Лицо такое же черное, как плащ, что был на мне во сне, – или как щетина кабана, что убежал в снега и вернул на землю весну. Мне пришлось зажмуриться и выровнять дыхание, чтобы хоть так избавиться от впечатлений сна. Вернуться в "здесь и сейчас".
А потом я выпутала руки из простыней.
Правой рукой я сжимала кубок, вырезанный из рога – древнего, пожелтевшего от времени рога, в золотой оправе с символами, которые теперь мало кто узнал бы за пределами волшебной страны. Я думала, что в левой руке окажется белый нож, но ошиблась. Рука была пустая. Я секунду на нее таращилась, а потом взяла кубок обеими руками.
– Бог мой, – прошептал Рис. Шепот получился необычно громким.
– Да, – сказал Дойл. – Вот именно.
– Что он сказал, отдавая тебе кубок?
Это спросил Эйб. У него на волосах цвета шли полосами – светло-серый, темно-серый, черный и белый, – отдельные, несмешивающиеся пряди, словно их окрасили в лучшем салоне, вот только никто их не красил. Глаза у него были серые: хоть и темнее, чем обычные человеческие глаза, но не слишком чуждые. Одень его в готский прикид – и хоть сейчас на сцену любого клуба.
Он смотрел с непривычной серьезностью. Пьяница Эйб потешал двор столько лет, что я и не упомню. Но сейчас передо мной будто стоял кто-то другой с тем же лицом – напоминание о том, кем он был когда-то. О том, кто думал, прежде чем заговорить; о том, кто знал другие радости, кроме вечных пьянок.
Он с трудом сглотнул и спросил опять:
– Что он сказал?
Теперь я ответила:
– Пей и веселись.
Эйб задумчиво и печально улыбнулся.
– На него похоже.
– На кого? – спросила я.
– Это был мой кубок. Мой атрибут.
Я подползла к краю постели, встала на колени и протянула ему кубок обеими руками.
– Пей и веселись, Аблойк.
Он покачал головой.
– Я не заслуживаю милости Бога, принцесса. Я ничьей милости не заслуживаю.
Меня вдруг озарило – не видение, просто уверенность.
– Тебя не за соблазнение чужой подруги изгнали из Благого Двора. Тебя прогнали потому, что ты лишился силы, а раз ты не мог уже веселить двор вином и пирушками, Таранис тебя выставил.
У него на ресницах задрожала слезинка. Аблойк стоял передо мной прямой и гордый, каким я никогда его не видела. Я никогда не видела его трезвым, не под воздействием вина или наркотиков. Но он – бессмертный сидхе, а значит, ни наркотики, ни алкоголь не могли погрузить его в забытье. Напиться он мог, потерять память – нет. Мог себя одурманить, но настоящего забытья ему никакой наркотик дать не мог.
Он кивнул наконец, и слеза скатилась у него по щеке. Я поймала слезинку кубком. Капля словно устремилась на дно кубка, побежала много быстрей, чем под действием земного притяжения. Не знаю, видел ли это кто-то еще, но мы с Эйбом оба смотрели, как капля бежит по стенке кубка. Слеза скользнула по темному изгибу дна – и кубок вдруг наполнился жидкостью, она ключом рванулась вверх из закругления рога.
Темно-золотая жидкость наполнила кубок до самых краев, и в воздухе разлился аромат ягод и меда, смешанный с острым запахом алкоголя.
Руки Аблойка накрыли мои, точно руки Бога в видении. Я подняла кубок, и когда губы Аблойка коснулись края, сказала:
– Пей и веселись. Пей – и будь моим.
Он помедлил секунду; в серых глазах я видела ум, на который раньше не замечала даже намека. Он заговорил, скользя губами по краю кубка. Он хотел отпить, я чувствовала нетерпеливую дрожь его рук.
– Когда-то моим господином был король. А когда я не смог больше играть роль придворного шута, он меня прогнал. – Дрожь в руках уменьшилась, словно с каждым словом он чувствовал себя уверенней. – Потом мной повелевала королева. Она всегда меня терпеть не могла и показывала это каждым словом и поступком, не оставляя тени сомнений.
Руки у него согрелись и держали мои ладони ровно и твердо. Темно-серые с черным проблеском внутри антрацитовые глаза смотрели на меня.
– Никогда моей госпожой не была принцесса, но я тебя боюсь. Боюсь того, что ты мне сделаешь. Что ты заставишь меня делать с другими. Я боюсь одним глотком привязать себя к твоей судьбе.
Я качнула головой, но не отвела взгляда от его глаз.
– Я не привязываю ни твою судьбу к моей, ни мою к твоей, Аблойк. Лишь предлагаю глотнуть силы, что прежде была твоей. Стань тем, кем был когда-то. Не я даю тебе этот дар, это кубок Бога, кубок Консорта. Он дал его мне, он повелел предложить тебе напиток.
– Он говорил обо мне?
– Не о тебе конкретно, но он повелел мне отнести кубок стражам. Богиня велела мне найти вам иную пищу. – Я нахмурилась, не зная, как объяснить то, что я видела, что делала во сне. Логичные и стройные в голове видения теряют убедительность, когда пытаешься их передать.
Я попыталась выразить словами то, что понимала сердцем:
– Твой только первый глоток, а будут еще другие. Отпей, и посмотрим, что будет.
– Боюсь, – прошептал он.
– Бойся, но пей, Аблойк.
– Ты не презираешь меня за мой страх?
– Только те, кто никогда ничего не боялся, могут презирать других за чувство страха. Хотя я думаю, что те, кто ничего в жизни не боятся, – или врут, или лишены воображения.
Тут он улыбнулся, а потом даже рассмеялся, и в его смехе я уловила отзвук смеха Бога. Частица прежней божественности Аблойка веками сохранялась в этом кубке. Тень его прежней силы ждала и наблюдала. Наблюдала – и ждала того, кто найдет путь сквозь видение к холму на границе зимы и весны, на краю тьмы и рассвета, к грани, где соприкасаются смертность и бессмертие.
Я улыбнулась в ответ на его смех, и хор мужских смешков по всей комнате меня поддержал. Такой смех заразителен. Кто-то смеется, и ты невольно смеешься с ним вместе.
– Ты только держишь кубок в руке, – сказал Рис, – а я уже смеюсь с тобой вместе. Ты сотни лет не мог так смешить.
Страж повернулся к нам мальчишески красивым лицом со шрамами на месте одного трехцветно-голубого глаза.
– Пей, и узнаем, много ли осталось от того тебя, – или не пей и оставайся тенью и предметом шуток.
– Посмешищем, – сказал Аблойк.
Рис кивнул и подошел к нам. Белые кудри спадали ему до пояса, одевая самое мускулистое тело в королевской страже. Правда, онбыл и самым низеньким из стражей – чистокровный сидхе всего в пять футов шесть дюймов ростом, неслыханное дело.
– Что тебе терять?
– Я должен попытаться. Должен взять себя в руки. – Аблойк смотрел Рису в Глаза так же пристально, как только что смотрел на меня, – словно от того, что мы скажем, зависело все на свете.
– Если тебе только и нужно, что очередная бутылка или пакетик порошка, – отступи. Отойди в сторону и уступи кубок другому.
Лицо Аблойка исказилось страданием.
– Это мой кубок. Честь меня прежнего.
– Бог не назвал твое имя, Эйб, – напомнил Рис. – Он велел ей передать кубок, но не сказал кому.
– Но он мой!
– Только если ты era примешь. – Рис говорил тихо, хоть и отчетливо, и с таким участием, словно страхи Эйба были ему понятны много лучше, чем мне.
– Он мой, – повторил Эйб.
– Так пей, – сказал Рис. – Пей и будь весел.
– Пей и будь проклят, – огрызнулся Эйб.
Рис тронул его за руку.
– Нет, Эйб. Повтори и попытайся поверить: "Пей и будь весел". Я чаще, чем ты, видел, как возвращались к силе. Твое отношение на это влияет или может повлиять.
Аблойк шагнул назад, но я поднялась с кровати и встала перед ним.
– Ты все сохранишь, чему научился за долгие годы печали, но вернешься к себе. Станешь прежним собой, но старше и мудрее. Дорогой ценой доставшаяся мудрость зря не пропадет.
Он поглядел на меня такими темными, такими прозрачными глазами:
– Ты велишь мне пить?
Я помотала головой.
– Нет. Я хочу, чтобы ты отпил из кубка, но решить должен ты сам.
– Ты мне не приказываешь?
Я опять покачала головой.
– У принцессы весьма американские представления о свободной воле, – заметил Рис.
– Считаю комплиментом, – сказала я.
– Но... – выговорил Эйб.
– Да, – подтвердил Рис. – Это значит, что все зависит только от тебя. Твой выбор. Твоя судьба. Все в твоих руках. Хватит веревки, чтобы повеситься, как говорят.
– Или чтобы спастись, – добавил Дойл, тоже подходя к нам – высокая тень рядом с белоснежным Рисом. Мы с Аблойком стояли между черным и белым. Рис когда-то звался Кромм Круах, он был богом смерти и жизни. А Дойл, главный убийца на службе королевы, был прежде богом-целителем Ноденсом. Два бога стояли рядом с нами, а когда я подняла взгляд к Аблойку – в глазах у него мелькнула смутная тень, тень того, чье лицо показалось на миг под капюшоном плаща на том холме.
Аблойк поднял кубок – прямо в моих ладонях. Мы подняли кубок вместе, и страж нагнул голову. Губы долю мгновения помедлили у края кубка, и Аблойк сделал глоток.
Он запрокидывал кубок все больше, так что упал под конец на колени – но не вынул его из моих рук, – и осушил кубок одним долгим глотком.
Запрокинув голову и закрыв глаза, стоял он на коленях. Спина у него выгнулась, и Аблойк лег на лопатки в море собственных полосатых волос, но ноги не распрямил. Он лежал несколько секунд совершенно неподвижно, и я испугалась. Я ждала, чтобы он пошевелился. Я ждала, чтобы он задышал – но он не дышал.
Страж был похож на спящего, только ноги неестественно подвернуты. В такой позе не спят. Лицо у него разгладилось, и я вдруг осознала, что у Эйба – одного из очень немногих сидхе – были тревожные морщины у глаз и губ. Во сне морщины исчезли. Если, конечно, это был сон.
Я опустилась на пол рядом с ним, так и держа кубок. Наклонившись, я тронула его лицо. Никакой реакции. Я погладила его по щеке и прошептала:
– Аблойк...
Глаза вдруг распахнулись, и я ахнула от неожиданности. Он схватил меня за руку – ту, что я прижала к его щеке, – а второй рукой обвил мою талию. Он сел, а может, встал на колени одним сильным движением, сграбастав меня в охапку. Он засмеялся – и уже не тем призрачным смехом, отзвуком того, что звучал в моем сне. Его смех залил все вокруг, и все рассмеялись с ним вместе. Вся комната звенела веселым мужским смехом.
И я смеялась с ним – с ними со всеми. Нельзя было не рассмеяться при виде такой откровенной радости. Аблойк наклонился, преодолев последние дюймы расстояния между нашими губами. Я знала, что он хочет меня поцеловать, и хотела того же. Хотела, чтобы его смех звучал во мне.
Губы прижались к моим. Стражи вокруг заорали что-то громкое, веселое и грубоватое – и очень мужское. По нижней губе легонько пробежал язык, и я приоткрыла губы. Он вонзился мне в рот, мгновенно заполнив его ароматом, вкусом яблок и хмельного меда. Нет, кубок не просто был символом Аблойка. Он сам и был кубком – или его содержимым. Он проталкивал язык все глубже, так что мне пришлось широко открыть рот, чтобы не задохнуться. И казалось, будто я глотаю густой, золотистый хмельной мед. Он был кубком, опьяняющим кубком.
Он уже накрыл меня своим телом, но не мог ни целовать меня как прежде, ни вжаться в мою наготу. Слишком высокий – а я слишком маленькая. Он вжимал меня в меховой ковер, устилавший каменный пол, и мех щекотал мне спину, словно лаская меня вместе с Аблойком, превращая каждое его движение в изысканную ласку.
Кожа у нас обоих начала светиться, словно мы проглотили луну в самый разгар ее зрелой полноты, и лунный свет лился сквозь наши тела. Белые пряди в волосах стража окрасились неоново-голубым сиянием, и только серые глаза оставались почему-то темными. Я знала, что мои глаза сияют, все три кольца – травяно-зеленое, светло-нефритовое и горяще-золотое. Знала, что все три кольца моих радужек изливают свет. Я ловила боковым зрением алые отблески собственных волос: они в такие минуты горели гранатовым пламенем.
А его глаза походили на глубокие темные пещеры, куда не попадает свет.
До меня дошло, что мы уже не целуемся. Что уже довольно долго мы просто таращимся в глаза друг другу. Я приподнялась и обняла его – забыв, что так и держу в руке кубок. Реликвия коснулась голой спины Аблойка. Страж вздрогнул и выгнулся, и кубок пролился прямо на него. Густая прохладная жидкость потекла по нему и по мне, залив нас золотистой волной.
По телу Аблойка пробегали голубые светящиеся линии. Мне не удавалось понять, то ли они вспыхивали под кожей, в глубине тела, то ли на поверхности сияющего торса. Страж поцеловал меня. Поцеловал долгим глубоким поцелуем, и теперь хмельным медом от него не пахло. Поцелуй был настоящий, со вкусом губ и языка, с покусыванием нижней губы. А мед лился по нашим телам, расплываясь вокруг золотистой лужей. Мех под нами слипся под золотой волной.
Губы и руки Аблойка скользнули ниже, к грудям. Он нежно обхватил их ладонями, лаская губами и языком, – пока я не вскрикнула, чувствуя, как увлажняется мое тело, и совсем не от медового разлива.
Я смотрела, как голубые линии у него на плечах сливаются в рисунок, образуют цветы, вьющиеся побеги, как они бегут по рукам и стекают на меня. Это было чуточку щекотно, словно по коже водили перышком или тончайшей кисточкой.
Кто-то вскрикнул – но не я и не Аблойк. Бри. Он рухнул на четвереньки, длинные золотистые волосы упали в медовую лужу.
Аблойк сильнее нажал губами, возвращая мое внимание к себе. Глаза у него так и не засветились, но в них появилась то нетерпение, которое само по себе – разновидность магии, само по себе – власть. Власть, какая появляется у любого мужчины, когда его чуткие руки и язык скользят по твоему телу.
Сдавленный мужской вскрик заставил меня отвести взгляд от темных глаз Аблойка. Я узнала голос: на колени упал Гален. Кожа у Галена светлая, почти совсем белая, но сейчас по ней пробегали зеленые светящиеся линии, сворачивались в спирали прямо под поверхностью. Складывались в рисунки – цветы и лозы. Снова крики; я взглянула в другую сторону. Почти все пятнадцать стражей попадали на колени, а то и ничком. Кто-то бился на животе, словно приклеившись к золотистой жидкости, – будто мошки, попавшие в жидкий янтарь. Словно ловушка может стать вечной, и надо сражаться за жизнь.
Синие, зеленые, красные линии расчерчивали их тела. Я ловила образы зверей, цветов, побегов – они выступали на поверхность из-под кожи, словно прямо в коже прорастали живые татуировки.
Дойл и Рис неподвижно стояли в разливающейся волне. Но Дойл глядел на свои руки, разрисованные красными линиями – алыми на его черноте. Тело Риса украшали бледно-голубые спирали, но он на них не смотрел, смотрел он на меня и Аблойка. Холод тоже стоял в медовом водовороте, но он, как и Дойл, смотрел, как бегут у него по коже светящиеся линии. Каштанововолосый Никка стоял гордо и прямо, за его спиной, как паруса волшебного корабля, развевались сияющие крылья. На нем никаких линий не было, происходящее его не затронуло. Самый высокий из сидхе, Баринтус, отошел к двери и прижался к створке, стараясь не прикоснуться к медовой луже, которая ползла по полу будто живая. Единственная, кроме меня, женщина, личная целительница королевы Ффлер, жалась к его боку. На лице у нее был написан ужас, а за ручку двери она хваталась с таким отчаянием, словно не думала, что дверь откроется. Словно, пока магия не добьется своей цели, она никого не отпустит.
Тихий шорох привлек мой взгляд к постели: Китто так там и сидел в полной безопасности, но глаза у него были широко открыты от испуга. Он так легко пугался...
Аблойк потерся щекой о мое бедро, и я повернулась к нему. Снова уставилась в темные, почти человеческие глаза. Сияние его и моей кожи потускнело. Я поняла, что он давал мне время оглядеться, ждал, пока я опять вернусь к нему.
Руки его обхватили мне бедра снизу, он нагнулся довольно нерешительно – словно ради невинного поцелуя. Только он не собирался делать ничего невинного. Голова у меня запрокинулась, спина выгнулась. И тут открылась дверь, и я увидела удивленные перевернутые лица Баринтуса и Ффлер, обращенные к входящему Мистралю, новому капитану королевской стражи. Волосы у него были цвета дождевых облаков. Когда-то он был громовержцем, богом небес. Он шагнул в комнату и тут же поскользнулся в медовой луже.
Мир будто моргнул.
Только что Мистраль, поскользнувшись, падал у двери – и мгновенно оказался рядом со мной, падал прямо на меня. Он выставил ладони, пытаясь смягчить падение, а я вскинула руки вверх, чтобы он меня не придавил.
Он успел упереться в пол, но моя рука уперлась ему в грудь. Он вздрогнул, балансируя на коленях и одной руке, словно от моего касания у него сердце пропустило удар. Я дотронулась только до его плотного кожаного доспеха, с ним ничего не могло случиться, – но на лице у него отразился шок, глаза широко распахнулись. И глаза эти были достаточно близко, чтобы я разглядела их цвет: зелено-серый цвет неба за миг до того, как разразится ужасный шторм и уничтожит все на своем пути. Только в страшной тревоге или в ужасном гневе глаза Мистраля становились такого цвета. А когда-то сами небеса менялись вместе с цветом Мистралевых глаз.
Кожа у меня вспыхнула раскаленной белой звездой.
1 2 3 4