.. Боги не сжалились над его домом. С каким горем расставался он со своей семьей!..
Опершись локтем о стол и склонив на руку голову, Фемистокл сейчас снова слышал вопли и плач дочерей, которые бросались ему на шею, гнев сыновей, проклинавших неблагодарных афинских граждан, бессильные слезы Архиппы…
Измучившись, Фемистокл поднялся, чтобы идти в спальный покой, потому что в городе уже пели петухи.
Но вдруг вздрогнул и остановился.
«Что же это я? Надо послать гонца в Спарту, надо предупредить, что Павсаний изменник, что он хочет уйти к персам!»
И тут же устало махнул рукой:
«Кто поверит мне? Скажут, что я клевещу, что афинянин Фемистокл выдумал это, лишь бы очернить спартанца. Нет, пусть боги решают сами, как поступить с изменником».
СУД СПАРТЫ
Сегодня в богатом доме Павсания было тихо. Павсаний закрылся в спальном покое и приказал никого к нему не пускать. Он ждал Еврианакта.
Павсаний постарел, располнел. Под глазами набухли мешки, на висках появились залысины. Вчера он много выпил с гостями, а потом плохо спал, останавливалось сердце, дыханию не хватало воздуха…
Проверив, хорошо ли закрыта дверь, Павсаний достал из-под изголовья своего ложа небольшой ларец, вынул из него свиток, на котором висела печать царя Ксеркса, и, придвинув к себе светильню, осторожно развернул его.
«Вот что царь Ксеркс говорит Павсанию: услуга твоя относительно людей, которых ты спас мне из Византия, на вечные времена будет запечатлена в нашем доме, и на предложения твои я согласен…»
Это ответ на письмо, которое Павсаний отправил царю Ксерксу. Он помнил свое письмо до слова.
«Спартанский военачальник Павсаний, желая оказать тебе услугу, отпускает этих военнопленных; предлагаю тебе, если ты согласен, взять в жены твою дочь и подчинить тебе Спарту и остальную Элладу. Поэтому, если тебе угодно принять какое-либо из моих предложений, пришли к морю верного человека для ведения дальнейших переговоров».
Да, Павсаний, будучи стратегом, тайно от эллинов отпустил из Византия взятых в плен персидских вельмож.
И никто не понял, почему Ксеркс отрешил от должности правителя прибрежной страны Мегабата и прислал в эту сатрапию одного из своих родственников, Артабаза, сына Форнака. А он, Павсаний, знал. Этот-то Артабаз и переслал ему письмо царя.
«…Ни днем, ни ночью пусть не покидает тебя неослабная забота об исполнении твоих обещаний, – снова, уже в который раз, Павсаний перечитывал эти строки, – не должны быть помехой тебе ни затраты золота и серебра, ни нужда в многочисленном войске, где бы ни потребовалось его появление. Действуй смело при содействии Артабаза, человека хорошего, которого я послал тебе, устраивай свои и мои дела возможно лучше и для нас обоих возможно выгоднее».
Вот оно, это письмо, которое положило начало его отчуждению от Спарты, от союзников, от Эллады. Афиняне в своем слепом гневе не знают, что их дружба уже давно не нужна Павсанию.
Но ему нужен Фемистокл. Фемистокл – это прозорливый и предприимчивый человек, это человек государственного ума, который будет ему могущественным союзником и помощником. Однако где же до сих пор Еврианакт?
Павсаний бережно свернул свиток, спрятал в ларец и запер ключом, который висел на груди под хитоном.
Еврианакт вернулся ночью, когда Павсаний уже спал. Тяжелым шагом он вошел в дом. Узнав, что Павсаний спит, не велел будить его.
Но Павсаний проснулся сам. Получив отказ Фемистокла, Павсаний разгневался и огорчился.
«Ну что ж, – решил он, – буду действовать один. Надо продумать, как и с чего начинать это дело. В этом есть и хорошая сторона – один добиваюсь, один и воспользуюсь тем, чего добьюсь!»
А пока Павсаний обдумывал план своих дальнейших действий, к нему снова явился глашатай из Спарты:
– Цари и эфоры Лакедемона велят тебе явиться в Спарту и не медлить. Иначе они объявят тебе войну.
– О Зевс и все боги! – воскликнул Павсаний. – В чем еще обвиняют меня эфоры?! Объявят войну! Зачем? Разве я когда-нибудь сопротивлялся приказаниям, идущим из Спарты?
Павсаний был потрясен появлением глашатая, он уже как-то перестал опасаться эфоров. И вот они еще раз настигли его!
«Ничего, – думал он, – золото поможет снять любое обвинение. А улик у них нет никаких. Что ж, поеду. Пусть не думают, что я испугался, а испугался потому, что виноват!..»
С видом по-прежнему независимым и надменным, но уже без своего пышного отряда персов и египтян, с которым он шествовал из Византия в Троаду, Павсаний явился в Спарту.
Он приготовился защищаться против любого обвинения, которое предъявят ему эфоры. А так как обвинения их не подтвердятся, они и теперь не смогут осудить его. Таков закон!
Но случилось непредвиденное. Как только его конь ступил на Лаконскую землю, спартанская стража тотчас обезоружила Павсания и отвела в тюрьму. Крепкие двери захлопнулись за ним. Эфоры имели достаточно власти, чтобы заключить в темницу не только полководцев царского рода, но и самих царей.
Павсаний дал волю своей ярости. Он проклинал себя. Зачем он вернулся сюда? Почему не ушел в Персию и не начал дело, к которому готовился?
Успокоившись, он старался понять, что выдало его? Кто выдал его?
Он посылал письма и царю и Артабазу. Но посланцы, с которыми он отправлял эти письма, не могли свидетельствовать против него, потому что ни один из них не вернулся и не мог вернуться – Павсаний в каждом письме просил персов не оставлять его посланца в живых. Значит, свидетелей не было.
Тогда что же? Одни подозрения? О, это ему не страшно. Только надо потребовать открытого суда, а он, спартанец, герой Платеи, имеет на это право!
Старые эфоры между тем были в смущении. Не один час провели они, заседая и обсуждая это трудное дело: как поступить с Павсанием?
– Нам известно, что он переписывается с персидским сатрапом Артабазом. Разве этого мало, чтобы осудить?
– Но у нас нет этих писем.
– Павсаний собирал по городам таких же изменников, как он, и платил им персидским золотом.
– Где те люди, которые получили это золото?
– Но он старался поднять восстание среди илотов. Что еще нужно?
– Илоты, которые донесли на него, могли обмануть нас.
Снова молчали, снова думали, подчиняясь твердому спартанскому правилу: без неопровержимых улик нельзя принимать относительно спартанца какую-либо чрезвычайную меру и выносить непродуманное решение, которое может оказаться несправедливым.
По требованию Павсания устроили открытый суд. Предъявили обвинения: подражает обычаям персов; есть подозрение, что не хочет подчиняться законам Спарты; говорят, что обещал илотам свободу, если они будут поддерживать его… Что же еще? А вот что: когда в честь победы при Платеях поставили в Дельфах треножник, Павсаний без разрешения государства сделал надпись, прославляющую его:
Эллинов вождь и начальник Павсаний в честь Аполлона владыки…
Но это уже давно известно и два раза за один и тот же проступок не судят!
Павсаний не был похож на преступника, которого подвергли суду. Он стоял, подняв голову, в позе незаслуженно оскорбленного человека. Его глаза грозили эфорам и. всем, кто пытался обвинить его.
– Я не виноват ни в одном из преступлений, в которых вы хотите меня обвинить. Но если обвиняете, то доказывайте свои обвинения.
И уже трудно было понять, его судят или он судит. Все, кто пытались обличить его, чувствовали его невысказанную угрозу:
«Я припомню вам вашу вражду. Вы еще горько пожалеете о том, что выступили против меня сегодня!..»
Эфоры, не сомневаясь, что Павсаний повинен в государственной измене, оказались бессильными перед ним: они ни в чем не могли уличить его!
Старый, с пожелтевшей бородой эфор еще раз обратился к судьям и свидетелям:
– Можете ли предъявить новое доказательство вины Павсания?
Все молчали. Павсаний, успокаиваясь, с насмешкой поглядывал на эфоров, он видел, что дело его выиграно.
– Никто не может предъявить новое доказательство вины Павсания? – снова усталым голосом повторил эфор.
– Нет… Никто…
Вдруг какой-то человек в запыленном плаще быстро вошел, вернее, ворвался в зал суда.
– Я могу! – крикнул он.
Павсаний побелел. Он узнал одного из своих посланцев к персам, аргильца, которому он вполне доверял. Аргилец жив, он вернулся, персы выпустили его. Но не будет же он выдавать Павсания. А если и захочет выдать, кто поверит ему? Ведь доказать то и он ничего не сможет!
Об этом же самом подумали и эфоры. Когда аргилец заявил, что может уличить Павсания, эфоры прервали суд.
– Павсаний, сын Клеомброта, ты свободен. Человека, который бы доказал твою вину, не нашлось.
Они отпустили Павсания. Но аргильца задержали.
– Расскажи, что ты знаешь о деле Павсания.
Аргилец рассказал:
– Павсаний дал мне письмо, чтобы я доставил его персу Артабазу. Я повез это письмо. Но дорогой подумал: сколько гонцов посылал Павсаний к персам, но почему-то ни один из них не возвратился. Я подделал печать и вскрыл письмо. Думаю, если ничего плохого нет в этом письме, я снова его запечатаю. Я прочитал письмо, а в конце увидел приписку – Павсаний приказывал убить того, кто доставит это письмо. То есть меня. Вот я и поспешил сюда, чтобы сказать вам: Павсаний изменник. Он договаривается с персами. А своих верных слуг, таких, как я, убивает! Вот это письмо.
Эфоры прочитали письмо Павсания к персидскому царю.
– Да. Это улика! Наконец-то!
– Как будто так. А если письмо подложное? Если кто-то из личной мести хочет погубить Павсания?
Эфоры договорились, как поступить, чтобы наконец добиться истины.
В Лакедемоне, на скале мыса Тенар, стояло святилище Посейдона. Аргилец ушел на этот мыс и там построил себе хижину возле самого святилища, как бы собираясь молить бога о чем-то. В хижине он сделал перегородку. Эфоры тайно пришли к нему и спрятались за перегородку. Они знали, что Павсаний не оставит в покое аргильца, предавшего его. Их было несколько человек, они все хотели слышать, что станет говорить Павсаний, когда придет.
И Павсаний пришел. Эфоры затихли, затаились. Полководец быстрым шагом вступил в хижину.
– Зачем ты здесь? – сразу начал Павсаний, грозно глядя на аргильца. – О чем ты молишь божество?
– Чтобы оно защитило меня от вероломных людей, – ответил аргилец.
– Вот как? – ядовито сказал Павсаний. – Не о себе ли ты говоришь? Как случилось, что ты не выполнил моего поручения? Разве сюда, в Спарту, послал я тебя со своим письмом?
– Не в Спарту. Ты послал меня к персидскому сатрапу Артабазу. Так же, как посылал к персам многих до меня. И я никогда не подводил тебя, когда ты посылал меня к персидскому царю. Я честно выполнял все твои поручения, передавал персам, что ты велел, и приносил от персов, что они тебе посылали. Но я прочел твое последнее письмо, где ты почтил меня смертью наравне с другими твоими слугами.
– Вот как?!
Павсаний помолчал, раздумывая.
– Ну хорошо, – сказал он миролюбиво, – я виноват перед тобой. Но если я признаю свою вину, то и ты не гневайся. Выйди из святилища. Не бойся, я тебе обещаю безопасность. Только ты поспеши с письмом к Артабазу, царь ждет от меня известий, не задерживай важных дел, которые должны свершиться!..
Эфоры слышали все. Они тихо вышли в заднюю дверь и молча удалились из ограды святилища. Сомнений больше не было. Придя в город, они тут же отдали приказ схватить Павсания, как только он вернется с Тенара.
Павсаний, озабоченный тем, что так и не смог уговорить аргильца выйти из-под зашиты божества, с тяжелой душой возвратился в город. Опасный свидетель не дался ему в руки. Что же будет теперь?
Мрачно задумавшись, Павсаний шел по улице. Недалеко от храма Афины Меднодомной он, подняв глаза, увидел двоих эфоров, которые стояли и смотрели, как он идет. Один из них, высокий, с клочковатой рыжей бородой, пристально уставился на Павсания, словно ястреб, готовый броситься на добычу. Другой эфор, маленький, с голубой сединой над розовым лицом, из-за спины рыжего делал Павсанию какие-то знаки, испуганно моргая ресницами, словно предупреждая. На улице появилась стража…
И Павсаний понял. Он быстро повернулся и бросился к храму Меднодомной. Стража ринулась за ним. Но Павсаний успел войти в священное здание, стоявшее на участке Меднодомной. Теперь он был в безопасности. Никто не посмеет тронуть его в стенах святилища, под защитой богини он неприкосновенен!
Около святилища Меднодомной быстро собралась толпа. Вооруженная стража беспомощно ходила около здания, ни их сила, ни оружие не могли им помочь взять молящего о защите. Толпа гневно шумела:
– Смерть изменнику!
– Смерть!
– Смерть!
Павсаний слышал эти возгласы. Он знал, что пощады не будет. Быстрые мысли бежали одна за другой: как спастись, как убежать?
Он услышал голоса эфоров. Так и они все здесь. Они ждут, что он выйдет из святилища. А он не выйдет. И взять они его отсюда не посмеют. А там боги решат, как спасти его. Здание закрытое, ни дождь, ни ночной холод не будут мучить его, а голод он может терпеть долго. Да и не придется долго терпеть, эфоры уйдут, а соблазнить стражу золотом – это он сумеет.
Но что там задумали эти злобные старики? Стражники снимают крышу, снимают двери…
Маленькое помещение в глубине святилища еще оставалось под крышей, и Павсаний вошел туда. Двери здесь не было, чтобы закрыться. Однако это ничем не грозило, его не могли тронуть в святилище.
Но странно, эфоры словно только этого и ждали. Их непонятно торжествующий возглас поразил Павсания. Он почувствовал – готовится что-то недоброе.
Готовилось страшное. Стражники откуда-то притащили кирпичей и принялись закладывать выход из святилища. Павсаний понял, какая смерть ему грозит. Он с отчаянием ждал, когда уйдут эфоры, надеясь уговорить стражу отпустить его.
Но эфоры не ушли. Не ушли и на ночь. Не ушли и на следующий день. Не ушли от замурованных дверей до того самого дня и часа, когда Павсаний умолк, больше не в силах кричать и умолять о пощаде…
– Он умирает!
– Да, он умирает.
– Надо вывести его. Иначе он своей смертью осквернит святыню.
Эфоры приказали разбить кирпичи и открыть выход. Они вывели Павсания, вернее, вытащили его из святилища. Павсаний, славный герой Платеи, мертвым упал к их ногам.
– Так наказывает Спарта изменников! – сказал рыжебородый эфор.
И, не прикоснувшись более к телу, чтобы не оскверниться, эфоры покинули священный участок.
ИЗГНАНИЕ
Медленно, приглушенно шла жизнь в доме на гористой улице Мелиты. Архиппа, оставшись без мужа, приняла на свои плечи все тяготы семьи. Старшую дочь Мнесиптолему Фемистокл успел выдать замуж за небогатого, но хорошего человека. К дочери многие сватались, Архиппа с гордостью вспоминала об этом. Но Фемистокл говорил так:
– Я предпочитаю добропорядочного богатому, потому что лучше человек без денег, чем деньги без человека!
И он был прав, как всегда.
Первое время Архиппа страстно тосковала. Когда-то она жалела тех женщин, к которым мужья не вернулись с войны и им некого было ждать по вечерам. А теперь вот и для нее наступило такое время.
Трудно было ей с сыновьями. Они не могли простить афинянам такую неблагодарность к отцу.
– Дети мои, – говорила она, – остракизм – это не позор. Подлых и ничтожных людей не подвергают остракизму. То, что удалили вашего отца из Афин, доказывает только одно: что он был слишком одаренным государственным человеком, чего люди более мелкие терпеть не могут.
– Десять лет! – возмущался младший сын, которого так любил Фемистокл. – Я уже состарюсь, когда вернется отец!
– Никто из нас не состарится, – возражала Архиппа. – Как можно? Пусть отец увидит нас молодыми, сильными, чтобы он знал, что ему есть на кого опереться!
А потом, закрывшись у себя в гинекее, рыдала о тоски, от отчаяния.
– Десять лет! – шептала он. – Десять лет! Это же не десять дней! Как мне прожить эти десять лет без тебя, Фемистокл? Если бы у тебя был хоть какой-нибудь уголок на земле, где бы ты был в безопасности, я бы взяла всех наших детей и приехала бы к тебе. Но у тебя нет пристанища, Фемистокл, и мне остается только одно – ждать.
Но вот прошел один год, прошел другой. Архиппа уже перестала считать свои седые волосы, вся ее золотистая голова словно покрылась пеплом. День начинался с того, что она ждала весточки из Аргоса. И кончался тем, что, утешая себя и детей, Архиппа уверяла, что весточка непременно придет завтра.
И все-таки радость являлась всегда неожиданно. Раздавался знакомый стук в ворота, и быстрым шагом в дом входил Сикинн. Этот старый перс был теперь у них самым родным человеком. Архиппа начинала гонять слуг, чтобы как следует накормить Сикинна, чтобы устроить ему хороший отдых. Отдыха у этого перса не получалось; он должен был без умолку рассказывать о том, как живет Фемистокл, и что он велел сказать Архиппе, и что он велел сказать сыновьям. И он должен был внимательно выслушать, что велит передать Фемистоклу Архиппа, и что говорят дети, и что говорит его самый младший сынок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22