Здоровый козлина был при жизни, под центнер, если не больше. Рога очень длинные, похожи на узкий штопор. Capra falconeri, козел винторогий.
Я уже стал специалистом в этих чертовых полорогих, будь оно все проклято…
Редкий экземпляр, между прочим. Обычно сарга falconeri рыжеватые, а этот черный, как уголь. И рога отменные, без единого скола. Да и таксидермист свое дело знал, хорошее чучело получилось. Даже слишком хорошее…
В глазницах вместо стандартных желтых стекляшек рубины. Когда огоньки свечей вздрагивали, языки света скользили по козлиной морде, заглядывали в кроваво-красные камни – и рубины оживали. Словно и не камни это вовсе, а две тонкие стеклянные чешуйки, за которыми чьи-то внимательные глаза…
Я мотнул головой, прогоняя наваждение. Усмехнулся и подмигнул морде:
– Привет, блохастое.
Но никакого облегчения не испытал. То ли из-за освещения снизу, то ли в том были виноваты руки таксидермиста, настоящего мастера, но казалось, что чучело подмигивает мне в ответ. В чуть подрагивающем свете свечей ухмылка гуляла по морде. Едва заметная, но ощутимо злая. Мстительная.
И – глаза…
То есть рубины. Не просто стоят в глазницах. Смотрят – и именно на меня. Словно тот, кому приносились жертвы на этом алтаре, сейчас здесь. Прямо за этими рубиновыми чешуйками.
Я облизнул пересохшие губы. Нервы, чертовы нервы! Конечно же ничего подобного не бывает. Просто камни!
Просто красные стекляшки, и больше ничего. Конечно же.
Но говорят, что морды, под которыми приносились жертвы, как намоленные иконы. Нельзя глумиться без последствий. А под этой мордой…
Семьдесят пять холмиков. И теперь я точно знаю, что это не ягнята-поросята. Серебряная пластина алтаря слишком велика для овечек-хрюшечек…
Я натянул перчатки туже. Нарочито шумно выдохнул – от души, давая выход раздражению.
Говорят… Мало ли что говорят!
Верить в некоторые вещи – первый шаг к концу!
А сделаем-ка мы вот что – для успокоения. Я шагнул к изголовью алтаря. К самой колонне, к взирающей на меня морде. Невысоко висит…
Черная блестящая шерсть усеяна мелкими темными пятнышками. Случайно забрызгали. И я даже знаю чем.
Но я все равно поднял руку, чтобы потрепать эту козлиную морду как безобидную домашнюю шавку, дернуть за бородку…
Не дернул.
Замер, а сердце в груди дрогнуло и провалилось куда-то.
Глухое рычание…
Утробное, басовитое, на самом пределе слышимости, но очень недовольное…
Очень медленно я обернулся.
Не дыша. Обратившись в слух.
Дрожа. Чувствуя жар в груди, но боясь вздохнуть. Не решаясь шелохнуться.
Но если рычание и было, то теперь из темноты ни звука. Лишь треск свечей вокруг алтаря. Показалось?
Я стоял, глядя назад, в темноту подвала. Слушая тишину и все больше злясь на себя. Трус, чертов трус!
Рычание… Кроме меня здесь никого нет! И не могло быть! Нервишки шалят.
По крайней мере, лучше убедить себя в этом, чем поверить в то, что… Я помотал головой, отгоняя предательские мысли. Обернулся к алтарю.
Козлиная морда все так же глумливо ухмылялась. Многообещающе.
– Хочешь сказать, это еще не все?
Огоньки свечей, все как один, дрогнули. Несильно, но заметно.
Я невольно шагнул назад.
По рубинам в глазницах пробежала тень, будто козлиная морда моргнула.
Это что?.. Знак согласия?..
Я тряхнул головой. Нет! Не надо сходить с ума. Всего лишь случайный сквозняк. Ветерок. Я же оставил дверь сюда приоткрытой, в этом все дело.
– Моргай, не моргай, а глазки твои я вырву и продам.
Я снова потянулся к морде, чтобы дернуть за бородку.
– Ну? Что на это скажешь, образина блохаст…
Только сейчас заметил. Сбоку в постаменте, у самой колонны, не было камня – небольшая полочка. И здесь кое-что было. Матово светилась серебряная рукоятка, усыпанная темными камнями, – в тени не понять, какими. А за кинжалом…
Корешок книги. Виднелся лишь самый краешек, и там не было букв. Скорее всего, на обложке вообще нет ни одной буквы, но тут и никаких букв не надо.
Я слишком хорошо знаю такие металлические переплеты. В три слоя, один из-под другого: красное золото, белая платина, зеленая от патины медь… Узор из разнокалиберных шестеренок, сцепленных в спирали, вьющиеся в сумасшедшем клубке…
Все в жизни вот так вот переплетено. И паршивое, и хорошее.
С одной стороны – семьдесят пять холмиков. Но с другой стороны – этот вот переплет. Этот узор…
Плывет в глазах, словно шестеренки и спирали из них вращаются в разные стороны. Вращаются, оставаясь совершенно неподвижными. Если тронуть пальцами, то ясно, что неподвижны. Но для глаз – шестеренки и спирали вращаются… Как живые… И на этом переплете так отчетливо, так явновращаются…
С таким переплетом я еще не сталкивался. Ни тогда, когда сам забирал книги чертовых сук, у которых перед этим забрал их жизни. Не видел такого и у Старика, у которого целый стеллаж старых книг, и из них полторы полки вот таких вот, взятых возле алтарей. Там есть похожие переплеты, с такими же живыми обложками, постоянно плывущими в глазах. Можно палец приложить, и будешь чувствовать, что ничего там не вращается, конечно же. А глаза говорят: вертится…
Только ни одна из тех книг с этой даже близко не лежала. Здесь ощущение того, что кусочки обложки движутся друг относительно друга, при этом странным образом оставаясь на месте, просто сводит с ума. Будто сама ткань мироздания рвется на этой обложке, открывая путь во что-то иное…
Из Старика можно будет веревки вить.
Я шагнул к полочке в постаменте, чтобы вытащить книгу в живом переплете, и в тот же миг совершенно ясно понял, что эхо от моего шага слишком сильно походит на стук когтей по камню.
Скорее почувствовал, чем услышал движение. Мощное, тяжелое. За самой спиной. Ох, не надо было мне сюда лезть… Предчувствие, у меня же было предчувствие! Ну почему же я не поверил самому себе…
Я упал на колени, заваливаясь вбок и пригибая голову, и что-то большое пролетело надо мной, чиркнув острым по плечу, вспоров твердую кожу плаща. Пролетело едва выше меня – там, где миг назад была моя шея.
Что-то клацнуло по алтарной плите, потом за алтарем – цок-цок-цок по каменному полу…
Я перекатился и вскочил на ноги. Замер, пригнувшись.
Язычки свечей метались как сумасшедшие. Мешанина теней и света по подвалу… Казалось, будто все вокруг ходит ходуном. Ни черта не рассмотреть. То, что вызвало эти вихри в воздухе, затерялось в мечущихся полутенях.
Или спряталось?.. За черные, надежные тени ближайших колонн. А может, и еще ближе…
Хуже всего то, что у меня с собой никакого оружия. Не разгибаясь, я медленно пошел вокруг алтаря. Что за этим трехступенчатым пьедесталом с другой стороны?..
Но и колонны я старался не терять. Бочком. Вполоборота к алтарю, вполоборота к колоннам. Черт его знает, куда упрыгали эти быстрые цок-цок-цок…
Я сглотнул. Тело дрожало, как натянутая струна. Обострившиеся чувства ловили каждый треск свечей, каждое поскрипывание кожаного плаща, мягкое касание подошв о каменные плиты – я ступал медленно и очень мягко, Но все равно слышал свои шаги. Звук есть всегда. Даже если пальцем прикоснуться к листу бумаги. Всегда…
Я слышал свои шаги, а еще – на самом пределе – эхо от них.
Чертовски похожее на мягчайшую поступь крадущихся лап. Лап, когти которых не убираются в подушечки между пальцами, потому что слишком большие…
Я различал эти мягкие касания, маскирующиеся под эхо моих шагов. Но что толку? В огромном зале, полном арочных колонн, звук шел отовсюду. Прилетал со всех сторон.
Невозможно понять, где он рождается: в дальнем конце зала или в трех шагах от тебя, за ближайшей колонной.
Я остановился.
Если эта тварь настолько умна, что не набросилась на меня сразу, а кралась, подстраиваясь под мои шаги, пока не подобралась мне за спину, чтобы наверняка ударить мне в шею, в самое уязвимое место…
Если эта тварь настолько умна, что она сделала после того, как свалилась по ту сторону алтаря?
И что она делает сейчас?
И главное, что собираетсясделать?..
И что надо сделать мне,чтобы снова стать охотником, а не жертвой? Может быть, оружия у меня и нет, но руки-то остались. И голова.
Я двинулся дальше вокруг алтаря, теперь не спуская с него глаз. Уже не бочком, развернулся к нему совсем.
Тихо, осторожно… Шаг за шагом…
Уже у изумрудного края пластины. Еще шаг – и увижу все, что по ту сторону высокого пьедестала.
Я сделал этот шаг и в тот же миг упал на колени, одновременно разворачиваясь назад и вскидывая левую руку…
Колени коснулись камня еще раньше, чем я услышал движение. Даже раньше, чем ощутил это движение, его жаркое начало, – почувствовал тем особым предчувствием, что не раз спасало мне жизнь…
Левую руку пронзило болью, меня швырнуло назад. Я рухнул на каменный пол, а что-то огромное и тяжелое обрушилось на меня. Ударило в грудь, врезало прямо в солнечное сплетение, выбив из меня воздух и заткнув глотку невидимой пробкой. А левая рука – как в тисках. В тисках, унизанных шипами…
Огоньки свечей метались, решив спрыгнуть со столбиков жира. По полу прыгали тени, и все вокруг вздрагивало и качалось.
В этой мешанине – два серебристых глаза. Прямо надо мной. Уставились на меня в упор. Целеустремленно и невозмутимо. Шляпки двадцатисантиметровых гвоздей, приготовленных для распятия… Совсем близко.
Были бы еще ближе, если бы не мое левое запястье, угодившее в пасть. Клыки вжали толстую кожу плаща в руку, давя мышцы, ломая лучевую кость… Рука ниже локтя превратилась в один сплошной комок боли, и все-таки каким-то чудом я удержал эту тварь. Не дал ей вгрызться в шею, а именно туда она целилась.
В груди онемело, хотелось глотнуть воздуха, но рот открывался и закрывался впустую, вдохнуть не получалось. Слишком сильно эта тварь врезала мне в солнечное сплетение. И слишком много она весила. Лапы давили мне в грудь, как двухпудовые гири.
Я ударил ее правой рукой, попытался столкнуть с себя, но с таким же успехом я мог бы толкать бетонную стену. В груди жгло, я не мог вдохнуть, а тяжелые лапы выдавливали из груди последний воздух.
Воздух… хоть глоток воздуха…
Тварь нависла надо мной, надвигаясь на левую руку всем своим весом. И моя рука, как я ни пытался удержать ее, пошла вниз… Все ближе к моему горлу…
Я толкал тварь правой рукой, попытался нащупать ее шею, пережать горло… Сквозь плотную шерсть, под складками шкуры… Шкура подалась под пальцами, но и только. Под шкурой были мышцы. Такие, что я даже не мог схватить эту тварь за горло – мышцы были как камень. Куда уж их пережать…
Воздуха, хоть глоток воздуха!
Грудь горела, мышцы рук наполнил колючий жар. Все тело стало как чужое, едва слушается, а серебристые глаза все ближе. Уверенные и невозмутимые. Знающие: рано или поздно рука не выдержит, упадет на грудь. И тогда придет черед шеи. Или второй руки, если успею подставить, когда она метнется к шее. Это неважно, одну руку придется перекусить или две. Все равно дело рано или поздно дойдет и до шеи…
Я бы попытался воткнуть пальцы в эти глаза, похожие на шляпки гвоздей, да только знал, что едва перестану давить правой рукой, в тот же миг моя левая упадет на грудь, открыв путь к горлу.
Да и не помогло бы мне это. Тварь глядела мне в глаза, и я читал там слишком многое, чтобы надеяться, что удар в эти глаза спасет меня. Нет, даже тогда она не отпустит меня. Нет… Я могу ударить ее по глазам, могу воткнуть в них пальцы, и даже вырвать – это ничего не изменит. Она найдет меня и слепая – по запаху, по дыханию, по ударам пульса в моих венах… Догонит еще раньше, чем я успею найти выход из этого подвала. Догонит и убьет.
Я хватал ртом воздух, но вдохнуть не получалось. В грудь не входило ничего…
Серебристые глаза совсем близко.
Моя левая рука опустилась до подбородка. Нос твари, верхние клыки – прямо над моим носом. Из пасти несло сырым мясом, застрявшим между зубами, смрадом изнутри глотки…
Серебристые глаза дрогнули – больше не смотрели в упор. Нацелились ниже. Туда, где моя шея, до которой осталось совсем ничего. Сейчас пасть разожмется, отпустит мою левую руку, которой я уже ничего не смогу сделать, и нырнет мне под подбородок…
Я как мог отталкивал ее от себя правой рукой, но теперь сжал пальцы. Мышцы не продавить, но в шкуру на шее я вцепился. И из последних сил рванул тварь над собой за голову! И правой рукой, и левой, угодившей в пасть. Несмотря на боль, рванул и левую руку ко лбу, над собой, а голову!
Левая рука не выдержала, упала на лицо, но не к подбородку, куда жала тварь, а на лоб. Утянув пасть твари, вцепившуюся в запястье, и заставив ее вытянуть шею. Растянуть мышцы и толстые складки шкуры, укрывавшие горло и кадык. Заставил ее открыться всего на миг, она уже дернулась обратно…
Я успел рубануть туда правой рукой. Костяшками пальцев в кадык, на миг выступивший из-под растянувшихся жил…
Тварь квохтнула, дернулась обратно. Я снова увидел серебристые глаза, а мышцы на шее сомкнулись в непробиваемую броню, но это уже не имело значения. Мои пальцы пробились. Я слышал хруст! Почувствовал, как кадык нырнул внутрь. Хрящ не выдержал, треснул и вошел в глотку, в самую трахею.
Серебристые глаза расширились, может быть, от боли, а может быть, от удивления. Давление челюстей тоже ослабло. Всего на миг, но достаточно, чтобы вырвать из пасти руку.
Я снова врезал правой рукой, на этот раз по лапам, сбивая их с себя и заваливая тварь вбок. И сам перекатился туда, подминая ее.
Тело едва слушалось меня, перед глазами мутилось. Левая рука ткнулась в шерстяной бок и безвольно соскользнула. Ниже локтя как чужая. Лишь тупая боль и ужасное ощущение: там не рука, а огромный надувной шар, который вот-вот лопнет. Но локоть я еще чувствую. И бицепс с трицепсом работают. Что-то еще могу этой рукой…
От резких движений язычки свечей пустились в сумасшедший пляс, пасть превратилась в темный провал среди мельтешащих пятен света, но я ловил серебристые глаза, смотрел в них, ориентировался по ним. Левее и чуть выше…
Я ударил локтем левой и попал, куда целил. Туда, где у твари было ухо.
Изо всех сил вжал локоть в ушную раковину, а правой рукой вцепился между глаз в нос. В большой нос, мокрый и холодный. Стиснул его в кулаке и обеими руками, как мог, локтем и ладонью, рванул голову вбок…
Четыре лапы ударили в меня снизу, швырнув вверх и назад. Свод подвала, плывущий в тенях… и каменный пол врезал мне по спине, выбив из груди последние крохи воздуха. Я врубился затылком в камень, но на миг раньше, чем лапы подбросили меня, я услышал, почувствовал под руками: позвонки твари хрустнули.
* * *
Язычки свечей давно успокоились, а я все лежал на полу, свернувшись калачиком. Боль в груди пульсировала, то накатывая, то чуть отступая. Уходила медленно, неохотно. А на смену ей разгоралась боль в левой руке.
Серебристые глаза стекленели, но упрямо смотрели на меня. Жизнь по капле уходила из них, из неподвижного тела. Теперь я мог рассмотреть, что это было…
Грязно-серая шерсть. Собачья морда – слишком длинная для собаки. Мощные лапы – сейчас безвольно распластавшиеся на холодных плитах… Волк. Матерый волчара. Огромный. Больше меня, наверно. Килограммов под девяносто. Ни разу еще таких не видел.
Наверно, я должен был бы чувствовать радость, что завалил такую тварюгу… Что мне повезло, что я все еще жив…
Наверно. Но радости не было.
Я люблю собак. Особенно вот таких здоровых, похожих на волков. Похожих даже не по внешнему виду, не только тем, что снаружи, а тем, что внутри головы… Этот сплав независимости и верности, преданности хозяину до последнего вздоха. Обожаю таких зверюг! Если бы у меня был тотем, моим тотемом были бы волки…
Этот был верен своему хозяину. Я видел это в его глазах – в серебристых шляпках гвоздей, нацеленных на меня… Он бы не убежал, даже если бы у меня был нож или что-то посерьезнее. Нет, этот бы не убежал. Этот за своего хозяина, за его дом, за его вещи не пожалел бы жизни.
Он и не пожалел… Только не за хозяина – за хозяйку…
Я поморщился. Ведь был же уверен, что в доме никого нет!
Два дня подряд за домом следил. А до этого было еще два захода по три дня, когда присматривался издали, осторожненько… Точнее, по три ночи. Это меня и подвело. Ночами-то волк, выходит, спал, носу из дома не высовывал. Охранял окрестности днем, когда спят его хозяева. И вот этой ночью он тоже лежал в доме и дрых, свернувшись где-нибудь на коврике, как обычный пес…
Боль в левом предплечье расцветала. Прокатывалась по руке с каждым ударом пульса. Даже подумать страшно, что будет, если рукой шевельнуть.
Вообще двигаться не хотелось. Навалились усталость и напряжение, копившиеся последние три дня. Болела спина, вспухала от боли рука, а надо было вставать и что-то делать с волком. Если хозяйка найдет его – вот так вот, возле алтаря, с переломанным хребтом, все, конец охоте. Она будет настороже. А с ней и так-то непонятно, что делать. Она же…
Я приподнял голову и замер.
1 2 3 4 5 6
Я уже стал специалистом в этих чертовых полорогих, будь оно все проклято…
Редкий экземпляр, между прочим. Обычно сарга falconeri рыжеватые, а этот черный, как уголь. И рога отменные, без единого скола. Да и таксидермист свое дело знал, хорошее чучело получилось. Даже слишком хорошее…
В глазницах вместо стандартных желтых стекляшек рубины. Когда огоньки свечей вздрагивали, языки света скользили по козлиной морде, заглядывали в кроваво-красные камни – и рубины оживали. Словно и не камни это вовсе, а две тонкие стеклянные чешуйки, за которыми чьи-то внимательные глаза…
Я мотнул головой, прогоняя наваждение. Усмехнулся и подмигнул морде:
– Привет, блохастое.
Но никакого облегчения не испытал. То ли из-за освещения снизу, то ли в том были виноваты руки таксидермиста, настоящего мастера, но казалось, что чучело подмигивает мне в ответ. В чуть подрагивающем свете свечей ухмылка гуляла по морде. Едва заметная, но ощутимо злая. Мстительная.
И – глаза…
То есть рубины. Не просто стоят в глазницах. Смотрят – и именно на меня. Словно тот, кому приносились жертвы на этом алтаре, сейчас здесь. Прямо за этими рубиновыми чешуйками.
Я облизнул пересохшие губы. Нервы, чертовы нервы! Конечно же ничего подобного не бывает. Просто камни!
Просто красные стекляшки, и больше ничего. Конечно же.
Но говорят, что морды, под которыми приносились жертвы, как намоленные иконы. Нельзя глумиться без последствий. А под этой мордой…
Семьдесят пять холмиков. И теперь я точно знаю, что это не ягнята-поросята. Серебряная пластина алтаря слишком велика для овечек-хрюшечек…
Я натянул перчатки туже. Нарочито шумно выдохнул – от души, давая выход раздражению.
Говорят… Мало ли что говорят!
Верить в некоторые вещи – первый шаг к концу!
А сделаем-ка мы вот что – для успокоения. Я шагнул к изголовью алтаря. К самой колонне, к взирающей на меня морде. Невысоко висит…
Черная блестящая шерсть усеяна мелкими темными пятнышками. Случайно забрызгали. И я даже знаю чем.
Но я все равно поднял руку, чтобы потрепать эту козлиную морду как безобидную домашнюю шавку, дернуть за бородку…
Не дернул.
Замер, а сердце в груди дрогнуло и провалилось куда-то.
Глухое рычание…
Утробное, басовитое, на самом пределе слышимости, но очень недовольное…
Очень медленно я обернулся.
Не дыша. Обратившись в слух.
Дрожа. Чувствуя жар в груди, но боясь вздохнуть. Не решаясь шелохнуться.
Но если рычание и было, то теперь из темноты ни звука. Лишь треск свечей вокруг алтаря. Показалось?
Я стоял, глядя назад, в темноту подвала. Слушая тишину и все больше злясь на себя. Трус, чертов трус!
Рычание… Кроме меня здесь никого нет! И не могло быть! Нервишки шалят.
По крайней мере, лучше убедить себя в этом, чем поверить в то, что… Я помотал головой, отгоняя предательские мысли. Обернулся к алтарю.
Козлиная морда все так же глумливо ухмылялась. Многообещающе.
– Хочешь сказать, это еще не все?
Огоньки свечей, все как один, дрогнули. Несильно, но заметно.
Я невольно шагнул назад.
По рубинам в глазницах пробежала тень, будто козлиная морда моргнула.
Это что?.. Знак согласия?..
Я тряхнул головой. Нет! Не надо сходить с ума. Всего лишь случайный сквозняк. Ветерок. Я же оставил дверь сюда приоткрытой, в этом все дело.
– Моргай, не моргай, а глазки твои я вырву и продам.
Я снова потянулся к морде, чтобы дернуть за бородку.
– Ну? Что на это скажешь, образина блохаст…
Только сейчас заметил. Сбоку в постаменте, у самой колонны, не было камня – небольшая полочка. И здесь кое-что было. Матово светилась серебряная рукоятка, усыпанная темными камнями, – в тени не понять, какими. А за кинжалом…
Корешок книги. Виднелся лишь самый краешек, и там не было букв. Скорее всего, на обложке вообще нет ни одной буквы, но тут и никаких букв не надо.
Я слишком хорошо знаю такие металлические переплеты. В три слоя, один из-под другого: красное золото, белая платина, зеленая от патины медь… Узор из разнокалиберных шестеренок, сцепленных в спирали, вьющиеся в сумасшедшем клубке…
Все в жизни вот так вот переплетено. И паршивое, и хорошее.
С одной стороны – семьдесят пять холмиков. Но с другой стороны – этот вот переплет. Этот узор…
Плывет в глазах, словно шестеренки и спирали из них вращаются в разные стороны. Вращаются, оставаясь совершенно неподвижными. Если тронуть пальцами, то ясно, что неподвижны. Но для глаз – шестеренки и спирали вращаются… Как живые… И на этом переплете так отчетливо, так явновращаются…
С таким переплетом я еще не сталкивался. Ни тогда, когда сам забирал книги чертовых сук, у которых перед этим забрал их жизни. Не видел такого и у Старика, у которого целый стеллаж старых книг, и из них полторы полки вот таких вот, взятых возле алтарей. Там есть похожие переплеты, с такими же живыми обложками, постоянно плывущими в глазах. Можно палец приложить, и будешь чувствовать, что ничего там не вращается, конечно же. А глаза говорят: вертится…
Только ни одна из тех книг с этой даже близко не лежала. Здесь ощущение того, что кусочки обложки движутся друг относительно друга, при этом странным образом оставаясь на месте, просто сводит с ума. Будто сама ткань мироздания рвется на этой обложке, открывая путь во что-то иное…
Из Старика можно будет веревки вить.
Я шагнул к полочке в постаменте, чтобы вытащить книгу в живом переплете, и в тот же миг совершенно ясно понял, что эхо от моего шага слишком сильно походит на стук когтей по камню.
Скорее почувствовал, чем услышал движение. Мощное, тяжелое. За самой спиной. Ох, не надо было мне сюда лезть… Предчувствие, у меня же было предчувствие! Ну почему же я не поверил самому себе…
Я упал на колени, заваливаясь вбок и пригибая голову, и что-то большое пролетело надо мной, чиркнув острым по плечу, вспоров твердую кожу плаща. Пролетело едва выше меня – там, где миг назад была моя шея.
Что-то клацнуло по алтарной плите, потом за алтарем – цок-цок-цок по каменному полу…
Я перекатился и вскочил на ноги. Замер, пригнувшись.
Язычки свечей метались как сумасшедшие. Мешанина теней и света по подвалу… Казалось, будто все вокруг ходит ходуном. Ни черта не рассмотреть. То, что вызвало эти вихри в воздухе, затерялось в мечущихся полутенях.
Или спряталось?.. За черные, надежные тени ближайших колонн. А может, и еще ближе…
Хуже всего то, что у меня с собой никакого оружия. Не разгибаясь, я медленно пошел вокруг алтаря. Что за этим трехступенчатым пьедесталом с другой стороны?..
Но и колонны я старался не терять. Бочком. Вполоборота к алтарю, вполоборота к колоннам. Черт его знает, куда упрыгали эти быстрые цок-цок-цок…
Я сглотнул. Тело дрожало, как натянутая струна. Обострившиеся чувства ловили каждый треск свечей, каждое поскрипывание кожаного плаща, мягкое касание подошв о каменные плиты – я ступал медленно и очень мягко, Но все равно слышал свои шаги. Звук есть всегда. Даже если пальцем прикоснуться к листу бумаги. Всегда…
Я слышал свои шаги, а еще – на самом пределе – эхо от них.
Чертовски похожее на мягчайшую поступь крадущихся лап. Лап, когти которых не убираются в подушечки между пальцами, потому что слишком большие…
Я различал эти мягкие касания, маскирующиеся под эхо моих шагов. Но что толку? В огромном зале, полном арочных колонн, звук шел отовсюду. Прилетал со всех сторон.
Невозможно понять, где он рождается: в дальнем конце зала или в трех шагах от тебя, за ближайшей колонной.
Я остановился.
Если эта тварь настолько умна, что не набросилась на меня сразу, а кралась, подстраиваясь под мои шаги, пока не подобралась мне за спину, чтобы наверняка ударить мне в шею, в самое уязвимое место…
Если эта тварь настолько умна, что она сделала после того, как свалилась по ту сторону алтаря?
И что она делает сейчас?
И главное, что собираетсясделать?..
И что надо сделать мне,чтобы снова стать охотником, а не жертвой? Может быть, оружия у меня и нет, но руки-то остались. И голова.
Я двинулся дальше вокруг алтаря, теперь не спуская с него глаз. Уже не бочком, развернулся к нему совсем.
Тихо, осторожно… Шаг за шагом…
Уже у изумрудного края пластины. Еще шаг – и увижу все, что по ту сторону высокого пьедестала.
Я сделал этот шаг и в тот же миг упал на колени, одновременно разворачиваясь назад и вскидывая левую руку…
Колени коснулись камня еще раньше, чем я услышал движение. Даже раньше, чем ощутил это движение, его жаркое начало, – почувствовал тем особым предчувствием, что не раз спасало мне жизнь…
Левую руку пронзило болью, меня швырнуло назад. Я рухнул на каменный пол, а что-то огромное и тяжелое обрушилось на меня. Ударило в грудь, врезало прямо в солнечное сплетение, выбив из меня воздух и заткнув глотку невидимой пробкой. А левая рука – как в тисках. В тисках, унизанных шипами…
Огоньки свечей метались, решив спрыгнуть со столбиков жира. По полу прыгали тени, и все вокруг вздрагивало и качалось.
В этой мешанине – два серебристых глаза. Прямо надо мной. Уставились на меня в упор. Целеустремленно и невозмутимо. Шляпки двадцатисантиметровых гвоздей, приготовленных для распятия… Совсем близко.
Были бы еще ближе, если бы не мое левое запястье, угодившее в пасть. Клыки вжали толстую кожу плаща в руку, давя мышцы, ломая лучевую кость… Рука ниже локтя превратилась в один сплошной комок боли, и все-таки каким-то чудом я удержал эту тварь. Не дал ей вгрызться в шею, а именно туда она целилась.
В груди онемело, хотелось глотнуть воздуха, но рот открывался и закрывался впустую, вдохнуть не получалось. Слишком сильно эта тварь врезала мне в солнечное сплетение. И слишком много она весила. Лапы давили мне в грудь, как двухпудовые гири.
Я ударил ее правой рукой, попытался столкнуть с себя, но с таким же успехом я мог бы толкать бетонную стену. В груди жгло, я не мог вдохнуть, а тяжелые лапы выдавливали из груди последний воздух.
Воздух… хоть глоток воздуха…
Тварь нависла надо мной, надвигаясь на левую руку всем своим весом. И моя рука, как я ни пытался удержать ее, пошла вниз… Все ближе к моему горлу…
Я толкал тварь правой рукой, попытался нащупать ее шею, пережать горло… Сквозь плотную шерсть, под складками шкуры… Шкура подалась под пальцами, но и только. Под шкурой были мышцы. Такие, что я даже не мог схватить эту тварь за горло – мышцы были как камень. Куда уж их пережать…
Воздуха, хоть глоток воздуха!
Грудь горела, мышцы рук наполнил колючий жар. Все тело стало как чужое, едва слушается, а серебристые глаза все ближе. Уверенные и невозмутимые. Знающие: рано или поздно рука не выдержит, упадет на грудь. И тогда придет черед шеи. Или второй руки, если успею подставить, когда она метнется к шее. Это неважно, одну руку придется перекусить или две. Все равно дело рано или поздно дойдет и до шеи…
Я бы попытался воткнуть пальцы в эти глаза, похожие на шляпки гвоздей, да только знал, что едва перестану давить правой рукой, в тот же миг моя левая упадет на грудь, открыв путь к горлу.
Да и не помогло бы мне это. Тварь глядела мне в глаза, и я читал там слишком многое, чтобы надеяться, что удар в эти глаза спасет меня. Нет, даже тогда она не отпустит меня. Нет… Я могу ударить ее по глазам, могу воткнуть в них пальцы, и даже вырвать – это ничего не изменит. Она найдет меня и слепая – по запаху, по дыханию, по ударам пульса в моих венах… Догонит еще раньше, чем я успею найти выход из этого подвала. Догонит и убьет.
Я хватал ртом воздух, но вдохнуть не получалось. В грудь не входило ничего…
Серебристые глаза совсем близко.
Моя левая рука опустилась до подбородка. Нос твари, верхние клыки – прямо над моим носом. Из пасти несло сырым мясом, застрявшим между зубами, смрадом изнутри глотки…
Серебристые глаза дрогнули – больше не смотрели в упор. Нацелились ниже. Туда, где моя шея, до которой осталось совсем ничего. Сейчас пасть разожмется, отпустит мою левую руку, которой я уже ничего не смогу сделать, и нырнет мне под подбородок…
Я как мог отталкивал ее от себя правой рукой, но теперь сжал пальцы. Мышцы не продавить, но в шкуру на шее я вцепился. И из последних сил рванул тварь над собой за голову! И правой рукой, и левой, угодившей в пасть. Несмотря на боль, рванул и левую руку ко лбу, над собой, а голову!
Левая рука не выдержала, упала на лицо, но не к подбородку, куда жала тварь, а на лоб. Утянув пасть твари, вцепившуюся в запястье, и заставив ее вытянуть шею. Растянуть мышцы и толстые складки шкуры, укрывавшие горло и кадык. Заставил ее открыться всего на миг, она уже дернулась обратно…
Я успел рубануть туда правой рукой. Костяшками пальцев в кадык, на миг выступивший из-под растянувшихся жил…
Тварь квохтнула, дернулась обратно. Я снова увидел серебристые глаза, а мышцы на шее сомкнулись в непробиваемую броню, но это уже не имело значения. Мои пальцы пробились. Я слышал хруст! Почувствовал, как кадык нырнул внутрь. Хрящ не выдержал, треснул и вошел в глотку, в самую трахею.
Серебристые глаза расширились, может быть, от боли, а может быть, от удивления. Давление челюстей тоже ослабло. Всего на миг, но достаточно, чтобы вырвать из пасти руку.
Я снова врезал правой рукой, на этот раз по лапам, сбивая их с себя и заваливая тварь вбок. И сам перекатился туда, подминая ее.
Тело едва слушалось меня, перед глазами мутилось. Левая рука ткнулась в шерстяной бок и безвольно соскользнула. Ниже локтя как чужая. Лишь тупая боль и ужасное ощущение: там не рука, а огромный надувной шар, который вот-вот лопнет. Но локоть я еще чувствую. И бицепс с трицепсом работают. Что-то еще могу этой рукой…
От резких движений язычки свечей пустились в сумасшедший пляс, пасть превратилась в темный провал среди мельтешащих пятен света, но я ловил серебристые глаза, смотрел в них, ориентировался по ним. Левее и чуть выше…
Я ударил локтем левой и попал, куда целил. Туда, где у твари было ухо.
Изо всех сил вжал локоть в ушную раковину, а правой рукой вцепился между глаз в нос. В большой нос, мокрый и холодный. Стиснул его в кулаке и обеими руками, как мог, локтем и ладонью, рванул голову вбок…
Четыре лапы ударили в меня снизу, швырнув вверх и назад. Свод подвала, плывущий в тенях… и каменный пол врезал мне по спине, выбив из груди последние крохи воздуха. Я врубился затылком в камень, но на миг раньше, чем лапы подбросили меня, я услышал, почувствовал под руками: позвонки твари хрустнули.
* * *
Язычки свечей давно успокоились, а я все лежал на полу, свернувшись калачиком. Боль в груди пульсировала, то накатывая, то чуть отступая. Уходила медленно, неохотно. А на смену ей разгоралась боль в левой руке.
Серебристые глаза стекленели, но упрямо смотрели на меня. Жизнь по капле уходила из них, из неподвижного тела. Теперь я мог рассмотреть, что это было…
Грязно-серая шерсть. Собачья морда – слишком длинная для собаки. Мощные лапы – сейчас безвольно распластавшиеся на холодных плитах… Волк. Матерый волчара. Огромный. Больше меня, наверно. Килограммов под девяносто. Ни разу еще таких не видел.
Наверно, я должен был бы чувствовать радость, что завалил такую тварюгу… Что мне повезло, что я все еще жив…
Наверно. Но радости не было.
Я люблю собак. Особенно вот таких здоровых, похожих на волков. Похожих даже не по внешнему виду, не только тем, что снаружи, а тем, что внутри головы… Этот сплав независимости и верности, преданности хозяину до последнего вздоха. Обожаю таких зверюг! Если бы у меня был тотем, моим тотемом были бы волки…
Этот был верен своему хозяину. Я видел это в его глазах – в серебристых шляпках гвоздей, нацеленных на меня… Он бы не убежал, даже если бы у меня был нож или что-то посерьезнее. Нет, этот бы не убежал. Этот за своего хозяина, за его дом, за его вещи не пожалел бы жизни.
Он и не пожалел… Только не за хозяина – за хозяйку…
Я поморщился. Ведь был же уверен, что в доме никого нет!
Два дня подряд за домом следил. А до этого было еще два захода по три дня, когда присматривался издали, осторожненько… Точнее, по три ночи. Это меня и подвело. Ночами-то волк, выходит, спал, носу из дома не высовывал. Охранял окрестности днем, когда спят его хозяева. И вот этой ночью он тоже лежал в доме и дрых, свернувшись где-нибудь на коврике, как обычный пес…
Боль в левом предплечье расцветала. Прокатывалась по руке с каждым ударом пульса. Даже подумать страшно, что будет, если рукой шевельнуть.
Вообще двигаться не хотелось. Навалились усталость и напряжение, копившиеся последние три дня. Болела спина, вспухала от боли рука, а надо было вставать и что-то делать с волком. Если хозяйка найдет его – вот так вот, возле алтаря, с переломанным хребтом, все, конец охоте. Она будет настороже. А с ней и так-то непонятно, что делать. Она же…
Я приподнял голову и замер.
1 2 3 4 5 6