А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Плюс еще сотня нехороших вещей может случиться с нею в этой стране. Ее могут найти с перерезанным горлом.
«У вас нет собственных соображений по поводу того, где она может находиться? Бывшие любовники, например?»
«Я не думаю… — сказала мать. — Был один, к которому она была привязана, но он женился и живет в Швеции. В любом случае, прошло столько лет».
«Может быть, подруги?» — предположил он безнадежно. Подумав о том, что его женщина могла познакомиться и «связаться с компанией» где угодно. В гастрономе, на улице, в кино.
«Подруги? Вообще-то она не очень дружила с девочками. Девочки ее раздражали. Когда она не улетела в Париж, я пыталась звонить ее подружкам, тем, с которыми у меня остались связи. Вы знаете, ведь мы жили в центре, только четыре года назад я получила эту квартиру».
«Вы что-нибудь узнали?»
«Ничего. Позвоните им сами, если хотите. Я вам дам телефон… А может быть, заявить в милицию? Она, правда, строго-настрого не велела… Телефонная книжка у меня на кухне…» — Ее мать вышла, зашелестела на кухне бумагами.
Индиана глядел в яркое белое поле за окном. Жизнь его никогда не была легкой.
ЕЕ МАТЬ возвратилась с листком серой бумаги. В Империи бумага трогательно плохая. Примитивная, отметил Индиана. «Вот, только не рассказывайте девочкам, что она исчезла. Пожалуйста…»
Он кивнул. На листке значились три телефона и три имени. «Если вам не трудно, дайте мне телефон брата. Я хотел бы с ним тоже поговорить. Ведь она с ним виделась».
«Да-да… Он приезжал регулярно, пока она у меня жила. Они, правда, всякий раз ругались. Она учила его жить… У вас есть чем писать?»
Индиана дал ее матери ручку. «Вы, конечно, успели понять, что она алкоголик?»
Мать вздохнула. «Пьяной в полном смысле этого слова я ее видела только раз. Какой-то парень привез ее на такси и не мог поднять в квартиру, попросил меня спуститься помочь. Когда мы сошли вниз, она лежала на ступенях в подъезде, сумка была зажата в далеко откинутой руке. Зрелище не из приятных…»
«Да», — согласился Индиана. И вздохнул. И мать вздохнула еще раз. «Она и ребенком была очень нервной. Я ежедневно поила ее бромом. Перёд уходом в школу. Коллектив действовал на нее возбуждающе».
«Я знаю, что брат пил, пьет ли он сейчас?»
«Ох, — воскликнула мать, — не смотрите на меня, пожалуйста, так, словно вы судья или прокурор. Я ведь сама не пью, да и покойный отец их алкоголиком не был. Я даже, напротив, всю жизнь медицинской гимнастикой занимаюсь, на лыжах хожу. Я их пить не учила. Я старалась, чтоб им хорошо было. Я даже, грешным делом, с мужчиной сошлась, у которого дом под Москвой был с участком, из-за них, из-за детей, особенно для нее, младшей… Чтоб овощи в питании были, чтоб фрукты…» — ЕЕ МАТЬ сморщилась и из-под крупных, как у дочери, век ее выкатилось несколько слез.
«Извините, — сказал он, — я вас не виню ни в чем. Я, напротив, даже уверен, что родители мало что могут изменить в судьбе детей. Всякий рождается уже готовым или по меньшей мере наполовину готовым, полуфабрикатом… Я стараюсь понять. Утверждают, что алкоголизм — наследственное заболевание».
«Не знаю, не могу сказать. Отец ее, муж мой, умер от рака крови… Слушайте, — ее мать вдруг посмотрела ему в глаза, — …а зачем вы ее ищете? Может быть, ей здесь, на Родине, лучше, легче, люди все свои… Душевность в воздухе… У вас там, говорят, народ сухой и черствый».
«Ну знаете, я ее ищу не для ее блага, а для своего, — начал он глухо. — Может быть, для нее и лучше, чтоб она спилась в московских квартирах. Для меня же лучше, чтоб она жила со мной в Париже. Вы понимаете… как вам это объяснить… каждому из нас суждено за всю жизнь встретить определенное количество людей и не более. Столько душевных сил вложено мной в… вашу дочь (он едва не сказал «в мадам Хайд», впрочем, ее мать все равно не поняла бы), что… Что ее отсутствие как бы космическая потеря для меня, преступление против жизни, что ли… Я уверен, что если сейчас потеряю ее, то уже никогда не смогу сблизиться ни с одним человеческим существом. (Пышно, слишком пышно, мсье Индиана, осудил он тотчас свое красноречие). Так что она — мой последний шанс. Я виню себя за то, что отпустил ее одну в вашу страну эмоций. Я должен был бы предполагать, что может произойти с ней здесь. На пятый день она звонила мне и шептала в трубку: «Здесь так страшно, ты даже себе не представляешь. Так страшно!»
«Вы извините, — сказала ее мать, — но я должна вам сказать кое-что, что мне неприятно вам говорить, но я должна… Мне кажется, что она нашла себе здесь мужчину. Она и девчонкой еще, влюбляясь, пропадала вот так вдруг, потом, когда влюбленность проходила, являлась домой. Вы понимаете, иначе она не умеет, у нее все запоем! Я надеюсь, что и в этот раз пройдет все, что она вернется к вам».
«Хорошо, — он встал, уязвленный. — Я тоже надеюсь. К сожалению, мне пора. Меня ждут в гостинице. Где у вас тут можно поймать такси?»
«С такси очень сложно. Хотите, я провожу вас до метро?»
«Спасибо. Я попытаюсь все же найти машину».
Одевая бушлат, он потрогал ЕЕ пальто за рукав. «А в чем она одета сейчас?» («Уф, — подумал он, — скорее следовало спросить: с кем она раздета?»)
«Взяла мое пальто с лисой. Я его не носила, очень уж старомодное. А ей очень понравилось: «Самый шик, мам!»
Он встал в сугроб у обочины, вынул красную десятку и поднял ее над головой. Первый же автомобиль, старый «Москвич», остановился. Весь путь до гостиницы шофер монотонно ругал власть. Старую и новую.
По памятным местам

Смирнов дожидался его в вестибюле. Сидел в кресле, задрав одно высокое колено на другое. Увидав Индиану, вскочил. На голову выше Индианы и ровно на двадцать лет моложе. Квадратный подбородок, темные, сливами, глаза. Они обнялись. «С приездом на территорию Родины, Индиана Иванович!» «Здорово, Сашаl»
Индиане приятно было видеть Сашу Смирнова. Он не ошибся летом в Париже. Парень показался ему энергичным, ироническим, и, в отличие от подавляющего большинства советских, не подавленным. Он не причитал о советских несчастьях. «Ну что, вы готовы к вояжу по памятным индиановским местам?» «Готов. Но обязан сделать пару телефонных звонков. Подымешься со мной?» «Вам придется мне пропуск выписывать. Долгая получится история. Видите, церберов в фуражках поставили? Я вас здесь подожду». «Я лично не против, чтоб меня охраняли, — заметил Индиана. — Хорошо, я туда и обратно».
Два номера молчали. Он однако дозвонился по одному из трех телефонов, полученных от ее матери. По тому, против которого стояло имя Светлана. Сонный вначале голос (было начало двенадцатого) оживился, когда Индиана назвал свое имя. Да-да, она виделась с подругой из Франции. Когда? Не так давно, может, дней десять назад. Где? Она приезжала сюда, ко мне. Нет, не одна… Не могли бы мы встретиться и поговорить об всем этом. Да, конечно. Ей будет интересно на него взглянуть. Ха-ха… В час дня, в начале второго. Она должна выспаться, ибо вчера она поздно уснула… ха-ха. Ах, адрес, да. Запишите… Трубная улица…
Разрезав собой «гадюшник», так походя назвал толпу шакалов у входа Смирнов, они спустились по ступеням в Москву. И пошли, по предложению Индианы, через мост. Смирнов указал ему на бутылку коньяка на дне сумки. «Это на случай пожара. Может, понадобится в путешествии по памятным местам. Так что вы как захотите, дайте сигнал». Рядом с коньяком Индиана заметил футляр фотоаппарата.
Они прошли по Калининскому и свернули на бульвар, дабы выйти к Пушкинской площади. Он хотел посетить один дом в Большом Гнездниковском переулке. Там когда-то жил в квартире приятеля влюбленный Индиана, туда на первые свидания приходила к нему чужая жена. И они обнимались и целовались в детской комнате, сидя на детской кровати. Юная чужая жена носила, как некогда гимназистки, зашнурованные до самого колена ботинки, длинное лиловое платье, шляпу. Индиана вздохнул.
«Ну, как вам столица, узнаете? — спросил Смирнов. — Не созрели еще для алкогольного вливания». Очнувшись от воспоминаний, он сказал, что нет еще. Не созрел.
Здание Литературного института с флигелями, кустами и деревьями выглядело как нежилая сельская усадьба. Даже тропинок не было в снегу. Индиана попытался вспомнить: этот ли Дом, принадлежавший Герцену, описал Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» или дом на улице Герцена? У Саши тоже не оказалось достаточно знаний по этому вопросу истории литературы, однако он сфотографировал Индиану на бульваре на фоне института. Когда-то Индиану привели в институт друзья «смогисты». Поэт Лев Ошанин (студенты дали ему кличку «С ушами») спросил, откуда у Него такое странное имя. Что он ответил? Он забыл что…
Магазин «Армения». В нем в баснословные года Индиана приобретал за 90 копеек или рубль две копейки (он запомнил цены!) чудесные армянские вина. Основное население Империи, суровые морщинистые римляне, легионеры и штатские, считали «сухое» вино детской водичкой…
Они обогнули магазин и оказались на улице Горького. «Первая арка налево — нужный нам Большой Гнездниковский!» — взволнованно объявил Индиана и заторопился по Горького. Пройдя под сырой аркой, они вступили во двор. Двор выглядел удручающе. Кучи строительного мусора, погребенные под нечистым снегом. Канавы во всевозможных направлениях. Несколько сшибающихся противоположных ветров ударили их по щекам и шеям. Большую часть двора занимал несвежий старый забор. Между забором и старым боком могучего здания они пошли, окуная ноги в грязь. «Ремонт», — со вздохом извинился Индиана, обернувшись к Смирнову. За то, что двор его воспоминаний оказался таким некрасивым. «Понятно, — сказал Смирнов. — Старость. С каждым может случиться».
Индиана остановился у забитых фанерой дверей. «Здесь?» — спросил Смирнов. «Угу. Какое все старое стало… Войдем, Саша?»
«Как хотите, — сказал Смирнов. — Это ваши воспоминания».
Он потянул дверь за ручку и вошел в свои воспоминания. В тамбуре меж двух дверей рабочие (самих рабочих не было видно) оставили кирки и лопаты. Преодолев еще одну дверь, они оказались в хаосе старого, каковое долго переделывают в новое. Так долго, что и новое уже становится старым. На еще неокрашенных новых дверях неизвестные уже высекли высокими буквами ХУЙ и проиллюстрировали свое заявление. «В самой глубине, последняя дверь, — пояснил Индиана. — Знаете, Саша, здесь ведь помещалась газета «Гудок», где работал Юрий Олеша. И редакция помещалась именно в той квартире, моего друга. То есть квартиру соорудили позднее, но площадь все равно принадлежала тому же министерству, что и «Гудок», то есть железных дорог. А мой друг… — пройдя мимо старого лифта, они добрались до запыленных почтовых ящиков, и Индиана поискал взглядом знакомую фамилию, — его звали Саша, как вас, он как раз и работал в министерстве железных дорог». Фамилии на почтовых ящиках не было, только номера квартир. «Так этот Саша был чемпионом Москвы по каратэ, или по джиу-джитсу, я забыл. Я не думаю, что он все еще живет здесь. Мне говорили, что он разошелся с женой…»
«Волнуетесь?» — спросил Смирнов. Индиана ничего не ответил, потому Смирнов сказал, обращаясь, может быть, к себе: «Похоже, что жильцов на время ремонта выселили… Однако какой гигантский жилой комбинат…»
«На втором этаже жил приятель моего Саши-каратиста — лучший боец в Москве. Дрался ежедневно по несколько раз и предпочитал драться против группы. С одним человеком ему нечего было делать… И здесь великолепная крыша, Саша. И на каком-то из этажей помещается издательство «Советский Писатель», в которое, как вы сами понимаете, Саша, я никогда не ступал ногой…»
Они поднялись по ступеням, старым, как ступени, античных руин, Индиана видел подобные в Риме. Мешки с цементом, плиты, трубы, кирпичи были сложены вдоль стен. Пахло известкой и сыростью. Индиана ускорил шаги, стремясь быстрее в тупик, где коридор кончался глухим старым окном, выходящим в стену соседнего дома. Последняя дверь налево, вот она. Разбитая, старая, неопределенного темного цвета была перед ним дверь в его прошлую жизнь.
«Вот, Саша. Место моих первых свиданий. Сюда же явилась с вещами, уйдя от мужа ко мне, любимая женщина, ставшая моей женой. Вся в черных слезах с черной от грязи февральской оттепели собакой. Здесь же имела место моя свадьба».
«Историческое место… — сказал Смирнов. И выразил свое уважение покашливанием. — Войдем?»
«Замок», — Индиана указал на висячий замок, пронизывающий грубые петли.
«Он на одной петле. Толкайте».
«Ебанный в рот, куда ты положил сраный лом..!» — просочился к ним из-за двери хриплый голос. «Да пошел ты на хуй! Не трогал я и не прикасался…» Нечто упало грохоча, судя по звуку, лист железа. Зажурчала падающая струя жидкости, и из-под двери в коридор к ногам Индианы выползла пенная струя мочи.
«Вот так, — Индиана улыбнулся. — Место белоснежных воспоминаний оказалось осквернено грубым настоящим».
Саша Смирнов, спешно сорвав зубами пластиковую пробку, сунул ему бутылку коньяка. «Глотните. Сейчас вы точно созрели для алкогольного вливания».
Если в грубости настоящего виновато было время, то непонятно было, почему оно не искорежило памятные места его жизни в лучшую сторону. Переход под улицей Горького был темен и мокр, и толпы сшибались в сыром мраке, раздраженные. Выбоины, колдобины, дыры под ногами. Разрушившиеся ступени. Дохлые, тусклые лампы. Они с облегчением выбрались на поверхность.
«Видите, — сказал Смирнов, — здесь помещаются «Московские Новости» — самая наша прогрессивно про-перестроечная газета. Группками это стоят наши философы хуевы, мыслители доморощенные, ходоки, йоги, антропософы, бывшие экономисты пивных. Изрекают всякие глупости».
Несколько пегих бород. Чей-то лоб с залысинами. Сдвинутые на брови или на затылок, в соответствии с темпераментом, обязательные шапки. Индиана видел в Париже несколько телерепортажей, заснятых под окнами «Московских Новостей». Из Парижа толпа выглядела солиднее и серьезнее. В сырой нетелевизионной реальности редкая толпа предстала Индиане узнаваемой и очень русской. В дополнение к названным Смирновым ходокам, антропософам, йогам и активистам Индиана отметил присутствие большого количества неудачников, пенсионеров, истеричных правдоискателей, бывших алкоголиков, спасенных районными библиотеками, юродивых и полу-юродивых. Эти населяют русскую сцену с времен удельных князей. Ядро каждой группы составляли двое, иногда трое, активистов. Глаза в глаза, двое соревновались в красноречии, и десяток стоял вокруг, дыша в затылки, слушая и комментируя. Во времена Индианы такие группы собирались у пивных ларьков.
«То, что вы видите, Индиана Иваныч, — разрез советского общества в период упадка перестройки. В лучшие времена толпы выхлестывались к памятнику Пушкина, и дебаты доходили до рукопашной. Правда, следует сделать скидку на «уикэнд», в нормальные дни недели охломонов собирается куда больше».
Индиана притерся к чьей-то синтетической синей куртке и прислушался. Говорил бородатый, в шапке из Кролика сутулый «дядька». «…и что, ты ему землю дашь, крестьянину? У него привычка к земле потеряна. Он не знает, что с нею делать. В колхозе он свою одну операцию знал. Ему в школу надо будет идти аграрную — учиться землю обрабатывать. А пока он в школе будет учиться, что мы жевать станем? Ты и я, и все наши массы?»
«Мы и так одну картошку жрем!» — воскликнул синеглазый, с сигареткой молодой человек. По его пальцам было видно, что он ежедневно работает с металлом.
«А если отдадим землю крестьянину, так первые годы и картошки не будет. Ничего не будет. Голод будет. Потом, может, и наладится, но некому радоваться будет. Перемрем все».
«А я вам скажу, товарищи, или граждане, как хотите, — повысил голос молодой человек с грубыми пальцами, — следует государство уничтожить. Там, где государство, — там преступление. Уже ведь ясно всем. После того, что мы узнали…»
«Ну да, ты его уничтожь, попробуй, увидишь, как все в горла друг другу вопьются. Резня пойдет по всей стране».
«Ну так она уже и идет».
По его плечу осторожно постучали. Саша. «Вам интересно здешнее словоблудие? Остановимся или дальше пойдем? Программа у нас обширная».
Индиана взглянул на часы. «Дальше пойдем». Он отлип от спин и затылков народных, и они зашагали прочь.
«Что-нибудь умное услышали или особенно глупое, Индиана Иваныч?»
«Язык их меня поразил. На языке Достоевского товарищи изощряются. Как им удается сохранить обороты и эту девятнадцатого века въедливость тона? И, знаете, что еще удивительно, Саша? Они все равно ищут спасения. Или чего там они ищут? Лучшей жизни, не поодиночке, но всем коллективом. Отказавшись от коммунистического способа коллективного спасения, они нисколько не сомневаются в том, что всем миром могут устроить себе хорошую жизнь. Нужно лишь умом пораскинуть, умом поднатужиться, хорошо рассчитать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32