— Как странно! — заметил консьерж.
Его смутило даже не то, что кто-то оставил эту сумку на крыше, а то, что какие-то детские игрушки были найдены на территории этого дома.
— Вы должны дать объявление и попытаться найти владельца, — заметила Ёсими. — Может быть, хозяин увидит и признает эти вещи.
— Но единственный ребенок в этом доме — Икуко. Правда, Икуко? — обратился к ней старик, словно прося подтвердить его слова.
А она, стоя рядом с матерью, не сводила глаз с сумочки с киской и красной чашки. По ее виду яснее ясного было видно, чем она увлечена. Она так хотела эту сумку, эти игрушки. Ёсими, поймав ее страстный взгляд, взяла ее за плечи и заставила отойти на шаг от стола.
— Вы как-то говорили о семье, которая жила на втором этаже... — завела разговор Ёсими.
Камийа с удивлением посмотрел на нее и сказал:
— Ну да.
— Разве вы не говорили, что там была девочка лет пяти-шести?
— Конечно. Да. Но два года прошло...
— Два года? Вы же говорили, кажется, что они съехали отсюда прошлым летом?
Старик сгорбился, и слышно было, как он начал чесать свою лодыжку.
— Ну да. До прошлого лета они здесь жили.
Ёсими помнила, что консьерж сказал, когда они три месяца назад сюда переселились, что та семья со второго этажа съехала в прошлом году после того, как у них случилось какое-то несчастье. Ёсими подумала о том, что же заставило их уехать, коли они оставили на крыше сумочку.
Но нет, ни сумочка, ни ее содержимое не выглядели так, словно они находились на крыше в течение целого года. Один только вид сумочки с киской — на ней даже не было налета пыли, она была как новенькая, только что из магазина — опровергал идею, что она пролежала здесь целый год.
— Отлично. Я буду держать ее у себя на столе — может, хозяин и признается.
Консьерж сказал это для того, чтобы закончить разговор. В конце концов, это всего лишь дешевенькая сумочка, и ему было безразлично, найдется ли ее владелец.
Ёсими, однако, по-прежнему стояла перед его столом, не трогаясь с места, теребя свои каштановые локоны и не зная, сказать или нет вслух то, что у нее на уме.
— Если хозяин не найдется, Икуко, тогда сумочку возьмешь себе ты, правда? — предложил господин Камийа и улыбнулся девочке.
— Нет, это будет неправильно. Если хозяин не найдется, пожалуйста, выкиньте эту сумочку или уберите куда-нибудь подальше, — убеждающе сказала Ёсими, тряхнув головой. И с этими словами она покинула помещение, потянув за собой Икуко, словно желая увести ее подальше от какой-то заразы.
И все же что-то продолжало ее беспокоить, когда она с дочерью поднималась в лифте. Она так и не поняла, что это за трагедия случилась с семьей со второго этажа. В конце концов, она не хотела уподобиться тем, кто поддерживает себя пересудами о чужих несчастьях. Но вопрос мучил ее, и ей страстно хотелось узнать, что именно с ними приключилось.
Следующий день был понедельником. Ёсими дольше, чем обычно, укладывала волосы. Из гостиной она слышала песенку из детской телепрограммы. Эта мелодия была сигналом, обозначающим время, и сегодня утром это значило, что у нее еще есть в запасе несколько минут до начала рабочего дня. Каждое утро к девяти она отводила Икуко в детский сад, потом садилась в автобус, который за двадцать минут довозил ее до офиса. Время и энергия, которые требовались для работы, не шли ни в какое сравнение с тем, что отнимали житейские склоки и перебранки. Уже из-за одного этого стоило сюда переехать. В Мусасино она не могла отдать Икуко в детский сад и потому не могла работать. Здесь она всегда может подыскать себе другую работу, но едва ли найдет что-то лучше, чем эта — в корректорском отделе издательства Она не только позволяла ей находиться в мире напечатанных на бумаге слов, которые были ее единственной страстью, но и имела еще два достоинства — никаких сверхурочных и почти никакого общения с другими людьми. А главное — платили вполне сносно. Икуко с розовой ленточкой в руке вошла в комнату и попросила маму завязать ей волосы на затылке. Узел, который она самостоятельно завязала, растянулся, и волосы Икуко упали на плечи, почти покрыв их.
Коснувшись волос дочери, Ёсими поймала себя на мысли: как безошибочно ее ребенок унаследовал ее гены. Странно, что такой очевидный факт до сих пор не приходил ей в голову. Их лица казались почти одинаковыми в зеркале, висевшем перед ними: одинаковые вьющиеся каштановые волосы, одинаково белая кожа, одинаковые веснушки под глазами. Одно лицо принадлежало женщине лет тридцати пяти, другое — шестилетней девочке.
«Лапша...» — она вспомнила, как один мальчик в старших классах посмотрел на нее и сказал, что ее волосы выглядят так, будто кто-то вывалил ей на голову кастрюлю лапши. В те дни она терпеть себя не могла — свои кудряшки, свое лицо, свои веснушки и свое костлявое тело. А ведь сколько мальчишек признавалось ей тогда в пылкой страсти! Она и счет забыла Она не могла понять, что они в ней нашли, и в конце концов вынуждена была признать, что ее представления о красоте совершенно не такие, как у окружающих. Все твердили о том, как красиво ее тонко очерченное личико, ее веснушки и все такое, и ее волосы естественного каштанового оттенка, такого редкого среди японцев. Она просто не понимала. Мальчишки, заигрывая с ней, резвились с ее рыжевато-каштановыми прядями у нее за спиной. Было немало девчонок, которые знали, как поправить дело, и говорили, что им вздумается, подвергая ее риску стать жертвой злословия. Хироми, ее подружка в средней школе, была как раз из таких.
Когда она затянула волосы Икуко, та быстро сказала «спасибо» — скорее своему отражению в зеркале, чем матери, — и ускакала обратно в гостиную смотреть телевизор. Ёсими не обнаруживала во внешности и манерах Икуко никаких черт своего бывшего мужа. Хоть и на том спасибо. Она никогда не находила ничего приятного в физическом соитии мужчины и женщины. «Мучение» — вот и все, что она могла сказать на сей счет. А все кругом без конца только и говорили что о сексе. Она просто не могла этого понять. Может быть, какой-то непреодолимый барьер отделил ее от всего мира. Она отличалась от других во всем, что касалось различения красоты и уродства, боли и наслаждения. Мир, как воспринимала его она, не имел ничего общего с миром, который видели другие.
Когда ее муж убедился в том, что его жена не расположена удовлетворять его желания, он часто выходил из положения самостоятельно, сам с собой. Однажды она обнаружила утром на софе скомканную папиросную бумагу и, подбирая ее, ощутила на пальцах какую-то жидкость — она сразу поняла какую и представила себе идиотскую гримасу блаженства, с которой он кончил, — тогда в ее сердце не осталось места для сочувствия. Она не стремилась понять его. В такие минуты все ее тело содрогалось от отвращения и презрения.
Привычный голос ведущей передачу для женщин, донесшийся из гостиной, напомнил Ёсими, что время ехать.
Икуко отворила дверь и побежала к лифту, чтобы нажать кнопку раньше мамы. Когда они вышли из лифта, оставалось только покинуть здание, пройдя при этом мимо кабинета консьержа. Дверь была открыта; на стойке лежала та сумочка, которую они вчера нашли на крыше. Сумочка была застегнута, и к ней была прикреплена записка:
Разыскивается хозяин.
Камийа, консьерж.
Хотя консьерж выполнил ее просьбу, что-то не верится, подумала Ёсими, чтобы хозяин объявился.
* * *
Никакой передышки после летней жары не наступило — температура в сентябре достигла рекордного уровня. После трех дней ненормальной жары красная сумочка с изображением киски все еще украшала стойку консьержа. Ее ярко-красный цвет как будто символизировал небесное пламя. И, словно в подтверждение этой мысли, как раз в тот момент, когда жара начала спадать, сумочка исчезла со стойки. Объявился хозяин? Или консьерж убрал ее по каким-то своим причинам? Не важно. С ней, Ёсими, эта сумочка больше не имела ничего общего. Однако на смену этому беспокойству пришло другое. Она страдала от депрессии, связанной с ее работой. После шестилетнего перерыва она снова читала корректуру романа ужасов, принадлежавшего перу автора, которого она помнила слишком хорошо. Ее начальник дал ей этот роман, как только она появилась на работе.
Ее цель заключалась в том, чтобы найти в рукописи ошибки. Поэтому она должна была методично читать и перечитывать эту книгу. Шесть лет назад она была совершенно не готова к чтению рукописей этого автора, и знакомство с ним стало для нее психологической травмой настолько серьезной, что дело дошло до нервного срыва Жестокие сцены, описанные в романе, врезались в ее сознание и даже являлись в ночных кошмарах. Она уже готова была обратиться к психиатру, чтобы избавиться от последствий работы над этим романом. Ее несколько раз охватывали волны изматывающей тошноты, она потеряла аппетит и сбросила три с лишним килограмма веса. А кроме того, она уже не могла отличить видений от реальности.
Она пожаловалась ведущему редактору проекта, требуя объяснений: как это редакция имеет дело с таким автором! Редактор, молодой человек лет двадцати пяти, с высокомерным видом объяснил ей, что жаловаться не на что. Книги этого автора хорошо продаются, а больше ничего не надо.
Это замечание еще раз напомнило Ёсими, как высок барьер, отделяющий ее от других людей. Ей показалось неправдоподобным, что люди платят большие деньги, чтобы читать такие омерзительные романы. У этих толп, что копошились по ту сторону барьера, ум был устроен совершенно по-другому — не так, как у нее. Как будто всего этого было мало — она была шокирована еще больше, обнаружив эту самую книгу, пусть изданную другим издательством, в мягкой обложке, у себя дома, на полке своего мужа. В момент, когда она увидела это, она испытала чувство, похожее на ужас, представив себе, как муж наслаждается кровавыми фантазиями, почерпнутыми из этой книги. Это утвердило ее в решимости развестись с ним.
* * *
Ёсими снова увидела красную сумочку с киской утром следующей субботы. На сей раз она неожиданно обнаружила ее в мусорном бачке, предназначенном для жильцов. Она принесла сюда какой-то несгораемый мусор, подняла пластмассовую крышку бака и сразу обнаружила красную сумку между двумя черными полиэтиленовыми мешками. Она мгновенно остановилась и уставилась на сумку, но понять, как сумка попала сюда, труда не составляло. Консьерж выкинул ее, решив, что никого похожего на владельца уже не объявится. Как ни в чем не бывало Ёсими опустила собственный мешок с мусором на красную сумочку и закрыла бачок.
Вот так все и кончится. Красная сумка отправится вместе со всем прочим содержимым бачка на свалку, которая послужит основанием для новой насыпной косы.
* * *
В первое воскресенье сентября Ёсими и Икуко пошли купить что-нибудь в соседний универмаг. Оказалось, что набор для фейерверков продается с большой скидкой — летний сезон подходил к концу. В сущности, цена была такой низкой, что Ёсими даже не могла ответить клянчущей Икуко, что, мол, это слишком дорого. Если бы фейерверки исчезли с полки, это означало бы, что последние тлеющие угольки лета погасли. Как Ёсими ни нравилось лето, она не имела ничего против такого поворота событий, потому что в исчезновении этих предметов с магазинных полок было что-то пикантное. Потому, когда Икуко сказала, что сегодня вечером она снова хочет запустить фейерверк, Ёсими сочла это совершенно естественным.
Они поднялись вдвоем на крышу в точности в то же время, что и неделю назад. Когда Ёсими коснулась ручки двери, ведущей на крышу, ее охватило ужасное предчувствие. Где-то в ее сознании возник образ, мерцающий в багровом свете. Открыв дверь, она первым делом посмотрела направо. Ее взгляд сразу поймал мишень, как будто она знала, что это именно здесь. Что-то краснело на темно-сером фоне водонепроницаемой поверхности крыши. Очертания предметов было так же плохо видно, как и неделей раньше, но этот ярко-красный цвет пробивался сквозь темноту.
— Ох!
Ёсими стояла, открыв рот и напрягшись всем телом. Она стремительно отпрянула от двери, изо всех сил маша руками дочери. Но Икуко вывернулась из-под материнской руки и бросилась к сумке с киской, оказавшейся в точности на том же месте, где и неделю назад.
— Стой! — дрожащим голосом воскликнула Ёсими.
Она не могла объяснить охватившего ее ужаса. Ее дочь уже почти подняла сумочку, но Ёсими успела опередить ее. Изображение киски стерлось, как будто сумочку несколько раз проволокли по бетонному полу. Несомненно, это была та же самая сумочка, которую они нашли на крыше неделю назад, которая три дня простояла на стойке консьержа, которая никому не понадобилась и была брошена в бачок вместе с другим мусором — эта сумочка опять была перед ними. Икуко неистово тянулась к сумочке. Ёсими была непреклонна.
— Я сказала — нет!
Ее сердце сжалось от страха. Она не хотела, чтобы ее дочь трогала это. Она испытывала инстинктивное отвращение к этому странному предмету. Икуко с вожделением посмотрела на сумочку, а потом — в лицо матери. Когда она снова перевела взгляд на сумочку, ее личико сморщилось и она разрыдалась.
Хватит фейерверков. Ёсими взяла дочь за плечи, ласково поглаживая ее, — и они ушли с крыши, затворив за собой дверь. Ничто на земле не заставит ее больше прикоснуться к этой сумочке. Она не понесет ее к консьержу, и она никогда не захочет подниматься на крышу.
Но больше всего на свете она желала бы знать, как такое возможно? Сумочка ведь была уже в мусорном бачке — как же она могла снова оказаться на крыше? Ее голова раскалывалась. «Вернулась на то же место» — это какое-то бессмысленное выражение: как будто сумочка могла действовать самостоятельно.
Вернувшись в свою квартиру, Ёсими попыталась накинуть на дверь цепочку, но оказалось, что пальцы ее не слушаются. Ноги тоже тряслись. Снимая сандалии, она оступилась и уронила ботинки Икуко. Ставя ботики и сандалии на место, Ёсими увидела в лице дочери упрек: она все еще мечтала о сумочке с киской.
* * *
Ёсими первой вылезла из ванны и начала вытираться банным полотенцем. Из ванной доносился приглушенный голос дочери. Ее дочь никогда не выходила из ванны, пока не вытащит все игрушки, с которыми она играла в воде. Кроме того, ее обязанностью было всякий раз после купания вынимать затычку.
Обмотавшись полотенцем, Ёсими подошла к холодильнику и, достав оттуда пакет молока, налила себе стакан. Она взяла за правило — выпивать перед сном стакан молока; это поддерживало регулярную работу кишечника. Она уже допила свой стакан, а Икуко все не показывалась из ванной. Она приоткрыла дверь и уже готова была потребовать, чтобы дочка выбиралась поскорее, когда услышала, что Икуко разговаривает сама с собой. До нее долетали только обрывки слов.
— Вот я... и играю сама... но... зайчик... не такой... это не твой... Ми...
Это «ми», долетевшее до слуха Ёсими, может быть, было частью имени какого-нибудь ее приятеля или подружки. Но ни в детском саду, ни в округе не было ребенка, чье имя начиналось бы так. С кем же воображаемым Икуко вела разговор? В детском саду был мальчик по имени Микихико, но она всегда называла его по фамилии. Ёсими открыла дверь ванной — это был совмещенный санузел, ванная и туалет европейского типа в одном помещении. В кремового цвета ванной плавала в воде мыльница, а из мыльницы торчало скрученное полотенце, которому придана была форма колонны. Оно напоминало придорожные статуи Дзизо, только у этой фигурки голова была наклонена набок. Натерев полотенце мылом и придав ему форму, Икуко, кажется, разговаривала с ним как с товарищем. Из крана в ванну текла струйка, соединявшая кран и поверхность воды так же наподобие колонны. Когда эта водяная колонна задевала мыльницу, та вздрагивала и начинала крутиться.
— Икуко, что ты здесь делаешь? Выходи немедленно!
Икуко, погруженная в воду, сидела спиной к двери и, не оборачиваясь, ответила матери:
— Моя подруга всегда принимает ванну сама. И никогда, никогда не выходит из нее.
Ёсими опять спросила себя, что это, ради всего святого, за подруга.
— Какая разница... Вылезай! — сказала она дочери.
Икуко положила мыльницу на раковину и со вздохом стала выбираться из ванны. Ёсими завернула Икуко в полотенце и стала ее вытирать.
Плечи девочки были удивительно холодными, хотя она так долго просидела в горячей ванне.
Икуко уснула на своем футоне, примыкавшем к футону матери. Перед ней так и осталась лежать открытая книжка с картинками, которую она читала. Ёсими задумалась, не почитать ли ей еще, но в конце концов решила выключить свет и лечь спать. Она отключилась, едва накрыв свою грудь легким летним одеялом.
Ёсими проспала часа два, когда что-то заставило ее проснуться; она почувствовала, что рука ее больше не ощущает родного теплого тельца дочери. Ворочаясь, Ёсими стала шарить рядом с собой, но ничего не могла нащупать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21