теперь им предстояло схватиться всерьез. То пятно крови на песке, что смутно маячило перед ним… Чьи жилы извергли влагу жизни? Усилием воли он прогнал непрошеное видение и стиснул челюсти, бросив мгновенный взгляд влево – туда, где сражались старшие бойцы. Грхаб наступал, вращая свою железную палицу над головой; тайонелец медленно пятился назад, воздев к безоблачным небесам топор – видно, пытался защитить голову от удара. Плечо северянина было окровавлено.
Эйчид прыгнул, словно лесная кошка; один его клинок метнулся к горлу Дженнака, другой просвистел на волос от колена. Отпрянув, Дженнак счастливо избежал выпада в ноги и принял колющий удар на свой браслет. Левая рука его чуть повернулась, отработанным движением придерживая вражеское лезвие между шипами; усилив нажим, он ощутил твердое сопротивление стали и понял, что острие ему не сломить. Кованные в Тайонеле клинки не отличались гибкостью, однако были тяжелы и прочны, так что перешибить их мог лишь боевой посох – да и то, если размахивал им богатырь вроде Грхаба.
Проведенный опыт стоил Дженнаку кое-каких потерь – левый клинок Эйчида добрался-таки до его бедра, прочертив над самым коленом кровавую полоску. Прав был наставник – северянин действовал левой рукой чуть быстрее, чем правой, и об этом не стоило забывать!
Резкая боль обожгла Дженнака, и, покосившись вниз, он увидел алые язычки крови, лизавшие колено. Но еще обидней был мгновенный всплеск торжества в зеленых зрачках тайонельца; чудилось, Эйчид говорил взглядом: ну, теперь ты мой! Мой!
Отскочив, Дженнак скрипнул зубами; его смуглые щеки залились гневным румянцем. Теперь он ненавидел Эйчида – так, как положено ненавидеть врага. Ярость, однако, не сделала его опрометчивым; Грхаб учил, что ее опаляющий огонь следует направлять в мышцы, а не в голову. Руки и ноги должны работать, гнев ускорит движения, прибавит силы; голова же пусть остается холодной. Победу приносят не только телесная мощь, выносливость и искусство владения оружием, но и хитроумие, разум, умение рассчитать наперед, где и на чем споткнется соперник, – и в тот миг, когда это случится, он должен налететь на острие меча.
Руководствуясь этим правилом и безмолвно взывая к Одиссу, Дженнак ринулся вперед. Выпады его были стремительны и точны, и вскоре ребра Эйчида тоже украсила длинная царапина – правда, не очень глубокая. Лоб северянина покрылся потом, он отступал, с трудом выдерживая навязанный темп боя, но в глазах его не мелькало ни тени страха – как, впрочем, и торжества. Зеленые, словно изумруд, они оставались спокойными, уверенными, безжалостными, и Дженнак внезапно сообразил, что тайонелец собирается его измотать.
В тот же миг усталость навалилась на него неподъемной нощей. Он ощутил палящий жар солнца, едкий запах капелек пота, стекавшего по вискам, и острую боль над коленом – видимо, рана была серьезней, чем ему казалось. Сандалии вязли в рыхлом песке, ноги налились тяжестью, и с каждым вздохом, с каждой крупицей стремительно истекавшего времени двигаться становилось все труднее; звон клинков сливался со звоном в ушах, негромкий шум прибоя звучал угрожающим барабанным рокотом. Покачнувшись, он отступил; атака его захлебнулась, и на губах Эйчида мелькнула довольная улыбка.
Все в руках Шестерых, подумал Дженнак; не рано ли ты радуешься, северянин? Да, все в руках богов, и меж ними нет ни вражды, ни разногласий; можно просить о победе грозного Коатля, хитроумного Одисса, Тайонела, Потрясателя Мира, либо светлого Арсолана, Сеннама-Странника или Мейтассу, бога Судьбы, – может, они и выслушают, но поступят по своей божественной воле, единой и нерушимой… А скорее всего, как утверждают жрецы, не станут вмешиваться, ибо богам желательно, чтобы люди шли дорогами своих судеб… Тем не менее Дженнак вновь призвал Одисса, Ахау. Он призывал его снова и снова, медленно отступая и стараясь восстановить дыхание; сейчас он оборонялся, и видения окровавленного песка и печального лица Вианны маячили перед ним. Щеки девушки были влажными от слез.
Позади раздался гулкий треск, будто кто-то с размаху расколол о колено спелую тыкву. Дженнак резко развернулся, скосив глаза: тайонелец-наставник рухнул на землю с разбитым черепом, а Грхаб, позванивая цепью, неторопливо тянул к себе массивный шипастый шар кистеня. Его железный посох торчал из песка, рядом валялось оружие побежденного.
Эйчид снова усмехнулся; казалось, гибель учителя лишь позабавила его. Зубы молодого северянина хищно ощерились, и Дженнак, отступая все дальше и дальше, невольно представил, как тяжелый тайонельский меч опускается на покорно подставленную шею Грхаба. Это видение было позорным, нестерпимым! Еще более горьким, чем лицо оплакивавшей его Вианны! Дженнак подумал, что теперь, когда старший из тайонельцев мертв, он сражается не столько за себя, сколько за жизнь наставника. Эта мысль придала ему сил.
Однако он все еще отступал, пятился шаг за шагом, пятная кровью золотой песок. Клинки северянина мелькали вспышками серебристых молний, напор его был неотразим, дыхание со свистом вырывалось из широкой груди; вероятно, он чувствовал безошибочным инстинктом воина, что враг слабеет и победа близка. Дженнак отчаянно отбивался.
Молодой тайонелец гнал его по широкой дуге вокруг Грхаба. Наставник стоял неподвижно, опираясь левой рукой на свой посох; его широкоскулое темнокожее лицо с приплюснутым носом и тяжелыми веками сохраняло знакомое непроницаемо-мрачное выражение. У ног Грхаба распростерся мертвый напарник Эйчида, лежавший на спине; ни глаз, ни лба у него не было – тяжелый шипастый шар угодил точно в переносицу и снес всю верхнюю половину черепа. Победитель, однако, не обращал внимания на труп, к которому уже начинали подбираться песчаные крабы. Черные зрачки Грхаба были прикованы к Дженнаку, и пылали они подобно углям, выстилавшим путь в Чак Мооль; вероятно, наставник размышлял о том, что одной ногой уже шагнул на тропу, ведущую в царство Коатля.
Думай, велел себе Дженнак, думай, черепашье яйцо, если не хочешь отправиться туда в компании со своим сеннамитом, думай, если желаешь вновь увидеть Вианну! Четверо выходят на пески Ринкаса, чтобы пройти испытание кровью; возвращаются же двое… или один… или никто… как решат судьба и боги! Боги? Сейчас лучше не надеяться на них… даже на Одисса… лучше припомнить то, что говорил про Хитроумного Ахау старый Унгир-Брен… бог удачи помогает лишь тем, кто не ленится шевелить мозгами…
Думай! Победу приносит не только телесная мощь… Думай, думай! Эйчид уже утомлен, и волк-тотем на его груди окрасился кровью… Эйчид дышит неровно и растрачивает силы в яростной атаке… надеется закончить схватку одним смертоносным ударом… Где и как можно поймать его? Думай, думай – и не забывай о левой руке тайонельца… она движется чуть быстрее правой, а значит, именно с этой стороны последует удар…
Боевой браслет сверкнул перед глазами, и Дженнаку вновь почудилось упругое сопротивление вражеского клинка, застрявшего меж шипов. В тот неуловимый миг Эйчиду удалось его достать… маленькая заминка, ничтожное потерянное мгновенье, и выпад северянина достиг цели… а сам он – сам он так и не смог переломить сталь Тайонела! Но Эйчид, пожалуй, сделал бы это – шипы на его браслете были длинными и широкими, а лезвие Дженнака выглядело потоньше тайонельского. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы сломать его? Десятая доля вздоха? Двадцатая?
Почти не раздумывая, он с силой рубанул сверху вниз, позволив Эйчиду поймать шипами свой правый клинок. На щеках северянина вздулись желваки; он резко рванул руку к плечу, зажимая лезвие Дженнака, и гибкая сталь не выдержала – послышался тонкий жалобный звон, и кончик меча в три пальца длиной мелькнул в воздухе, словно осколок зеркала. Глаза Эйчида вспыхнули: противник был наполовину безоружен! И значит, обречен! Облизнув пересохшие губы, тайонелец ухмыльнулся.
С этой застывшей на лице ухмылкой он и умер, когда второй клинок Дженнака вонзился ему в грудь, прямо в оскаленную волчью пасть. Острие достигло сердца, отправив Эйчида в Страну Мертвых быстро и без лишних мучений; крови вытекло совсем немного, но на чистой желтизне песка алая лужица казалась неожиданно большой. Падая, тайонелец выбросил вперед правую руку, словно собирался парировать последний смертоносный укол, и его меч, описав невысокую дугу, упал в трех шагах от Дженнака. Все как в мелькавших во время схватки видениях: песок, пятно крови, отброшенный клинок… Только теперь Дженнаку было известно, кто уйдет отсюда живым.
Отступив назад, он, как предписывалось ритуалом, поднял свое оружие в прощальном приветствии. Он не ошибся: этот пришелец с севера был ягуаром среди ягуаров и достойным соперником, снискавшим истинный почет. Сетанна Эйчида была высока, и Великий Дом Тайонела мог гордиться таким наследником! Мог бы гордиться… Теперь же таионельцам оставалось лишь пропеть гимны в честь павшего да возложить его на погребальный костер.
Дженнак стоял на песке, под палящим солнцем, пока со стороны дворца не долетел торжествующий рокот барабанов – не маленьких для плясок, а огромных боевых, коими передавались приказы сагамора. Он повернулся, поднял голову – верх дворцовой стены был усыпан народом. Издалека люди казались крохотными, словно муравьи, но он видел, как они машут руками, как вьются по ветру пурпурные и красные шарфы-шилаки, как потрясают мечами и копьями воины. Он даже различил фигуру отца, одиноко маячившую на вершине Старой Башни. Невзирая на всеобщее ликование, никто не пытался спуститься вниз и ступить на песок; этим утром берег Ринкаса принадлежал Коатлю – и тем, кто поднял оружие в его честь. Люди ждали; ждали, когда победитель пройдет в ворота рядом с башней и, завершая ритуал, обратится к богам – не с благодарственной молитвой, а с Песнопением. Великие Кино Раа предпочитали любым молитвам песни и гимны; можно было петь их словами, а можно – и без слов, подражая свисту ветра и шелесту волн.
На плечо его опустилась тяжелая мозолистая ладонь Грхаба, темное лицо нависло почти вплотную.
– Неплохо, паренек. Я знал, что ты его обломаешь.
По запекшимся губам Дженнака скользнула слабая усмешка. Обычно простые люди – и в шести Великих Очагах, и на кейтабских островах, и в прочих Уделах, даже в Святой Земле Юкаты, – испытывали почтение к светлорожденным потомкам богов. Но только не Грхаб! Грхабу было безразлично, у кого какого цвета кровь; он уважал лишь тех, кому удавалось выпустить ее наружу из жил врага.
Неплохо, паренек! Пожалуй, сейчас учитель мог бы сказать ему нечто более вдохновляющее, промелькнуло в голове у Дженнака. Одержанная победа значила не только жизнь для них обоих, но и новый поворот судьбы: тут, на светлых песках Ринкаса, он, Дженнак, четвертый и самый юный отпрыск сагамора Джеданны, обрел титул и достоинство наследника, а Грхаб, его наставник в боевых искусствах, – самую высокую из наград. Ибо что могло быть выше сетанны мастера, чей светлорожденный ученик прошел испытание кровью?
Но – неплохо, парень… Всего лишь неплохо… Что ж, решил Дженнак, будем считать эти слова достойным поощрением – за неимением лучшего. Кивнув, он бросил клинки и вытер пот со лба. Схватка длилась не меньше трех четвертей кольца, и солнце, упорно карабкавшееся вверх, уже пекло неимоверно – так, как и положено в месяце Цветов, когда в Верхней Эйпонне наступал жаркий сезон. Дженнаку хотелось пить, хотелось освежиться в одном из дворцовых бассейнов, хотелось обнять гибкий стан Вианны, коснуться ее губ… хотелось многого, но глаза его все еще были прикованы к телу таионельца, к голове волка, изображенной скупыми черными линиями. Древний обычай, почти уже забытый в просвещенном Одиссаре, чьи воины пренебрегали раскраской и татуровкой, предпочитая доспех и крепкий щит.
– Как странно, – протянул он, разглядывая грудь Эйчида, – царапина на ребрах еще кровоточит, а смертельная рана кажется почти сухой…
Влага жизни, медленно истекавшая из жил молодого таионельца, была ярко-алой, светлой, совсем не похожей на темно-багровое месиво, в которое превратилась голова его наставника. Как и зеленые зрачки, прямой нос изящной формы, светлая кожа и пухловатые губы, цвет крови доказывал благородное происхождение Эйчида; он принадлежал к тому же древнему корню, что и Дженнак, но к другой его ветви. Впрочем, в спорах между Великими Домами, которые нередко разрешались оружием, это значения не имело. Как записано в своде Вещих Камней и Священных Книгах Чилам Баль, Шестеро не враждовали друг с другом, всегда сохраняя единодушие, но их потомкам было нелегко следовать мудрыми путями богов.
Грхаб, снова стиснув плечо ученика, поднял массивную голову с проседью в темных волосах, поглядел на подбиравшееся к зениту солнце и хрипло выдохнул:
– Жарко… – Его взгляд остановился на окровавленных телах, распростертых на песке, потом он посмотрел на далекие стены и башни дворца и снова произнес: – Жарко! Клянусь рогами Хардара, бальзамировщикам стоит поторопиться! Как бы эти парни не протухли!
Слово иногда бьет не хуже клинка; ударило оно и Дженнака. Радость победы, гордость, жажда похвалы, даже мысли о кувшине холодного вина и мягких теплых губах Вианны покинули его; внезапно он осознал, что тень грозного Коатля, владыки Чак Мооль, Великой Пустоты, едва не скрыла его в своем губительном мраке. Они с Грхабом могли бы лежать здесь, на песке… валяться мертвыми, как пара вонючих скунсов… и тайонелец, наставник Эйчида, сказал бы: «Жарко… Как бы эти ублюдки не протухли, клянусь рогами Хардара!» Нет, подумал Дженнак, скорее он поклялся бы печенью Отца Медведя или клыками Брата Волка, ведь Хардар – это сеннамитский демон, неведомый в лесах Тайонела…
Он скривился, глотая горькую слюну; ноги его напряглись, дрогнули, и из раны над коленом вновь стали сочиться алые светлые струйки. Что ж, веление судьбы – или воля Шестерых – свершилась! Сегодня он впервые взял жизнь человека, своего ровесника; он превратился в воина, он стал новым наследником Дома Одисса, прошедшим испытание в поединке – как то повелевает Кодекс Чести светлорожденных. Отныне – десять, двадцать или пятьдесят лет – он будет носить этот титул; будет вождем, строителем городов и крепостей, накомом-полководцем и вторым властителем в стране, пока Джеданна, сагамор и Владыка Юга, не отправится в Чак Мооль или не породит еще одного сына.
Широкая ладонь Грхаба подтолкнула его в спину.
– Идем, парень! Нас ждут. – Внезапно ухмыльнувшись, сеннамит добавил: – Меня – кружка пива, тебя – песни и девушка… да, девушка, и вся жизнь в придачу… Идем, Джен!
– Идем.
Дженнак сделал несколько шагов, но вдруг, развернувшись, направился к телу молодого северянина. Некоторое время он глядел в лицо Эйчида, так похожее на его собственное, всматривался в потускневшие зеленые зрачки, в черты, искаженные насмешливой улыбкой, затем подобрал отлетевший в сторону меч и, присев, начал разжимать пальцы на левой руке мертвеца.
– Пожалуй, я возьму его клинки… – пробормотал Дженнак, скорее для себя самого, чем для подошедшего наставника. – Все-таки они оказались понадежней наших.
– Что ж, возьми, твоя добыча, – Грхаб скользнул взглядом по серебристым лезвиям и одобрительно причмокнул. – Доброе оружие! Придет время, опробуешь их на шеях тайонельцев.
Дженнак молча кивнул и поднялся.
ГЛАВА 1
День Ясеня месяца Цветов.
Дворец одиссарского сагамора близ Хайана
Джеданна, сагамор Одиссара, Ахау Юга, стоял на старой дворцовой башне, встречая утреннюю зарю. Как всегда в этот ранний час, взоры повелителя были обращены к востоку, где над фиолетовой полоской, разделявшей воды и небеса, вставало светлое око Арсолана; его золотистый краешек уже выглянул из-за горизонта, обещая ясный и безоблачный день Море было спокойным, легкий бриз едва заметно колебал сапфировую гладь, протянувшуюся от цветущих земель Серанны на три стороны света; мелкие волны с плавной неторопливостью вылизывали берег, оставляя на мокром песке ракушки и обрывки водорослей. Старая Башня, самая высокая среди всех дворцовых строений, высилась неподалеку от линии прибоя, и сагамор, напрягая слух, мог различить мерный рокот набегаюших валов и долгое протяжное шипенье, с которым вода откатывалась назад. Казалось, волны и ветер поют без слов, точно исполняя утреннее Песнопение в честь Шестерых Богов; рокот волн казался мерными ударами барабана, а посвист ветра будил воспоминания о протяжных звуках тростниковых флейт.
Месяц за месяцем, год за годом он приходил сюда по утрам, чтобы поразмыслить в одиночестве, ибо вид безбрежного морского пространства умиротворял, одновременно навевая странные думы и мечты, успокаивал и тревожил, дарил забвение и вселял в душу пьянящее чувство единства с божественным распорядком мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Эйчид прыгнул, словно лесная кошка; один его клинок метнулся к горлу Дженнака, другой просвистел на волос от колена. Отпрянув, Дженнак счастливо избежал выпада в ноги и принял колющий удар на свой браслет. Левая рука его чуть повернулась, отработанным движением придерживая вражеское лезвие между шипами; усилив нажим, он ощутил твердое сопротивление стали и понял, что острие ему не сломить. Кованные в Тайонеле клинки не отличались гибкостью, однако были тяжелы и прочны, так что перешибить их мог лишь боевой посох – да и то, если размахивал им богатырь вроде Грхаба.
Проведенный опыт стоил Дженнаку кое-каких потерь – левый клинок Эйчида добрался-таки до его бедра, прочертив над самым коленом кровавую полоску. Прав был наставник – северянин действовал левой рукой чуть быстрее, чем правой, и об этом не стоило забывать!
Резкая боль обожгла Дженнака, и, покосившись вниз, он увидел алые язычки крови, лизавшие колено. Но еще обидней был мгновенный всплеск торжества в зеленых зрачках тайонельца; чудилось, Эйчид говорил взглядом: ну, теперь ты мой! Мой!
Отскочив, Дженнак скрипнул зубами; его смуглые щеки залились гневным румянцем. Теперь он ненавидел Эйчида – так, как положено ненавидеть врага. Ярость, однако, не сделала его опрометчивым; Грхаб учил, что ее опаляющий огонь следует направлять в мышцы, а не в голову. Руки и ноги должны работать, гнев ускорит движения, прибавит силы; голова же пусть остается холодной. Победу приносят не только телесная мощь, выносливость и искусство владения оружием, но и хитроумие, разум, умение рассчитать наперед, где и на чем споткнется соперник, – и в тот миг, когда это случится, он должен налететь на острие меча.
Руководствуясь этим правилом и безмолвно взывая к Одиссу, Дженнак ринулся вперед. Выпады его были стремительны и точны, и вскоре ребра Эйчида тоже украсила длинная царапина – правда, не очень глубокая. Лоб северянина покрылся потом, он отступал, с трудом выдерживая навязанный темп боя, но в глазах его не мелькало ни тени страха – как, впрочем, и торжества. Зеленые, словно изумруд, они оставались спокойными, уверенными, безжалостными, и Дженнак внезапно сообразил, что тайонелец собирается его измотать.
В тот же миг усталость навалилась на него неподъемной нощей. Он ощутил палящий жар солнца, едкий запах капелек пота, стекавшего по вискам, и острую боль над коленом – видимо, рана была серьезней, чем ему казалось. Сандалии вязли в рыхлом песке, ноги налились тяжестью, и с каждым вздохом, с каждой крупицей стремительно истекавшего времени двигаться становилось все труднее; звон клинков сливался со звоном в ушах, негромкий шум прибоя звучал угрожающим барабанным рокотом. Покачнувшись, он отступил; атака его захлебнулась, и на губах Эйчида мелькнула довольная улыбка.
Все в руках Шестерых, подумал Дженнак; не рано ли ты радуешься, северянин? Да, все в руках богов, и меж ними нет ни вражды, ни разногласий; можно просить о победе грозного Коатля, хитроумного Одисса, Тайонела, Потрясателя Мира, либо светлого Арсолана, Сеннама-Странника или Мейтассу, бога Судьбы, – может, они и выслушают, но поступят по своей божественной воле, единой и нерушимой… А скорее всего, как утверждают жрецы, не станут вмешиваться, ибо богам желательно, чтобы люди шли дорогами своих судеб… Тем не менее Дженнак вновь призвал Одисса, Ахау. Он призывал его снова и снова, медленно отступая и стараясь восстановить дыхание; сейчас он оборонялся, и видения окровавленного песка и печального лица Вианны маячили перед ним. Щеки девушки были влажными от слез.
Позади раздался гулкий треск, будто кто-то с размаху расколол о колено спелую тыкву. Дженнак резко развернулся, скосив глаза: тайонелец-наставник рухнул на землю с разбитым черепом, а Грхаб, позванивая цепью, неторопливо тянул к себе массивный шипастый шар кистеня. Его железный посох торчал из песка, рядом валялось оружие побежденного.
Эйчид снова усмехнулся; казалось, гибель учителя лишь позабавила его. Зубы молодого северянина хищно ощерились, и Дженнак, отступая все дальше и дальше, невольно представил, как тяжелый тайонельский меч опускается на покорно подставленную шею Грхаба. Это видение было позорным, нестерпимым! Еще более горьким, чем лицо оплакивавшей его Вианны! Дженнак подумал, что теперь, когда старший из тайонельцев мертв, он сражается не столько за себя, сколько за жизнь наставника. Эта мысль придала ему сил.
Однако он все еще отступал, пятился шаг за шагом, пятная кровью золотой песок. Клинки северянина мелькали вспышками серебристых молний, напор его был неотразим, дыхание со свистом вырывалось из широкой груди; вероятно, он чувствовал безошибочным инстинктом воина, что враг слабеет и победа близка. Дженнак отчаянно отбивался.
Молодой тайонелец гнал его по широкой дуге вокруг Грхаба. Наставник стоял неподвижно, опираясь левой рукой на свой посох; его широкоскулое темнокожее лицо с приплюснутым носом и тяжелыми веками сохраняло знакомое непроницаемо-мрачное выражение. У ног Грхаба распростерся мертвый напарник Эйчида, лежавший на спине; ни глаз, ни лба у него не было – тяжелый шипастый шар угодил точно в переносицу и снес всю верхнюю половину черепа. Победитель, однако, не обращал внимания на труп, к которому уже начинали подбираться песчаные крабы. Черные зрачки Грхаба были прикованы к Дженнаку, и пылали они подобно углям, выстилавшим путь в Чак Мооль; вероятно, наставник размышлял о том, что одной ногой уже шагнул на тропу, ведущую в царство Коатля.
Думай, велел себе Дженнак, думай, черепашье яйцо, если не хочешь отправиться туда в компании со своим сеннамитом, думай, если желаешь вновь увидеть Вианну! Четверо выходят на пески Ринкаса, чтобы пройти испытание кровью; возвращаются же двое… или один… или никто… как решат судьба и боги! Боги? Сейчас лучше не надеяться на них… даже на Одисса… лучше припомнить то, что говорил про Хитроумного Ахау старый Унгир-Брен… бог удачи помогает лишь тем, кто не ленится шевелить мозгами…
Думай! Победу приносит не только телесная мощь… Думай, думай! Эйчид уже утомлен, и волк-тотем на его груди окрасился кровью… Эйчид дышит неровно и растрачивает силы в яростной атаке… надеется закончить схватку одним смертоносным ударом… Где и как можно поймать его? Думай, думай – и не забывай о левой руке тайонельца… она движется чуть быстрее правой, а значит, именно с этой стороны последует удар…
Боевой браслет сверкнул перед глазами, и Дженнаку вновь почудилось упругое сопротивление вражеского клинка, застрявшего меж шипов. В тот неуловимый миг Эйчиду удалось его достать… маленькая заминка, ничтожное потерянное мгновенье, и выпад северянина достиг цели… а сам он – сам он так и не смог переломить сталь Тайонела! Но Эйчид, пожалуй, сделал бы это – шипы на его браслете были длинными и широкими, а лезвие Дженнака выглядело потоньше тайонельского. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы сломать его? Десятая доля вздоха? Двадцатая?
Почти не раздумывая, он с силой рубанул сверху вниз, позволив Эйчиду поймать шипами свой правый клинок. На щеках северянина вздулись желваки; он резко рванул руку к плечу, зажимая лезвие Дженнака, и гибкая сталь не выдержала – послышался тонкий жалобный звон, и кончик меча в три пальца длиной мелькнул в воздухе, словно осколок зеркала. Глаза Эйчида вспыхнули: противник был наполовину безоружен! И значит, обречен! Облизнув пересохшие губы, тайонелец ухмыльнулся.
С этой застывшей на лице ухмылкой он и умер, когда второй клинок Дженнака вонзился ему в грудь, прямо в оскаленную волчью пасть. Острие достигло сердца, отправив Эйчида в Страну Мертвых быстро и без лишних мучений; крови вытекло совсем немного, но на чистой желтизне песка алая лужица казалась неожиданно большой. Падая, тайонелец выбросил вперед правую руку, словно собирался парировать последний смертоносный укол, и его меч, описав невысокую дугу, упал в трех шагах от Дженнака. Все как в мелькавших во время схватки видениях: песок, пятно крови, отброшенный клинок… Только теперь Дженнаку было известно, кто уйдет отсюда живым.
Отступив назад, он, как предписывалось ритуалом, поднял свое оружие в прощальном приветствии. Он не ошибся: этот пришелец с севера был ягуаром среди ягуаров и достойным соперником, снискавшим истинный почет. Сетанна Эйчида была высока, и Великий Дом Тайонела мог гордиться таким наследником! Мог бы гордиться… Теперь же таионельцам оставалось лишь пропеть гимны в честь павшего да возложить его на погребальный костер.
Дженнак стоял на песке, под палящим солнцем, пока со стороны дворца не долетел торжествующий рокот барабанов – не маленьких для плясок, а огромных боевых, коими передавались приказы сагамора. Он повернулся, поднял голову – верх дворцовой стены был усыпан народом. Издалека люди казались крохотными, словно муравьи, но он видел, как они машут руками, как вьются по ветру пурпурные и красные шарфы-шилаки, как потрясают мечами и копьями воины. Он даже различил фигуру отца, одиноко маячившую на вершине Старой Башни. Невзирая на всеобщее ликование, никто не пытался спуститься вниз и ступить на песок; этим утром берег Ринкаса принадлежал Коатлю – и тем, кто поднял оружие в его честь. Люди ждали; ждали, когда победитель пройдет в ворота рядом с башней и, завершая ритуал, обратится к богам – не с благодарственной молитвой, а с Песнопением. Великие Кино Раа предпочитали любым молитвам песни и гимны; можно было петь их словами, а можно – и без слов, подражая свисту ветра и шелесту волн.
На плечо его опустилась тяжелая мозолистая ладонь Грхаба, темное лицо нависло почти вплотную.
– Неплохо, паренек. Я знал, что ты его обломаешь.
По запекшимся губам Дженнака скользнула слабая усмешка. Обычно простые люди – и в шести Великих Очагах, и на кейтабских островах, и в прочих Уделах, даже в Святой Земле Юкаты, – испытывали почтение к светлорожденным потомкам богов. Но только не Грхаб! Грхабу было безразлично, у кого какого цвета кровь; он уважал лишь тех, кому удавалось выпустить ее наружу из жил врага.
Неплохо, паренек! Пожалуй, сейчас учитель мог бы сказать ему нечто более вдохновляющее, промелькнуло в голове у Дженнака. Одержанная победа значила не только жизнь для них обоих, но и новый поворот судьбы: тут, на светлых песках Ринкаса, он, Дженнак, четвертый и самый юный отпрыск сагамора Джеданны, обрел титул и достоинство наследника, а Грхаб, его наставник в боевых искусствах, – самую высокую из наград. Ибо что могло быть выше сетанны мастера, чей светлорожденный ученик прошел испытание кровью?
Но – неплохо, парень… Всего лишь неплохо… Что ж, решил Дженнак, будем считать эти слова достойным поощрением – за неимением лучшего. Кивнув, он бросил клинки и вытер пот со лба. Схватка длилась не меньше трех четвертей кольца, и солнце, упорно карабкавшееся вверх, уже пекло неимоверно – так, как и положено в месяце Цветов, когда в Верхней Эйпонне наступал жаркий сезон. Дженнаку хотелось пить, хотелось освежиться в одном из дворцовых бассейнов, хотелось обнять гибкий стан Вианны, коснуться ее губ… хотелось многого, но глаза его все еще были прикованы к телу таионельца, к голове волка, изображенной скупыми черными линиями. Древний обычай, почти уже забытый в просвещенном Одиссаре, чьи воины пренебрегали раскраской и татуровкой, предпочитая доспех и крепкий щит.
– Как странно, – протянул он, разглядывая грудь Эйчида, – царапина на ребрах еще кровоточит, а смертельная рана кажется почти сухой…
Влага жизни, медленно истекавшая из жил молодого таионельца, была ярко-алой, светлой, совсем не похожей на темно-багровое месиво, в которое превратилась голова его наставника. Как и зеленые зрачки, прямой нос изящной формы, светлая кожа и пухловатые губы, цвет крови доказывал благородное происхождение Эйчида; он принадлежал к тому же древнему корню, что и Дженнак, но к другой его ветви. Впрочем, в спорах между Великими Домами, которые нередко разрешались оружием, это значения не имело. Как записано в своде Вещих Камней и Священных Книгах Чилам Баль, Шестеро не враждовали друг с другом, всегда сохраняя единодушие, но их потомкам было нелегко следовать мудрыми путями богов.
Грхаб, снова стиснув плечо ученика, поднял массивную голову с проседью в темных волосах, поглядел на подбиравшееся к зениту солнце и хрипло выдохнул:
– Жарко… – Его взгляд остановился на окровавленных телах, распростертых на песке, потом он посмотрел на далекие стены и башни дворца и снова произнес: – Жарко! Клянусь рогами Хардара, бальзамировщикам стоит поторопиться! Как бы эти парни не протухли!
Слово иногда бьет не хуже клинка; ударило оно и Дженнака. Радость победы, гордость, жажда похвалы, даже мысли о кувшине холодного вина и мягких теплых губах Вианны покинули его; внезапно он осознал, что тень грозного Коатля, владыки Чак Мооль, Великой Пустоты, едва не скрыла его в своем губительном мраке. Они с Грхабом могли бы лежать здесь, на песке… валяться мертвыми, как пара вонючих скунсов… и тайонелец, наставник Эйчида, сказал бы: «Жарко… Как бы эти ублюдки не протухли, клянусь рогами Хардара!» Нет, подумал Дженнак, скорее он поклялся бы печенью Отца Медведя или клыками Брата Волка, ведь Хардар – это сеннамитский демон, неведомый в лесах Тайонела…
Он скривился, глотая горькую слюну; ноги его напряглись, дрогнули, и из раны над коленом вновь стали сочиться алые светлые струйки. Что ж, веление судьбы – или воля Шестерых – свершилась! Сегодня он впервые взял жизнь человека, своего ровесника; он превратился в воина, он стал новым наследником Дома Одисса, прошедшим испытание в поединке – как то повелевает Кодекс Чести светлорожденных. Отныне – десять, двадцать или пятьдесят лет – он будет носить этот титул; будет вождем, строителем городов и крепостей, накомом-полководцем и вторым властителем в стране, пока Джеданна, сагамор и Владыка Юга, не отправится в Чак Мооль или не породит еще одного сына.
Широкая ладонь Грхаба подтолкнула его в спину.
– Идем, парень! Нас ждут. – Внезапно ухмыльнувшись, сеннамит добавил: – Меня – кружка пива, тебя – песни и девушка… да, девушка, и вся жизнь в придачу… Идем, Джен!
– Идем.
Дженнак сделал несколько шагов, но вдруг, развернувшись, направился к телу молодого северянина. Некоторое время он глядел в лицо Эйчида, так похожее на его собственное, всматривался в потускневшие зеленые зрачки, в черты, искаженные насмешливой улыбкой, затем подобрал отлетевший в сторону меч и, присев, начал разжимать пальцы на левой руке мертвеца.
– Пожалуй, я возьму его клинки… – пробормотал Дженнак, скорее для себя самого, чем для подошедшего наставника. – Все-таки они оказались понадежней наших.
– Что ж, возьми, твоя добыча, – Грхаб скользнул взглядом по серебристым лезвиям и одобрительно причмокнул. – Доброе оружие! Придет время, опробуешь их на шеях тайонельцев.
Дженнак молча кивнул и поднялся.
ГЛАВА 1
День Ясеня месяца Цветов.
Дворец одиссарского сагамора близ Хайана
Джеданна, сагамор Одиссара, Ахау Юга, стоял на старой дворцовой башне, встречая утреннюю зарю. Как всегда в этот ранний час, взоры повелителя были обращены к востоку, где над фиолетовой полоской, разделявшей воды и небеса, вставало светлое око Арсолана; его золотистый краешек уже выглянул из-за горизонта, обещая ясный и безоблачный день Море было спокойным, легкий бриз едва заметно колебал сапфировую гладь, протянувшуюся от цветущих земель Серанны на три стороны света; мелкие волны с плавной неторопливостью вылизывали берег, оставляя на мокром песке ракушки и обрывки водорослей. Старая Башня, самая высокая среди всех дворцовых строений, высилась неподалеку от линии прибоя, и сагамор, напрягая слух, мог различить мерный рокот набегаюших валов и долгое протяжное шипенье, с которым вода откатывалась назад. Казалось, волны и ветер поют без слов, точно исполняя утреннее Песнопение в честь Шестерых Богов; рокот волн казался мерными ударами барабана, а посвист ветра будил воспоминания о протяжных звуках тростниковых флейт.
Месяц за месяцем, год за годом он приходил сюда по утрам, чтобы поразмыслить в одиночестве, ибо вид безбрежного морского пространства умиротворял, одновременно навевая странные думы и мечты, успокаивал и тревожил, дарил забвение и вселял в душу пьянящее чувство единства с божественным распорядком мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9