Директор отсчитал Тютюнину деньги, и тот, радостный, выскочил в коридор, где едва не столкнулся с людьми в белых халатах, которые деловито волокли на носилках тело Фригидина.
– Мужчина! – позвали Серёгу проникновенным басом, а затем тяжёлый бюст припечатал его к стенке. – Вы кто такой?
– Я Тютюнин, приёмщик, – быстро ответил он, поглядывая снизу вверх на дородную врачиху.
– Женаты?
– Уже пять лет! – отрапортовал Серёга.
– Жаль. – Врачиха разочарованно улыбнулась, показав золотые зубы. – Но на всякий случай, меня Светланой зовут.
– Очень приятно. А чего это с нашим бухгалтером случилось?
– А слиплось все на хрен.
– Все – это что? – осторожно уточнил Тютюнин.
– Все – это все, – просто ответила врач Светлана.
– И куда же его теперь повезёте?
– Ясно куда – отмачивать… Вы чего здесь производите, женатый? Я, конечно, не санврач, но вонь тут у вас… – Светлана скривилась и покачала головой.
– Перелицовываем шкурки, пересаживаем мех и восстанавливаем мездру.
– Ну ты со словами-то поаккуратней, я грубиянов не люблю, – предупредила Светлана.
– Это не ругательство, это наш производственный термин.
– Знаем мы ваши термины… – Светлана вздохнула, от чего её могучий бюст едва не перекрыл Тютюнину дыхание. – Откуда на производстве сахар?
– Не… Не знаю, – соврал Серёга.
– Обычно у нас вызовы на кондитерские фабрики, а тут, блин, мездра. – Произнеся это слово, Светлана хохотнула. – На прошлой неделе на пятую кондитерскую экскурсантов из Вьетнама привозили. Так те весь конвейер вылизали. Были семь случае слипания – два тяжёлых.
Из-за угла показалось красное лицо санитара.
– Светлана Семёновна, мы готовы – можно ехать!
– Уже иду, – отозвалась та. И, снова притиснув Серёгу к стенке, спросила:
– Сигареткой угостишь, женатик?
– А я не курю.
– Я – тоже… Когда-нибудь брошу… Ты вот что, Тютюнин, – Светлана извлекла из кармана кусочек серого картона и протянула Серёге, – здесь телефончик нашего морга, скажешь добавочный 137, и тебя со мной соединят.
– Спасибо, – поспешил поблагодарить Тютюнин.
– Пожалуйста. Если гланды нужно будет вырезать или там стул жидкий поправить – звони.
Светлана подмигнула Серёге и двинулась по коридору, заставляя скрипеть плохо уложенный паркет.
– Уф-ф, – выдохнул Тютюнин и огляделся. Несмотря на удачный исход дела с молью, на душе у него было тревожно. Событие, которое должно было изменить его жизнь, неотвратимо приближалось.

5

Обычно приёмка работала до шести вечера, но Серёга сбежал на полчаса раньше. Ему не терпелось похвастаться перед женой двумя сотнями премии, а перед другом Лехой тяжёлым самоваром и горстью пуговиц – всем тем, что после сдачи на приёмный пункт гарантировало им отличное проведение ближайших выходных.
Возле самого дома Тютюнина остановили двое милиционеров.
– Что в сумке? – спросили они.
– Самовар, – честно ответил Серёга и, открыв сумку, показал содержимое.
– Действительно самовар, – произнёс один милиционер и разочарованно добавил:
– Старый совсем. На медь сдавать будешь?
– Нет, что вы. Я старину очень обожаю. Отчищу его и буду чай из него пить.
– Ну ладно, иди, – совсем заскучали милиционеры. – Пей свой чай.
В хорошем расположении духа Тютюнин вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж, однако неожиданно столкнулся там с пенсионеркой Живолуповой, в простонародье – Гадючихой. Гадючиха обладала тяжёлым характером и болезненной подозрительностью, оставшимися ей в наследство с тех времён, когда она служила в НКВД.
– Привет, Тютюнин! – с ложной доброжелательностью поздоровалась она.
– Привет, – без особого энтузиазма ответил Серёга.
– Гляжу, опять ты чего-то на работе спёр…
– Я не спёр. Я это купил.
– Купил? – Гадючиха недобро усмехнулась и предложила:
– Если поделишься, никому не скажу.
– А не поделюсь?
– Сообщу в органы, и отправишься по этапу на десять лет без права переписки…
– Как же, обрадовалась! – воскликнул Серёга, смело наступая на Гадючиху. – Прошли те времена, когда вы людей в Магадан отправляли! Кончилась ваша власть! Кончилась!
Под напором Тютюнина пенсионерка поспешно отступила, и Серёга, открыв ключом свою дверь, оказался в квартире.
То, что он увидел в прихожей, его не обрадовало. Это были туфли, которые принадлежали тёще Сергея – Олимпиаде Петровне.
Олимпиада Петровна работала в столовой и каждый день уносила домой пакеты с продуктами. Оттого и туфли она носила на низком каблуке, что значительно способствовало её грузоподъёмности.
Из комнаты доносились голоса, и Серёга, осторожно опустив сумку с самоваром, стал прислушиваться.
– Смотри внимательно, Люба, – это же так просто! Полуповорот, а затем лёгкое движение кистью и р-раз… Поняла?
– Ну-ка, мама, давай я попробую. Значит так… Полуповорот, а затем движение…
– Кистью! – напомнила тёща.
– Да знаю я, мама, не лезь… Кистью р-раз!
«Да что они там делают – танцы, что ли, разучивают?» – удивился Тютюнин.
Он осторожно приоткрыл дверь и вошёл в комнату, а увлёкшиеся занятиями женщины поначалу его даже не заметили.
«И р-раз! Кистью, полуповорот!» – повторяли они свои заклинания и размахивали дубовыми скалками.
– Так вот, значит, чем вы тут занимаетесь! – воскликнул возмущённый Тютюнин. – Бить меня обучаетесь! Да? Вы за этим, Олимпиада Петровна, приходите, чтобы жену на мужа натравлять?
– И вовсе не за этим! – спрятав скалку за спину, стала оправдываться тёща. – Просто навестить дочку зашла, а Люба здесь одна заскучала. Да и физкультура ей необходима.
– Физкультура ей необходима? Да она этой физкультурой каждое воскресенье занимается – у меня вон на спине синяки не проходят! – И, чтобы доказать свою правоту, Тютюнин стал срывать с себя рубашку.
– Да ты бы ещё штаны снял, бездельник! И правильно, что синяки! Другой бы уже не пил, раз жене не нравится!
– Я, к вашему сведению, Олимпиада Петровна, и не пью, а только выпиваю. Я ведь меру-то знаю! Я не какой нибудь запойный!
– Не запойный?! – Тёща усмехнулась и уставила руки в боки, не скрывая своей скалки. – А кто с двадцать третьего февраля по восьмое марта пил? Алкоголик!
Получив такое ясное напоминание, Серёга едва не сник. Действительно было. Однако, чтобы не оставлять поле битвы врагу, он сам перешёл в наступление:
– Если я алкоголик, то вы расхититель народного имущества! Вы, Олимпиада Петровна, из ресторана ушли, куда вас на хорошую зарплату устроили. А почему? Уж не потому ли, что там воровать нельзя было, а вы, дорогая тёща, без этого не можете?
– Не смей так говорить с мамой! – вмешалась Люба.
– Не бойся, доча, я ему сейчас отвечу, – сказала Олимпиада Петровна, раздувая ноздри, словно разъярённый носорог. – Значит, ты думаешь, дорогой зятёк, что уел меня этим? Мол, таскаю и все такое? А вот и не уел! Я вот энтими самыми руками с пятнадцати лет домой несу! Я энтими самыми руками за тридцать лет работы на автомобиль «москвич» натаскала и на кооперативную двухкомнатную квартиру! А ты чего для своей жены сделал?
– Да я… Да я сегодня премию получил! Вот! Меня на работе ценят! – закричал Серёга и шлёпнул на стол двести рублей.
– Ой, правда, что ли, премия? – воскликнула Люба и, взяв в руки две сотенных, посмотрела их на свет, словно ей не верилось, что они настоящие. А тёща лишь усмехнулась и покачала головой.
– Двести рублей. С поганой овцы хоть шерсти клок.
– Да ладно тебе, мама. Может, он ещё принесёт.
– Принесёт, как же, – потеряв поддержку Любы, Олимпиада Петровна стал а успокаиваться. – Зашла к дочке на минутку, так он тут же скандал устроил.
– А зачем вы в гости со своей дубовой скалочкой ходите, Олимпиада Петровна? У вас так принято, что ли?
– А ну и что же, я, может, женщина одинокая, ко мне на улице каждый раз пристают. Нужно же чем-то обороняться.
– Пристаю-у-ут? – передразнил Серёга. – Размечталась! Не то что пристают, за километр обегают!
– Перестань терзать маму, Сергей! – вступилась Люба. – Она все делает из лучших побуждений.
– Да, из лучших побуждений. И скалочку тебе дубовую заместо сосновой подарила, и обучает, как мужа бить, чтобы наверняка угробить уже. Я поражаюсь, Олимпиада Петровна, как вы ещё стальную скалочку дочурке не подарили. Чтобы как удар, так сразу и труп.
– Все, Люба! – обиженным голосом объявила тёща. – Этого я потерпеть не могу и сейчас же уезжаю. Ноги моей у вас больше не будет, Сергей Викторович! Ни одной ноги! – С этими словами она направилась в прихожую, а довольный Тютюнин вышел на кухню. Не часто ему случалось утереть Олимпиаде Петровне нос, однако сегодня это удалось.
Скоро в прихожей хлопнула дверь, и Люба пришла на кухню.
– Сергей, – произнесла она сухим, почти официальным тоном. – Нам с тобой нужно поговорить.
– А можно попозже, а то я жрать хочу?
– Попозже нельзя, Серёжа. – Люба присела на табуретку рядом с мужем и, посмотрев ему в глаза, сказала:
– Мне мама про тебя страшную вещь рассказала.
– Ну и что? – не глядя на жену, отозвался Сергей, проверяя по кастрюлькам, что привезла тёща на этот раз.
– Мама сказала…
– Ну?
– Мама сказала, что…
– Ну что твоя мама сказала?
– Что ты, Серёжа, возможно, еврей.

6

Не выходя из кухни, Сергей созвонился с Окуркиным Лехой, который по случаю пятницы пораньше сбежал с работы.
Окуркин работал на ложкоштамповочном предприятии, где зарплату не платили месяцами. Поэтому он мог как угодно нарушать дисциплину, не боясь, что его за это попрут с производства.
До того как стать мастером ложкоштамповки, Леха три года отработал в лыжезагибочном цехе. Дело ему нравилась, однако постоянные недоразумения из-за выяснения места его работы вынудили Окуркина оставить лыжи.
Происходило это очень просто. Стоило кому-то спросить Леху, где он работает, следовало вполне нормальное пояснение:
– На лыжезагибочном станке.
– Да? И что вы на нем делаете?
– Лыжи загибаю, – спокойно объяснял Окуркин.
– Кому? – тут же следовал насторожённый вопрос.
– Кому скажут, тому и загибаю, – честно признавался Леха. – Это же не я сам решаю. Для этого другие люди есть, – добавлял он, повергая собеседника в замешательство.
Случалось, что нервные граждане даже писали на Леху заявления, обвиняя его в посягательстве на их жизнь. Устав от подобных недоразумений, Окуркин ушёл с любимой работой и подался в ложкоштамповку.
Перекинувшись по телефону с Лехой парой слов, Тютюнин уговорился встретиться с ним через полчаса и отправиться на старый стадион «Локомотив». По пятницам там проходили международные встречи команд восьмой лиги. Билеты распространялись по смехотворным ценам, а потому на трибунах был полный аншлаг.
Наскоро перекусив ворованными тёщей голубцами, Серёга сказал Любе, что идёт на футбол, и, подхватив большой полиэтиленовый мешок, выскочил из квартиры.
Возле подъезда он снова встретился со старухой Гадючихой, которая плела интриги, нашёптывая что-то на ухо другой пенсионерке.
Когда Тютюнин подошёл к остановке, Леха уже стоял в условленном месте и поплёвывал на асфальт.
– Ну ты меня подставил со своим дихлофосом американским! – с ходу начал Тютюнин.
– А чего не так с дихлофосом? – спросил Леха.
– Этот дихлофос не от моли, а от людей оказался.
– Да ты что?
– Вот и что. Я его против насекомых применил, так чуть сам дуба не дал и весь «Втормехпошив» не потравил. Меня даже уволить хотели…
– То-то у Митяя такая рожа довольная была, когда он мне пузырёк дарил, – начал припоминать Окуркин. – Я ведь ему бритву свою отдал. Вот сволочь.
Подошёл автобус, из которого вывалила толпа усталых пассажиров. Друзья заскочили в салон и сейчас же нарвались на толстую тётку-кондуктора.
– Ну? – строго спросила она с такой интонацией, что сейчас же напомнила Серёге его тёщу.
– А мы чернобыльцы, у нас льготы, – не очень убедительно заявил Леха, показывая какую-то затёртую книжку.
– Или берете билеты, «чернобыльцы», или вылетаете на следующей остановке.
– Берём билеты, – согласно кивнул Серёга и отдал тётке деньги.
Когда друзья заняли место у окошка, Леха толкнул Тютюнина в бок и спросил:
– Ты чего это какой-то не такой? Надо было поспорить с ней, а ты сразу: берём билеты.
– Ладно, – отмахнулся Серёга. – Я сегодня самовар прихватил медный – на десять кило чистого металла!
– Да ты что? Значит, завтра гуляем?
– Гуляем!
– Эх… – Леха поморщился. – Не получится завтра. Я в деревню еду. Кстати, не хочешь мне помочь?
– А чего делать надо?
– Да прабабка моя померла. Наследство оставила – дом и два сарая. Надо ехать.., это.., во владение вступать. Моей Ленке не терпится – прямо завтра и поедем.
– А чего, давай, – сразу согласился Серёга, хотя внутренний голос советовал ему остаться дома. – Отпуск у меня только в сентябре, а шашлычка поесть хочется.
– Шашлычок будет, только с этим делом… При жене, сам понимаешь, нельзя. К тому же я за рулём.
– Понимаю, – согласно кивнул Тютюнин. – Но завтра только суббота, а будет ещё и воскресенье.
– Будет, – согласился Леха. – Хотя в субботу тоже можно чего-то придумать.
На остановке «Чатланский завод» друзья вышли и направились прямо к стадиону. Туда уже стекались толпы подвыпивших граждан, которые несли с собой авоськи с баночным пивом, и это радовало Серёгу с Лехой больше всего, поскольку они ходили на матчи не для спортивного удовольствия, а только корысти ради. Окуркин и Тютюнин контролировали половину пространства под трибуной Б-4, куда во время матча обильно сыпались пустые алюминиевые банки – бутылки на стадион приносить не разрешалось, чтобы их потом не швыряли на поле.
Время от времени на территорию под трибунами покушались бомжи из соседнего района, однако местная баночно-алюминиевая мафия давала чужакам достойный отпор.
– Кто сегодня играет? – спросил Леха у синюшного мужика в обоих левых ботинках.
– «Басмач ятаган», Турция, и «Обувщик» из Пескоструйска, – довольно внятно произнёс тот. – Принимаются ставки на результат игры.
– Так ты значит этот.., брокер?
– Букмекер, – поправил синюшный. – Угадаете исход матча – пол-ящика пива ваши.
– Нет, мы здесь по работе, – ответил за Леху Тютюнин, видя, что тот при упоминании пива стал доверчиво улыбаться маклеру. – Пойдём, нам ещё порядок навести нужно.
– Ты прав, нужно успеть до начала, – согласился Окуркин. Под порядком подразумевалась уборка того, что накапливалось под трибунами за неделю между матчами.
На месте они застали своего соседа – пятнадцатилетнего Азамата.
Тот приветливо помахал им, блеснув чёрными глазами. Прежний хозяин этой территории за долги отдал её брату Азамата, который торговал на рынке фруктами.
По-русски мальчик говорил плохо, однако соседи хорошо друг друга понимали. Азамат вёл бизнес честно и никогда не спорил из-за банок, падавших на демаркационную линию. Он великодушно отбрасывал их на сторону Сергея и Лехи.
Несколько раз после футбола за Азаматом приходили бритоголовые, однако Леха, хотя и был невысок ростом, умело действовал «пальцем» от танковой гусеницы, который он всегда держал под трибуной.
Подчистив территорию и приготовив камни – «прессовалки», которыми плющили банки, Тютюнин и Окуркин стали прислушиваться к тому, что происходило наверху.
Болельщики беззлобно ругались матом, обещая туркам нелёгкую жизнь, и открывали банки с шипящим тёплым пивом.
Скоро началась игра, и первая тара полетела под трибуны.
Серёга работал на подборе банок, а Леха прессовал их в алюминиевые пятачки. За хорошую игру друзья набирали до трех тысяч банок и, если бы не плющили их, могли бы увезти урожай только на самосвале.
Вскоре турки забили гол.
– Басмачей на мыло! – стали кричать с трибун, и вниз полетели недопитые банки – признак неудовольствия.
Пришлось Серёге выливать пиво на землю, что вызывало у Лехи тяжёлые вздохи. Вылитое пиво было очень жалко.
Игра стала выравниваться, и банки падали с равными временными интервалами по всей площади трибуны.
Азамат быстро собирал их на своей половине и лишь слегка приминал ногами, прежде чем бросить в мешок, – за ним заезжал брат, а потому проблем с транспортировкой у него не было.
Скоро начало темнеть, однако банки сыпались исправно.
– Я уже пятнадцать сотен насчитал… – сообщил Окуркин, который, словно ложкоштамповочная машина, без устали плющил алюминий.
– Хорошо… – сказал Тютюнин.
Под конец матча «Обувщик» начал отыгрываться. Пиво полилось рекой, и Серёга почувствовал, что ему становится жарко.
1 2 3 4 5 6