого, к едреней фене, больничного. Оброс щетиной, ходит в парике до плеч, покупает ширево на Маяке. В его отсутствие я произвёл беглый осмотр его квартиры. Ампулы, шприцы, окровавленные клочки ваты. Фонотека забита записями зарубежных рок-ансаблей.
— Бред какой-то.
— Но это не всё. Прослушав его телефонные разговоры за пару дней, я сделал однозначный вывод о гомосексуальной ориентации Григория Бабаёва.
— Что?!
— Что слышал.
— Не может быть… Такой здоровый парень, хохол… Спорт, шахматы, просто образец сотрудника. Я думал, он дослужится до генерала…
— Не дослужится. Он уже ни до чего не дослужится. Посвященными в этот позорный эпизод останутся только трое.
Кизяк сосчитал себя, Зубова и Ежова.
— Трое?…
— Нельзя бросать тень на всю организацию из-за одной паршивой, больной овцы.
Кизяк, наконец, всё понял, и по его спине пробежали мурашки.
— Я?… — прошептал он испуганно.
Бабаёв
Бабаёв вырос на Украине. Красивый парень, с прямым и честным взглядом. Девчонки влюблялись, а его холодная неприступность разжигала только больше. Никто не мог подумать, что под этой внешностью скрывается одинокая, мечущаяся и бесконечно страдающая душа гомосексуалиста. Океаны желаний перехлёстывались через край и находили выход в общественной деятельности.
Закончив школу, он пошёл служить в армию. Получил специальность радиста и лычки сержанта. Во время дежурств, надев наушники и коротая досуг, он отправлялся в плаванье по коротким волнам ночного эфира. Тогда, в 80-м, хеви-метл зацепил его скрытый, но всегда натянутый как струна темперамент.
Незадолго до дембеля старшину Бабаёва вызвал к себе начальник Особого отдела части. После непродолжительной беседы Григорий согласился продолжить службу в рядах комитета Государственной безопасности. Он закончил Высшую школу НКВД, а затем, по иронии судьбы, получил направление в отдел Наркомании, рок-музыки и гомосексуализма Главного управления НКВД г. Петрограда.
Заряд жизненной энергии молодого офицера был столь велик, а документы в личном деле столь безупречны, что состояние его теперь можно было уподобить плотно сжатой стальной пружине, готовой сорваться с упора и в одно мгновение взлететь на недосягаемую для других высоту служебной и партийной лестницы…
Бабаёв поселился в освобождённой от прежних жильцов квартире на ул. Ракова (б. Итальянской). Два раза в неделю к нему приходил осведомитель по линии мужского гомосексуализма. Это был высокий голубоглазый блондин из Дома моделей. Он уходил от Григория только ранним утром. Конфискованные кассеты с записями западных рок-ансамблей всегда поддерживали в его квартире атмосферу праздника.
Эти весенние дни, когда окончательно определилось его место в обществе, а работа приносила радость, остались самыми счастливыми в его жизни.
И только по линии наркомании его результаты с трудом дотягивали до средних показателей… Григорий лез вон из кожи, но не мог понять ни души, ни интересов, ни смысла жизни питерских наркоманов. А разве можно ловить преступников, не понимая хорошенько мотивов их нелогичного, противоестественного поведения? Отношения с наркоманами-осведомителями не складывались, на допросах они бессовестно врали, легко соглашаясь на вербовку, превращая дальнейшие контакты в глупейший фарс.
Привыкнув выполнять порученное дело с полной отдачей, Григорий скрупулёзно перелопатил доступную литературу и протоколы допросов, просмотрел километры видеоматериала, прослушал диалоги наркоманов, от которых ум заходил за разум.
Всё тщетно; в результате этой изнурительной работы он ещё меньше стал понимать загадочную, саморазрушительную логику наркомана. Облачко тревоги разрасталось в огромную чёрную тучу, застилавшую ему радость бытия и государственной службы. Всё чаще Григорий стал задумываться о допустимости негласного, но только в интересах дела, неформального эксперимента — добровольной одноразовой инъекции наркотика в свой организм…
Но поможет ли этот жертвенный шаг влезть в шкуру матёрого наркомана? Сможет ли Григорий понять струны его души и найти с ним общий язык? Сомнения и вопросы мучили Григория во время бессонных ночей, когда в наушниках гремела музыка с последнего альбома «Вайтснейк»…
Григорий решился на этот шаг в первых числах июня, в полнолуние, после очередного, особенно неприятного, сопровождавшегося истерикой подследственного наркомана, допроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31