А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

«О, боже, как он мог?! Он всегда был таким воспитанным, таким послушным…». То есть он всегда внешне соблюдал общепринятые моральные нормы. Но именно внешне. Скорее всего так, как их соблюдали его родители, которые учили его: «Будь умнее, будь хитрее», которые дома «при своих» ядовито обсуждали тупость начальников, неудачливость родственников, провинциальность соседей и назойливость «друзей семьи», а на людях демонстрировали нарочитую доброжелательность, обменивались слюнявыми поцелуями, сюсюкали и манерно поддакивали. И потому первая же более-менее сильная гормональная волна вымывала из мозгов этих послушных мальчиков все моральные запреты, которые достаточно было только демонстрировать…
Так что и терпеть, и причинять боль человек лучше всего умеет именно в состоянии гормонального взрыва. Но в глазах этого не было никаких признаков такого гормонального взрыва. Он был спокоен. И это пугало больше всего. Этот страх был подспудным, неосознанным. Все инстинктивно понимали, что если этот кореец вот в таком своем обычном спокойном состоянии может так причинять боль, то на что же он способен, если рассвирепеет?
– Запомните, сопляки, – убивать можно. И превращать людей в хнычущих от животного страха уродов – тоже. Можно убить любого: мужчину, женщину, ребенка, старика, но только если ты сам готов разменяться баш на баш, да еще и взять за это убийство достойную плату – спасение друга, ребенка, матери, города, победу в сражении, выигранную войну, спасенный мир. Иначе смерть или унижение других сродни блевотине, которая марает тебя самого. А какую плату хотите вы? И чем готовы заплатить сами? – Он снова обвел их своим неестественно равнодушным взглядом и, убрав ступню с вывернутой ноги Гроба, подчеркнуто неторопливо подхватил свою девушку под локоток и степенным прогулочным шагом двинулся в том же направлении, в котором они шли в ТОТ момент, когда их нагнала стая.
Когда парочка отошла шагов на пятьдесят, первым опомнился Баклан. Он издал какой-то горловой звук, затем взревел:
– Пацаны, вы че, они ж уйдут! Айдате!
Но в ответ на его возглас остальные лишь втянули головы в плечи. Только Бабл (вот балаболка, не может не подложить язык) глухо проворчал:
– Ага, щас! Он Гробу ногу сломал – никто и не заметил как. Да и вообще… у него глаза убийцы.
А из задних рядов кто-то глухо пробормотал:
– Надо это… Гробу «скорую» вызвать.
И в этот момент все поняли, что стая умерла…
Когда толпа ошарашенных юнцов осталась за поворотом бульвара, Таня выпустила рукав своего кавалера и резко отшатнулась, как будто этот рукав жег ей пальцы. Ким остановился и повернулся к своей спутнице. Пару мгновений они молча смотрели друг на друга, она – испуганно, а он все так же спокойно, а затем Таня опустила взгляд и зябко обхватила плечи руками. Губы Кима дрогнули в едва заметной усмешке, но, когда он заговорил, его голос звучал отнюдь не иронично, а заботливо:
– Вы испугались, Таня?
Девушка кивнула.
– Да… – сказала она и зябко передернула плечами. – Никогда не думала, что средь бела дня в центре Москвы можно наткнуться на такое.
– На такое можно наткнуться и в центре Лондона, и в центре Нью-Йорка. Весь вопрос в том, насколько ты к этому готов. – С этими словами Ким снова двинулся вперед. Девушка последовала за ним. Некоторое время они молча шли по бульвару. Таня посмотрела на спутника:
– А насколько вы к этому готовы?
Ким чуть оттопырил нижнюю губу, отчего его узкие глаза стали как будто еще уже, и неторопливо ответил:
– Я – офицер, Таня, и мне хотелось бы думать, что я готов к этому достаточно хорошо.
– К чему? Убивать?
Ким кивнул:
– И это тоже. Но понимаете, какая штука. Ни один из тех, кого принято относить к нормальным людям, не может быть в достаточной мере готовым убивать, если он при этом не готов к тому, что в процессе этого действа может умереть сам. Каждый из нас, тех, кому доверена честь владеть оружием, принимая присягу, априори принимает на себя обязанность умереть гораздо раньше, чем ему предписано природой. Потребуется это от него или нет – другой вопрос. И вот эта готовность умереть как раз и делает нас сильными. А все остальное – муть. И эти ребятки как раз и почувствовали во мне вот эту готовность не только убивать, но делать это, не очень-то зацикливаясь на собственном выживании. И хотя они не трусы, их это… испугало.
Они помолчали еще пару минут, потом Таня глухо произнесла:
– Знаете, на четвертом курсе я сильно интересовалась патологиями поведения, но то, что я буду вот так идти по Москве рядом с готовым убийцей…
– Это не так, Таня, – мягко произнес ее спутник. – Я и убийцы – это две большие разницы. И дело совершенно не в том, что я готов убивать по приказу или по велению долга. Все это тавтология. Лишение человека жизни есть акт убийства, и господу богу абсолютно наплевать, идет ли в тот момент война или нет, и был ли умерщвленный мужчиной или ребенком, и одет ли он был в униформу противоборствующей армии или носил джинсы и футболку. Дело в том, что убийства в большинстве своем совершенно бессмысленны. И совершают их люди, абсолютно не готовые к этому бремени. Я же, так сказать, убийца тренированный, обученный… в том числе и психологически. И, поскольку я достаточно хорошо представляю себе, какое это бремя – чужая смерть, я убиваю только тогда, когда это необходимо сделать.
– А я никакой разницы не вижу. Что значит необходимо убить? Любой человек – это целый мир со своими маленькими тайнами, мечтами, воспоминаниями… Не говоря уж о том, что у каждого из людей есть родители, братья, сестры, любимые, наконец… И лишить его жизни – это наказать десятки других, совершенно невинных. Разве это справедливо? Я вообще считаю, что оружие надо запретить. И войну тоже. Любые вопросы можно научиться решать мирным путем. Вон посмотрите, что творится на Ближнем Востоке. И у евреев, и у палестинцев своя правда. И каждый считал, что сумеет добиться своего силой оружия. И что? Все равно пришлось договариваться. А если бы с этого начали?
– Ну, положим, результат есть. Все-таки, несмотря на столь дикие нравы, царящие там, государство Израиль продолжает существовать. А оружие… – Ким усмехнулся. – Если почитать милицейскую статистику, то окажется, что самый смертоносный предмет, придуманный человечеством за всю его тысячелетнюю историю, – это кухонный нож. Что же касается ценности каждого человека, то все эти рассуждения, конечно, интересны и, более того, необходимы, но, как мне представляется, только в качестве эталона, с которым нелишне сверять свои поступки, чтобы затем, с радостью или огорчением, определить, насколько ты сегодня приблизился к этому эталону или отдалился от него… А хотите тест?
– Какой?
– Исторический. На человеколюбие.
Таня бросила на спутника заинтересованный взгляд.
– То есть?
– А вот слушайте. Время – 17-й год правления Тиберия, 25-й день мартовских ид. Вы – прокуратор Иудеи. Вам дано право не отправлять на казнь одного из приговоренных. Толпа только что выкрикнула имя разбойника Варравы, второй из приговоренных вам известен. Ваше решение?
Татьяна остановилась, изумленно глядя на Кима:
– Ну, знаете… от вас я такого не ожидала.
– Чего такого?
Таня нервно рассмеялась:
– Мне казалось, что военные не очень-то интересуются Библией.
Ким пожал плечами:
– У меня все-таки университетское образование. Так каково ваше решение?
– Вы его прекрасно знаете. Конечно, я отпущу Иисуса.
Ким усмехнулся:
– То есть вы своим решением убьете Варраву? Человека, которому хочет подарить жизнь многотысячная толпа внизу?
Таня нахмурилась:
– Ну-у… нет, я, наверное, прикажу пощадить обоих.
– Невозможно. Тысячи людей собрались посмотреть на казнь. Если лишить их этого зрелища, начнутся беспорядки и в этом случае погибнут сотни, возможно, даже тысячи тех, кто, в отличие от того же Варравы, разбойника, грабителя и убийцы, не совершил ничего плохого и у кого, как вы говорили, есть родители, братья, сестры, любимые, наконец…
– Тогда я попытаюсь убедить людей…
– Вот так сразу, на месте, причем тех, кто собрался, как раз чтобы насладиться казнью? В таком случае Вы, должно быть, способны легко убедить и тех, кто встретился нам полчаса назад, и мое геройство, значит, было совершенно не нужно…
Глаза Тани сердито сверкнули.
– Но если я прокуратор Иудеи, то у меня есть римский легион и я могу…
Ким кивнул:
– Что и требовалось доказать.
– Что… доказать?
– Легион – это те же самые тренированные убийцы, что и ваш покорный слуга. Так что даже самые благие дела иногда требуют использования не слишком приятного для тебя инструмента. И если его нет… Кстати, мы пришли.
Они остановились. Таня покачала головой:
– Да уж, интересная у меня прогулочка сегодня случилась…
Ким улыбнулся:
– А разве не так? Спокойной ее назвать, конечно, трудно, но вот неинтересной уж точно не назовешь. Ну да ладно, спасибо за экскурсию, а мне еще надо заскочить в управление кадров. Так что передавайте привет папе, и… я думаю, не стоит нагружать его излишними подробностями нашей сегодняшней прогулки. В конце концов, все окончилось благополучно.
– Для нас – да, а вот тому парню придется походить в гипсе. Кстати, ВАС я сначала испугалась не меньше, чем их. Вы были какой-то… безжалостный.
Ким развел руками:
– Ну извините. Ситуация требовала. Не мог же я одновременно казаться безжалостным им и добрым и приятным – вам. А так все закончилось достаточно благополучно, ни одного трупа и всего лишь одна сломанная нога. К тому же не у нас. Так что на этот раз обошлись минимумом потерь с обеих сторон. В отличие от обычных, тренированные убийцы, как правило, стараются ограничиваться минимумом потерь.
– А что, бывало иначе?
Но сослуживец ее отца майор Ким, который вчера остановился у них проездом к новому месту службы и которого она сегодня повела посмотреть памятник Булгакову у Патриарших, только улыбнулся в ответ.
3
– Ку-у-урс! К торжественному маршу!
По этой команде командиры, четко печатая шаг, вышли из строя и заняли свое место во главе вверенных им подразделений.
– Поротно! На одного линейного дистанции!
С правого фланга, дробно топоча каблуками по древней брусчатке, двинулись линейные.
– Равнение направо! – Начальник курса набрал в легкие побольше воздуха и надсадно рявкнул: – Шаго-ом марш!
От тяжкого удара почти пяти сотен кованых каблуков в воздух взвились тучи местных галок и ворон, оккупировавших деревья близлежащих дворов и бульваров. Но тут оркестр грянул марш, мгновенно заглушив птичий гомон. Первый выпуск сержантского факультета Его Величества Московского высшего военного командного института двинулся по брусчатке во главе войск Московского гарнизона. Его Величество, стоявший на легкой переносной трибуне, устроенной метров на пятьдесят ближе к Спасским воротам, чем когда-то был мавзолей, удовлетворенно кивнул и повернулся к министру обороны.
– Ну как вам ваши орлы?
Тот кивнул, довольно улыбнулся и, наклонившись к уху Его Величества, зашептал:
– А знаете, я не очень-то верил, что нам это удастся. Убедить несколько тысяч уже отслуживших молодых людей вновь вернуться в казарму еще на пять лет… тем более в нашу армию…
Его Величество усмехнулся. В министре обороны сразу чувствовался гражданский. Ну какой генерал мог бы себе позволить так говорить об армии…
– Они возвращаются в нашу армию именно для того, чтобы она вновь стала полностью нашей. Причем не только для тех, кто носит погоны, а для всего общества. А то ведь, несмотря на все потуги вашего министерства, для существенной части общества она остается пока чем-то вроде пугала. Я очень надеюсь, что большинство молодых людей, которые маршируют сейчас перед нами по этой древней брусчатке или проходят в этот момент торжественным маршем по центральным площадям других городов, понимают это и готовы выполнить свою задачу.
Министр обороны понимающе кивнул. В этот день еще в семнадцати военных институтах различных родов войск по всей стране состоялся выпуск сержантских факультетов…
Идея дать армии профессионального сержанта витала в воздухе уже давно. В случае ее более или менее успешного воплощения в жизнь удалось бы разом решить множество проблем. Во-первых, практически сразу же решался вопрос с дедовщиной, ибо при появлении в каждой ротной казарме полутора-двух десятков сержантов-профессионалов все остальные «деды» мгновенно переходили в разряд «салаг». Во-вторых, сразу же возрастал уровень как индивидуальной подготовки каждого солдата, так и боевой слаженности и боеспособности подразделений уровня отделение-рота, которые, как показал опыт боевых действий последних десятилетий, все чаще и чаще становились базовыми боевыми единицами, ибо уровень боевых столкновений редко когда достигал масштабов, требующих задействования хотя бы батальона, а уж о полках и дивизиях речи вообще практически не шло. Командиры такого ранга теперь, как правило, выступали в качестве миротворцев. Воевать им уже, по существу, не приходилось. Кроме этого было еще много в-третьих, в-четвертых и так далее, но, как только руководство страны взяло курс на переход армии на профессиональную основу, интерес к профессионализации сержантского состава как-то резко упал. На взгляд обывателя, это было естественно – к чему уделять столько внимания какой-то отдельной категории, если вскоре профессионалами станут ВСЕ военные? Но те, кто занимался этой проблемой вплотную, начали стучаться во все двери, доказывая, что в профессиональной армии сержант, наоборот, должен быть профессионалом как никто другой, иначе он не будет иметь никакого авторитета вообще и мы получим гораздо больше проблем, чем имеем сейчас, и дедовщина, еще более чудовищная, будет едва ли не самой легкой из них. Несколько лет их слушали, соглашались, но ничего существенного не происходило.
И вдруг, после коронации Его Величества, все изменилось как по волшебству. Причем для профессионализации сержантского состава был выбран сразу самый радикальный вариант. Просто во всех военных институтах, в каковые теперь превратились все высшие военные училища, были сформированы так называемые сержантские факультеты. Ходили слухи, что это решение принял сам Император (он якобы сказал: «Учить всех командиров в моей армии должны одни и те же люди. Чтобы любой лейтенант, впоследствии ставший генералом, мог быть уверен, что отданный им приказ всегда будет правильно понят и выполнен, ибо солдатами командуют люди, прошедшие одну с ним школу»), но, как бы там ни было, сержантские факультеты были сформированы достаточно быстро. Срок обучения на них был определен в один год, и выпуск назначен на восьмое сентября, день Куликовской битвы…
В этот момент начальник курса, майор Сергей Крашенинников, выпускник-8 военного факультета Терранского университета, поравнялся с правым краем трибуны и отточенным движением руки вскинул парадную шашку, вновь введенную для всего офицерского состава как часть парадной формы. По этой команде пять сотен молодых глоток надсадно рявкнули:
– И-и-ии-раз! – и одновременно вздернули подбородки вправо вверх, скрестив взгляды на своем Императоре, стоящем на трибуне.
Его Величество в ответ тоже приподнял подбородок и стремительным жестом вскинул ладонь к обрезу фуражки. Стоящие рядом с ним генералы тоже вытянулись и взяли под козырек, а министр обороны растерянно замялся, понимая, что ему, человеку сугубо гражданскому и одетому не в мундир, а в элегантную и дорогую английскую тройку и шляпу, как-то не к лицу вздергивать руку к полям шляпы и… не зная, куда ее девать.
Спустя час парад закончился. Его Величество спустился с трибуны, но не проследовал сразу к Спасским воротам, а повернул к Казанскому собору и, поднявшись на парапет, окинул взглядом Красную площадь, которая уже начала потихоньку заполняться народом. За последние два года ее вид немного изменился. Она больше ничем не напоминала погост. Он был ликвидирован буквально за одну ночь. Вечером шестого ноября позапрошлого года Его Величество выступил на приеме по случаю Дня Согласия и Примирения с короткой речью, в которой намекнул, что пребывание рядом с официальной резиденцией нынешнего Императора почитаемой усыпальницы человека, который казнил императора прежнего, выглядит несколько странновато. Да и вообще устройство на центральной площади столицы, в самом сердце страны, обширного кладбища несколько отдает некрофилией. Присутствовавшее на приеме руководство коммунистической партии суетливо зашевелилось, начало хвататься за мобильники, но поле подавления уже было включено, а постовые на выходе получили подробные инструкции, поэтому все шесть часов, пока длился прием, видные коммунисты чувствовали себя не в своей тарелке.
1 2 3 4 5 6