Но и в этом состоянии Яманэ продолжал вертеться колесом и сумел свалить две осветительных стойки, одну из которых схватил в руку. Чтобы избежать удара стойкой, полицейские стали приближаться осторожнее, ползком и перебежками, а Яманэ, ухватившись за раненую ногу, отчаянно пытался встать.
— Не стреляйте! — снова закричал капитан, но его голос был перекрыт воплем одного из операторов с крыши автобуса:
— Он сошел с ума! Убейте этого ублюдка! Яманэ, дрожа и стиснув зубы, все еще пытался подняться на ноги, опираясь на осветительную стойку. Один из полицейских подобрался совсем близко, и ему удалось выбить стойку из рук Яманэ, который потерял равновесие и упал, но при этом схватил полицейского за ремень. Тот издал крик, переходящий в шипение, и направил пистолет в лицо Яманэ, который резко ударил его по колену. Полицейский рухнул на Яманэ и на короткое время придавил его, позволив остальным полицейским приблизиться.
— Стреляйте по рукам! — послышался чей-то приказ, и одновременно раздалось три выстрела. Одна из пуль поразила правое предплечье Яманэ.
— Сволочи! — пробормотал Хаяси, лежа на полу.
Яманэ все еще пытался подняться. Прятавшиеся до сих пор телевизионщики прибавили свет и столпились вокруг него. Последним усилием Яманэ выпрямился во весь рост, и тут стоявший рядом полицейский сбил его с ног дубинкой. Удары дубинки так и посыпались на него, но он их словно не чувствовал. Выпучив глаза и тяжело дыша, полицейский с силой ударил Яманэ дубинкой по шее. Яманэ смотрел на полицейского, не шевелясь. Когда же тот принялся бить его по лицу, Кику не выдержал и вскочил на ноги. К счастью, все осветительные приборы были направлены на Яманэ, и Кику заметили только тогда, когда он оказался совсем рядом. Он схватил полицейского за воротник и швырнул его на землю. Кто-то ударил Кику по уху, и тогда в драку ввязались Хаяси, Накакура и еще двое заключенных. Увидев это, один из полицейских выстрелил в потолок, но Кику напал на него и опрокинул на землю. Некоторое время они боролись за пистолет, и Кику одолел его, опрокинув лицом вниз, и тут же увидел перед глазами дуло другого пистолета. Раздался выстрел, и Кику обрызгало кровью: целившийся в него полицейский схватился за ногу и упал навзничь. Краем глаза Кику увидел пистолет в руках Накакура, однако не успел понять, откуда он у него взялся. Накакура схватил одного из телевизионщиков и приставил дуло к его голове.
— Эй, вы все, бросайте оружие! — приказал он.
Серебристый автобус мчался сквозь шторм в сторону Уранояма. Накакура сидел за рулем, а Кику и Хаяси рядом. Уранояма был по плану последним портом захода «Юё-мару», и Анэмонэ должна была ждать там. В двух километрах от города они вышли из автобуса. Дождь прекратился, и, прогулявшись пешком, они обнаружили красный «лендровер» с надписью «Датура» на боку. Он стоял на стоянке у гостиницы рядом с доками. Они вызвали Анэмонэ по телефону, она вскоре появилась и, коротко представившись девушкой Кику, велела всем садиться в машину. К тому времени, когда полиция расставила посты на дорогах префектуры Мияги, «лендровер» находился уже на вполне безопасном расстоянии гораздо южнее.
На следующий день, когда фотографии Кику, Хаяси и Накакура появились повсюду на плакатах под шапкой: РАЗЫСКИВАЮТСЯ ОПАСНЫЕ ПРЕСТУПНИКИ, а полицейские останавливали машины на всех дорогах Северной Японии и номер за номером обыскивали малые и большие гостиницы, четверо людей, одетых в белоснежные костюмы яхтсменов, уже успели совершить дозаправку на острове Хакидзо. Теперь их яхта «Гаттерас», оснащенная двумя двигателями по 260 л. с, на всех парусах летела мимо Осима к острову Караги под ослепительно голубым небом, открывшимся после ухода тайфуна.
ГЛАВА 31
Моя овечка, моя сестра,
Мой корабль, мой дивный сад.
Вынуты яблоки из моих глазниц.
Ищу вас всюду, ищу с тех пор,
Как крылья мухи разлучили нас.
Пусты глазницы теперь навек.
И то, что вижу, ускользает прочь,
Но не вижу то, что держу в руках.
Глазные мои яблоки
С высокой башни
Отныне зорко следят за мной.
Муха — хозяйка этой башни,
А башня — отец неведомый мой.
Окончив чтение, Хаси спросил у Нива, что она думает по поводу его нового стихотворения, но Нива молча продолжала рисовать эскизы костюма Ангела. Этим Ангелом был, конечно, не Хаси, а то дитя, которое она носила.
— Что ты думаешь? — спросил Хаси громче.
Она снова промолчала, и тогда он схватил стоявшую на столе тарелку с картошкой и беконом и швырнул в нее. Тарелка пролетела мимо, едва не задев голову Нива, и разбилась о стену. Жирные ошметки пищи заляпали ее белую блузку. Нива спокойно стряхнула их в пепельницу и ушла в спальню переодеться. Потом так же спокойно достала из кладовки новый чемодан — один из тех, что она купила для предполагавшегося медового месяца в Канаде и на Аляске, — и положила туда белье, платья, косметику и несколько книг. Почувствовав, что от ее шеи несет жирным беконом, слегка подушилась. Потом причесалась и повязала голову косынкой с изображением оленя, из-под ног которого разлетается стайка воробьев. И тут увидела в зеркале отражение Хаси. Нива улыбнулась ему, повернулась и, не произнеся ни слова, прошла мимо с чемоданом в руке. С тех пор он уже несколько дней ее не видел.
Поначалу Хаси радовался тому, что Нива ушла. Он подумал, что, если не будет видеть ее постоянно рядом, гнетущее желание убить ее постепенно отступит. Но вскоре понял, что ошибался: чем дольше отсутствовала Нива, тем яснее было то, что он должен будет что-то сделать, когда она вернется. Хаси не хотел убивать ее. На самом деле он хотел этого меньше всего. Но он боялся, что именно поэтому ему и придется это сделать. Вероятно, всему виной был страх, не заурядный страх смерти или голода, а более глубокий и парализующий: страх времени. Это было нечто инстинктивное, как у ребенка. Хаси провел в камере хранения тринадцать часов, тринадцать летних часов. Все эти тринадцать часов лаяли собаки, громко объявлялись названия станций, раздавались звонки велосипедов, клацал автомат по продаже напитков, постукивала тросточка слепого, сыпался мусор, лилась музыка из репродуктора, шлепали по луже дети, кашлял старик, скрипели тормоза, щебетали птицы, смеялись женщины. Прикосновения дерева, пластика, стали, мягкой женской кожи, языка собаки. Запах крови, рвоты, пота, лекарства, духов, масла. И каждое ощущение связано с последующим страхом, с одним лишь страхом. Хаси вслушивался в голос, который помнили его клетки. «Тебя никто не хочет, — говорил ему голос. — Ты никому не нужен».
Чернокожая женщина делала массаж господинy Д. на крыше его дома. Там находились теннисный корт с искусственным розовым покрытием и беседка, увитая цветущей глицинией. В тени беседки и возлежал сейчас господин Д. Выйдя из лифта, Хаси зажмурился от яркого солнца и тут же надел солнечные очки — те самые, которые купил, чтобы послать Куваяма. Яркое солнце и редкие плывущие на запад облака превратили окружавшие дом господина Д. стеклянные небоскребы в настоящие каскады света. Глядя на оранжевые ободки облаков, Хаси подумал: «Попади сюда Куваяма, плакали бы его глаза!» — и скользнул под тень глициний. Ни капельки пота не выступило на его бледной припудренной коже, хотя после краткого пребывания на солнце она начала гореть. Несмотря на жару, на корте перекидывались мячом незнакомые Хаси мужчина и женщина, одетые в купальные костюмы.
— Хаси! Слыхал? Твой братец совершил побег! Улетел из клетки. Беда с ним, да и только, — сказал господин Д., указав на лежавшую рядом с ним газету.
Хаси прочел заголовки: ОТЧАЯННЫЙ ПОБЕГ, МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕИЗВЕСТНО, ПЯТЕРО УБИТЫХ, РАНЕНЫЙ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ СКОНЧАЛСЯ В БОЛЬНИЦЕ, БЫЛА ЛИ ПОМОЩЬ ИЗВНЕ, «ОТЛИЧНО СПЛАНИРОВАННАЯ ОПЕРАЦИЯ», — УТВЕРЖДАЮТ СЛЕДОВАТЕЛИ.
— Прочти, прочти! Тебя упоминают как брата одного из сбежавших. Кажется, благодаря твоему Кику наши продажи пойдут вверх.
— Зачем вы меня позвали? — спросил Хаси.
— Зачем я тебя позвал? — Господин Д. не мог поверить своим ушам. — Что с тобой? Что ты о себе возомнил? Уже месяц, как ты увиливаешь от записи нового диска. Где песни, которые ты собирался нам предложить? Они готовы?
Чернокожая женщина длинными тонкими пальцами вытерла с его спины пот и посыпала ее пудрой, после чего начала массаж. От пудры пахло перечной мятой.
— Еще не готовы, но я пишу стихи, — сказал Хаси, достал из кармана клочок бумаги и начал читать:
Моя овечка, моя сестра,
Мой корабль, мой дивный сад.
Вынуты яблоки из моих глазниц…
— Хорошо, хорошо, понял! — остановил его господин Д.
Теннисная парочка чуть не подавилась от смеха. У женщины, на голову выше Хаси, была гладкая прическа, под тонкой тканью лифчика торчали груди.
— «Вынуты яблоки из моих глазниц…» Ну дает! — сказала женщина.
Хаси заметил лужицу пота, скопившуюся у нее в пупке. Ему было неприятно, что она смеется над ним, и, чувствуя ее взгляд, он хотел исчезнуть, провалиться сквозь землю — в своей рубашке с люрексом, серых вельветовых брюках, туфлях из змеиной кожи… Партнер принес женщине бокал перье.
— Хаси, твой контракт истекает, — произнес господин Д., в то время как массажистка вскарабкалась ему на спину и принялась елозить по нему коленями и локтями. Ее едва прикрытая шортами задница высоко подскакивала, а пот с ее бедер стекал господину Д. на бока. — Я хочу знать, что ты собираешься делать. Думаешь продлить контракт? Сразу же могу тебе заявить, что без Нива ты в полной жопе.
Стоявший справа небоскреб отбрасывал на крышу дома господина Д. глубокую, длинную тень. Хаси внезапно забыл, почему оказался на этой сверкающей крыше, с этой парочкой в купальных костюмах, с черной женщиной и хозяином — со всеми этими людьми, говорящими откровенную чушь. В какой-то момент у него мелькнула мысль, что горячая, плоская крыша и огромные башни вокруг — это просто мираж, как будто что-то, обычно находящееся внутри его тела, например трубка внутреннего уха, высунулось из глаза и принялось всасывать воздух, надуваясь до тех пор, пока не приняло квадратные очертания крыши.
— Хаси! Что с тобой, черт побери? Я велел тебе принести копию контракта. Эй! Ты меня слышишь? Что ты делаешь?
Хаси сел на стол и взял стакан воды. На ее поверхности роились пузырьки. Хаси коснулся стеклом лба и щек. Вряд ли эту воду можно было назвать прохладной, но он одним глотком выпил стакан почти до дна.
— Эй, парень! — одернул его мужчина в плавках. — Это же мой стакан!
Хаси давно уже ничего не ел, и тепловатая вода, стекая в желудок, вызвала у него ощущение чего-то липкого, вязкого. Неожиданно он почувствовал тошноту и схватился руками за горло. Стакан упал и разбился, остатки жидкости вспенились на горячем бетоне. Хаси увидел, что мужчина и женщина обменялись взглядами, и до него дошло, что он всех раздражает. Он забормотал сам себе:
— Я, как бездомный старик, еле-еле передвигаю ноги, но я не прошу милостыни… Нет! Я им мешаю, это очевидно… Могу поспорить, что у этой большой черной женщины под мышками воняет кислым потом… Допустим, я и не пил шикарных напитков в шикарных местах, не бывал в театрах, музеях и на стадионах, ну и что с того? Почему они так на меня смотрят?
— Хаси! Что случилось? — завернувшись в полотенце, господин Д. направлялся к нему, чтобы как следует его встряхнуть.
— А, это вы! — как во сне, сказал Хаси. — Послушайте, господин Д., я вам для чего-то нужен? Вы действительно нуждаетесь во мне?
— Что за бред ты несешь! Перестань молоть чепуху и возьми себя в руки.
— Но это важно! — возразил Хаси. — Я должен знать. Вы знаете хоть одного человека, которому я был бы нужен? Знаете кого-нибудь, кто благодаря мне стал счастливым? Это все, что мне нужно. Это правда, господин Д., мне больше ничего не нужно, мне не нужны деньги. Я хочу лишь одного: чтобы люди улыбались. Когда я еду в большой машине, которую купила Нива, люди смотрят на меня с завистью, но завидовать совершенно нечему: я несчастен. Господин Д., почему ко мне все так плохо относятся? Я стараюсь сделать их счастливыми, а они меня избегают. Нива бросила меня. Кику тоже. Куваяма превратился в клопа. Мацуяма и Тору от меня отворачиваются. Кадзуё умерла, а монахини все такие грустные. Никто меня не любит, я всех достал. Я хочу, чтобы меня любили. Вот и все. Хочу услышать от них, что им действительно приятно быть со мной. Разве это много? Но мне не дали шанса — меня сразу же вышвырнули, меня оставили одного в этой огромной, огромной, огромной камере хранения.
Хаси обнял господина Д. и своей сухой горячей кожей ощутил его пот.
— Отойди от меня! — возмутился господин Д. — Ты ведешь себя вульгарно! Отойди!
Но Хаси не отнял рук; его колотила дрожь. Женщина в купальном костюме перекинулась понимающим взглядом с массажисткой и изрекла:
— Кто-то сегодня явно не в себе.
— Что с тобой, парень? Ты не слышишь, что я тебе говорю? — господин Д. грубо оттолкнул Хаси.
Когда тот вышел из беседки, баночка со снотворным выпала у него из кармана и покатилась. Хаси удалось поймать ее у самого края крыши. У него поплыло перед глазами, тринадцать окрестных небоскребов начали на него падать, и ему страстно захотелось домой. Высыпав три таблетки на ладонь, Хаси положил их в рот и начал жевать, но закашлялся и сплюнул желтоватую слизь на горячий бетон. Он смутно осознавал, что господин Д. и два теннисиста наблюдают за ним. Чернокожая женщина направилась к лифту и исчезла.
— Он окончательно спятил, — услышал Хаси слова господина Д.
«Нет, это не так! — Хаси прожевал таблетки и проглотил мелоподобную массу. — Я не спятил. Мне грустно потому, что все меня ненавидят».
Из-за летних каникул улицы были полны народу и пахли плавящейся на жаре резиной. Хаси казалось, что к его ногам привязаны тяжелые липкие веревки, и каждый человек, мимо которого он проходит в этом ущелье из стекла, стали и бетона, тянет за эти веревки и сплетает кокон огромной белой куколке. Весь город был сияющей спеленутой куколкой, медленно покачивающейся, хранящей внутри себя пышущий из-под земли жар. Но когда же настанет время появиться гигантской бабочке? Хаси знал, что, когда это произойдет, бабочка взмоет в небо, ее брюшко разверзнется, и оттуда вылетят мириады мух с человеческими лицами, и эти мухи спалят город. Хаси уже слышалось жужжание их крыльев.
Он шел под мостом, выкрашенным красной краской, и над его головой грохотал поезд. Мост, казалось, хрипел от тяжести и жары. С каждым вдохом обжигающего воздуха Хаси на глотку оседала клейкая пленка. Лица прохожих подрагивали в смутной дымке, а сама дорога бурлила, как покрытая мелким льдом река. Когда Хаси плюхнулся на скамью у ограды Ботанического сада, какой-то бродяга, сидевший, скрестив ноги, на противоположном конце скамьи, попросил у него сигарету. В бороде у бродяги застряли хлебные крошки, один глаз гноился. На поясе висела молочная бутылка, наполненная виски, а на руках, несмотря на жару, были варежки. Хаси положил на варежку банкноту в десять тысяч йен и прошептал бродяге на ухо:
— Я хотел бы, чтобы ты отсосал у меня, а потом позволил разбить тебе голову кирпичом. Когда все будет сделано, получишь еще десять тысяч.
Опустив глаза, бродяга закивал головой и расплылся в улыбке:
— Согласен, согласен, но сначала купи мне мороженого, ладно?
Через несколько минут, полизывая эскимо в зеленой глазури, он повел Хаси через сад. Они вошли в лабиринт аллей, несколько раз повернули и оказались по другую сторону сада, на маленькой улочке, полной баров и ночных клубов. Все заведения были закрыты. На тротуаре валялись кучи мелкого мусора, пустые банки, наполненные рыбьими головами, спиртные бутылки с какой-то бурой жидкостью. Бродяга скользнул в узкий переулочек, зажатый между двумя барами, и, остановившись перед маленьким общественным туалетом, рассмеялся: под сломанной деревянной дверью были видны чьи-то ноги. Женщина в шортах телесного цвета вышла из кабинки, с удивлением посмотрела на них и удалилась вниз по аллее. Они вошли.
— Ты не подождешь минуточку? Мне нужно найти кирпич, — сказал Хаси, и уже собирался выйти наружу, как вдруг бродяга схватил его за волосы.
— Что за херню ты порешь? Что еще за кирпич? Ах ты, извращенец долбаный! Тварь недорезанная! — зашипел он, тряся Хаси. — А ну-ка, повторяй за мной: «Я извращенец!» Давай признавайся в своих грехах. Немедленно! Такие, как ты, — вроде собак и свиней, только еще пакостнее! Ты понял?
Неожиданно Хаси испугался. Этот бородатый мужчина был вовсе не похож на того, которого он встретил в таком же туалете много лет назад и который напоминал большого, мягкого пса. Этот был соткан не из воздуха, а состоял из костей и плоти.
— Да обрушится на тебя кара Небес! — орал мужчина. — Спасение ждет только тех, кому, как и мне, нечего терять, а такие, как ты, превратятся в отвратных крыс, грязный педик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48