Недоумение командиров сменилось гневом: хлеб, крупы, фураж на тыловых базах отсутствовали. Бросились искать виноватых, и следы привели опять-таки к пресловутому товариществу Грегер, Горвиц и Коган. «Как только начались непогоды и бескормица, – писал генерал П. П. Карцев, – агенты (товарищества. – Б. К.) исчезли, и в самое трудное для продовольствия время, с ноября по март, никто не видел ни одного из этих проходимцев. Можно положительно сказать, что товарищество было не только бесполезно для армии в смысле продовольствия, но, развивая в крае дороговизну, положительно вредило нам».
Не каждый командир мог выдержать баталии с представителями снабженческого аппарата, поэтому некоторые их и вовсе не затевали. Скобелев, как никто другой, понимал важность обеспечения дивизии всем необходимым в условиях наступившей осени и приближающейся зимы. В одном из его приказов командирам частей указывалось: «...сохранение здоровья, сил нижних чинов, поддержание высокого нравственного духа во многом зависит от здоровой, вкусной и достаточной пищи». Но отдавать распоряжение не составляет большой сложности для любого начальника. А вот добиться своего – здесь уже необходима твердая воля и строгий контроль за исполнением. Твердой волей Скобелев обладал: в каждом полку во главе с офицерами были созданы команды, которые направлялись в освобожденные районы Болгарии и Румынию на закупку провианта. И вскоре стали говорить, что запах скобелевских котлов доходит до Шипки.
А контроль... Одно дело, когда его осуществляет командир, а другое – когда комиссия, да притом авторитетная: в составе ее и офицеры, и нижние чины. Проверяют все: и решение хозяйственных вопросов, и обучение прибывающего пополнения. Если хотите, на современном языке это – народный контроль.
...Проверили. Результаты в рапорте на стол командиру. Какова реакция Скобелева? Виновных в нарушениях на первых порах он решил предупредить, а в дальнейшем... каждый ротный командир, замеченный в небрежном отношении к продовольствию для нижних чинов и вообще в незаботливости о них в обширном смысле этого слова, «должен отрекаться от должности».
Стоило ли говорить о том, что 16-я дивизия с этой стороны выгодно отличалась от остальных соединений?
В снабжении обмундированием солдат Скобелеву пришлось проявить всю изобретательность и пожертвовать даже личными сбережениями, чтобы решить эту проблему. К наступлению холодов дивизия было полностью одета в теплые полушубки и фуфайки.
Что бы ни говорили о русской армии того времени, но реально она оказалась на перепутье, и не только в тактике и вооружении. Худо-бедно офицеры, учитывая боевой опыт, расширили арсенал приемов и не взирали более на пехотный устав как на подобие печки, от которой полагалось танцевать. Изменилось и отношение к оружию. Пуля, рядом с которой неизменно бытовало слово «дура», на деле доказала, что она превосходит по эффективности штык-молодец.
Война медленно, но верно разрушала ущербное понятие о солдатской массе как о безликой и примитивной. Солдат из механизма, артикулом предусмотренного, превращался в боевую единицу, способную решить участь любого сражения. Разрушить хрупкую атмосферу взаимопонимания между солдатами и офицерами, заложенную в ходе реформ, труда не составляло. Пример тому – три неудачных штурма Плевны. После такого конфуза солдаты, можно сказать, повернулись спинами к начальству. А вот Скобелев нашел способ, чтобы проторить дорогу к душе солдата.
«На ошибках учимся. За одного битого двух небитых дают. В народе недаром говорят: глуп, как турок», – сыпал присказками генерал и не чурался брать в руки лопату, кирку, показывал оружейные приемы, что он делал мастерски, а затем садился к солдатскому костру и, нахваливая кашу, слушал рассказы о житье-бытье.
Но даже сытый, хорошо одетый и вооруженный солдат еще не солдат, если он не обучен. Вид турецких укреплений постоянно напоминал о том, что противник не разбит и что предстоит пролить еще очень много крови, прежде чем падут, казалось бы, неприступные стены редутов. В то, что они были такими, Скобелев не верил: однажды он уже брал их и поэтому на первый план ставил обучение войск.
В течение сентября-октября каждый из полков получил на комплектование от тысячи до тысячи пятисот человек. Хотя численность дивизии значительно возросла, однако не достигла штатной. Более трети личного состава, как говорится, и пороху не нюхали, и поэтому с утра и до позднего вечера полки штурмовали возведенные в тылу насыпи, по виду схожие с турецкими редутами. Скобелев находился там постоянно. Он твердо помнил суворовский принцип: «Тяжело в учении – легко в бою» и сурово спрашивал с тех, кому казалось, что все предпринимаемое им напрасно. Скобелев прекрасно понимал, что великое противостояние русской и турецкой армий долго продолжаться не может, и поэтому готовил дивизию к новым боям. Он неоднократно предлагал Тотлебену занять первый и второй гребни Зеленых гор, но кроме как на проведение демонстрации на Ловче-Плевненском шоссе разрешения не получил. Поэтому продолжал настаивать на решительном характере действий, который помог бы стряхнуть тяготевший над армией дух поражения. Пассивное ожидание в окопах в течение двух-трех осенних и зимних месяцев, считал Скобелев, приведет к потерям от болезней равным, а может быть, даже и большим, чем при новом приступе. Опровергнуть эти доводы стоило большого труда.
Э. И. Тотлебен, зная горячий характер Скобелева, категорически запретил ему проявлять всякого рода инициативу и, пожалуй, больше чем кого-либо, контролировал в сооружении укреплений, устроении батарей и дорог. Дока по инженерной части, Тотлебен, однажды побывав у Скобелева, был неожиданно удивлен. «Генерал-забияка», как иногда Тотлебен шутливо называл Скобелева, доказал, что и в инженерной науке ему нет равных. Траншеи вырыты полного профиля, бруствер высокий, для отдыха солдат оборудованы землянки, артиллерия за высокими насыпями. Спроси любого пехотинца, артиллериста – каждый знает свою задачу. Люди одеты лучше, чем у других начальников. Да по лицам видно, что настроение у солдат бодрое – во всем чувствовалась заботливая рука. И уж совсем неожиданным прозвучало предложение Скобелева попариться в бане. Тотлебен вежливо отказался, но стал свидетелем, как взвод солдат с вениками в руках промаршировал по направлению к землянке, над которой клубилось легкое облачко пара.
Полковник П. Д. Паренсов свидетельствовал: «Быть при Скобелеве, это значило пройти целую школу теории, применяемой тут же на практике... Однажды он прочитал мне целую лекцию об условиях стояния войск на бивуаке, о важности ассенизации бивуака и различных способах это устроить, в особенности, если предстоит на нем долгая стоянка».
...В любой войне начальниками различных степеней отдавались и будут отдаваться приказы. Не исключением на сей счет оказалась и турецкая кампания. Приказов и распоряжений отдавалось множество, и остается сожалеть, что вдумчивых, охватывающих все стороны боевой деятельности войск, явно недоставало. Скобелев же и в этом деле оказался новатором, а отданные им 12 и 13 октября приказы ввиду предполагаемой продолжительной осады могут и по сей день являться примером полного освещения вопросов, связанных с расположением войск на месте.
В этих приказах Скобелев и инженер, и заботливый тыловик, и врач – словом, «отец солдату». А ведь этому отцу было только тридцать четыре года. Но и тогда он уже сложился как военачальник, вникающий во все тонкости войны, не привыкший считать какие-то одни ее стороны важными, а другие менее значительными. Скобелев исходил из принципа: «На войне мелочей нет».
Наконец монотонное течение событий прервало распоряжение Тотлебена: «Взять Зеленые горы». Это был первый бой, в котором дивизия в обновленном составе во главе с новым начальником должна была принять боевое крещение. Вряд ли стоит объяснять, что это значило для такого большого по тому времени соединения. Тем более что Скобелев решил занять гребни ночью. Пусть, как полагали многие, дело выеденного яйца не стоит, однако на сей счет Скобелев имел свои соображения. Он понимал, что неудача может отрицательно сказаться на моральном состоянии войск, и поэтому боеподготовке дивизии придавал большое значение. Основное – твердое знание задачи всеми участниками боя. И Скобелев добивался того, чтобы все, от полкового командира до солдата, четко представляли, что от них требуется.
В ночь с 23 на 24 октября войска заняли гору в деревне Брестовец, в одном километре от передовых турецких траншей на Зеленых горах. На эту высоту выдвинули батарею из двадцати четырех орудий и оборудовали ложементы для пехоты. Все делалось в абсолютной тишине, и только залп из всех орудий дал понять туркам, что спокойной жизни на этом участке пришел конец.
24 октября Скобелев с Куропаткиным и группой офицеров осматривали турецкие позиции. Противник вел себя в этот день беспокойно, словно чувствуя, что в русском лагере что-то готовится, его артиллерия не прекращала огня, разрывы гранат поднимали в воздух клочья земли. Скобелев намечал ориентиры, направление удара.
Накануне сражения 28 октября Скобелев провел смотр частей дивизии.
Ночь 29 октября выдалась на редкость темная. В кромешной тьме, молча, пробираясь виноградниками, шли цепи: в лагере турок безмятежное спокойствие. Гортанные перекликивания часовых лишь изредка нарушали полную тишину. И вдруг она огласилась тысячеголосым криком «Ура!», сходным со звуком камней, несущихся с гор с бешеной скоростью. Турки, застигнутые врасплох, не оказав какого-либо организованного сопротивления, бежали.
Таким образом, расстояние между редутами и теперь уже русскими траншеями сократилось наполовину. Но противник не имел ни малейшего желания оставлять столь долго укрепляемую им позицию и, не откладывая дела, еще до рассвета предпринял несколько контратак, поддержанных огнем артиллерии. И вновь понадобились уверенность и распорядительность Скобелева, чтобы вернуть на позиции дрогнувших и отразить контратаку. Первый гребень Зеленых гор остался в руках русских. И хотя дивизия в этот день действовала успешно, Скобелев, отдавая должное участникам боя, в своем приказе подробно остановился на всех недостатках, напомнил, что стыдно бегать от турок, которых отцы и деды лихо побеждали.
«Ужасная ночь! – вспоминал очевидец. – Серо и туманно утром. Кончился бой – опять за лопаты и кирки. В траншеях печурки. Для Скобелева в середине траншеи было выбито небольшое пространство земли. Насыпали соломы. Скобелев лежал на бурке. После появились железная кровать, стол, табурет, настил, печка. Но редко кто видел Скобелева отдыхающим».
Переезд Скобелева со штабом в первую траншею некоторые приняли за фарс. Конечно, хаты деревни манили теплом и уютом. И командиры больших и малых рангов не спешили расставаться с ними. В понимании же Скобелева война ничем не напоминала увеселительную прогулку, а была тяжким трудом с потом и кровью. Он был тружеником на войне, и не случайно о жизни 16-й дивизии, о ее командире вскоре заговорила вся армия. Где лучшие землянки – Скобелева, где солдаты тепло одеты и сыты – у Скобелева, где болезней меньше – у Скобелева. Не удержался от соблазна посетить расположение дивизии и сам великий князь – главнокомандующий.
– Это что за краснорожие?.. – пренебрежительно обратился он к шеренге солдат. – Видимо, сытые совсем.
Для Скобелева так и осталась непонятной эта фраза, выражавшая то ли полное удовлетворение, то ли намекавшая на сибаритство. Уместно будет сказать, что к высокопоставленным визитерам Скобелев относился, по меньшей мере, неуважительно. Предлагая «прогулку» под огнем, он у многих отбил охоту приезжать на Зеленые горы без дела...
Весь ноябрь русские и турецкие артиллеристы соперничали в меткости и маневре огнем. Надежда вернуть первый гребень не покидала турок, и они по нескольку раз в день атаковали скобелевские траншеи. После очередного приступа, в котором турки понесли весьма чувствительные потери, безнадежность затеи стала очевидной, и на участке Скобелева установилось относительное затишье.
За этот небольшой период боев Скобелев дал возможность всем полкам проверить боеготовность и побывать в огне. Так приобреталась уверенность в собственных силах, складывалась атмосфера взаимопонимания и взаимовыручки, которой вскоре на всю Дунайскую армию прославилась 16-я дивизия, буквально на глазах превратившаяся в слаженный боевой организм.
Ни суровые климатические условия, ни трудности окопной жизни не сломили у русской армии уверенности в окончательной победе. Скобелев немало сделал для восстановления духа войск, но можно представить, что творилось у турок, когда из русского лагеря доносилась музыка, песни, ликующие возгласы, которыми солдаты сопровождали известия об успехах на других участках. Неспокойный сосед оказался у Осман-паши. И именно в этот период Скобелев, ранее без единой царапины выходивший из самых яростных сражений, был дважды контужен.
– Ай! – схватился генерал за бок.
– Что такое с вами? – спросил Куропаткин.
– Тише. Я ранен... – Скобелев прижимает ладонь к боку... Адъютант подхватил его.
– Оставьте... разве можно? Солдаты видят, – шепотом проговорил он. – Здорово, молодцы! – напрягаясь, уже громко закричал Скобелев. – Поздравляю вас, славно отбили атаку...
– ...Рады стараться, – слышалось из-за бруствера.
Второй удар был еще серьезнее, он пришелся в область сердца. Целую неделю Скобелев не вставал. Существовали предположения, что последствия этой контузии, очевидно, явились причиной скоропостижной смерти Михаила Дмитриевича. Но это были лишь предположения.
Мнительность Скобелева относительно ранений нашла выход в упреке, обращенном к отцу: «А все твой полушубок!» Дмитрий Иванович подарил ему черный овчинный полушубок, оказавшийся несчастливым.
Отец и сын встречались редко. Дмитрий Иванович явно тяготился пребыванием в свите и по-доброму завидовал Михаилу. Сын сравнялся с ним в звании, а в наградах и вовсе превзошел. Дмитрий Иванович был нечастым гостем у Скобелева-младшего еще и потому, что сын неизменно просил денег. Ясно, что шли они не на пирушки, не на карточные долги, а на закупку провианта и одежды для солдат, но скуповатый Дмитрий Иванович как мог избегал разговоров о деньгах. И все же скрепя сердце он уступал настойчивым и изобретательным просьбам любимого чада. Все разговоры о том, что в отношениях между Дмитрием Ивановичем и сыном сквозила натянутость, – пустые измышления. Любовь была взаимной, прочной и носила некоторый заговорщицкий оттенок. Ведь Ольга Николаевна так и осталась в неведении о ранениях сына. Михаил Дмитриевич необычайно любил мать и избегал доставлять ей огорчения.
Пребывание в свите позволяло Дмитрию Ивановичу смягчать тональность разговоров, которые ходили вокруг имени сына. А уж чего он только не наслушался! И не потому ли, как только представилась возможность, генерал без сожаления покинул Главную квартиру? Под свое начальство Скобелев-старший получил большой кавалерийский отряд, который действовал при блокаде Плевны за расположением войск генерала И. С. Ганецкого. Командуя им, он в январе 1878 года перешел с колонной генерала П. П. Карцева через Балканы, участвовал во взятии Филиппополя и преследовании армии Сулейман-па-ши. Георгиевский крест III степени стал наградой за его личное мужество и храбрость в русско-турецкой войне.
Падение Плевны
Вокруг Плевны трудами и настойчивостью Тотлебена, усилиями русских и румынских солдат и офицеров образовалось мощное оборонительное кольцо. Робкие попытки прощупать его на прочность снаружи, как известно, закончились провалом, а для того чтобы осуществить прорыв передовой линии, требовались большое мужество и немалые силы. Первого качества у Осман-паши было не занимать, а вот войск явно недоставало. В русско-румынской армии насчитывалось сто двадцать пять тысяч штыков и почти пятьсот орудий. Попробуй тут сунься! Однако все отчетливо сознавали, что вечно блокада продолжаться не может, и со дня на день ждали прорыва Осман-паши. Главнокомандующий через парламентеров посылал ему письма, в которых предлагал условия сдачи, дабы избежать ненужного кровопролития. На все послания Осман-паша, находившийся за высокими стенами редутов, давал ответы недвусмысленные: придите и возьмите. Он писал великому князю: «Я еще не выполнил всех условий, требуемых военной честью для возможности сдачи, и не могу покрыть позором имя оттоманского народа и в защиту правды и с величайшей радостью и счастьем готов скорее пролить кровь, чем позорно сложить оружие».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Не каждый командир мог выдержать баталии с представителями снабженческого аппарата, поэтому некоторые их и вовсе не затевали. Скобелев, как никто другой, понимал важность обеспечения дивизии всем необходимым в условиях наступившей осени и приближающейся зимы. В одном из его приказов командирам частей указывалось: «...сохранение здоровья, сил нижних чинов, поддержание высокого нравственного духа во многом зависит от здоровой, вкусной и достаточной пищи». Но отдавать распоряжение не составляет большой сложности для любого начальника. А вот добиться своего – здесь уже необходима твердая воля и строгий контроль за исполнением. Твердой волей Скобелев обладал: в каждом полку во главе с офицерами были созданы команды, которые направлялись в освобожденные районы Болгарии и Румынию на закупку провианта. И вскоре стали говорить, что запах скобелевских котлов доходит до Шипки.
А контроль... Одно дело, когда его осуществляет командир, а другое – когда комиссия, да притом авторитетная: в составе ее и офицеры, и нижние чины. Проверяют все: и решение хозяйственных вопросов, и обучение прибывающего пополнения. Если хотите, на современном языке это – народный контроль.
...Проверили. Результаты в рапорте на стол командиру. Какова реакция Скобелева? Виновных в нарушениях на первых порах он решил предупредить, а в дальнейшем... каждый ротный командир, замеченный в небрежном отношении к продовольствию для нижних чинов и вообще в незаботливости о них в обширном смысле этого слова, «должен отрекаться от должности».
Стоило ли говорить о том, что 16-я дивизия с этой стороны выгодно отличалась от остальных соединений?
В снабжении обмундированием солдат Скобелеву пришлось проявить всю изобретательность и пожертвовать даже личными сбережениями, чтобы решить эту проблему. К наступлению холодов дивизия было полностью одета в теплые полушубки и фуфайки.
Что бы ни говорили о русской армии того времени, но реально она оказалась на перепутье, и не только в тактике и вооружении. Худо-бедно офицеры, учитывая боевой опыт, расширили арсенал приемов и не взирали более на пехотный устав как на подобие печки, от которой полагалось танцевать. Изменилось и отношение к оружию. Пуля, рядом с которой неизменно бытовало слово «дура», на деле доказала, что она превосходит по эффективности штык-молодец.
Война медленно, но верно разрушала ущербное понятие о солдатской массе как о безликой и примитивной. Солдат из механизма, артикулом предусмотренного, превращался в боевую единицу, способную решить участь любого сражения. Разрушить хрупкую атмосферу взаимопонимания между солдатами и офицерами, заложенную в ходе реформ, труда не составляло. Пример тому – три неудачных штурма Плевны. После такого конфуза солдаты, можно сказать, повернулись спинами к начальству. А вот Скобелев нашел способ, чтобы проторить дорогу к душе солдата.
«На ошибках учимся. За одного битого двух небитых дают. В народе недаром говорят: глуп, как турок», – сыпал присказками генерал и не чурался брать в руки лопату, кирку, показывал оружейные приемы, что он делал мастерски, а затем садился к солдатскому костру и, нахваливая кашу, слушал рассказы о житье-бытье.
Но даже сытый, хорошо одетый и вооруженный солдат еще не солдат, если он не обучен. Вид турецких укреплений постоянно напоминал о том, что противник не разбит и что предстоит пролить еще очень много крови, прежде чем падут, казалось бы, неприступные стены редутов. В то, что они были такими, Скобелев не верил: однажды он уже брал их и поэтому на первый план ставил обучение войск.
В течение сентября-октября каждый из полков получил на комплектование от тысячи до тысячи пятисот человек. Хотя численность дивизии значительно возросла, однако не достигла штатной. Более трети личного состава, как говорится, и пороху не нюхали, и поэтому с утра и до позднего вечера полки штурмовали возведенные в тылу насыпи, по виду схожие с турецкими редутами. Скобелев находился там постоянно. Он твердо помнил суворовский принцип: «Тяжело в учении – легко в бою» и сурово спрашивал с тех, кому казалось, что все предпринимаемое им напрасно. Скобелев прекрасно понимал, что великое противостояние русской и турецкой армий долго продолжаться не может, и поэтому готовил дивизию к новым боям. Он неоднократно предлагал Тотлебену занять первый и второй гребни Зеленых гор, но кроме как на проведение демонстрации на Ловче-Плевненском шоссе разрешения не получил. Поэтому продолжал настаивать на решительном характере действий, который помог бы стряхнуть тяготевший над армией дух поражения. Пассивное ожидание в окопах в течение двух-трех осенних и зимних месяцев, считал Скобелев, приведет к потерям от болезней равным, а может быть, даже и большим, чем при новом приступе. Опровергнуть эти доводы стоило большого труда.
Э. И. Тотлебен, зная горячий характер Скобелева, категорически запретил ему проявлять всякого рода инициативу и, пожалуй, больше чем кого-либо, контролировал в сооружении укреплений, устроении батарей и дорог. Дока по инженерной части, Тотлебен, однажды побывав у Скобелева, был неожиданно удивлен. «Генерал-забияка», как иногда Тотлебен шутливо называл Скобелева, доказал, что и в инженерной науке ему нет равных. Траншеи вырыты полного профиля, бруствер высокий, для отдыха солдат оборудованы землянки, артиллерия за высокими насыпями. Спроси любого пехотинца, артиллериста – каждый знает свою задачу. Люди одеты лучше, чем у других начальников. Да по лицам видно, что настроение у солдат бодрое – во всем чувствовалась заботливая рука. И уж совсем неожиданным прозвучало предложение Скобелева попариться в бане. Тотлебен вежливо отказался, но стал свидетелем, как взвод солдат с вениками в руках промаршировал по направлению к землянке, над которой клубилось легкое облачко пара.
Полковник П. Д. Паренсов свидетельствовал: «Быть при Скобелеве, это значило пройти целую школу теории, применяемой тут же на практике... Однажды он прочитал мне целую лекцию об условиях стояния войск на бивуаке, о важности ассенизации бивуака и различных способах это устроить, в особенности, если предстоит на нем долгая стоянка».
...В любой войне начальниками различных степеней отдавались и будут отдаваться приказы. Не исключением на сей счет оказалась и турецкая кампания. Приказов и распоряжений отдавалось множество, и остается сожалеть, что вдумчивых, охватывающих все стороны боевой деятельности войск, явно недоставало. Скобелев же и в этом деле оказался новатором, а отданные им 12 и 13 октября приказы ввиду предполагаемой продолжительной осады могут и по сей день являться примером полного освещения вопросов, связанных с расположением войск на месте.
В этих приказах Скобелев и инженер, и заботливый тыловик, и врач – словом, «отец солдату». А ведь этому отцу было только тридцать четыре года. Но и тогда он уже сложился как военачальник, вникающий во все тонкости войны, не привыкший считать какие-то одни ее стороны важными, а другие менее значительными. Скобелев исходил из принципа: «На войне мелочей нет».
Наконец монотонное течение событий прервало распоряжение Тотлебена: «Взять Зеленые горы». Это был первый бой, в котором дивизия в обновленном составе во главе с новым начальником должна была принять боевое крещение. Вряд ли стоит объяснять, что это значило для такого большого по тому времени соединения. Тем более что Скобелев решил занять гребни ночью. Пусть, как полагали многие, дело выеденного яйца не стоит, однако на сей счет Скобелев имел свои соображения. Он понимал, что неудача может отрицательно сказаться на моральном состоянии войск, и поэтому боеподготовке дивизии придавал большое значение. Основное – твердое знание задачи всеми участниками боя. И Скобелев добивался того, чтобы все, от полкового командира до солдата, четко представляли, что от них требуется.
В ночь с 23 на 24 октября войска заняли гору в деревне Брестовец, в одном километре от передовых турецких траншей на Зеленых горах. На эту высоту выдвинули батарею из двадцати четырех орудий и оборудовали ложементы для пехоты. Все делалось в абсолютной тишине, и только залп из всех орудий дал понять туркам, что спокойной жизни на этом участке пришел конец.
24 октября Скобелев с Куропаткиным и группой офицеров осматривали турецкие позиции. Противник вел себя в этот день беспокойно, словно чувствуя, что в русском лагере что-то готовится, его артиллерия не прекращала огня, разрывы гранат поднимали в воздух клочья земли. Скобелев намечал ориентиры, направление удара.
Накануне сражения 28 октября Скобелев провел смотр частей дивизии.
Ночь 29 октября выдалась на редкость темная. В кромешной тьме, молча, пробираясь виноградниками, шли цепи: в лагере турок безмятежное спокойствие. Гортанные перекликивания часовых лишь изредка нарушали полную тишину. И вдруг она огласилась тысячеголосым криком «Ура!», сходным со звуком камней, несущихся с гор с бешеной скоростью. Турки, застигнутые врасплох, не оказав какого-либо организованного сопротивления, бежали.
Таким образом, расстояние между редутами и теперь уже русскими траншеями сократилось наполовину. Но противник не имел ни малейшего желания оставлять столь долго укрепляемую им позицию и, не откладывая дела, еще до рассвета предпринял несколько контратак, поддержанных огнем артиллерии. И вновь понадобились уверенность и распорядительность Скобелева, чтобы вернуть на позиции дрогнувших и отразить контратаку. Первый гребень Зеленых гор остался в руках русских. И хотя дивизия в этот день действовала успешно, Скобелев, отдавая должное участникам боя, в своем приказе подробно остановился на всех недостатках, напомнил, что стыдно бегать от турок, которых отцы и деды лихо побеждали.
«Ужасная ночь! – вспоминал очевидец. – Серо и туманно утром. Кончился бой – опять за лопаты и кирки. В траншеях печурки. Для Скобелева в середине траншеи было выбито небольшое пространство земли. Насыпали соломы. Скобелев лежал на бурке. После появились железная кровать, стол, табурет, настил, печка. Но редко кто видел Скобелева отдыхающим».
Переезд Скобелева со штабом в первую траншею некоторые приняли за фарс. Конечно, хаты деревни манили теплом и уютом. И командиры больших и малых рангов не спешили расставаться с ними. В понимании же Скобелева война ничем не напоминала увеселительную прогулку, а была тяжким трудом с потом и кровью. Он был тружеником на войне, и не случайно о жизни 16-й дивизии, о ее командире вскоре заговорила вся армия. Где лучшие землянки – Скобелева, где солдаты тепло одеты и сыты – у Скобелева, где болезней меньше – у Скобелева. Не удержался от соблазна посетить расположение дивизии и сам великий князь – главнокомандующий.
– Это что за краснорожие?.. – пренебрежительно обратился он к шеренге солдат. – Видимо, сытые совсем.
Для Скобелева так и осталась непонятной эта фраза, выражавшая то ли полное удовлетворение, то ли намекавшая на сибаритство. Уместно будет сказать, что к высокопоставленным визитерам Скобелев относился, по меньшей мере, неуважительно. Предлагая «прогулку» под огнем, он у многих отбил охоту приезжать на Зеленые горы без дела...
Весь ноябрь русские и турецкие артиллеристы соперничали в меткости и маневре огнем. Надежда вернуть первый гребень не покидала турок, и они по нескольку раз в день атаковали скобелевские траншеи. После очередного приступа, в котором турки понесли весьма чувствительные потери, безнадежность затеи стала очевидной, и на участке Скобелева установилось относительное затишье.
За этот небольшой период боев Скобелев дал возможность всем полкам проверить боеготовность и побывать в огне. Так приобреталась уверенность в собственных силах, складывалась атмосфера взаимопонимания и взаимовыручки, которой вскоре на всю Дунайскую армию прославилась 16-я дивизия, буквально на глазах превратившаяся в слаженный боевой организм.
Ни суровые климатические условия, ни трудности окопной жизни не сломили у русской армии уверенности в окончательной победе. Скобелев немало сделал для восстановления духа войск, но можно представить, что творилось у турок, когда из русского лагеря доносилась музыка, песни, ликующие возгласы, которыми солдаты сопровождали известия об успехах на других участках. Неспокойный сосед оказался у Осман-паши. И именно в этот период Скобелев, ранее без единой царапины выходивший из самых яростных сражений, был дважды контужен.
– Ай! – схватился генерал за бок.
– Что такое с вами? – спросил Куропаткин.
– Тише. Я ранен... – Скобелев прижимает ладонь к боку... Адъютант подхватил его.
– Оставьте... разве можно? Солдаты видят, – шепотом проговорил он. – Здорово, молодцы! – напрягаясь, уже громко закричал Скобелев. – Поздравляю вас, славно отбили атаку...
– ...Рады стараться, – слышалось из-за бруствера.
Второй удар был еще серьезнее, он пришелся в область сердца. Целую неделю Скобелев не вставал. Существовали предположения, что последствия этой контузии, очевидно, явились причиной скоропостижной смерти Михаила Дмитриевича. Но это были лишь предположения.
Мнительность Скобелева относительно ранений нашла выход в упреке, обращенном к отцу: «А все твой полушубок!» Дмитрий Иванович подарил ему черный овчинный полушубок, оказавшийся несчастливым.
Отец и сын встречались редко. Дмитрий Иванович явно тяготился пребыванием в свите и по-доброму завидовал Михаилу. Сын сравнялся с ним в звании, а в наградах и вовсе превзошел. Дмитрий Иванович был нечастым гостем у Скобелева-младшего еще и потому, что сын неизменно просил денег. Ясно, что шли они не на пирушки, не на карточные долги, а на закупку провианта и одежды для солдат, но скуповатый Дмитрий Иванович как мог избегал разговоров о деньгах. И все же скрепя сердце он уступал настойчивым и изобретательным просьбам любимого чада. Все разговоры о том, что в отношениях между Дмитрием Ивановичем и сыном сквозила натянутость, – пустые измышления. Любовь была взаимной, прочной и носила некоторый заговорщицкий оттенок. Ведь Ольга Николаевна так и осталась в неведении о ранениях сына. Михаил Дмитриевич необычайно любил мать и избегал доставлять ей огорчения.
Пребывание в свите позволяло Дмитрию Ивановичу смягчать тональность разговоров, которые ходили вокруг имени сына. А уж чего он только не наслушался! И не потому ли, как только представилась возможность, генерал без сожаления покинул Главную квартиру? Под свое начальство Скобелев-старший получил большой кавалерийский отряд, который действовал при блокаде Плевны за расположением войск генерала И. С. Ганецкого. Командуя им, он в январе 1878 года перешел с колонной генерала П. П. Карцева через Балканы, участвовал во взятии Филиппополя и преследовании армии Сулейман-па-ши. Георгиевский крест III степени стал наградой за его личное мужество и храбрость в русско-турецкой войне.
Падение Плевны
Вокруг Плевны трудами и настойчивостью Тотлебена, усилиями русских и румынских солдат и офицеров образовалось мощное оборонительное кольцо. Робкие попытки прощупать его на прочность снаружи, как известно, закончились провалом, а для того чтобы осуществить прорыв передовой линии, требовались большое мужество и немалые силы. Первого качества у Осман-паши было не занимать, а вот войск явно недоставало. В русско-румынской армии насчитывалось сто двадцать пять тысяч штыков и почти пятьсот орудий. Попробуй тут сунься! Однако все отчетливо сознавали, что вечно блокада продолжаться не может, и со дня на день ждали прорыва Осман-паши. Главнокомандующий через парламентеров посылал ему письма, в которых предлагал условия сдачи, дабы избежать ненужного кровопролития. На все послания Осман-паша, находившийся за высокими стенами редутов, давал ответы недвусмысленные: придите и возьмите. Он писал великому князю: «Я еще не выполнил всех условий, требуемых военной честью для возможности сдачи, и не могу покрыть позором имя оттоманского народа и в защиту правды и с величайшей радостью и счастьем готов скорее пролить кровь, чем позорно сложить оружие».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34