.. Но, может быть, программа - это всего лишь ряд совершенно ненужных в данном случае действий, а на самом деле необходимо что-то другое.
Донкин устало пошевелился. Он только что сел за пульт электронного микроскопа, но тело уже налилось тяжестью, пальцы рук, лежащие на кнопках, были
непослушны. Усталость накопилась за эти дни - и физическая, и душевная.
И не только от работы, от этих бесчисленных проб на намагниченность, физико-химических анализов, интроскопирования и так далее. Если в международной Комиссии полтора десятка ученых, значит, неминуемы научные споры, дискуссии, в которых сталкиваются разные мнения, концепции, разный опыт, причем нередко в пылу полемики уважаемые ученые оказываются весьма далеко от главного, от Посылки.
Но почти все члены Комиссии сходятся в одном: именно Красная Пластинка - центр Посылки, именно в ней каким-то образом зашифрована информация.
Если только она есть.
Пожалуй, всех членов уважаемой Комиссии и его самого, Константина Михайловича Донкина, можно назвать людьми весьма наивными, подумал академик, людьми, среагировавшими на цвет лишь потому, что он отличается от всего остального. Ведь никаких следов записи на Красной Пластинке нет. Нет признаков намагниченности, которую можно было бы преобразовать в электрические импульсы и попробовать понять, содержится ли в них какой-то смысл. Не дает пластинка никакого излучения. Внутри ее ничего не скрыто, материал однороден. Нет, наконец, на
пластинке и простейшей графической информации - каких-нибудь знаков, рисунков.
В глазах Донкина вдруг мелькнул веселый огонек.
Ведь не ожидали же они, в самом деле, что в Посылке окажется стандартная магнитофонная кассета, которую можно вставить в "Весну" или "Электронику", в "Сони" или "Хитачи". И что голос на русском или английском языке произнесет:
- Здравствуйте, дорогие братья по разуму! Вы от нас немного отстали, но мыслить можете, а это уже хорошо. Так что мы вас сейчас подтянем, потому что это наш долг. Во-первых...
Донкин нажал клавиши пульта. Микроскоп, конечно, был самым совершенным, новейшим, уникальным: пока два-три экземпляра такой модели на всю страну, и любой институт многое отдал бы за такое чудо.
На экране вспыхнуло изображение. Пятна, точки, какие-то полоски. Атомная структура невероятно малого кусочка неизвестно где и неизвестно зачем изготовленной Красной Пластинки, упавшей на Землю в ярко-желтом шаре. И ничего особенного не было в этом изображении, обычный, увеличенный до тех размеров, чтобы можно было увидеть глазом, атомный мир.
21 августа. 13 часов 00 минут - 13 часов 10 минут.
- Ничего нового, Константин Михайлович?
Председатель экстренной международной научной Ко миссии молча положил на стол Президента Академии наук пачку цветных фотографий.
- Первые снимки атомной структуры? Любопытно!
- Пока ничего любопытного,- ответил Донкин.
Президент разложил из фотографий небольшой пасьянс.
- Хаос... а мы надеялись, что в атомной структуре проявятся, может быть, какие-то осмысленные закономерности, так сказать, зашифровка,- проговорил он после некоторого молчания.- Впрочем, на глаз судить трудно, почти невозможно, но, судя по вашим словам...
- Конечно,- сказал Донкин,- электронный мозг уже поработал со снимками. Закономерностей никаких.
Президент встал и прошелся по кабинету из угла в угол.
- Насколько я знаю... мы с вами, Константин Михайлович, встречаемся каждый день... Насколько я знаю, все пока идет по строго намеченной программе.
- Да,- ответил Донкин.- Но мы с вами знаем также, что пока ни один из ее пунктов не принес результатов.
21 августа. 21 час 38 минут - 21 час 52 минуты.
Изображение атомной структуры Красной Пластинки, которую разворачивал электронный микроскоп, уже несколько часов подряд не исчезало с экрана. Слева направо по нему быстро двигались пятна, точки, полосы. Но оператору - с 20 часов за пультом микроскопа работал голландец Рене ван дер Киркхоф - не было необходимости смотреть на экран: цветное фотоизображение, еще более увеличенное, чем на экране, длинной лентой проходя перед глазами оператора, наматывалось на барабан. Впрочем, и за фотолентой голландец следил уже не столь внимательно, как в начале работы. Профессор был немолод, одышлив, тучен и за полтора часа устал. Говоря по правде, он не имел бы ничего против, если б его сменили - за спиной стояло достаточное количество квалифицированных русских операторов, молодых людей с хорошей реакцией и крепкими нервами. Но он сам изъявил желание сесть за пульт, отработать смену, и, значит, надо было... как это по русской поговорке?.. Назвался груздем... да-да, назвался груздем, сиди за пультом электронного микроскопа...
И именно один из этих молодых людей за спиной профессора заметил то, что ускользнуло было от его внимания.
На цветной фотокопии изображения вдруг трижды промелькнул один и тот же узор: точки и полосы складывались в орнамент с определенными закономерностями построения.
Это было похоже на позывные, за которыми должно следовать что-то еще.
22 августа. 5 часов 17 минут - 6 часов 21 минута.
Асфальт под колесами был темным; его уже умыли поливальные машины, первыми начинающие день в жарком летнем городе. Теперь, закончив работу, вереницы машин стояли у обочин, водители на тротуарах, собравшись группками, беседовали о чем-то своем; и Кирилл, мча по пустынным еще улицам, вдруг подумал, что и у них, наверное, основные темы бесед - Посылка, Красная Пластинка... Бессильны или же разгадают эту загадку ученые, и, если разгадают, как люди будут жить дальше, что изменится на Земле?..
Кирилл бросил взгляд на Таню, сидевшую рядом; наверное, ей тоже сейчас в голову пришла такая же мысль.
Константин Михайлович Донкин позвонил в пять утра, и такой звонок мог означать только одно... Кирилл собрался ровно за три минуты. Тане потребовалось на сборы десять минут,
случай, надо сказать, исключительный; и сейчас "Жигули" мчались сквозь туманную утреннюю Москву.
Кирилл вдруг снова все очень отчетливо вспомнил: ржаное поле, отлого спускающееся к полосе кустарника, тихую речку с красивым именем Мета, огромный луг на том берегу и высоко поднятый березовый островок. Прекрасным было то утро, может быть, одним из лучших в жизни.
А потом - желтая полоса, стремительно и беззвучно перечертившая небо, ровный круг выжженной травы, неглубокая лунка и ярко-желтый шар на дне ее.
Посылка!
Кирилл резко затормозил, свернул направо, промчался по короткой улице, обсаженной липами-подростками, и затормозил у подъезде кубовидного стеклянно-бетонного здания. Здесь уже стояли несколько машин, и в том числе - Кирилл узнал номер - машина Президента Академии наук.
Танины каблучки гулко и быстро застучали по ступенькам. Кирилл следом поднимался
большими прыжками. Пролет, еще один. Дверь...
В небольшом зале был полумрак; впереди белел экран, перед которым собрались несколько десятков человек. Казалось, говорили все разом и причем каждый сам с собой, слов не было слышно в сплошном гуле. Это похоже на премьеру кинофильма, подумал Кирилл, о съемках которого много писали и которого с нетерпением ждут. И он воочию представил то, что произойдет сегодня уже через несколько часов: во всех странах прервутся программы радио и телепередачи, и люди во всем мире, ожидая, затаят дыхание...
Ожидая? Что ожидая?
Готовых ответов на все вопросы, которые человечество пока не смогло разрешить.
Что происходило дальше, Кирилл вспоминал потом, будто сам был участником какого-то невероятного кинофильма с запутанным сюжетом. Действующими лицами этого фильма были три десятка человек в зале и белый экран. Действующим лицом был Председатель экстренной международной Комиссии академик Донкин, который невозмутимо и кратко объявил, что принцип зашифровки информации понят, что электронный мозг трансформирует запись в изобразительный и звуковой ряд и что начало ИХ передачи уже можно смотреть и слушать. Действующим лицом было недоумение, когда академик столь же невозмутимо предупредил: первые кадры ИХ передачи оказались совершенно неожиданными... Действующим лицом была звенящая, напряженная тишина в зале,
когда на экране появились яркие, сочные краски изображения.
Кусочек густо-синего неба с неправдоподобно большими пятнами звезд. Таких звезд не бывает...
Силуэты причудливых зданий с узкими щелями светящихся окон.
Булыжная мостовая и справа - желтый навес, под которым на небольшом возвышении стоят круглые столики. Да нет, не круглые, форма их неровна, изломанна...
Несколько фигур - под навесом и на мостовой. Фигур человеческих, земных и вместе с тем наделенных теми чертами, каких никогда не увидишь в окружающих тебя людях.
Но так их увидел однажды большой художник, и вечер этот под синим неземным небом, под звездами-пятнами остался на холсте- навсегда.
- Но ведь это...- неуверенно начал кто-то в зале.
- Ван Гог,- очень громко, как будто сделал неожиданное открытие, сказал Мишель Палас.
В полумраке зала люди задвигались, зашумели. На экране застыло изображение знаменитой картины Винсента Ван Гога, когда-то написанной во французском городе Арле. Потом свет померк, появилось изображение другой картины.
Стол, на котором лежит письмо, книга, стоят подсвечник и тарелка с луком.
Третья картина - снова стол, покрытый зеленым сукном, на столе две книги с желтыми обложками, за столом женщина с усталым, скорбным лицом. И вдруг в зале зазвучала музыка.
Нежная, казавшаяся невесо мой, прозрачной, воздушной...
- Моцарт...- неуверенно сказал кто-то в темноте.
- А картины,- с обычной резкостью сказал Рене Ван дер Киркхоф,- из музея в Оттерло.
Новая картина: крупные, даже кажущиеся грубыми мазки, из которых складываются странное небо, дерево, разделившее небо на две половины - похоже, что в каждой свое собственное солнце,- дорога, и две фигуры на переднем плане, и повозка-одноколка вдали.
- Оттерло,- недоуменно повторил голландец, и изображение сменилось.
Лампа под потолком едва освещает каморку, в которой сидят за столом пять человек; женщина слева застыла, чуть наклонив над чашкой чайник... Потом на экране появилась пожилая женщина с метлой, в деревянных башмаках, отбрасывающая черную тень на желто-зеленую стену... Нежная, трепещущая мелодия не обрывалась; казалось, что она растворяет стены темного зала, открывает глазам и сердцу что-то такое, чего не видишь повседневно, обычно...
Еще картина - коричневые тона: здание и над ним крылья мельницы.
- Мулен де ля Галетт,- растерянно прокомментировал Палас.- Монмартр...
- Что это? И... почему? - резко спросил кто-то, невидимый в темноте, и в этот момент изображение погасло и музыка оборвалась.
Еще несколько минут все, как зачарованные, смотрели на пустой белый экран. Потом в зале зажегся свет, и в первом ряду поднялся Председатель экстренной международной научной Комиссии.
- К сожалению, пока можно посмотреть только это. ЭВМ продолжает трансформировать информацию в звуковой и изобразительный ряд, и нам придется смотреть ее по мере готовности частями.
В зале теперь снова была напряженная, мертвая тишина. Академик Донкин помолчал, оглядывая собравшихся. Кашлянул, чуть отпустил узел галстука.
- Думаю, нет необходимости говорить о том, что я поражен не меньше любого,- произнес академик.- Объяснений тому, что мы видим, у меня нет.
Он помолчал.
- Но могу объяснить... не все из собравшихся здесь это знают, только члены Комиссии и те, что непосредственно работали с ЭВМ... могу объяснить найденный наконец принцип дешифровки информации...
22 августа. 14 часов 00 минут - 16 часов 21 минута.
Тишину разорвал аккорд, особенно резко прозвучавший в темноте. Он был похож на удар: мощный многоголосый звук струнной группы, на фоне которого негромко, как бы в тени, прозвучали голоса нескольких духовых инструментов.
Короткая пауза, слушателям словно давалась возможность прийти в себя. Затем один за другим зазвучали аккорды, нестройные поначалу, неустойчивые, сопутствующие первой отчетливой музыкальной фразе. Ведущая тема крепла, обретала силу, стремилась к определенности, законченности.
Несколько минут спустя музыкальная тема мощно повторилась; казалось, теперь в ней принимали участие все инструменты невидимого оркестра, звуки заполнили зал, отражаясь от стен, потолка, они были столь густыми, плотными, что их хотелось потрогать в темноте руками.
В ведущую тему вступила еще одна мелодия, как бы соперничающая с первой, но соперничество было неравным: вторая тема проявлялась лишь в коротких репликах гобоя и флейты, и противостоял им весь мощный оркестр...
И вспыхнул свет на экране.
Узкая извилистая двухколейная дорога уходила в глубь леса. Деревья справа и слева уже пожелтели, ветер нагнул самое высокое дерево. Облака постепенно наливались синевой, сулящей холодный осенний дождь, но двое спутников в старинных голландских одеждах не спешили и о чем-то спокойно беседовали с пожилой женщиной, выглядывающей из калитки дома под деревьями. Уютом, покоем веяло от картины, и была вместе с тем в ней сила, какую всегда чувствует человек в природе - неистребимая сила вечной и несгибаемой жизни.
Мощно вступили все инструменты невидимого оркестра, ведущая тема снова заполнила зал, и в ней ясно звучала та же великая сила праздника жизни, перед которой отступает все: горе, несчастье, даже сама смерть.
Изображение на экране померкло на мгновение лишь для того, чтобы уступить место другому.
У девушки лицо было лука вым и грустным. Драпировка стола, платье, брошенное на спинку кресла, пол комнаты... Старинное окно в частом переплете пропускало мало света, и от этого комната напоминала большую клетку; в руках девушка держала лютню, и мелодии, звучавшие в комнате в часы одиночества, должно быть, помогали девушке жить, надеяться, мечтать, верить...
И помогли ей прожить еще сотни лет - на этом холсте, который голландский художник когда-то, закончив работу, положив последний мазок, снял с подрамника, не зная еще, какой удивительный путь начинает сквозь время его картина.
Ведущая тема, теперь в медно звучащих фанфарах, стала торжественной и ликующей. Неуемная, вечная жизнь снова победила, как побеждала всегда, потому что не может быть иначе...
Пауза. Затем - снова музыка. На этот раз неторопливая, спокойная. Легкую скрипичную мелодию сопровождают чередующиеся изящные аккорды духовой и струнной групп, тихое постукивание литавр.
А на зрителя в зале смотрит с экрана мужчина в черном; взгляд его тверд и прям, он военный, в руке древко знамени. Потом новая, картина пятая, десятая... двадцатая.
Снова зазвучала музыкальная тема, что какое-то время назад окончилась в ликующих звуках фанфар. Композитор подходил к финалу. И вот он, финал! Последние мощные аккорды невидимого оркестра - и невидимый дирижер где-то в последний раз взмахнул палочкой,
оборвав этот ликующий, звенящий поток жизни.
Тишина. Но на экране продолжали сменяться картины: портреты, сельские пейзажи. И снова зазвучала музыка, на этот раз грустная, напевная.
И оборвалась так же внезапно, как началась, погасло изображение на экране, все кончилось.
Несколько минут в зале была абсолютная, полная тишина. Никто не двигался, никто не проронил ни слова.
- Знаете, что это было? - спросил кто-то и сам же ответил: - Бетховен, первая симфония...
- А знаете, что мы смотрели? - в тон ему отозвался характерный резкий баритон Рене ван дер Киркхофа.- Все картины голландской школы...
- Я ничего не могу понять,- сказал кто-то третий.- Ничего!
22 августа. 18 часов 00 минут - 23 часа 17 минут.
Вагнер... Тициан... Тулуз-Лот-рек... Григ... Рафаэль...
23 августа. 10 часов 00 минут - 14 часов 41 минута.
Чайковский... Рубенс... Ренуар... Тернер... Леонардо да Винчи... Сен-Сане... Рембрандт...
24 августа. 10 часов 00 минут - 15 часов 02 минуты.
Шуберт... Веронезе... Ван Дейк... Хале... Гойя... Мане... Беллини... Веласкес... Гоген... Сезанн... Брамс...
27 августа. 11 часов 31 минута - 11 часов 36 минут.
В 11 часов 31 минуту померкли краски на экране и умолкла музыка. Но вместо очередной картины - тысячи их прошли за последние дни в этом зале - на экране появился странный черно-белый орнамент. Он трижды исчезал и вновь появлялся, как какой-то сигнал или позывные. В звенящей тишине зала люди затаили дыхание, ожидая, что вот сейчас наконец-то на экране появится то, что все объяснит. Существа, приславшие на Землю этот удивительный фильм, состоящий из картин великих художников Земли и великих мелодий композиторов Земли, сообщат землянам... Что?
Долговязый американец Джон Саймон поднялся во весь рост. Жан Марке до боли в пальцах сжал подлокотники кресла. Рене ван дер Киркхоф закрыл глаза.
Но экран был пуст. В тишине раздался скрежещущий голос, которым наделили электронный мозг для прямой связи с операторами его создатели:
- Никакой другой информации нет.
1 2 3 4
Донкин устало пошевелился. Он только что сел за пульт электронного микроскопа, но тело уже налилось тяжестью, пальцы рук, лежащие на кнопках, были
непослушны. Усталость накопилась за эти дни - и физическая, и душевная.
И не только от работы, от этих бесчисленных проб на намагниченность, физико-химических анализов, интроскопирования и так далее. Если в международной Комиссии полтора десятка ученых, значит, неминуемы научные споры, дискуссии, в которых сталкиваются разные мнения, концепции, разный опыт, причем нередко в пылу полемики уважаемые ученые оказываются весьма далеко от главного, от Посылки.
Но почти все члены Комиссии сходятся в одном: именно Красная Пластинка - центр Посылки, именно в ней каким-то образом зашифрована информация.
Если только она есть.
Пожалуй, всех членов уважаемой Комиссии и его самого, Константина Михайловича Донкина, можно назвать людьми весьма наивными, подумал академик, людьми, среагировавшими на цвет лишь потому, что он отличается от всего остального. Ведь никаких следов записи на Красной Пластинке нет. Нет признаков намагниченности, которую можно было бы преобразовать в электрические импульсы и попробовать понять, содержится ли в них какой-то смысл. Не дает пластинка никакого излучения. Внутри ее ничего не скрыто, материал однороден. Нет, наконец, на
пластинке и простейшей графической информации - каких-нибудь знаков, рисунков.
В глазах Донкина вдруг мелькнул веселый огонек.
Ведь не ожидали же они, в самом деле, что в Посылке окажется стандартная магнитофонная кассета, которую можно вставить в "Весну" или "Электронику", в "Сони" или "Хитачи". И что голос на русском или английском языке произнесет:
- Здравствуйте, дорогие братья по разуму! Вы от нас немного отстали, но мыслить можете, а это уже хорошо. Так что мы вас сейчас подтянем, потому что это наш долг. Во-первых...
Донкин нажал клавиши пульта. Микроскоп, конечно, был самым совершенным, новейшим, уникальным: пока два-три экземпляра такой модели на всю страну, и любой институт многое отдал бы за такое чудо.
На экране вспыхнуло изображение. Пятна, точки, какие-то полоски. Атомная структура невероятно малого кусочка неизвестно где и неизвестно зачем изготовленной Красной Пластинки, упавшей на Землю в ярко-желтом шаре. И ничего особенного не было в этом изображении, обычный, увеличенный до тех размеров, чтобы можно было увидеть глазом, атомный мир.
21 августа. 13 часов 00 минут - 13 часов 10 минут.
- Ничего нового, Константин Михайлович?
Председатель экстренной международной научной Ко миссии молча положил на стол Президента Академии наук пачку цветных фотографий.
- Первые снимки атомной структуры? Любопытно!
- Пока ничего любопытного,- ответил Донкин.
Президент разложил из фотографий небольшой пасьянс.
- Хаос... а мы надеялись, что в атомной структуре проявятся, может быть, какие-то осмысленные закономерности, так сказать, зашифровка,- проговорил он после некоторого молчания.- Впрочем, на глаз судить трудно, почти невозможно, но, судя по вашим словам...
- Конечно,- сказал Донкин,- электронный мозг уже поработал со снимками. Закономерностей никаких.
Президент встал и прошелся по кабинету из угла в угол.
- Насколько я знаю... мы с вами, Константин Михайлович, встречаемся каждый день... Насколько я знаю, все пока идет по строго намеченной программе.
- Да,- ответил Донкин.- Но мы с вами знаем также, что пока ни один из ее пунктов не принес результатов.
21 августа. 21 час 38 минут - 21 час 52 минуты.
Изображение атомной структуры Красной Пластинки, которую разворачивал электронный микроскоп, уже несколько часов подряд не исчезало с экрана. Слева направо по нему быстро двигались пятна, точки, полосы. Но оператору - с 20 часов за пультом микроскопа работал голландец Рене ван дер Киркхоф - не было необходимости смотреть на экран: цветное фотоизображение, еще более увеличенное, чем на экране, длинной лентой проходя перед глазами оператора, наматывалось на барабан. Впрочем, и за фотолентой голландец следил уже не столь внимательно, как в начале работы. Профессор был немолод, одышлив, тучен и за полтора часа устал. Говоря по правде, он не имел бы ничего против, если б его сменили - за спиной стояло достаточное количество квалифицированных русских операторов, молодых людей с хорошей реакцией и крепкими нервами. Но он сам изъявил желание сесть за пульт, отработать смену, и, значит, надо было... как это по русской поговорке?.. Назвался груздем... да-да, назвался груздем, сиди за пультом электронного микроскопа...
И именно один из этих молодых людей за спиной профессора заметил то, что ускользнуло было от его внимания.
На цветной фотокопии изображения вдруг трижды промелькнул один и тот же узор: точки и полосы складывались в орнамент с определенными закономерностями построения.
Это было похоже на позывные, за которыми должно следовать что-то еще.
22 августа. 5 часов 17 минут - 6 часов 21 минута.
Асфальт под колесами был темным; его уже умыли поливальные машины, первыми начинающие день в жарком летнем городе. Теперь, закончив работу, вереницы машин стояли у обочин, водители на тротуарах, собравшись группками, беседовали о чем-то своем; и Кирилл, мча по пустынным еще улицам, вдруг подумал, что и у них, наверное, основные темы бесед - Посылка, Красная Пластинка... Бессильны или же разгадают эту загадку ученые, и, если разгадают, как люди будут жить дальше, что изменится на Земле?..
Кирилл бросил взгляд на Таню, сидевшую рядом; наверное, ей тоже сейчас в голову пришла такая же мысль.
Константин Михайлович Донкин позвонил в пять утра, и такой звонок мог означать только одно... Кирилл собрался ровно за три минуты. Тане потребовалось на сборы десять минут,
случай, надо сказать, исключительный; и сейчас "Жигули" мчались сквозь туманную утреннюю Москву.
Кирилл вдруг снова все очень отчетливо вспомнил: ржаное поле, отлого спускающееся к полосе кустарника, тихую речку с красивым именем Мета, огромный луг на том берегу и высоко поднятый березовый островок. Прекрасным было то утро, может быть, одним из лучших в жизни.
А потом - желтая полоса, стремительно и беззвучно перечертившая небо, ровный круг выжженной травы, неглубокая лунка и ярко-желтый шар на дне ее.
Посылка!
Кирилл резко затормозил, свернул направо, промчался по короткой улице, обсаженной липами-подростками, и затормозил у подъезде кубовидного стеклянно-бетонного здания. Здесь уже стояли несколько машин, и в том числе - Кирилл узнал номер - машина Президента Академии наук.
Танины каблучки гулко и быстро застучали по ступенькам. Кирилл следом поднимался
большими прыжками. Пролет, еще один. Дверь...
В небольшом зале был полумрак; впереди белел экран, перед которым собрались несколько десятков человек. Казалось, говорили все разом и причем каждый сам с собой, слов не было слышно в сплошном гуле. Это похоже на премьеру кинофильма, подумал Кирилл, о съемках которого много писали и которого с нетерпением ждут. И он воочию представил то, что произойдет сегодня уже через несколько часов: во всех странах прервутся программы радио и телепередачи, и люди во всем мире, ожидая, затаят дыхание...
Ожидая? Что ожидая?
Готовых ответов на все вопросы, которые человечество пока не смогло разрешить.
Что происходило дальше, Кирилл вспоминал потом, будто сам был участником какого-то невероятного кинофильма с запутанным сюжетом. Действующими лицами этого фильма были три десятка человек в зале и белый экран. Действующим лицом был Председатель экстренной международной Комиссии академик Донкин, который невозмутимо и кратко объявил, что принцип зашифровки информации понят, что электронный мозг трансформирует запись в изобразительный и звуковой ряд и что начало ИХ передачи уже можно смотреть и слушать. Действующим лицом было недоумение, когда академик столь же невозмутимо предупредил: первые кадры ИХ передачи оказались совершенно неожиданными... Действующим лицом была звенящая, напряженная тишина в зале,
когда на экране появились яркие, сочные краски изображения.
Кусочек густо-синего неба с неправдоподобно большими пятнами звезд. Таких звезд не бывает...
Силуэты причудливых зданий с узкими щелями светящихся окон.
Булыжная мостовая и справа - желтый навес, под которым на небольшом возвышении стоят круглые столики. Да нет, не круглые, форма их неровна, изломанна...
Несколько фигур - под навесом и на мостовой. Фигур человеческих, земных и вместе с тем наделенных теми чертами, каких никогда не увидишь в окружающих тебя людях.
Но так их увидел однажды большой художник, и вечер этот под синим неземным небом, под звездами-пятнами остался на холсте- навсегда.
- Но ведь это...- неуверенно начал кто-то в зале.
- Ван Гог,- очень громко, как будто сделал неожиданное открытие, сказал Мишель Палас.
В полумраке зала люди задвигались, зашумели. На экране застыло изображение знаменитой картины Винсента Ван Гога, когда-то написанной во французском городе Арле. Потом свет померк, появилось изображение другой картины.
Стол, на котором лежит письмо, книга, стоят подсвечник и тарелка с луком.
Третья картина - снова стол, покрытый зеленым сукном, на столе две книги с желтыми обложками, за столом женщина с усталым, скорбным лицом. И вдруг в зале зазвучала музыка.
Нежная, казавшаяся невесо мой, прозрачной, воздушной...
- Моцарт...- неуверенно сказал кто-то в темноте.
- А картины,- с обычной резкостью сказал Рене Ван дер Киркхоф,- из музея в Оттерло.
Новая картина: крупные, даже кажущиеся грубыми мазки, из которых складываются странное небо, дерево, разделившее небо на две половины - похоже, что в каждой свое собственное солнце,- дорога, и две фигуры на переднем плане, и повозка-одноколка вдали.
- Оттерло,- недоуменно повторил голландец, и изображение сменилось.
Лампа под потолком едва освещает каморку, в которой сидят за столом пять человек; женщина слева застыла, чуть наклонив над чашкой чайник... Потом на экране появилась пожилая женщина с метлой, в деревянных башмаках, отбрасывающая черную тень на желто-зеленую стену... Нежная, трепещущая мелодия не обрывалась; казалось, что она растворяет стены темного зала, открывает глазам и сердцу что-то такое, чего не видишь повседневно, обычно...
Еще картина - коричневые тона: здание и над ним крылья мельницы.
- Мулен де ля Галетт,- растерянно прокомментировал Палас.- Монмартр...
- Что это? И... почему? - резко спросил кто-то, невидимый в темноте, и в этот момент изображение погасло и музыка оборвалась.
Еще несколько минут все, как зачарованные, смотрели на пустой белый экран. Потом в зале зажегся свет, и в первом ряду поднялся Председатель экстренной международной научной Комиссии.
- К сожалению, пока можно посмотреть только это. ЭВМ продолжает трансформировать информацию в звуковой и изобразительный ряд, и нам придется смотреть ее по мере готовности частями.
В зале теперь снова была напряженная, мертвая тишина. Академик Донкин помолчал, оглядывая собравшихся. Кашлянул, чуть отпустил узел галстука.
- Думаю, нет необходимости говорить о том, что я поражен не меньше любого,- произнес академик.- Объяснений тому, что мы видим, у меня нет.
Он помолчал.
- Но могу объяснить... не все из собравшихся здесь это знают, только члены Комиссии и те, что непосредственно работали с ЭВМ... могу объяснить найденный наконец принцип дешифровки информации...
22 августа. 14 часов 00 минут - 16 часов 21 минута.
Тишину разорвал аккорд, особенно резко прозвучавший в темноте. Он был похож на удар: мощный многоголосый звук струнной группы, на фоне которого негромко, как бы в тени, прозвучали голоса нескольких духовых инструментов.
Короткая пауза, слушателям словно давалась возможность прийти в себя. Затем один за другим зазвучали аккорды, нестройные поначалу, неустойчивые, сопутствующие первой отчетливой музыкальной фразе. Ведущая тема крепла, обретала силу, стремилась к определенности, законченности.
Несколько минут спустя музыкальная тема мощно повторилась; казалось, теперь в ней принимали участие все инструменты невидимого оркестра, звуки заполнили зал, отражаясь от стен, потолка, они были столь густыми, плотными, что их хотелось потрогать в темноте руками.
В ведущую тему вступила еще одна мелодия, как бы соперничающая с первой, но соперничество было неравным: вторая тема проявлялась лишь в коротких репликах гобоя и флейты, и противостоял им весь мощный оркестр...
И вспыхнул свет на экране.
Узкая извилистая двухколейная дорога уходила в глубь леса. Деревья справа и слева уже пожелтели, ветер нагнул самое высокое дерево. Облака постепенно наливались синевой, сулящей холодный осенний дождь, но двое спутников в старинных голландских одеждах не спешили и о чем-то спокойно беседовали с пожилой женщиной, выглядывающей из калитки дома под деревьями. Уютом, покоем веяло от картины, и была вместе с тем в ней сила, какую всегда чувствует человек в природе - неистребимая сила вечной и несгибаемой жизни.
Мощно вступили все инструменты невидимого оркестра, ведущая тема снова заполнила зал, и в ней ясно звучала та же великая сила праздника жизни, перед которой отступает все: горе, несчастье, даже сама смерть.
Изображение на экране померкло на мгновение лишь для того, чтобы уступить место другому.
У девушки лицо было лука вым и грустным. Драпировка стола, платье, брошенное на спинку кресла, пол комнаты... Старинное окно в частом переплете пропускало мало света, и от этого комната напоминала большую клетку; в руках девушка держала лютню, и мелодии, звучавшие в комнате в часы одиночества, должно быть, помогали девушке жить, надеяться, мечтать, верить...
И помогли ей прожить еще сотни лет - на этом холсте, который голландский художник когда-то, закончив работу, положив последний мазок, снял с подрамника, не зная еще, какой удивительный путь начинает сквозь время его картина.
Ведущая тема, теперь в медно звучащих фанфарах, стала торжественной и ликующей. Неуемная, вечная жизнь снова победила, как побеждала всегда, потому что не может быть иначе...
Пауза. Затем - снова музыка. На этот раз неторопливая, спокойная. Легкую скрипичную мелодию сопровождают чередующиеся изящные аккорды духовой и струнной групп, тихое постукивание литавр.
А на зрителя в зале смотрит с экрана мужчина в черном; взгляд его тверд и прям, он военный, в руке древко знамени. Потом новая, картина пятая, десятая... двадцатая.
Снова зазвучала музыкальная тема, что какое-то время назад окончилась в ликующих звуках фанфар. Композитор подходил к финалу. И вот он, финал! Последние мощные аккорды невидимого оркестра - и невидимый дирижер где-то в последний раз взмахнул палочкой,
оборвав этот ликующий, звенящий поток жизни.
Тишина. Но на экране продолжали сменяться картины: портреты, сельские пейзажи. И снова зазвучала музыка, на этот раз грустная, напевная.
И оборвалась так же внезапно, как началась, погасло изображение на экране, все кончилось.
Несколько минут в зале была абсолютная, полная тишина. Никто не двигался, никто не проронил ни слова.
- Знаете, что это было? - спросил кто-то и сам же ответил: - Бетховен, первая симфония...
- А знаете, что мы смотрели? - в тон ему отозвался характерный резкий баритон Рене ван дер Киркхофа.- Все картины голландской школы...
- Я ничего не могу понять,- сказал кто-то третий.- Ничего!
22 августа. 18 часов 00 минут - 23 часа 17 минут.
Вагнер... Тициан... Тулуз-Лот-рек... Григ... Рафаэль...
23 августа. 10 часов 00 минут - 14 часов 41 минута.
Чайковский... Рубенс... Ренуар... Тернер... Леонардо да Винчи... Сен-Сане... Рембрандт...
24 августа. 10 часов 00 минут - 15 часов 02 минуты.
Шуберт... Веронезе... Ван Дейк... Хале... Гойя... Мане... Беллини... Веласкес... Гоген... Сезанн... Брамс...
27 августа. 11 часов 31 минута - 11 часов 36 минут.
В 11 часов 31 минуту померкли краски на экране и умолкла музыка. Но вместо очередной картины - тысячи их прошли за последние дни в этом зале - на экране появился странный черно-белый орнамент. Он трижды исчезал и вновь появлялся, как какой-то сигнал или позывные. В звенящей тишине зала люди затаили дыхание, ожидая, что вот сейчас наконец-то на экране появится то, что все объяснит. Существа, приславшие на Землю этот удивительный фильм, состоящий из картин великих художников Земли и великих мелодий композиторов Земли, сообщат землянам... Что?
Долговязый американец Джон Саймон поднялся во весь рост. Жан Марке до боли в пальцах сжал подлокотники кресла. Рене ван дер Киркхоф закрыл глаза.
Но экран был пуст. В тишине раздался скрежещущий голос, которым наделили электронный мозг для прямой связи с операторами его создатели:
- Никакой другой информации нет.
1 2 3 4