– Как, ты сказала, зовут твоих родственников? Дядя Пульман и тетя Фланель? Я покажу им мои гланды и расскажу про печеночные колики!.. Уверена, это будет для них поучительно! – с воодушевлением сказала Недолеченная Дама.
– О да! О да! Куда уж интереснее! – передразнил поручик. – У меня просто голова от интереса отваливается! Ой, держите ее!.. Чмяк!
Недолеченная Дама громко взвизгнула.
– А вы, армейский остряк, приставьте свою голову на место! Нашли, где головами разбрасываться!.. Брр, мерзость какая! Она так противно моргает у меня на коленях! – сердито крикнула она.
Поручик снова разразился идиотским смехом.
– Я вас предупреждала! Или сидите тихо, или… Короче, сами напросились! – Таня поправила на чемодане сургучную печать, и оба привидения мигом притихли.
Набравшись храбрости, Таня нажала на кнопку звонка.
«Интересно, как Дурневы отнесутся к моему возвращению? Скорее всего, не очень обрадуются!» – подумала она.
Дребезг звонка еще не смолк, а в квартире уже залаяла такса. Таксу звали Полтора Километра. Толстая и склочная, она была достойным членом семейства Дурневых. Ее любимым занятием было хватать гостей за пятки. Если же ее прогоняли в коридор, то Полтора Километра от злости пускала слюну в стоящие там ботинки.
Еще через полминуты в глубине квартиры распахнулась дверь, и по линолеуму гулко забухали толстые пятки. Таня поежилась. Тетя Нинель! Ее шаги можно было узнать из тысячи.
– Почему ты лаешь, мой крысеночек? Иди к мамуле на ручки! – засюсюкала тетя Нинель.
Ее толстые пятки перестали, наконец, шлепать, и Таня поняла, что ее пристально разглядывают в глазок.
– О, нет! – дурным голосом взвыла тетя Нинель. – О, нет! Герман! Герман! Это твоя племянница! Недаром меня сегодня всю ночь душил какой-то скелет!
Послышались еще чьи-то шаги. На этот раз они были негромкие и звучали примерно так: «цук-цук-цук». Дядя Герман был втрое легче своей супруги. Тощий, с зеленым лицом, он сильно смахивал на вурдалака. И даже, кажется, был в родстве с графом Дракулой. Но не по Таниной линии, а по какой-то совсем другой. Так, во всяком случае, утверждала Ягге.
Вот только, в отличие от своего клыкастого родственника, дядя Герман не был магом. И вообще не верил в волшебство. Вот бы он удивился, если бы узнал, что эти несколько месяцев Таня жила не на вокзале, а училась в настоящей школе для магов.
– Да, это она! Я же говорил: ударят морозы, и она притащится как миленькая! – услышала Таня ехидный голос дяди Германа. – Пипа, Пипа, иди сюда! Посмотри и ты тоже!
Догадавшись, что у глазка сейчас появится злорадствующая Пипа, Таня в профилактических целях высунула язык. Ей было хорошо известно, что дурневская дочка терпеть ее не может. Все раннее детство Тани было отравлено общением с Пипой. Сколько раз она обижала Таню, запирала на лоджии, ябедничала, устраивала пакости! За то время, что Таня была в школе магии Тибидохс, Пипа едва ли могла измениться к лучшему.
– Танька Гроттер! О нет! Только ее тут не хватало! Я так надеялась, что с ней что-нибудь случилось! Что ей кирпич на голову упал или ее в тюрьму посадили! – завопила Пипа, отрываясь от глазка.
– Пипочка, что ты говоришь? Так нельзя говорить. Мы должны жалеть бедную сироту. Она же не виновата, что у нее были никчемные родители и она сама точно такая же никчемная, – елейным голоском сказала тетя Нинель.
– Не-ет! Мам, пап, не открывайте! Давайте забаррикадируемся и не впустим ее! Пусть катится откуда пришла! – завизжала Пипа, повисая у своей мамаши на ноге.
– Успокойся, Пипочка! Нельзя ее не впускать. Об этом узнают журналисты и испортят твоему папе карьеру. Лучше потом мы потихоньку сплавим ее в интернат строгого режима для детей с уголовными наклонностями, – зашептала тетя Нинель.
– Почему потом, а не прямо сейчас? – закричала Пипа. – Если вы ее впустите, я уйду из дома! Это из-за нее я хожу лысая! И чаем меня тоже она ошпарила!.. Дайте ей коврик, и пусть ночует на лестнице! Ясно вам?
Однако тетя Нинель и дядя Герман решили иначе. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и Таня оказалась лицом к лицу с Дурневыми. Впереди всех неприступным бастионом возвышалась тетя Нинель, похожая на бегемота в домашнем халате и мягких тапочках. В руках у нее клокотала такса. Чуть сбоку стоял дядя Герман, а из-за спины у него выглядывала Пипа.
Волосы, которых Пипа лишилась, попытавшись залить клеем волшебную книгу, успели слегка отрасти и теперь торчали коротким колючим ежиком. Зато прыщей у Пипы стало вчетверо больше. И еще Пипа была в пижаме. «Значит, у лопухоидов теперь ночь! Ой, я же сама видела, что ночь! Как же я сразу не сообразила? Перебудила их!» – спохватилась Таня.
Однако в данном случае это обстоятельство сыграло ей на руку.
– Ты знаешь, сколько времени? Почти три часа! – раздраженно сказала тетя Нинель. – Сегодня уже поздно, я завтра с тобой поговорю!
Дядя Герман пока молчал, однако его маленькие глазки злобно сверлили незнакомый кожаный чемодан и сверток с Черными Шторами. Таня догадалась, что сейчас Дурнев непременно поинтересуется, что это такое и где она взяла эти вещи.
– Дядя Герман, а как поживают ваши кролики? – спросила она, надеясь смягчить его. – Уже спят?
Ее вопрос – самый, казалось бы, невинный – заставил всех Дурневых посинеть от злости. Они терпеть не могли вспоминать об этом эпизоде в их жизни. О том, как дядя Герман, пытаясь дать Тане затрещину, попал рукой по магическому контрабасу. А волшебные инструменты не любят, когда с ними так обращаются. В результате дядя Герман возомнил себя кроликом Сюсюкалкой, завел в квартире целых сто ушастых собратьев и даже дал интервью по телевизору, заявив, что отказывается от политической карьеры, потому что обожает животных…
– Чтоб я больше не слышала о кроликах! Мы их отдали в зоопарк! Ясно тебе? Хищников тоже надо кормить, – злорадно произнесла тетя Нинель.
– Между прочим, папулю снова избрали депутатом! Избиратели почти единогласно проголосовали за него после того интервью… Папуля теперь жутко популярен! У него даже автографы берут! – добавила Пипа.
– Но ведь дядя Герман… Он и правда их любил! Он же сам был кроликом Сюсю… – удивилась Таня.
Дядя Герман затопал ногами. Так как он был очень тощий, то, чтобы топать громче, ему приходилось высоко подпрыгивать.
– НЕТ! Молчать! Никем я не был! Я Герман Дурнев – депутат! Глава самой доброй фракции и председатель самого гуманного комитета! Ясно тебе? – брызжа слюной, взревел он.
Он так позеленел, что Таня испугалась, что он ее ударит, и на всякий случай отодвинулась.
– Ясно, ясно. Вообще-то я уже иду спать… – сказала она, грустно подумав, что как кролик дядя Герман был куда симпатичнее.
Хоть дядя Герман едва ее не придушил, зато воспоминание о «морковно-капустном» периоде его жизни заставило самого доброго депутата забыть про подозрительный чемодан. Он сжал руками виски и, раскачиваясь как маятник, ушел в спальню. За ним, семеня короткими ножками, убежала Пипа. С Таней осталась только тетя Нинель.
– Сейчас зима, на лоджии холодно, поэтому ляжешь в большой комнате! И попробуй только шастать ночью по квартире – шкуру спущу! Свет не включать! Телевизор не трогать! – сказала она, глядя куда-то в стену над Таниной головой.
Тетя Нинель закрыла входную дверь на все замки, задвинула цепочку и удалилась вслед за дядей Германом.
«Добро пожаловать! Вот я и дома!» – грустно подумала Таня.
Забравшись на диван, она обхватила руками колени. Ей вспомнилось прощание с Баб-Ягуном и Ванькой Валялкиным. Расставаясь, они обменялись адресами. Будут ли они писать? Всего шесть часов назад она вылетела из Тибидохса, но уже теперь одиночество глодало ее как червь. Ей ужасно нужен был кто-то близкий и любящий, кому можно обо всем рассказать.
Она задвинула чемодан с привидениями под диван, положила сверток с Черными Шторами на кресло и легла, прижав к себе контрабас.
– Только ты у меня остался! Даже не знаю, сможем ли мы здесь с тобой летать? – всхлипывая, сказала она контрабасу.
Струны контрабаса печально загудели.

* * *

Потянулись тоскливейшие дни. Дурневы словно сговорились отравить Тане жизнь, сделать ее как можно невыносимее.
Пипа шпионила за ней целыми днями и чуть что мчалась ябедничать. Тетя Нинель донимала бесконечными придирками, а дядя Герман вообще ее не замечал, словно вместо Тани было пустое место. Он даже по имени к ней почти не обращался, а когда однажды в кухне Таня случайно села на его стул, дядя Герман брезгливо потребовал: «Уберите это отсюда! Это здесь не сидело!»
Зато когда к ним приходили журналисты, дядя Герман неузнаваемо преображался. Он заставлял Таню сесть рядом с собой, обнимал ее за плечи и говорил:
– Я ужасно рад, что она нашлась! Она мне как родная! Хотя, знаете, с этой девчонкой столько проблем. Мы с женой взяли ее из трудной семьи…
– Почти что с помойки! – немедленно влезала Пипа.
– Дочка! Это невежливо! – фальшиво ужасалась тетя Нинель, но тотчас начинала громко шептать: – Хотя, говоря по секрету, так оно и было… Каких трудов нам стоило ее отмыть и элементарно научить пользоваться ножом и вилкой!
Таня терпеливо сносила все это, хотя была чистоплотнее Пипы в сто раз, а уж вилкой пользовалась явно лучше самой тети Нинели, которая чистила ею ногти. Просто Дурневы обожали говорить гадости про Леопольда Гроттера и его жену Софью.
До десяти лет Таня не знала, что ее родители погибли. Она думала, что ее папа сидит в тюрьме, а мама попрошайничает на вокзале. Так ей, во всяком случае, врали Дурневы. Лишь в Тибидохсе она узнала правду, что Леопольд и Софья Гроттеры были величайшими магами и погибли, защищая ее, когда Тане не исполнилось еще и года.
В школе же – в ее старой лопухоидной школе – все было вообще кошмарно. Таня и не предполагала, что успела так от нее отвыкнуть. Все предметы казались ей ужасно бестолковыми. Не было ни летающих журналов, ни закопченных котлов, ни преподавателей, спускавшихся с потолка на гамаке, как профессор Клопп. Никто не лечил на уроках грифонов, как Тарарах, и не накладывал сглаза, как Зубодериха, чтобы веселее было учить заклинания. Все было скучно и обычно. А самое скверное, что не было магического пилотажа – любимого предмета Тани.
Одноклассники, науськанные Пипой, смотрели на Таню подозрительно и все допытывались, куда подевалась ее родинка с кончика носа. Она что, пластическую операцию сделала? Откуда им было знать, что то, что они принимали за некрасивую родинку, на самом деле было талисманом Четырех Стихий, исчезнувшим во время схватки Тани с Чумой-дель-Торт?
Зато Генка Бульонов – бестолковый увалень, когда-то случайно подглядевший, как Таня летает на контрабасе, – ходил за ней по пятам и приставал с дурацкими расспросами. Вскоре Тане это надоело, и она всерьез стала подумывать, не наложить ли на него, чтобы он отстал, какую-нибудь небольшую порчу.

Вернувшись в пятницу из школы, Таня обнаружила, что тетя Нинель стоит у кресла и держит в руках сверток с Черными Шторами.
«Вот дырявая голова! И почему я их не спрятала?» – спохватилась девочка.
Крича «Не открывайте его! Не надо!», Таня бросилась к свертку, но тетя Нинель уже щелкнула ножницами. Перерезанный магический шнурок скользнул на пол и, превратившись в юркую змейку, быстро уполз за батарею.
– Какие тяжелые кисти! А знаешь, ничего! Старомодные, но стиль есть!.. Где ты их взяла? – подозрительно спросила Дурнева, разглядывая шторы на свет.
– Мне их дали…
– Ах да, знаю… тот самый чокнутый старичок! – презрительно воскликнула тетя Нинель.
Зная, что Дурневы все равно ей не поверят, Таня ничего не рассказала им про Тибидохс. Они же отчего-то решили, что девочка прожила целый месяц у какого-то старичка и его жены, адрес которых отказывается говорить. И этот-то задвинутый старичок якобы и подарил Тане шторы и чемодан.
– Знаешь, что я решила? Я повешу их у себя в спальне! Это будет стильно! – заявила тетя Нинель. – Только вначале их нужно сдать в химчистку! На них грязи три килограмма!
– Их нельзя в химчистку! Ни в коем случае! – испугалась Таня, заметив, что края штор гневно затрепетали.
Как всякий уважающий себя волшебный предмет, шторы ужасно гордились, что их не стирали со времен Древнира.
– Можно – нельзя… У тебя спросить забыла! Марш делать уроки! – фыркнула тетя Нинель и ушла, перекинув Черные Шторы через плечо.
Разумеется, она не могла заметить того, что отлично было видно стоявшей позади Тане. А именно, что Черные Шторы мстительно изобразили скрещенные кости и череп. Причем череп неуловимо смахивал почему-то на лицо тети Нинели.
Таня вздохнула, сообразив, что тетю Нинель ей не переубедить. Она толстокожая как бегемот и упрямая как целое стадо ослов.
– Ну и ладно! Я предупреждала. Зато теперь она не будет жаловаться на бессонницу! – пробурчала Таня и заглянула под диван, проверяя, цел ли чемодан с привидениями.
Чемодан был на месте, и Таня успокоилась. Значит, Пипа сюда еще не добралась, хотя и шастала все время где-нибудь поблизости.

* * *

Той ночью Таня долго не могла заснуть. Она лежала на диване, смотрела в белеющий над головой потолок со здоровенной хрустальной люстрой, похожей на осиное гнездо, и думала о Тибидохсе.
За окном выла вьюга. Она подхватывала сухой колючий снег, кружила его и бросала в окно. Тане постоянно казалось, что кто-то барабанит в стекло, поэтому, когда в форточку на самом деле постучали, она не сразу обратила на это внимание.
Только когда стук стал совсем уж громким, Таня повернулась и… едва не закричала от восторга! Невероятно! Снаружи висел купидончик в красных подтяжках, продрогший до невозможности.
Купидоны, или амуры, были почтальонами волшебного мира. Целыми днями с сумками через плечо они носились от одного мага к другому и раздавали им письма, посылки и телеграммы.
Таня распахнула форточку. Купидончик влетел в комнату и, сердито попискивая, принялся вытряхивать снег из колчана со стрелами. Потом он точно так же стал трясти свою почтальонскую сумку, и из нее выпало два конверта, слегка размокших от снега. Одно письмо было от Баб-Ягуна, другое от Ваньки Валялкина.
– Ура! Почта! – обрадовалась Таня, прижимая письма к груди.
Так и не решив, какое из двух читать первым, она с закрытыми глазами перетасовала конверты и открыла тот, что оказался сверху. В нем было послание от Ваньки Валялкина.

«Привет! – писал Ванька. – У меня вроде все нормально. К родителям я не пошел, ты же знаешь, какие они у меня. Пьют просто жутко. Но если бы я к ним заявился, стали бы за ремень хвататься – это ясное дело.
Живу я теперь у бабушки, скучаю по Тибидохсу… Помнишь, как здорово было лечить жар-птиц и единорогов? А вот с гарпиями лучше не связываться: они кошмарно пахнут и когти у них острые.
Тут недавно в школе один парень, старше меня, ему уже тринадцать, стал задираться, влез в мой рюкзак и выпил настойку для русалок. Рыбья чешуя ему страшно не идет, ведь она у него и на ладонях, и на щеках, и на шее, а я не знаю, как сделать, чтобы она пропала. Написал Тарараху, но он пока не ответил. Даже не знаю, ответит ли, потому что с грамотой у питекантропов не ахти. Но ведь Тарарах и попросить кого-нибудь может, если захочет… Того же Клоппа, или Ягге, или Зубодериху. С другой стороны, этому парню так и надо, потому что он мне просто житья не давал. Вот такие вот дела! И ты мне тоже пиши, не пропадай.
Я часто о тебе вспоминаю. Ведь ты же знаешь, что я… (дальше несколько слов были много-много раз зачеркнуты). Короче, пока! Пиши!
Кстати, совсем забыл тебе сказать. Недавно я видел огромную птицу. Ну ужасно похожа на Мертвого Грифа! Правда, я так и не понял, он это или не он. Если он, непонятно, что он делает в мире у лопухоидов? Ну все, еще раз пока, на всякий случай будь поосторожнее.
Твой друг Ванька».

Внимательно рассмотрев на свет зачеркнутые слова, Таня засмеялась и вскрыла конверт от Баб-Ягуна. Если Ванька написал свое письмо на обычном листе, криво вырванном из школьной тетради, то Баб-Ягун использовал большой кусок бересты. На обратной стороне бересты был рецепт его бабки Ягге, в котором она прописывала кому-то крокодильи слезы и молодильные яблоки.
Письмо Баб-Ягуна было совершенно в его духе, то есть без «здрасьте», без «до свидания», даже без знаков препинания. Сплошной поток сознания: что вижу, то и пишу.
Зато пришло оно не откуда-нибудь, а из самого Тибидохса. Баб-Ягун был единственным учеником, которому позволили остаться в школе на время ремонта.
1 2 3 4 5