— Очень мило с вашей стороны, Франсуа.
— Просто нет слов, как мило! — сквозь зубы пробормотала девушка.
Мэтр Альбер рассердился.
— В конце концов это просто невыносимо, Мишель! Какая муха тебя сегодня укусила? Твои замечания нелепы и неуместны.
— Нелепы и неуместны, да?
— Вот именно!
— Что ж, разбирайтесь сами! Почему б тогда не отвести его к Соне? Пусть убедится, что твоя супруга жива.
— Очень хорошо! Как раз это я и собираюсь сделать. Вы идете, Франсуа?
Мишель испустила вопль, похожий на крик бешеного слона, готового вонзить бивни в соперника.
— О-о-о! Полтора идиота!
И, повернувшись на каблуках, она выбежала в сад. Мэтр Парнак покачал головой и повел клерка в комнату жены.
— С моей дочерью что-то неладное. По-моему, она ревнует.
Франсуа показалось, что у него остановилось сердце.
— Ревнует? — прошептал он, побледнев.
— Да, Мишель, наверное, считает, что я люблю ее меньше, чем раньше. Глупенькая! Разве можно сравнивать любовь к жене и любовь к дочери!
Если Соня и удивилась, увидев Франсуа, то никак не выдала своего недоумения.

Эдмон Шаллан и Ансельм Лакоссад разрабатывали план действий на завтрашний день. Неожиданно дежурный сообщил, что с комиссаром хотел бы поговорить мэтр Парнак.
Нотариус снисходительно поздоровался, как и подобало богатому буржуа в разговоре с полицейским.
— Господин комиссар, я позволил себе побеспокоить вас, чтобы просить, не щадя сил, искать виновника покушения, которое едва не стоило жизни моей жене.
— Поверьте, мэтр, мы делаем все возможное, но у нас слишком мало исходного материала. Мадам Парнак не сообщила вам никаких подробностей?
— Нет. Жена ничего не помнит. Она вышла в сад, надеясь облегчить тяжелый приступ мигрени, и неожиданно получила страшный удар по голове и сразу потеряла сознание.
— Крайне скупая информация, мэтр. Согласитесь, что нам будет довольно трудно добиться результата… Я лично считаю, что виновен какой-нибудь бродяга, задумавший ограбить домик мсье Дезире, после того как узнал, что хозяин умер и там никого нет… Внезапно встретив мадам Парнак, он ударил ее исключительно из чувства самозащиты… Впрочем, мог быть и другой вариант…
— Да? Какой же?
— Допустим… кто-то и в самом деле хотел убить вашу жену.
— В конце-то концов, ну кто ж это может так ненавидеть Соню, чтобы желать ей смерти?
— Пока я не могу ответить на этот вопрос, мэтр, и вы сами понимаете почему. У вас есть враги?
— Насколько мне известно — нет. Завистники наверняка есть, но вряд ли кому-то из них может прийти в голову убить мою жену.
— Позвольте задать вам несколько нескромных вопросов, мэтр. Уж простите, но это необходимо.
— Прошу вас. Мне нечего скрывать. Жизнь Альбера Парнака прозрачна как горный хрусталь.
— Вы богаты, мэтр?
— И впрямь странный вопрос, но я все же отвечу. Да, я богат, особенно теперь, когда получаю наследство брата — его состояние гораздо значительнее моего.
— Вы уже составили завещание?
— Разумеется. Оно лежит у мэтра Вальпеля.
— Не согласились бы вы сообщить мне его содержание? Обещаю хранить профессиональную тайну.
— Право же, не вижу никаких причин напускать туману. Все мое состояние в равных долях переходит жене и дочери, а после смерти одной из них все получит другая. Но откуда такой интерес к моему имуществу и наследникам?
— По правде говоря, еще не могу сказать точно, почему это нас заинтересовало. Мы бредем на ощупь и, как слепые, то и дело останавливаемся, ожидая, пока кто-нибудь подскажет дорогу.
— В таком случае будем надеяться, что сострадательный прохожий скоро появится… Мне было бы весьма жаль, господин комиссар, если бы пришлось просить ваше начальство несколько оживить ход расследования. До свидания, господа.
— Будьте осторожны, — бросил вслед нотариусу Шаллан, — особенно по ночам. После того как с вашей женой случилось несчастье, лишние предосторожности не повредят.
— Предосторожности?
— А вдруг тот, кто напал на вашу жену, вздумает приняться за вас?
— Какая ерунда!
Однако в голосе мэтра Альбера не было уверенности. Когда он ушел, комиссар обернулся к Лакоссаду.
— Что вы думаете об этом типе?
— Могу лишь с удовольствием повторить фразу Публия Сира: «Лишь людская алчность сделала из Фортуны богиню».
— Да, кажется, наш нотариус — хорошее тому подтверждение.

Франсуа Лепито возвращался домой в полной растерянности. Ссора с Мишель, а потом свидание с Соней так потрясли молодого человека, что на некоторое время он совершенно утратил способность размышлять. Клерк даже не заметил, что Софи Шерминьяк поджидает его у порога, и обратил на нее внимание, лишь когда не в меру страстная вдова крепко схватила его за руку и втянула к себе в комнату. Франсуа почувствовал себя так же, как, видимо, чувствует себя рыба в щупальцах осьминога. Софи усадила его на стул, заставила проглотить стаканчик «Аркебюза», от которого молодой человек мучительно закашлялся, и, пока он переводил дух, бросилась в атаку.
— Ну, Франсуа, пора с этим кончать!
Тот ошарашенно уставился на вдову.
— Кончать? С кем?
— Как это с кем? Со всеми, кто решил вас извести: с полицейскими, конечно, но прежде всего с этой бесстыжей распутницей.
— Мадам Шерминьяк! — округлив глаза, выдохнул Франсуа.
— Ни слова больше! Я знаю все! Мадам Парнак заманивает вас в сети. Но я этого не допущу! Она еще не знает Софи Шерминьяк!
— О чем? Я ни слова не понимаю…
— О, я знаю, у вас душа дворянина и вы не можете обвинить женщину! Но вы не должны угодить в ее ловушку. Тем более что любите другую и любимы ею!
Лепито подумал, что, наверное, к вдове приходила плакаться Мишель.
— Откуда вы знаете? — спросил он.
— По некоторым признакам. Они никогда не обманывают! Да, Франсуа, можете не сомневаться — вам платят взаимностью… или, если хотите, чтобы я поставила все точки над i, — вас любят! От вас ожидают лишь слова или жеста, чтобы открыть объятия! Одно движение — и вы сможете прикорнуть у нее на груди!
Все еще думая, что вдова имеет в виду Мишель, молодой человек возразил:
— Прикорнуть! Не такая уж у нее большая грудь!
— Для вас она станет огромной, ибо любовь способна на все! Ну, теперь вы верите мне?
— Право же…
— Надеюсь, вы не заставите порядочную женщину совершить насилие над собственной стыдливостью и первой кинуться в ваши объятия?
— Нет, конечно, нет…
— Так решайтесь же!
— Вы думаете, надо?
— Чем раньше — тем лучше!
— Вы находите?
— Послушайтесь наконец веления своего сердца!
Но, вопреки тому, на что, вероятно, надеялась вдова Шерминьяк, веление сердца толкнуло Лепито не к ней на грудь, а на лестницу, ибо молодой человек мечтал сейчас только об одном: лечь спать и хотя бы на время забыть о кошмарном лабиринте, в котором он окончательно заблудился.

Лакоссад только собрался попрощаться с комиссаром и отправиться домой, как дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет ввалились дежурный полицейский и Альбер Парнак. Что касается последнего, то это был уже не тот самоуверенный буржуа, совсем недавно свысока беседовавший с полицейскими, а бледный, растерянный и вконец перепуганный человечек. Прежде чем дежурный успел открыть рот, собираясь извиниться за подобное вторжение, нотариус воскликнул:
— Вы были правы, господин комиссар! Кто-то преследует всю мою семью! Я лишь чудом избежал смерти!
Мэтра Парнака усадили в кресло, дали стакан воды, и, когда он немного пришел в себя, Шаллан спросил:
— Так что с вами случилось?
— В мою машину подложили бомбу!
— Бомбу?
— Да, и она разнесла машину через несколько минут после того, как я из нее вышел!
— Надо думать, не рассчитали время, — меланхолично заключил Ансельм Лакоссад.
IV
Комиссар поудобнее устроился в кресле.
— А что, если вы расскажете нам все поподробнее, мэтр?
— Хорошо… В первую пятницу каждого месяца я езжу в Польминьяк к вдове Форэ. У этой дамы весьма значительное состояние, и я веду ее дела с незапамятных времен. Точнее говоря, еще мой отец взял на себя заботу об интересах этой семьи. И вот сегодня я, как обычно, поехал навестить свою клиентку. У мадам Форэ очаровательная вилла чуть в стороне от деревни. Мы с мадам Форэ разговаривали, как вдруг услышали ужасный взрыв. Я бросился к окну и увидел охваченные пламенем обломки моей машины. Можете мне поверить, я был потрясен до глубины души!
— Охотно верю.
— Мадам Форэ всегда отличалась завидным хладнокровием, а кроме того, она в том возрасте, когда все волнения далеко позади. Поэтому она нисколько не утратила присутствия духа и немедленно позвонила пожарным. Они примчались довольно быстро, но все уже было кончено. Таким образом, меня спасла лишь счастливая случайность!
— Мэтр, вы помните слова Макиавелли: «Случай управляет лишь половиной поступков, остальное — в наших руках»? — не замедлил вставить Лакоссад.
— И что с того?
— Легче всего объяснить все как случайность, мэтр.
— По-прежнему не понимаю, куда вы клоните.
— Скажите, каждую первую пятницу месяца вы выезжаете в Польминьяк в одно и то же время?
— Точность — моя болезнь, инспектор, поэтому я выезжаю ровно в восемнадцать тридцать — ни минутой раньше, ни минутой позже. К своей клиентке я приезжаю в восемнадцать пятьдесят, покидаю ее в девятнадцать тридцать и в девятнадцать пятьдесят возвращаюсь домой.
— А когда произошел взрыв?
— В восемнадцать сорок.
— Но если вы приезжаете в Польминьяк в восемнадцать пятьдесят, то должны были находиться в дороге?
— Да, но сегодня я выехал на пятнадцать минут раньше. Мне хотелось вернуться еще до того, как моя жена уснет.
— По-видимому, это решение спасло вам жизнь, мэтр. Теперь вы видите, что случай управляет далеко не всем.
— Вы правы. Я сам себя спас.
— Вот именно.
— Блестящие логические построения Лакоссада, — заметил, в свою очередь, комиссар, — вполне очевидно доказывают, что преступник прекрасно знает все ваши привычки и имеет возможность, не привлекая внимания, подойти к машине. Иными словами, мэтр, это кто-то из вашего окружения.
— Уж не намекаете ли вы, что преступником может быть кто-то из моих родных? Невероятно! Подобное предположение просто чудовищно!
Ансельм Лакоссад не мог упустить случай прочесть нравоучение:
— У датчан есть такая пословица: «Нет худших друзей, чем родня, — говорила лисица преследующей ее собаке».
— Плевать мне на датчан и на их пословицы! Из всей родни со мной живут только жена и дочь! Вы ведь не станете утверждать, что…
— Не волнуйтесь так, мэтр, — успокоил его комиссар, — я говорил не о родственниках, а об окружении. Кроме того, ваша жена и дочь, раз уж вы сами о них упомянули, не могли не знать, что вы решили выехать пораньше. Кстати, когда вы приняли это решение?
— Почти перед отъездом.
— Стало быть, преступник не знал об этом и полагал, что вы, как обычно, уедете в восемнадцать тридцать. Кто, кроме жены и дочери, может подойти к вашей машине, не вызывая недоумения?
— Боже мой…
— Позвольте ответить за вас: прислуга…
— Абсурдно!
— …или кто-то из служащих конторы…
— Вы отдаете себе отчет, комиссар, что, по сути дела, обвиняете одного из моих клерков в попытке меня убить?
Зазвонил телефон, и Шаллану передали, что с ним хочет поговорить жена.
— Я слушаю… что случилось, Олимпа?
— С чем тебе приготовить на ужин телячью отбивную — с лисичками или со сморчками?
— Я занят и…
— Занят ты или нет, но на вопрос-то ответить можешь. Так с чем?
— Со сморчками.
— Ладно, только если я положу сморчки…
И пока нотариус обсуждал с инспектором леденящую кровь историю неудачного покушения, открывшую перед мэтром Альбером самые мрачные перспективы, Эдмон Шаллан и его жена ушли в дебри одной из тех бесчисленных кулинарных бесед, которые доставляли так много удовольствия им обоим. Когда комиссар наконец повесил трубку, глаза его блестели, словно он уже сидел над тарелкой и видел золотистую корочку котлетки, покрытой белым соусом бешамель, а сморчки распространяли тот волшебный аромат, от которого у любого гурмана заранее слюнки текут. Возмущенный таким равнодушным отношением комиссара к своей особе нотариус раскричался:
— По правде говоря, я вас не понимаю! На мою жизнь покушались, и я все еще в опасности, ибо ничто не доказывает, что убийца отступится…
— Можете не сомневаться, он не отступится, — вкрадчивым голосом перебил Шаллан.
— …и вместо того, чтобы защищать, вы ведете разговоры о кухне? Неужели у вас совсем нет сердца?
— Позвольте не согласиться с вами, мэтр, — возразил Ансельм Лакоссад, — и напомнить слова Вовенарга: «Только у человека с душой может быть хороший вкус».
— Когда мы имеем дело с преступным умыслом, — снова заговорил комиссар, — самое главное, мэтр, — не утратить хладнокровия, только тогда есть шанс остаться в живых. Этот разговор с женой для меня своего рода профессиональная уловка. Таким образом я восстанавливаю равновесие и даю другим возможность обсудить положение. Теперь, мэтр, мой помощник и я сам, мы нисколько не сомневаемся, что по какой-то пока неизвестной причине (впрочем, некоторые подозрения у нас уже есть) кто-то вознамерился устранить одного за другим почти всех членов вашей семьи. Сегодня мы можем вам признаться, что инспектор Лакоссад всегда питал глубокие сомнения относительно самоубийства вашего брата.
— Сомнения?
— Инспектор считает, что его убили. Должен признать, то, что произошло вчера с вашей женой, а сегодня с вами, побуждает меня разделить его точку зрения.
— Но это же безумие! Послушайте, ведь доктор Периньяк высказался вполне определенно!
— Доктора Периньяка могла ввести в заблуждение тонко продуманная инсценировка. Вспомните, выстрела ведь никто не слышал!
— Но доктор сказал, что мой несчастный брат обернул пистолет простыней.
— Этого мало! Чтобы заглушить шум, нужна была более плотная ткань, и преступник — если таковой существует — унес ее. Разумеется, вы понимаете, мэтр, что это строжайшая тайна. Не исключено все же, что мы ошибаемся. А поэтому дайте мне слово никому не говорить о наших подозрениях, решительно никому!
— Даю вам честное слово.
— Благодарю. Если же мы с инспектором не ошиблись и вашего брата действительно убили, то опять-таки придется признать, что для преступника многое не было секретом: тайник с револьвером, открытое окно, крепкий сон жертвы и так далее. Стало быть, как и в вашем случае, это был кто-то из ближайшего окружения. Вы не согласны со мной?
— Увы… Но представить, что кто-то из тех, кого я считал самыми преданными друзьями, мог попытаться прикончить меня и покушаться на моих близких…
Комиссар вздохнул, показывая тем самым, что вполне понимает смятение нотариуса и глубоко сочувствует, а Лакоссад, как всегда, выразил занимавшие его мысли пословицей:
— Еще наши далекие предки мудро заметили, что «рукоять топора обращается против родного леса».

Франсуа Лепито плохо спал той ночью — ему снилось, словно в кошмарном бреду, что его рвут на части разъяренные фурии, похожие на Соню, Мишель и вдову Шерминьяк. В доме Парнаков тоже мало кто наслаждался покоем. Охваченный лихорадкой, нотариус вздрагивал от каждого скрипа половицы и с минуты на минуту ожидал появления некоего безликого убийцы, замыслившего стереть его семью с лица земли. Соня раздумывала над всем происшедшим, а Мишель вертелась с боку на бок, не в силах побороть подозрение, что Франсуа решил уничтожить ее отца как главное препятствие между ним и Соней. Комиссар Шаллан благодаря прекрасному пищеварению спал сном праведника и не видел снов, а инспектор Ансельм Лакоссад бодрствовал до поздней ночи — он обнаружил очаровательный сборник исламских пословиц. Софи Шерминьяк проводила время в раздумьях о том, как ей строить свое будущее, после того как она превратится в мадам Лепито. Никогда не упускавшая случая вздремнуть, Агата Шамболь мирно почивала и сегодня.
Утром все изменилось.
Встав спозаранку, Мишель отправилась на бульвар Монтион поджидать появления Франсуа. Увидев молодого человека, она с воинственным видом бросилась навстречу.
— Вы, конечно, направляетесь в контору?!
— О боже! Она опять за старое?
— А вы?
— Что я?
— Хотите еще раз попробовать отнять жизнь у моего отца?
— У вас явно не все дома!
— Нет, это у вас не хватает мужества отвечать за свои поступки. Подлый трус!
— Мишель, я очень хорошо отношусь к вам…
— Ах, подлец! И как не стыдно говорить это, после того что было?
— …я очень хорошо отношусь к вам, и мне бы не хотелось, чтобы вы заболели… Вам надо подлечиться.
— Перестаньте крутить! Уж лучше сразу скажите, что я чокнутая!
— Лучше возьмите себя в руки, иначе действительно этим может кончиться. И не вздумайте снова бить меня по лицу! Предупреждаю: на сей раз получите сдачу.
— У меня достаточно здравого смысла, чтобы не связываться с убийцей!
— С кем, с кем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15