За костюм платил Жан-Клод, а он поклонник итальянских костюмов для своих служащих. Во всяком случае, когда не одевает их как звёзд эксклюзивных порнофильмов. Для обычной свадьбы такой костюм подходил. Джейсон тоже работает в «Запретном плоде» стриптизером, а Жан-Клод — владелец клуба, но не эта работа позволяла Джейсону носить сшитые по мерке итальянские костюмы. Дело в том, что он у Жан-Клода pomme de sang. Жан-Клод как-то вскользь упомянул, что в моем отношении к Натэниелу нет достаточного уважения к его положению pomme de sang. Я тогда послала Мику и Натэниела по магазинам вместе с Джейсоном, и оплатила счета своих двоих мальчиков. Ужасно, но я не могла допустить, чтобы Жан-Клод со своими обращался лучше, чем я с моими. Ведь не могла же?
Вообще говоря, Мика не был у меня на содержании, но жалованье, которое платила ему Коалиция за Лучшее Взаимопонимание Между Ликантропами и Людьми, не покрыло бы сшитый на заказ костюм. А у меня денег на это хватило, и я заплатила.
У меня было ещё время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии — мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идёт ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчёркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идёт ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента.
Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая.
Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.
— Готова?
Я вздохнула и вытянула руки:
— Насколько это возможно.
— Давай сначала снимем куртку.
Я расстегнула молнию, но попросила:
— Давай её оставим, я малость замёрзла.
Его руки легли мне на талию:
— На улице холодает?
Я покачала головой:
— Не тот холод.
— А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.
Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.
От прикосновения я вздрогнула.
Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.
— Я тебя согрею.
Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?
— Ты хмуришься. Что-то случилось?
Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.
Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.
Он снова шепнул:
— Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так?
Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь.
— Я все думаю, когда же ты все испортишь.
Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.
— Что же я такого сделал?
Я покачала головой:
— В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.
Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:
— Черт с ним!
— Так что же не так? — шепнул он.
— Ничего, и это и есть не так.
Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.
Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.
Я склонила голову ему на грудь.
— Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.
Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.
— В чем дело?
Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично.
— Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.
— Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.
Я кивнула:
— Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.
Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.
— И это тебя беспокоит. Почему?
— Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.
Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.
— Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь.
Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи.
— Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала — кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально?
Он продолжал меня обнимать:
— Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита.
Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Что это значит?
Он нежно тронул моё лицо:
— Это значит, что раз ты живёшь и можешь делать свою работу, то все окей.
Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась.
— Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится.
— Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надёжно, счастливо и лучше, чем было многие годы.
— Надёжно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надёжно, потом уже счастливо.
— Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провёл во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. — При этих словах он улыбнулся и чуть дёрнул головой — старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове.
Я провела пальцем по его переносице.
— Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьёзно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется?
— Да, — ответил он, довольно тихо.
Улыбки уже не было, даже смущённой. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это — быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было — почти — причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда.
Иногда ты борешься с тем, какой ты есть, а иногда сдаёшься. А иногда, когда устаёшь бороться с собой, начинаешь бороться с кем-нибудь другим.
Глава шестая
Мы оказались на дальнем конце парковки, где выстроились высокой тонкой шеренгой деревья. Быстрорастущие клёны, с жёлтыми листьями, танцующими на октябрьском ветру. Волосы я туго заплела французской косой, и ветер мало что мог с ними сделать, но у Мики волосы летали вокруг лица тёмным густым облаком. Он снял очки, и от уличных фонарей глаза у него были совсем жёлтые, даже вопреки надетой на нем зеленой рубашке, и они отражали свет не так, как отражали бы его глаза человека.
Прохладный ветер нёс сухой аромат осени. Что мне хотелось — взять Мику за руку и пойти в ночь, дойти до леса. Я хотела войти в темноту, и чтобы ветер понёс нас туда, куда он хочет. Плохое настроение будто унесло прохладным ночным ветром, а может быть, дело было в том, что я смотрела на Мику, на его лицо, почти скрытое облаком его волос. Как бы там ни было, а собачиться мне больше не хотелось.
— Ты права, у меня нос заживает.
В его голосе слышалась нотка горького смеха. И тон был подстать его непонятной улыбке.
Я тронула его за руку:
— Если тебе трудно про это, то не надо.
Он покачал головой и схватился рукой за волосы, нетерпеливо, сердито, будто злился на них, что лезут в лицо. Я подумала, что он может злиться и на меня, но не стала спрашивать. Если да, то я не хотела знать.
— Да нет, ты спросила, и я отвечу.
Я убрала руку, не мешая ему говорить, не мешая открыть мешок, который я так хотела открыть только минуту назад. Сейчас я только хотела стереть с его лица это выражение.
— Ты знаешь, почему у меня длинные волосы?
Вопрос был такой странный, что я ответила:
— Нет. Я думала, просто тебе так нравится.
Он покачал головой, придерживая рукой волосы, чтобы ветром их не бросило ему в лицо.
— Подчинив себе группу оборотней, Химера дальше действовал пыткой или угрозой пытки, чтобы держать её в руках. Если глава группы мог выдержать пытку, он пытал тех, кто послабее. Использовал их страдания, чтобы держать альф.
Он замолчал так надолго, что я сочла необходимым что-нибудь ответить.
— Я знаю, что он был гад и садист. Я помню, что он делал с Джиной и Вайолет, чтобы вас с Мерлем держать в руках.
— Ты далеко не все знаешь, — сказал он, глядя куда-то далеко. Он вспоминал, и воспоминания эти не были приятными.
Я не хотела поднимать этот вопрос. Честное слово, не хотела.
— Мика, я не хотела…
— Нет, ты хотела знать. И ты имеешь право узнать. — Он вздохнул так глубоко, что у него плечи задрожали. — Одной из любимых его пыток было групповое изнасилование. Тех, кто не участвовал, он заставлял отращивать длинные волосы. Говорил, что кто ведёт себя как баба, и выглядеть должен как баба.
Мне хватило секунды, чтобы понять.
— Во всем парде только у тебя и Мерля длинные волосы.
Он кивнул.
— Я думаю, Калеб получал от этого удовольствие, а Ной… ну… — он пожал плечами. — Мы все делали то, что нам не нравится, лишь бы остаться в живых. И невредимых.
Моё мнение о Калебе не могло стать хуже, но о Ное — могло. Я не хотела говорить этого вслух, но Мика и не ждал от меня слов. Рассказ начался, и он его теперь закончит, хочу я слышать или нет. Это была только моя вина, черт меня побери, и я стала слушать, предложив Мике все, что сейчас могла — своё внимание. Не ужас и не жалость, всего лишь внимание. Ужас был бы излишним, а жалости никто не любит.
— Ты говорила с Химерой, и не с одним из его лиц. Ты знаешь, как его раздирали противоречия.
Я кивнула и сказала:
— Да.
— Наполовину он был свирепым самцом, и насиловал женщин. На другую половину — геем, и эти половины друг друга ненавидели.
Химера придал понятию «раздвоение личности» совершенно новый смысл, потому что у каждой новой личности была отдельная физическая форма. Пока я его не видела, я бы сказала, что это невозможно.
— Я помню. Он хотел, чтобы я стала его подругой, и при этом его искренне воротило от женщин.
— Вот именно, — кивнул Мика.
Я почти боялась того, что он сейчас скажет, но начала-то я. И если он может рассказывать, то я уж как-нибудь могу выслушать. До конца.
— Он насиловал не только женщин, — продолжал Мика, — но интересно, что мужчину он мог изнасиловать, только если тот уже был геем. Как будто он хотел использовать только тот секс, который мог быть жертве приятен. — Мика хотел пожать плечами, но плечи только вздрогнули, как будто его передёрнуло. — Я этого не понимал, но был рад, что меня в его списке не было.
Его передёрнуло снова.
— Хочешь мою куртку? — спросила я.
Он слегка улыбнулся:
— Это не тот холод.
Я потянулась к нему рукой, и он шагнул назад.
— Нет, Анита, дай мне договорить. Если ты до меня дотронешься, я отвлекусь.
Я хотела сказать: «Давай я дотронусь, давай ты отвлечёшься», — но не сказала. А сделала то, что он просил. Сама виновата. Держала бы язык за зубами, мы бы сейчас танцевали вместо того, чтобы… когда я научусь не ворошить то, чего ворошить не надо? Никогда, наверное.
— Но когда Химера приходил в разум, он на меня злился. Я не помогал ему в пытках, не помогал в изнасилованиях. Но и не соглашался спать с ним добровольно, хотя он и просил. Думаю, я ему нравился, и он меня хотел, а раз его собственные извращённые правила не позволяли ему меня получить, он нашёл другие способы развлекаться за мой счёт.
Он потрогал собственное лицо, будто проверяя пальцами, будто даже удивился тому, что нашёл. Будто ожидал там не лицо своё найти, а что-то иное.
— Не могу даже вспомнить, что такого отказалась сделать Джина. Кажется, он хотел, чтобы она соблазнила вожака другой стаи, которой он хотел завладеть. Она отказалась, и он сорвал злость не на ней, а на мне. Он избил меня так, что нос мне сломал, но я быстро вылечился.
— Все ликантропы быстро вылечиваются, — сказала я.
— Я выздоравливал быстрее других. Не так быстро, как Химера, но почти. Он думал, это как-то связано с моим умением без труда переходить от формы к форме. Может быть, он и прав.
— Звучит правдоподобно, — согласилась я совершенно спокойным голосом, будто мы о погоде говорили.
Когда слушаешь страшные воспоминания, главное — не ужасаться. Эмоции разрешены только тому, кто рассказывает, а слушатель обязан сохранять хладнокровие.
— В следующий раз, когда я отказался помогать кого-то насиловать, он мне снова сломал нос. Я снова выздоровел. Тогда он превратил это в игру. С каждым разом, когда я отказывался выполнять приказ, он меня бил сильнее, и всегда в лицо. Однажды он сказал: «Я уничтожу эту хорошенькую мордочку. Раз мне она не достаётся, и никому другому от неё нет пользы, я её просто размажу». Но я продолжал выздоравливать.
Он отпустил волосы, и ветер бросил их ему поперёк лица, но он не заметил. Он обхватил себя за плечи, держал крепко. Мне хотелось к нему броситься, обнять, но он бы сказал нет. И я должна была с этим считаться, но черт меня побери!
— В следующий раз он меня не бил, он работал ножом. Изрезал мне лицо, отрезал нос и сожрал. — Мика то ли всхлипнул, то ли засмеялся. — Господи, как было больно. Сколько было крови.
Я осторожно, опасливо тронула его за руку. Он не попросил меня убрать руку. Я обняла его, и он дрожал — мелкой дрожью с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Вообще говоря, Мика не был у меня на содержании, но жалованье, которое платила ему Коалиция за Лучшее Взаимопонимание Между Ликантропами и Людьми, не покрыло бы сшитый на заказ костюм. А у меня денег на это хватило, и я заплатила.
У меня было ещё время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии — мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идёт ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчёркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идёт ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента.
Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая.
Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.
— Готова?
Я вздохнула и вытянула руки:
— Насколько это возможно.
— Давай сначала снимем куртку.
Я расстегнула молнию, но попросила:
— Давай её оставим, я малость замёрзла.
Его руки легли мне на талию:
— На улице холодает?
Я покачала головой:
— Не тот холод.
— А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.
Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.
От прикосновения я вздрогнула.
Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.
— Я тебя согрею.
Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?
— Ты хмуришься. Что-то случилось?
Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.
Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.
Он снова шепнул:
— Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так?
Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь.
— Я все думаю, когда же ты все испортишь.
Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.
— Что же я такого сделал?
Я покачала головой:
— В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.
Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:
— Черт с ним!
— Так что же не так? — шепнул он.
— Ничего, и это и есть не так.
Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.
Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.
Я склонила голову ему на грудь.
— Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.
Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.
— В чем дело?
Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично.
— Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.
— Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.
Я кивнула:
— Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.
Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.
— И это тебя беспокоит. Почему?
— Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.
Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.
— Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь.
Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи.
— Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала — кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально?
Он продолжал меня обнимать:
— Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита.
Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Что это значит?
Он нежно тронул моё лицо:
— Это значит, что раз ты живёшь и можешь делать свою работу, то все окей.
Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась.
— Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится.
— Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надёжно, счастливо и лучше, чем было многие годы.
— Надёжно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надёжно, потом уже счастливо.
— Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провёл во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. — При этих словах он улыбнулся и чуть дёрнул головой — старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове.
Я провела пальцем по его переносице.
— Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьёзно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется?
— Да, — ответил он, довольно тихо.
Улыбки уже не было, даже смущённой. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это — быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было — почти — причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда.
Иногда ты борешься с тем, какой ты есть, а иногда сдаёшься. А иногда, когда устаёшь бороться с собой, начинаешь бороться с кем-нибудь другим.
Глава шестая
Мы оказались на дальнем конце парковки, где выстроились высокой тонкой шеренгой деревья. Быстрорастущие клёны, с жёлтыми листьями, танцующими на октябрьском ветру. Волосы я туго заплела французской косой, и ветер мало что мог с ними сделать, но у Мики волосы летали вокруг лица тёмным густым облаком. Он снял очки, и от уличных фонарей глаза у него были совсем жёлтые, даже вопреки надетой на нем зеленой рубашке, и они отражали свет не так, как отражали бы его глаза человека.
Прохладный ветер нёс сухой аромат осени. Что мне хотелось — взять Мику за руку и пойти в ночь, дойти до леса. Я хотела войти в темноту, и чтобы ветер понёс нас туда, куда он хочет. Плохое настроение будто унесло прохладным ночным ветром, а может быть, дело было в том, что я смотрела на Мику, на его лицо, почти скрытое облаком его волос. Как бы там ни было, а собачиться мне больше не хотелось.
— Ты права, у меня нос заживает.
В его голосе слышалась нотка горького смеха. И тон был подстать его непонятной улыбке.
Я тронула его за руку:
— Если тебе трудно про это, то не надо.
Он покачал головой и схватился рукой за волосы, нетерпеливо, сердито, будто злился на них, что лезут в лицо. Я подумала, что он может злиться и на меня, но не стала спрашивать. Если да, то я не хотела знать.
— Да нет, ты спросила, и я отвечу.
Я убрала руку, не мешая ему говорить, не мешая открыть мешок, который я так хотела открыть только минуту назад. Сейчас я только хотела стереть с его лица это выражение.
— Ты знаешь, почему у меня длинные волосы?
Вопрос был такой странный, что я ответила:
— Нет. Я думала, просто тебе так нравится.
Он покачал головой, придерживая рукой волосы, чтобы ветром их не бросило ему в лицо.
— Подчинив себе группу оборотней, Химера дальше действовал пыткой или угрозой пытки, чтобы держать её в руках. Если глава группы мог выдержать пытку, он пытал тех, кто послабее. Использовал их страдания, чтобы держать альф.
Он замолчал так надолго, что я сочла необходимым что-нибудь ответить.
— Я знаю, что он был гад и садист. Я помню, что он делал с Джиной и Вайолет, чтобы вас с Мерлем держать в руках.
— Ты далеко не все знаешь, — сказал он, глядя куда-то далеко. Он вспоминал, и воспоминания эти не были приятными.
Я не хотела поднимать этот вопрос. Честное слово, не хотела.
— Мика, я не хотела…
— Нет, ты хотела знать. И ты имеешь право узнать. — Он вздохнул так глубоко, что у него плечи задрожали. — Одной из любимых его пыток было групповое изнасилование. Тех, кто не участвовал, он заставлял отращивать длинные волосы. Говорил, что кто ведёт себя как баба, и выглядеть должен как баба.
Мне хватило секунды, чтобы понять.
— Во всем парде только у тебя и Мерля длинные волосы.
Он кивнул.
— Я думаю, Калеб получал от этого удовольствие, а Ной… ну… — он пожал плечами. — Мы все делали то, что нам не нравится, лишь бы остаться в живых. И невредимых.
Моё мнение о Калебе не могло стать хуже, но о Ное — могло. Я не хотела говорить этого вслух, но Мика и не ждал от меня слов. Рассказ начался, и он его теперь закончит, хочу я слышать или нет. Это была только моя вина, черт меня побери, и я стала слушать, предложив Мике все, что сейчас могла — своё внимание. Не ужас и не жалость, всего лишь внимание. Ужас был бы излишним, а жалости никто не любит.
— Ты говорила с Химерой, и не с одним из его лиц. Ты знаешь, как его раздирали противоречия.
Я кивнула и сказала:
— Да.
— Наполовину он был свирепым самцом, и насиловал женщин. На другую половину — геем, и эти половины друг друга ненавидели.
Химера придал понятию «раздвоение личности» совершенно новый смысл, потому что у каждой новой личности была отдельная физическая форма. Пока я его не видела, я бы сказала, что это невозможно.
— Я помню. Он хотел, чтобы я стала его подругой, и при этом его искренне воротило от женщин.
— Вот именно, — кивнул Мика.
Я почти боялась того, что он сейчас скажет, но начала-то я. И если он может рассказывать, то я уж как-нибудь могу выслушать. До конца.
— Он насиловал не только женщин, — продолжал Мика, — но интересно, что мужчину он мог изнасиловать, только если тот уже был геем. Как будто он хотел использовать только тот секс, который мог быть жертве приятен. — Мика хотел пожать плечами, но плечи только вздрогнули, как будто его передёрнуло. — Я этого не понимал, но был рад, что меня в его списке не было.
Его передёрнуло снова.
— Хочешь мою куртку? — спросила я.
Он слегка улыбнулся:
— Это не тот холод.
Я потянулась к нему рукой, и он шагнул назад.
— Нет, Анита, дай мне договорить. Если ты до меня дотронешься, я отвлекусь.
Я хотела сказать: «Давай я дотронусь, давай ты отвлечёшься», — но не сказала. А сделала то, что он просил. Сама виновата. Держала бы язык за зубами, мы бы сейчас танцевали вместо того, чтобы… когда я научусь не ворошить то, чего ворошить не надо? Никогда, наверное.
— Но когда Химера приходил в разум, он на меня злился. Я не помогал ему в пытках, не помогал в изнасилованиях. Но и не соглашался спать с ним добровольно, хотя он и просил. Думаю, я ему нравился, и он меня хотел, а раз его собственные извращённые правила не позволяли ему меня получить, он нашёл другие способы развлекаться за мой счёт.
Он потрогал собственное лицо, будто проверяя пальцами, будто даже удивился тому, что нашёл. Будто ожидал там не лицо своё найти, а что-то иное.
— Не могу даже вспомнить, что такого отказалась сделать Джина. Кажется, он хотел, чтобы она соблазнила вожака другой стаи, которой он хотел завладеть. Она отказалась, и он сорвал злость не на ней, а на мне. Он избил меня так, что нос мне сломал, но я быстро вылечился.
— Все ликантропы быстро вылечиваются, — сказала я.
— Я выздоравливал быстрее других. Не так быстро, как Химера, но почти. Он думал, это как-то связано с моим умением без труда переходить от формы к форме. Может быть, он и прав.
— Звучит правдоподобно, — согласилась я совершенно спокойным голосом, будто мы о погоде говорили.
Когда слушаешь страшные воспоминания, главное — не ужасаться. Эмоции разрешены только тому, кто рассказывает, а слушатель обязан сохранять хладнокровие.
— В следующий раз, когда я отказался помогать кого-то насиловать, он мне снова сломал нос. Я снова выздоровел. Тогда он превратил это в игру. С каждым разом, когда я отказывался выполнять приказ, он меня бил сильнее, и всегда в лицо. Однажды он сказал: «Я уничтожу эту хорошенькую мордочку. Раз мне она не достаётся, и никому другому от неё нет пользы, я её просто размажу». Но я продолжал выздоравливать.
Он отпустил волосы, и ветер бросил их ему поперёк лица, но он не заметил. Он обхватил себя за плечи, держал крепко. Мне хотелось к нему броситься, обнять, но он бы сказал нет. И я должна была с этим считаться, но черт меня побери!
— В следующий раз он меня не бил, он работал ножом. Изрезал мне лицо, отрезал нос и сожрал. — Мика то ли всхлипнул, то ли засмеялся. — Господи, как было больно. Сколько было крови.
Я осторожно, опасливо тронула его за руку. Он не попросил меня убрать руку. Я обняла его, и он дрожал — мелкой дрожью с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14