А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Работал в каком-то НИИ, сейчас не помню в каком, натаскал оттуда разных колб и оборудовал у себя дома целую лабораторию. Гнал из эфедрина перветин, для себя и на продажу. Мы это дело прекратили...– И что с ним сейчас?– Хороший вопрос... – вздохнул Багдасарян. – Я тебе говорил: перветин – это такая дрянь... От нее у людей изменение личности происходит. Все симптомы, как при шизофрении. И никто потом не может сказать, то ли он перветином стал колоться оттого, что был шизиком, то ли он шизиком стал оттого, что перветином кололся... В общем, лечили его принудительно года два, а потом выпустили.Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но Багдасарян меня опередил:– Сегодня мои ребята уже наводили справки, аккуратно, через участкового. Кобра дома не живет, появляется крайне редко...Когда я открыл дверь в нашу комнату, Северин заканчивал с кем-то говорить по телефону. Расшифрованная рукопись Троепольской лежала перед ним на столе.– Читай быстро, – сказал он, кладя трубку. – Через пятнадцать минут нас ждет Комаров. Звонил Балакин, ему привезли “дело” Данилевского, там есть его кличка. Это Луна. И еще. Пришел ответ на наш телекс из колонии. Данилевский четыре месяца назад освобожден условно-досрочно. В настоящее время местонахождение неизвестно. 20 “Всю субботу вместо того, чтобы думать о душе, занималась Бог знает чем. С утра ездила к Анне Николаевне, прибирала ей квартиру – пылища от этих книг неимоверная! Сходила за продуктами для себя и для нее, позавтракали. Этот подонок все еще ей названивает иногда, даже приходил два раза. Бабулька моя клянется, что на порог его не пустила, сказала, что лучшие книги отдала мне и остальные тоже скоро передаст в музей. Лошадь, наверное, скрежетала зубами!Ну ничего, тут меня просто более важные дела отвлекли, а вот покончу с ними и возьмусь за это животное. Е. б. ж., как говорил один ныне покойный литератор. Материал-то весь практически собран, осталось только сесть и написать. Спешки нет: все, слава Богу, задокументировано и никуда теперь не денется. В бухгалтерии Мосбуккниги хранятся квитанции на одни и те же книги, которые он за копейки покупал из-под прилавка у Лангуевой, а потом сдавал в Доме книги совсем по другой цене. Подумать только, переносить книги из одного государственного магазина в другой, за две улицы, и зарабатывать на этом сотни рублей! Не считая всех тех просто ограбленных, к кому эта стерва посылала его как “честного и знающего коллекционера”.Сама она тоже в последнее время ведет себя тихо как мышка. Никаких тебе коммунальных ссор, выселить меня не грозит и с обменом в Бирюлево не пристает. Но я на всякий случай, когда она куда-то умотала, соорудила во втором ящике серванта тайничок, отбила себе все пальцы молотком. Так что Пушкин, Радищев и компания лежат там. (Это для вас информация, мои милые розоволицые друзья.)И вот только теперь села дописать то, что вчера не дописала. А получается почему-то не о том. Е. б. ж., е. б. ж., е. б. ж... А ведь хорошо бы еще вечером поехать в контору все это перепечатать, иначе какой смысл писать? Никто не разберет!Да, еще звонил три раза мой новый обожатель: ст. н. с. Эдичка Буйносов. И смех и грех! Разливается по телефону соловьем, всякие байки про великих писателей рассказывает, а потом – бац! Начинает скрипеть что-то нудным голосом про список библиографии – это, значит, жена у него в комнату вошла. Потом опять бормочет жарко, что мечтает со мной встретиться, но сегодня не может: выходной, домашние заботы заедают, стало быть. Надо бы послать его, конечно, по-хорошему, не морочить голову, да жалко. В понедельник зовет в ресторан, праздновать мой день рождения, обещает красивую жизнь. Все лучше, чем опять с матронами нашими пирожные весь вечер трескать. Вот странно, вокруг столько народу вертится, а никого по-настоящему близкого, с кем вдвоем хочется куда-нибудь пойти, нет. Может, пойду с Эдичкой. Е. б. ж.Так на чем мы остановились? Ага, на том, что Шу-шу заснула, а я потихоньку смылась. Но утром я вернулась – часов в одиннадцать.Звонить в дверь приходится долго, наверное, минут десять. Из соседней квартиры выходит тетка-соседка с ведром, скрипит злорадно: “Звони шибче, она аккурат об эту пору дрыхнет еще”. Наконец, Шу-шу мне открывает. Боже мой, я не в состоянии описать это зрелище! Котенок, только что вынутый из помойки, выглядит привлекательней.Она вся зеленая, в каких-то розовых пролежнях. Глаза у нее, по-моему, просто не открываются, она, наверное, дошла до двери ощупью. Снова, как вчера, ее бьет мелкая дрожь.– Это ты, – говорит она совершенно безразлично, падая обратно в кровать и забиваясь под одеяло. – Уколешь?Я по наивности сначала не понимаю, чего она от меня хочет. Потом соображаю: у нее такое состояние, что она сама просто не может попасть себе иглой в вену.– Может, не надо? – морщусь я, внутренне содрогаясь от ее вида и от того, что мне предстоит.– Надо... – отвечает Шу-шу, еле разлепляя губы. И добавляет без всякой интонации, но так, что у меня мурашки идут по коже: – Умру...Честно говоря, глядя на нее, можно в это поверить. По ее указаниям я нахожу в тумбочке рядом с кроватью небольшой бумажный пакетик вроде тех, в которых филателисты держат обменные марки. На дне его – немного сероватого кристаллического порошка. Там же, в тумбочке, лежат упаковка ампул с дистиллированной водой, несколько разнокалиберных шприцев, металлическая коробка с иглами. Стоит пустой флакон с притертой пробкой, рядом такой же с надписью: “Спирт”.– Здесь два грамма, – хрипит Шу-шу, – ссыпь их в пустой флакон, добавь двадцать кубиков воды. Потом набери в шприц... – она на мгновение запинается, затем не говорит, а выдыхает: – пять... – И откидывается без сил на подушку.Превозмогая дрожь, чувствуя, что меня уже немного от этого всего подташнивает, я вспоминаю свои былые сестринские упражнения, отыскиваю в тумбочке жгут, перетягиваю ей предплечье. Она жалко улыбается:– Надо бы в ногу, да ты, наверно, не сумеешь... Только позже я сообразила, что это значит: путане следует заботиться о своей внешности. Но в тот момент, глядя, как постепенно на глазах уходит зелень с лица Шу-шу, как мягчают ее заостренные черты, я сама чуть не теряю сознание. Плохо себе представляю, что такое на самом деле гальванизация трупа, но почему-то именно это вертелось тогда в моей голове.Через четверть часа Шу-шу, блестя глазами, скачет по кухне как ни в чем не бывало, варит нам кофе, мажет икрой бутерброды. Правда, я замечаю, что раза два-три она промахивается рукой мимо предметов, которые хочет взять, но это лишь вызывает у нее приступы бурного хохота.– А не боишься правда помереть как-нибудь? – спрашиваю я.Шу-шу беспечно машет рукой.– Не бери в голову! Что ты думаешь, я всегда так, что ли? Только последние недели две. Раньше как: когда покуришь, когда болтушки глотнешь, в неделю раз уколешься. А тут видишь что... Морфуша косяком пошел, сейчас откажешься – потом не будет! Лови момент. Он уж и так пугает, что скоро кончится...– Он – это кто? – интересуюсь я между прочим и вижу, как разболтавшаяся Шу-шу вдруг словно укололась обо что-то, дернулась, сморщилась и говорит назидательно:– Никогда не задавай таких вопросов.Я вспоминаю вчерашнюю ночь и понимаю, что это табу, которое, видимо, действует в любом состоянии. Надо ли объяснять, что от этого мой интерес только увеличивается?Часам к двенадцати мы кончаем завтракать, и тут на моих глазах натурально разворачивается военно-полевой сумасшедший дом. Сейчас нет времени подробно это описывать – опишу обязательно потом для газеты. Но в двух словах происходит вот что.Беспрерывно звонит телефон. С трубкой возле уха Шу-шу бросается в кресло или ничком на кровать, иногда ходит в возбуждении с телефоном в руках, ведя далеко не всегда понятные постороннему переговоры. Говорит она вроде бы по-русски, но я не понимаю и половины. “Глокая куздра” какая-то. Улавливается, правда, общий смысл: чаще всего это разговоры о купле-продаже, выяснения каких-то отношений, договоренность о встрече.Одновременно приходят разные люди. Никто не задерживается больше двадцати минут, разве что успевает выкурить сигарету. Но все приходят по делу. Приносят икру, крабы, балык, импортное печенье, баночное пиво, американские сигареты. Сережки с бриллиантами, колечко с хризопразом, японский серебряный браслет. Бабские шмотки в полном ассортименте.Поражают цены. Сначала, когда маленькая, вертлявая сипатая девка вываливает прямо на пол целую сумку барахла и Шу-шу спрашивает про один модненький свитерок “сколько”, я услышав цифру “четыре”, поражаюсь дешевизне. Такой и в магазине рублей шестьдесят может стоить. Потом оказывается, что четыре – это четыреста...За сапоги просят пятьсот, за платье семьсот пятьдесят. Мне в моем углу кажется, что я схожу с ума. А тут предлагают друг другу прямо рассчитываться долларами, марками, йенами, бойко пересчитывают одно в другое. Я замечаю, что Шу-шу изредка поглядывает в мою сторону, как бы наблюдает за реакцией, и стараюсь сохранять на лице более или менее индифферентное выражение. А однажды, когда мы в какой-то момент остаемся одни, она снова вытаскивает из тумбочки шприц и протягивает мне:– Не хочешь поправить настроение?К такому повороту я в принципе давно уже готова. Поэтому, изобразив для приличия робость, довольно быстро даю себя уломать. Беру все причиндалы и направляюсь в ванную.– Сама будешь? – удивленно спрашивает она вслед и вспоминает: – Ах да, ты ж умеешь...В ванной я честно перетягиваю руку жгутом, нахожу вену, протыкаю ее иголкой. Потом прижигаю ранку спиртом, зажимаю ваткой. Содержимое шприца выливаю в раковину. Сижу минут пять на краю ванны, размышляя, не слишком ли далеко я влезаю в эту историю. Прихожу к выводу, что не слишком. Черт возьми, кто еще из журналистов может похвастаться чем-нибудь подобным?! (Я тогда даже не могла себе представить, чем смогу хвастаться в самое ближайшее время...)Не зная точно, как должен выглядеть человек, впервые попробовавший кайфа, я прохожу в комнату, падаю в кресло с закрытыми глазами, расслабляюсь и пытаюсь изобразить на губах блажную улыбку. На самом деле чувствую я себя неуютно, боюсь, что меня сейчас разоблачат. Но Шу-шу, кажется, ничего не понимает. Слава Богу, ей и в голову не приходит, что кто-то может вылить “морфушу” в раковину. Лица я ее не вижу, зато слышу где-то рядом со мной радостное похихикивание. (Товарищи офицеры и генералы! Я уже вам докладывала, что вскоре мне предстояло наконец понять, чему она так радуется.)Звонят в дверь, появляется новый посетитель. Я рассматриваю его сквозь полу прикрытые веки. Невысокого росточка, болезненно худой, с неестественно тонкими ручками и ножками, чернявый, с остренькими чертами лица, похож на хорька. Описываю его подробно, потому что это был единственный раз, когда Шу-шу, кинув взгляд в сторону моего распростертого тела, увела гостя на кухню и плотно прикрыла дверь. Только колоссальным усилием воли я подавляю в себе желание встать и подслушать, о чем у них разговор. Не торопись, Петя, говорю я себе, все твое будет. (Очень может быть, что завтра я наконец-то узнаю, была ли я права.)О том, что произошло дальше, я тоже надеюсь рассказать в деталях, со вкусом, когда стану писать материал. А пока опять же коротко.Приближается вечер, я предполагаю, что Шу-шу скоро начнет готовиться к “выходу”. Мне хочется понаблюдать, как путана собирается “на работу”: одевается, красится, мажется. И вдруг она садится на подлокотник моего кресла, заглядывает в лицо, ерошит мне легонько волосы и говорит:– Ну как насчет кабака?Сначала я растерялась. Мелькает трусливая мысль, что работа работой, а вдруг кто-нибудь из знакомых увидит меня в ресторане в компании с проституткой – иди потом доказывай, что ты не верблюдица! И только минуту спустя я понимаю, что меня не просто зовут в “кабак” при сем поприсутствовать – мне предлагают пойти туда попутанить! Воображение тут же рисует несколько последовательно сменяющихся картинок. Можете надо мной смеяться, но больше всего меня смущает перспектива пить-есть в ресторане за счет какого-то мужчины, которого потом неизбежно придется продинамить! Издержки воспитания, так сказать...Но Шу-шу по-своему толкует мое смущение. Она уже выкидывает из шкафа на пол груды шмотья, приговаривая:– Сейчас мы тебя прикинем по фирме, причепурим. Что ты этим добром-то дорожишь. Господи?! За пару часов получишь столько, сколько за месяц в своей больнице не зарабатываешь! Поживешь красивой жизнью – другой не захочешь!Откровенно говоря, меня даже огорчает примитивность ее подхода к этой проблеме. Никаких морально-нравственных переживаний она не испытывает. Волнует ее сейчас только одно:– Главное, чтоб мы с тобой были непохожи...“Ну что ж, – думаю я, стоя на пороге огромного, гудящего, позвякивающего, подмигивающего, мерцающего в полутьме ресторанного зала, – если нет пока возможности проникнуть в душу путаны, надо попробовать смоделировать ее чувства в себе самой”. На мне зеленое шуршащее платье, подпоясанное плетеным шнурком. Голые плечи холодит неизвестно откуда взявшимся ветерком. В ушах огромные пластмассовые серьги, в волосах тяжелая заколка в виде бабочки. Благодаря туфлям на узком длинном каблуке я чувствую себя выше, стройнее. Шу-шу отменно поработала над моим лицом: глянув в зеркал о, я себя не узнала.Войдя, она сразу уверенно направляется к столику в центре зала, на котором стоит строгая табличка “Заказано”. Буквально через минуту, ни о чем не спрашивая, подскакивает молчаливый официант, ставит на стол бутылку шампанского, два бокала, тарелочку с тарталетками. Шу-шу щелкает сумочкой, достает “Пэл Мэл”, щелкает зажигалкой, снова щелкает сумочкой, сквозь дым по-хозяйски оглядывает зал. Я тоже исподтишка кидаю взгляд вокруг. На нас смотрят мужчины с соседних столиков. И тут (я обязана сделать это признание) в душе моей помимо воли возникает некая дрожь. Ну, пусть не дрожь, а лишь томление. Но оно есть! Дух мой смущенный, не желая считаться с разумом, входит в неизъяснимый резонанс с окружающей действительностью. Где вы, семья и школа? Где ты, родной комсомол? Ау!И тут я делаю первый вывод – такой же банальный, как то, из чего я его делаю: пока швейцар ловит для Шу-шу такси, пока официант не спрашивая подносит ей шампанское, пока посреди зала для нее стоит “заказанный” столик, она будет за него садиться...Шу-шу куда-то делась, растворилась в полутьме ресторана. Заиграла музыка. Я нервно прихлебываю шампанское, чувствуя себя крайне неуютно. А вдруг сейчас подвалит клиент? Я-то надеялась, что приду сюда в качестве препаратора, а не кролика! И тут вижу, как грузный мужчина, в одиночестве сидящий за столом возле самой эстрады, подает мне какие-то вялые знаки. В полном смятении я отворачиваюсь, мысленно проклиная исчезнувшую. Шу-шу, делая вид, что ничего не вижу. Но краем глаза все-таки подмечаю, что он тяжело поднимается и идет ко мне. Массивная туша с размаху опустилась на соседний стул, мощно пахнуло коньяком. Теперь уж отворачиваться бессмысленно. Рыхлая, с обвисшими брыльками, вся в синеватых прожилках ряшка. Маленькие злобные заплывшие глазки. Короткая волосатая шея. Брюхо. Гундосый голос. И сейчас не могу вспомнить все это без содрогания.– Ты чья?Я молчу, не зная, что мне отвечать.– Что-то я тебя тут раньше не видел, – произносит он с намеком и угрожающе. – Сладенького захотелось?Я по-прежнему молчу. Тогда он кладет на стол огромную пухлую, как у гигантского младенца, ладонь и говорит снисходительно:– Ладно. Пришли для начала четвертачок, там посмотрим.Больше всего мне хочется съездить ему кулаком по физиономии. Но я вовремя соображаю, что положение путаны, видимо, кое к чему обязывает, и, сдержавшись, сообщаю, что никакого четвертака у меня для него нет.– Нет? – тянет он еще более угрожающе. – Ну, гляди. Боюсь я за тебя...Потом он так же тяжело встает и, толкая животом танцующих, возвращается на место. Шу-шу все еще нет, и я уже решаю, что, пожалуй, пора кончать эту комедию. Вдруг показалось, что на этот раз я заехала далековато. Откуда-то сзади возникает официант, наклоняется к моему уху:– Вас просят на минуту выйти в фойе.Я радостно подхватываю сумку и выскакиваю в холл. Возле гардероба тихо и чинно, музыка сюда не доносится, на полу лежат ковровые дорожки, два швейцара прогуливаются по ним, заложив руки за спину. Шу-шу нигде не видно. Зато какая-то женщина в другом конце коридора машет мне рукой. Я недоумевая подхожу ближе. Оглянувшись, она открывает дверь дамского туалета, и вдруг меня сильно толкают в спину. Я пролетаю вперед, поскользнувшись на кафеле, падаю, потеряв одну туфлю, и больно ударяюсь плечом об умывальник. И только успеваю подняться, как мне широко залепляют открытой пятерней по физиономии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26