Выпили. Выпили еще раз. И еще.
Волов не пьянел. Все молчали, когда кончилась бутылка. И он начал копаться
в своем мешке. Думали, достанет еще бутылку - он достал колбасу. Подал ее
Сережке.
- Это вместо водки, - сказал Волов, улыбнувшись.
- Не заглядывай, - отстранил Сережкину руку Вася-разведчик. - Мал
еще. Тут, видишь, сколько осталось? На донышке.
- Мал? - удивился Валерка Мехов. - Работает как взрослый. Свою
лошадку загонял. - И зачем-то хихикнул.
- У меня все болит, - пожаловался Сережка.
- Нечего тебе притворяться, - отрезал Витька. - Привык в совхозе
дурку гонять. Со школы выгнали. За что? И под лошадь упал специально. - И
обратился ко всем: - Я спрашиваю, как он будет у нас? Восьмушку ему от
меня и довольно!
- Восьмушку мало, - не согласился Миша Покой. - За восьмушку можно
было и не выезжать. У него семья какая? Один меньше другого.
- Это у Маши-то не хватает? - хихикнул Валерка. - Да Маша отправила
его, чтобы с Кубанцевым роман докончить.
- С водовозом, - взвизгнул Сережка, кидаясь к топору. - Я тебе
размозжу...
Валерка Мехов заторопился:
- Кинь топор! Кому я говорю!
Сережка кинул топор.
- Так что, выходит! Проголосуем, сколько дать? - не глядя ни на кого,
спросил Волов. - Хоть и думали тогда, прикидывали... Перерешить недолго...
Значит, так...
- Я часы хочу купить и фотоаппарат "Чайка", - сказал Сережка.
- Вот и заработай честно, - зло бросил Витька. - Осьмушку!
- Половину, - не согласился Миша Покой. - Парень старался.
- Не все получалось, - пояснил Вася-разведчик. - Тут можно было, коль
лошадку бы умело использовать, - лучше взять.
- Ладно, половину, - подобрел Витька.
- Так теперь налить ему? - нетерпеливо спросил Валерка Мехов,
взбалтывая новую бутылку, откуда-то появившуюся за столом. - За уговор
справедливый! Что дадим - то и будет. Так?
- Может, не надо? - заколебался Волов. - Пацан еще... Как, Сережка?
- Наливай, - приказал тот. - А если я поправлюсь и стану работать
хорошо, то вы дадите мне проценты, а за водку и спирт вычтите! Я вас всех
тут знаю. Вы, наверно, за копейку удушитесь!
Распили еще бутылку.
Витька, трезвея на глазах, гнул свое: "Давай, бригадир, если ты
бригадир справедливый, - ты это сделаешь без промедления! - с
Таиськи-недотроги тридцать процентов скостим! Что, работа у нее такая
тяжелая, как у вальщика? А могла бы порой и вагу взять, помочь, мать ее
переэтак!"
- А за что ты снимешь? - спросил Волов. - Каждое решение должно
выходить из дела общего. Харчем она нас обеспечивает хорошо, сыты,
здоровы. Она от Лохова ушла потому, что заработок - ничто.
- Воздыхания всякие надо выкинуть из головы, - отрезал Витька. - На
скольких она варит? На артель? Или на троих каких-то?
- Так получилось. Она этого не хотела, - не согласился и бригадир.
- Хорошо, - сказал Валерка Мехов. - Ни в чем с тобой не сговоримси...
Петр первый, тот голову рубил таким. - И стал по-кошачьи заходить к Волову
с тыла. - Слюшай, давай я тебя поцелюю! - Вынул ножичек и, нагнувшись,
намеревался завладеть колбасой. - Ты стучал на Кубанцева? Слюшай, жалко
как человека! Служил хорошо, а зачем к нам приехал?
- Зачем он, как говорится, в наш совхоз приехал, зачем нарушил наш
покой, - сказал Витька, пристраиваясь чуть левее бригадира.
- Ты варяг! - бросил Витька. - А я эту землю пахал и перепахал!
Уезжай или не мешай! Что ты все против, что мы ни скажем?
- Ты думал, тебе тут рай? - добавил Валерка.
- Ох ты рай, мол, ты рай, обидрав ты мий край! Мамка моя так пела,
Волов... Ты тоже хочешь и край ободрать, и нас заодно?
- Мамку ты свою не помнишь, Витька, - сказал тихо бригадир. - И это
не твоя беда. И отца ты хотел застрелить. Не спирай на мамку, что плохим
стал. Братья же твои такими не стали, нет!
Витька процедил сквозь зубы:
- Откуда знаешь про братьев? Доложили? Мол, гляди в оба: с тобой
бывший кулацкий сынок, а братья от них отгородились? Так?
- Ну, а кто ты теперь? - спросил Волов. - Про все прошлое я не знаю.
А сегодня не опасный ли ты тип? Не дам! - вдруг стукнул по доске твердо. -
Не дам ничего противозаконного делать! Ни в прибрежье рубить, ни хапать
тут все подряд, не дам.
- А-а! - Валерка кинулся ловко вперед, ударил Волова головой, уже
Витька подставлял подножку, чтобы бригадир покатился. Добить - это в два
счета. Но Валерка со своим ножичком плюхнулся наземь, Витька упал на него.
Волов ударил его всего разочек.
- Дай нож, - прохрипел бригадир Валерке. - Руку сломаю! Ну-у!..
- На-а, - промямлил плаксиво Валерка, выпуская из руки нож.
Сережка задыхался от хохота:
- Съел, Мех, съел?

26
Бурелом пошел неожиданно. Они затравленно шли уже не так быстро.
Леха шел первым. Он не боялся - этот "Монах" совершенно не чувствовал
дороги. В городе, так он был мастак. А здесь "Монах" был соплинка, которую
бурелом вот такой, топи и болота, могут накрыть запросто. Вахлак хочет
хорошо жить, а не умеет! Леха ждал, когда наступит тот момент, - сам
задохнется. Леха понимал: двоим отсюда не выбраться - Родион не такой
конопатый, он видел приметы этого, за дочь выдаст.
Он выбирал нарочно места потопче, погнилее. "Монах" крепко держался
за жизнь, крепко прижимал свой мешок к груди, не отдавая его Лехе, и
ступал почти нога в ногу с Лехой, как тот ни менял ход. "Монах" был,
сволочь, незаметен и быстр. Леха, оборачиваясь, даже похваливал его.
"Монах" кривился от похвал, как от боли, и говорил, тяжело дыша:
- У меня отец рыбак. Я с ним много ходил в детстве.
- Это он, друг природы, научил тебя шалостям? - спросил Леха, он уже
протрезвел. - Жестокий ты, ужас! Вас спаровать с моим отчимом. Тот тоже...
- Плохому меня отец не учил, - сквозь зубы сказал "Монах". - Меня
этому учили другие. И особенно учитель по физике. Он холостяк был... Мне
нравилось, что у него квартира. Он всегда окружен друзьями. К нему они
приходили и пить, и играть. Никто не ругается, не кричит... Мы приходили с
девочками...
- А когда выберемся, ты снова за свое примешься? Отчим мой, пропади
он пропадом, мою душу перевернул. А душа болит. Как я, Леха, тебе позволил
Машу при себе бить? Только потому, что пьяный был. А сейчас... Да я бы
тебя!..
- Будет, Леша, много денег. Очень много. Невероятные богатства
откопали мы с тобой. Черт с ними, с рисунками! Ты только выведи.
- Протрезвел я, и скучно мне на тебя теперь глядеть. Научи и меня,
чтобы не скучно было.
- Потише, пожалуйста. Что, чтобы не скучно? Самое главное, чтобы не
было скучно, конечно, это, - похлопал по мешку. - Ты этого не поймешь.
Созерцание! Сидишь и смотришь! Все бегают, всех раздирает непонятное, а ты
сидишь. Потому что... Ты и царь, и бог! Мимо всех, мимо всех!
- А зачем же ты ее мял и орал в лицо?
- Люди мстят друг другу из-за того, что их слишком много. Я мстил ей
за то, что она знает, где рисунки, и не говорит.
- Как ты думаешь, я зря с вами связался?
- Почему же? Мы тебе дадим денег. Много денег.
- А ежели все равно скучно? Мне вот так теперь скучно, так скучно,
что я вспомнил, как ты ее душил и мял. Зачем ты это делал, тварь? Ты
знаешь, что она моя баба была? Ты ведь, падлюка, знал, а бил при мне, и
мял при мне. Что она тебе сделала плохого, что ты ее бил и мял при мне?
"Монах" остановился.
- Пойдем, - Леха ухмылялся. - Шутю я. Бил и бил. Сволочь ты, конечно.
Как же вы, с приветом которые, бабу бить можете?
Болото, по которому они шли, не могло замерзнуть даже в такую пору.
Леха медленно находил путь.
- Дай-ка мешок! - сказал он. - Умаялся, поди!
- Он тяжелый и вправду. - "Монах" учащенно дышал.
- Я пронесу, а потом возьмешь опять сам.
"Монах" протянул ему обеими руками свой саквояж. Леха не спеша
повернулся. Потянул мешок на себя.
- Прости, пожалуйста, я сам! - враз передумал "Монах".
- Да брось! И в карман лезешь. Что в карман-то лезешь? Или я тебя
граблю? Ведь разобраться - это мое. Причем тут ты?
Вдруг резко развернулся и ударил "Монаха". Ударил в узкую впалую
грудь. "Монах" едва не упал. Невероятным усилием своего хилого тела
удержался на ногах.
- Алексей, не становись зверем! - сказал он жалобно. - Мы всего
вдвоем, и я гость на твоей земле. Будь гостеприимным!
- Гостеприимством задавить хочет! Ха-ха-ха!
- Пойми, они тебе не простят. Они не захотят тебя без меня. Старик -
мой отец!
- Тот, самый главный у вас?
- Да.
"Монах" вытащил пистолет, наставил его на Леху.
- Пойми, я стрелять умею! - крикнул он.
- Они меня не простят! - засмеялся Леха. - Спрячь эту дуру! Все равно
загнешься без меня. Не вылезешь. Они же мне спасибо скажут! Вы волки
похлеще других. Эх вы! Я-то бежал - отомщение гнало. Я, я... Эх, вы! Ходит
такой же Козел, как ты, и ему хоть бы хны! А я... Следили! Подкараулили! И
все за долляры! Вы за лишний рупь удавитесь! Я тебя тут утоплю - они мне
благодарность выпишут, - больше же в пае им останется! Куда они меня
снаряжают? На угон самолета? Не так?
- Да, Алексей. Я хитрить не стану. Все они подстроили. У них и в
тюрьме свои люди, покупные. Если ты меня оставишь тут, тебе не сдобровать.
"Монах" так до конца и не осознал, почему упал. Что-то со всех сторон
стало давить его. "Доигрался" - холодно выдохнул он из себя. Но стал
молить и просить своего спутника:
- У меня есть мама. Она очень любит меня!
Леха вдруг увидел лицо Козла. Они не дали расправиться с ним!
- Ты, поди, ее сердце давно съел, такой хороший! - жестко выдавил он.
- В темноте ищи своих!

27
...За сотни лет прожитой жизни никогда не волновался так Волов, как
теперь, подъезжая к этому знакомому месту. Он увидел уставших, измученных
людей, которые все последнее время не знали покоя: не сомкнули глаз ни
днем, ни ночью. Они искали корм для этого большого стада. Ведь кто-то же
должен быть другом у этих олешек!
Старый Хатанзей стоял чуть в сторонке от всех, а Наташа была около
матери Васьки. Олени сгрудились, дрожали. Те, что стояли по краям,
образовали живой заслон для слабых. Малыши были в середке. Крайние
защищали и согревали других.
Собачки виляли дружелюбно хвостами, и Волову показалось, что они
узнают его. И олешки тоже узнали его; большой, постаревший вожак,
потянулся к нему мягкими своими губами и вроде так здоровался с ним. Волов
обнял его.
- Почаюем, - наконец опомнился старик. - Что же мы стоим?
И вся семья пошла в чум.
Он взял стакан и без всякого вкуса отпил.
- Видишь, - сказал старик, - совсем один со своими олешками. Аэродром
поставили, чаще летают ко мне. Но один. Алеша уехал на курсы, Васька...
Ах, Васька! Что Васька... А Иван, твой солдат, учится теперь.
- Я ее люблю, отец, - сказал Волов. - Разве ты, отец, не поймешь
этого?
Старик долго молчал.
- Ты сильный мужик. А Васька - худой, жалкий Васька, бедный Васька.
Это не отец говорит - посторонний человек. Ничего нет у Васьки. Только это
заставляет Ваську жить.
- А мне? Мне как быть?
- Ваня наш живет, он Светку любил, которая замуж за Маслова пошла, -
сказала мать. - Ваня уехал...
Старик перебил:
- Я с тобой, сынок, не спорю. Решите вы сами. Наташа! Наташка!
Она вошла в чум.
- Что, отец?
- Хочет тебя старшина от нас забрать.
Наташа потупила голову.
- Я давно тебе, отец, хотела сказать, что уйду от вас. Только не
сейчас... Саша. - Поглядела твердо. - Когда вернется Алеша, я приеду сама.
Они одни теперь не смогут управиться.
В чуме стало тихо, будто только что кого-то похоронили.
- Ой, ой, Наташа! - заплакала мать. - Как я тебя люблю! Ой, ой! Сон
был тогда мой в руку! Добрый Лолгылын приходил к нам в чум...
Волов вышел на улицу, положил в нарты ружье и патронташ.
- Гляди, кто-то злой в краях наших, - предупредил старик. - Совсем
рядом. У Родиона дочку украли.
Ладно. Ничего не интересно. Ладно. Наташа одна лишь стоит, одиноко
стоит у чума... Стоит, стоит, стоит. Она придет. Придет. Обязательно
придет. Ему без нее нельзя. Пропадет он без нее. Погибнет.
...Он увидел одинокого мужика. Мужик был тяжело нагружен, с
удивлением глядел он на подъезжающего Волова.
- Здорово, - сказал мужик, и Волов подумал: "Где я его видел?"
Так они стояли друг против друга. Мужик ухмыльнулся и сказал:
- Чего глядишь? Помог бы. Еду к геологам. Везу... деньги. Премию
раздавать.
В это время откуда-то из темноты снегов возникла крошечная фигура.
Мужик глядел в ту сторону, забеспокоился.
- Гони, - приказал он, усаживаясь в нарты. - Ну! Это он... Хотел меня
ограбить...
На какие-то доли секунды Волов поверил, и этого было достаточно.
Мужик резко рванул хорей у него из рук.
- Убью, - заорал он. - Гони! И сиди - тихо!
Волов покорно кивнул головой и вдруг резко опрокинул на ходу нарты,
он ударил ребром ладони в тугую шею мужика.
Потом он задыхался, долго потом кашлял, потом изворачивался, как его
учили, и он был благодарен, что и этому его учила война. Он не помнит,
когда руки мужика обмякли: то ли после того, как над тундрой что-то
полыхнуло, то ли после того, как он что-то сделал с мужиком. Скорее всего,
это произошло после того, как он вспомнил, где видел этого мужика. Да,
да... Тогда проверяли документы, когда искали Алексея Духова... Тогда
Волов вспомнил, как когда-то служил с ним недолго, всего два месяца...
Он аккуратно его связал. Делал это надежно. Когда пристроил его,
повернул лицом туда, где увидел человека. Нарты и человек сближались.
Острый взгляд Волова различил вскоре женщину, которая упрямо шла,
наверное, к чумам Хатанзеева. Он не ошибся. Маша, наверное, очень
удивилась, что на ее пути встал Волов. Молча подошла она к нартам, молча
опустилась перед связанным человеком на колени.
- Дуак, дуак! - в голос закричала она. - Дуачок! - И стала хлестать
его по щекам.
Духов давно пришел в себя. Он недоуменно поглядел на них.
- Что же ты наделал, что наделал! Я же верила... Верила!..
Маша била тяжелым кулаком нарты. Волов взял ее и стал неистово
трясти:
- Хватит! Хватит! - крикнул он. - Хватит!

Через полгода, ранней весной, Васька Хатанзеев застрелил Волова прямо
на пороге дома Маши-хозяйки. Говорят, перед этим Волов пришел с жалобой к
начальнику почты Прошину. Тот готовился к зимней сессии. На столе чертежи,
схемы, валялись лекало, линейки, карандаши. Прошин нагибался, хрустел
костьми, шея у него была красная, весь он в напряжении, кончик языка
высунут.
- И вкривь и вкось! - Все уходил от разговора с Воловым. - Лучше дров
сто пудов заготовить! Наверное, тут и была монашеская обитель. - У Прошина
лицо деревенело от усердия, большой лапой наносил новые пунктиры. -
Смотри, лес стеной стоит. А вот тут ручей. Филаретов называется. А здесь,
пожалуй, будет Монахов кедрач, во-он там же - скала большая у реки... Вот
тааак, мой милый! Мы, Сашок, здесь поставим город, хотя и чертить не
особенно красиво чертим. А пока приколем к Монахову кедрачу ящик почтовый.
Клади письмо каждый... Не затеряется! Вот тут станем копать первые траншеи
под фундамент!
- Почему мои письма читает весь поселок? - Якобы спросил Волов. (Это
жена Прошина рассказывала).
- Не знаю. Интересно, наверное. Письма в дом идут. Здесь читают о
тех, кто интересен. Ты для них пока интересен. Разве плохо им знать,
Сашок, как ты жил? Тут Маша о тебе все распускает. Плюнь! Я говорю:
безвыходных положений у таких, как ты, не бывает. Покумекай. Грозит тебе
Васька, - уладь все честь по чести. Он ведь убьет, - и не посадят. Куда
его еще дальше ссылать? В океан, что ли?
Будто и хотел Волов уладить через Вальку-молочницу. Даже пошел к ней
на ферму. Валька так рассказывала: ловко стреляла тугими струйками молока.
А ему так захотелось посмотреть! Открыл дверь. На сене спал завхоз
Местечкин.
Валька-молочница якобы приветливо посмотрела на вошедшего, а сама все
журчала и журчала руками, были они у нее ловкие, радостные, уверенные.
Жур-жур-жур!
Даже неспокойная корова заворожена Валькиным доением, она не
лягается, лишь обходит мелко-мелко подойник.
Ерка из своего угла глядел на Вальку-молочницу во все глаза. Он не
мигая следил за проворностью Валькиных рук.
Валька-молочница тихохонько запела:
Ах, ты, зайка-заинька,
Зверушонок маленький!
У такого зюзика
Серенькое пузико!
- Ты чево, старшина боевой, пришел?
А он вроде махнул рукой и не ответил, ушел. Ежели б знать, ежели б
знать!

А Васька уж поджидал, сатана! Будто Галина, племянница Вениаминыча,
шла как раз мимо. Он с ней пошутил насчет ее замужества:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14