Так было с Евангелиной Грант. Я помнил, как заговорил с ней. Я не помнил, как привел ее в гостиницу — очень похожую на «Максфилд» и всего в нескольких кварталах оттуда. Я помнил, как входил с ней в комнату. Помнил, как ее тело двигалось подо мной; я и теперь помню — впрочем, без всякого намека на желание — все особенности строения ее тела. Я настолько отчетливо помню ощущение ее тела, что это превосходит возможности обычной памяти. Я даже спрашивал себя, не случай ли это так называемой «ложной памяти», поскольку мне кажется совершенно неправдоподобным так ясно помнить тело уличной девки, с которой я был лишь однажды, смертельно пьяный, — вспышка памяти в океане беспамятства, — ведь я мог представить себе это тело гораздо более ясно, чем, скажем, тело собственной жены, с которой спал много раз.
Вот что я помню. Я не помню убийства: рассекающего горло ножа, брызг крови и тому подобного. Ничего из этого я не помню.
Нет.
Причина проста. Дело в том, что провал в памяти носит выборочный характер, и в то же время в его механизме, по-видимому, есть что-то от чистой случайности. Я, например, помню вечера, приятные вечера, проведенные в обществе, приятные вечера, когда мы с моими приятелями по факультету и их женами пили и разговаривали, приятные вечера в обществе, после которых я всякий раз просыпался с трех— или четырехчасовыми лакунами и ужасной уверенностью, что в этот темный промежуток беспамятства я совершил нечто непростительное, ни с чем не сравнимое злодеяние, которое невозможно искупить, оскорбил лучших друзей, короче говоря, сделал что-то, чему нет названия, но что само по себе ужасно. Потом выяснялось, что я не сделал ровным счетом ничего плохого, что на моих друзей я произвел впечатление вполне здравомыслящего человека, разве что слегка навеселе.
И тем не менее это выпало, стерлось из памяти.
Да.
Теперь, пока Рэндольф Скотт расстреливал команчей, я жевал сигарету и копался в содержимом собственных мозгов, как привередливый едок. После первого стакана события уже не выстраивались в четкую последовательность, полная хронология отсутствовала. Были лишь вспышки памяти, одни — ярче, другие — туманнее, третьи — вовсе на грани небытия. Я перекладывал эти обрывки памяти так и эдак, как археолог, который работает с поврежденным свитком папируса, пытаясь распрямить отдельные кусочки, разложить их в правильном порядке и понять смысл.
Громкий разговор с рыжим амбалом, моряком торгового флота. Мы по очереди заказываем выпивку, потом он что-то говорит (слов память не удержала), и я бросаюсь на него с кулаками. Я промахиваюсь и растягиваюсь на полу. Он, по-моему, пинает меня ногами. Потом несколько человек вытаскивают меня из бара и бросают на тротуар. Их действия не были ни грубыми, ни деликатными, они просто вынесли меня, как мусор, вынесли и бросили.
Потом я стараюсь попасть в будку телефона-автомата, но он занят. Внутри женщина, толстуха с огромным количеством пакетов. Она звонит из автомата, а я пытаюсь войти. Потом меня относит от будки к бордюру тротуара, потом ужасно тошнит в канаве. Поздний вечер, на улице горят фонари и неоновые вывески, я блюю на тротуар, а люди опасливо сторонятся меня.
До этого или уже позднее коп решает, нужно ли забирать меня в участок. Мне плохо? Или уже нет? Могу я сам добраться домой? Господи, почему он меня не забрал?! Господь всемогущий, если бы он только меня забрал!
Но когда же я раздобыл нож? Когда и где я подцепил эту девушку?
Лицо девушки, я отчетливо его помню, не таким, как я увидел его в то утро, но каким я увидел его накануне вечером, на Седьмой авеню, где-то между Сорок шестой и Пятидесятой. Лицо девушки, бледная кожа, длинные черные волосы распущены, тонкий острый нос, красные губы, ярко-голубые глаза и запавшие восковые веки наркоманки. Красивые голубые глаза — девушка слегка под кайфом. Стройная девушка, прямо тростинка. Никакой косметики, кроме помады. Туфли на низких каблуках. Ноги как спички. Черная юбка, влажная блузка. Под блузкой неожиданно большая для такой худенькой девушки грудь. Возраст? Вечно старая и вечно молодая — как настоящая уличная девка.
Ее звали Робин. Теперь я вспомнил, ее звали Робин. По крайней мере, так она назвалась мне, а я сказал, что меня зовут Алекс.
Эхом:
— Привет, золотце.
— Ну, привет.
— Хочешь прогуляться со мной?
Я все еще не забыл, как они выражаются. Четыре года, четыре с половиной года, а я все еще помнил, как они выражаются. Некоторых вещей не забываешь никогда. Например, умения плавать.
— Конечно.
Она взяла меня под руку.
— Сколько ты мне дашь?
— Десять?
— Можешь дать мне двадцать?
— Пожалуй.
— Ты не слишком пьяный, а, золотце?
— Я в порядке.
— Ведь если ты слишком пьяный, это нехорошо.
— Я в порядке.
— У тебя есть комната?
Нет.
— Ладно, я тут знаю одну гостиницу...
Потом провал, как будто засветили пленку.
В памяти — ничего, как ни старайся. Ноль. Очевидно, до гостиницы мы шли или ехали. Точнее сказать трудно. Может быть, мы взяли такси, а может, прошли пешком. Вероятно, я узнаю об этом из газет. Возможно, с чьих-нибудь слов станет известно, что нас видели, когда мы шли вместе. А может, шофер вспомнит, как подвозил нас к «Максфилду». Но воспоминания об этом у меня начисто отсутствовали.
Так-так. В гостинице я записался под своим именем. Настоящее имя, настоящий адрес. Единственная ложь относительно «мистер и миссис», обычный в таких случаях обман. Но имя — настоящее.
Это облегчит работу полиции. Впрочем, вряд ли это дело будет представлять для них сложность.
Помню, как мы записываемся в книге, но не помню, как заходим в комнату. Вот мы в комнате — это я помню, — даю ей деньги и раздеваюсь. И Робин тоже раздевается.
Это последнее воспоминание было слишком живо, слишком ярко. Я съежился в кресле на балконе и закрыл глаза, чтобы отключить Рэндольфа Скотта. Белая блузка, черная юбка, то и другое — долой. Грудь в белом бюстгальтере колышется — сначала я даже подумал, что она не настоящая.
— Ты мне поможешь, золотце?
И она поворачивается ко мне спиной, чтобы я мог расстегнуть крючки. Пальцы касаются ее шелковистой кожи, давно забытое чувство. Мои руки обхватывают ее, ее грудь, эту невероятную грудь.
(Воспоминание причиняет боль. Боль в паху, боль под ложечкой. Память с неожиданной силой возвращает образы и ощущения. Я вдруг ясно вспоминаю, какой была она на вид и на ощупь. Узкие запястья, тонкие ноги, круглая попка, плоский живот, все такое мягкое, мягкое!..)
Мне хотелось без конца трогать ее, ласкать и обнимать ее всю, каждый квадратный дюйм ее тела.
— Ну, ляг, золотце. Вот так, дай я сделаю тебе по-французски.
Плывя — на кровати, на облаке, на волнах. Безкостный, безвольный, плывущий. Воспоминание о тех руках, тех губах. Индус, заклинающий игрой на флейте змею. Робин — Малиновка Красная Грудь, Робин Гуд. Сладкая Робин. Вот так, дай я сделаю тебе по-французски.
Четыре с половиной года.
Некоторые вещи, стоит им раз выучиться, уже не забываешь. Как умение плавать.
* * *
На этом воспоминания заканчивались. Я пытался бороться, переставлял их то так, то эдак, но все никак не мог продвинуться дальше. Я хотел вспомнить момент убийства и одновременно ничего не хотел вспоминать. Я вел с собой молчаливую борьбу, но в конце концов сдался и спустился по лестнице в фойе. Истратив последние деньги на шоколадный батончик, я и вернулся наверх. Я отыскал свое место, развернул батончик и задумчиво съел его, глядя на экран.
Потом снова появились воспоминания.
Мы закончили. Я лежал с закрытыми глазами, пресыщенный, удовлетворенный. Открылась дверь — Робин уходит? Что там такое? Какие-то звуки... Но я поленился открывать глаза.
Потом...
Я уже готов был вспомнить, но в первый момент испугался. Я сидел в кресле, изо всех сил зажмурившись, сжав пальцы в кулаки. Я боролся и победил. Воспоминания приобрели нужную четкость.
Рука обхватывает голову Робин, закрывая ей рот, — но это не моя рука, пальцы сжимают нож — но это не мои пальцы, Робин бьется в чьих-то руках — но это не мои руки, нож режет плоть — но это не мой нож, повсюду кровь, но я не могу пошевелиться, я не могу пошевелиться, я только могу открыть рот и застонать, а потом снова погрузиться в темноту.
Я резко выпрямился. Со лба лил пот, сердце колотилось. Я не мог дышать.
Я вспомнил.
Я не убивал ее. Не убивал. Кто-то другой убил ее, взял нож, перерезал ей горло цвета слоновой кости, убил. Убийство совершил кто-то другой.
Я вспомнил!
Глава 5
Когда я вышел из кинотеатра, уже стемнело. Сорок вторая улица переливалась огнями с увядающей пышностью рождественской елки на Крещение. Полицейские и голубые парочками сновали по улице, не замечая друг друга. Повернувшись лицом к витринам магазинов, я пошел по направлению к Восьмой авеню, стараясь держать голову как можно ниже. Последние пятьдесят ярдов я преодолел буквально не дыша и выдохнул, только когда завернул за угол.
Мне позарез нужны были деньги. На последние десять центов, истраченные на шоколадку, можно было сделать один звонок. Если дозвониться до Макьюэна, можно занять у него денег. Без денег у меня не было шансов. Ни единого шанса уйти от полиции, ни единого шанса узнать, чья рука сжимала нож, перерезавший горло Робин.
Я ругал себя за поспешность, с которой растратил пять долларов Эдварда Болеслава. Такси, сигареты, еда, метро, фильмы, шоколад. И денег нет.
Понять, почему это произошло, было нетрудно. Пока в кинотеатре мне не удалось восстановить последний недостающий фрагмент памяти, пока на меня не снизошло то внезапное и невероятное откровение, что я невиновен, что я не убивал малышку Робин, сама мысль о том, чтобы предпринять серьезную попытку остаться на свободе, казалась в принципе нереальной. Я не делал ничего специально, чтобы уйти от закона. Я просто не пошел с повинной. Лишний раз оставив себя без средств, я, по сути, приближал момент, когда меня схватят или я сдамся сам.
Теперь, когда последние десять центов были потрачены, у меня появилась причина оставаться в бегах. Стоит им меня арестовать, и все кончено. Полиция получит стопроцентное дело. Ни один из помощников окружного прокурора не проявит достаточной нерасторопности, чтобы упустить такое дело, ни один суд присяжных не окажется настолько слеп, чтобы не признать меня виновным.
Я был абсолютно уверен в том, что невиновен. Но больше ни у кого на земле не было ни малейших оснований в это верить.
* * *
Очень высокий мужчина с аккуратно причесанными длинными волосами, в итальянском шелковом костюме и остроносых черных ботинках вышел из меблированных комнат по Восьмой авеню. От Сорок первой улицы его отделяло двадцать шагов.
Он повернул в мою сторону, и я вынырнул из тени ему навстречу. Я надеялся, что он еще не успел посмотреть последние известия по телевизору.
— Извините, пожалуйста, — начал я, — мне неловко вас беспокоить, но только что на Таймс-сквер у меня вытащили бумажник. Я сначала не заметил пропажу, а потом спустился в метро и выяснилось, что денег нет. Не могли бы вы одолжить мне двадцать центов...
Его светло-карие глаза встретились с моими. Он смотрел с сочувствием и разве что чуть иронично.
— Конечно, — ответил он. — Житья нет от этих карманников. Город превратился в настоящие джунгли, верно?
— Верно.
— Жетон вас устроит?
— Конечно устроит. Извините за беспокойство...
— Вы, случайно, не знаете, который час? Я посмотрел на запястье.
— Нет часов, — сказал я. — Наверное, оставил дома.
— Что, и часы тоже забрали?
— Нет, я, скорее всего, оставил...
Он запустил длинные пальцы в волнистую шевелюру.
— Сочувствую вам, — сказал он, вежливо улыбаясь. — Опасный народ эти парни, спору нет. С ними лучше дел не иметь. Настоящие разбойники.
И полицию ведь не позовешь. — Он чуть слышно вздохнул. — И все же без них трудно. Ведь порой они доставляют такую радость, верно?
— Мм...
— Мне на север. Если хотите, можем поехать на такси вместе.
— Я живу в Бруклине.
— Ясно. И разошлись как в море корабли... — Он протянул мне жетон на метро. — Хочется верить, что вы потеряли не слишком много денег?
— Не очень.
— Вам повезло, — усмехнулся он. — В следующий раз, надеюсь, повезет больше, дружище.
* * *
В метро у киоска, где продавали жетоны, выстроилась очередь. Я подождал, пока она рассосется, потом подошел и протянул в окошко жетон.
— Пожалуйста, верните деньги, — сказал я. — Не поеду я в этот Спокан.
Служащий взял жетон и подвинул ко мне два десятицентовика. Я поднялся по лестнице и вышел на улицу. В поисках телефона-автомата я прошел полдюжины кварталов вниз по Восьмой авеню. Потом плюнул и позвонил из табачного магазина.
Трубку взял Дуг.
— Это Алекс, — сказал я. — Должен тебе сказать...
— О господи, — отозвался он. — Куда тебя отвезли? Я пришлю адвоката. Я...
— Я пока на свободе.
— Ты еще не сдался? Опомнись. Несколько часов назад здесь были полицейские, спрашивали о тебе. Сейчас твою фотографию показывают по телевидению. Она будет и в утренних газетах. Боже мой, Алекс, что произошло?
— Абсолютно ничего.
Несколько секунд мы молчали. Потом я сказал:
— Дуг, я не убивал эту девушку.
— Вот как?
— Я был с ней, но ведь это не преступление. Ее убил кто-то другой.
— Кто?
— Не знаю.
— С чего же ты...
— Я видел, как ее убивали. И больше я ничего не помню. Я не могу вспомнить, как выглядит убийца. Помню только руку и в ней нож.
— Ты пил.
— Да.
— Память — чудная штука, Алекс. Конечно, полиция постарается помочь тебе. Пентотал и другие лекарства помогут вернуть память. Заполнить провал.
— Я не могу пойти в полицию.
— Не думаю, что у тебя есть выбор...
— Я не могу туда пойти.
— Почему?
Этот разговор мог свести с ума.
— Потому, что там мне ни за что не поверят, — сказал я. — Ты же не веришь...
Последняя фраза гулко отдалась в телефонной трубке. Ни один из нас не счел нужным ничего добавить. Наконец его голос, теперь прозвучавший уже по-другому, произнес:
— Зачем ты мне звонишь?
— Мне нужны деньги.
— Хочешь сбежать? У тебя все равно ничего не выйдет.
— Да не бежать, не бежать, черт возьми. Я должен продержаться, пока не узнаю, кто убил эту девушку. Ну уважь меня, Дуг. Сделай вид, что веришь мне.
— Черт...
— Мне нужна пара сотен наличными. Ты их получишь обратно.
— Ты что, вообще на мели?
— В моем нынешнем положении я не могу обналичивать чеки. Можно, я приеду к тебе? У меня в кармане десять центов, и это все. Попробую достать еще десять, чтобы хватило на метро. Так я еду?
— Я не хочу, чтобы ты здесь появлялся.
— Почему?
— Ты что, не понимаешь: здесь была полиция. Я не хочу становиться соучастником.
Я перестал слушать. Потом снова включился — и услышал что-то вроде того, что это происходит уже не в первый раз. Тогда я снова перестал слушать. Продолжать разговор не имело смысла.
— Алекс? Ты слушаешь?
— Да.
— Скажи мне, где ты находишься. Я приеду и дам тебе деньги. Но сюда не приезжай. Договорились?
«Скажи мне, где ты находишься». Я уже было хотел дать ему свои координаты, но в этот момент в разговор вмешался оператор с требованием доплатить еще пять центов. Я уже выбросил десять центов на этот разговор. Хватит. Я не стал доплачивать.
«Скажи мне, где ты находишься». И тогда он, мой добрый друг, без сомнения в моих же интересах, расскажет полиции, где меня искать.
— Пересечение Бродвея с Восемьдесят шестой улицей, — сказал я, — Юго-западный угол.
И повесил трубку.
Глава 6
Я пошел по направлению к центру. В кармане у меня лежало десять центов, еще столько же нужно было для поездки на метро, а искать другого сочувствующего гомика ради этого не хотелось. Проще было пойти пешком.
Дойдя до пересечения Восьмой авеню с Тридцать третьей улицей, я остановился. Дальше начинался квартал, кишащий греческими и арабскими ночными клубами, экзотическими танцовщицами и прочими радостями. Народу здесь было немало, а в моей ситуации это было ни к чему. С Тридцать третьей я перешел на Седьмую и продолжал идти по ней в направлении к Гринвич-Виллидж. Там, конечно, тоже было полно людей, но делать было нечего.
По дороге я думал о деньгах. Без денег мне никуда. Пока я не чувствовал ни голода, ни усталости, но в ближайшее время и то и другое даст о себе знать. Мне нужно будет поесть и переночевать в безопасном месте, а это стоит денег. Можно, конечно, подцепить голубого, а потом кинуть его. Тот высокий, стройный тип, который дал мне жетон, сам подсказал мне этот ход, когда решил, что меня постигла именно такая участь. Он сказал об этом так, как говорят о самом что ни на есть житейском деле, но я не мог представить себя в этой роли. И до, и во время, и после — мне все время будет не по себе. Нет.
Другой вариант. Приняв его, я получал возможность извлечь пользу из собственного горького опыта. В каком-то смысле вернуть старый должок. Я размышлял над этим, просчитывая все возможности, которые стоило учесть заранее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18