А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Тебе лучше знать. Есть у тебя свои старатели там… Они знают. Много с тобой в Царицыне бились?— Есть, — согласился Степан. — Есть, князь. Куда я без их? Я без их как без рук. Максю закатовали? Астрахань мне ответит… Ответит! Прозоровского за ноги повешу. Не веришь?— Как не верю?! Верю. Вон они… тоже верют, бедняги. — Князь посмотрел на дворян и купеческих сынов, которым вязали за спиной руки, набивали им за пазуху камней и пихали в воду. Дворяне, купцы и иноземные начальники сопротивлялись, не хотели в воду, кричали, плакали, кто помоложе… Князь отвернулся. — Как не верить, не хочешь, да поверишь.— Что, князь? — спросил Степан. — Страшно?— Мне что же страшно?.. Тебе за все ответ держать, не мне. Мне их жалко… Как ты решился на такое? — Князь открыто посмотрел на Степана. — Ведь это бунт, Стенька. Да бунт-то какой — невиданный. Как же это можно? Неужель ты не думаешь?— Жалко тебе их? — переспросил жестко Степан, кивнув на астраханские струги, с которых летели в воду начальные люди.Князь Семен помолчал и вдруг сам спросил сердито:— Как мне тебе ответить: «Нет, не жалко»?— Вот, — кивнул Степан. — Тебе своих жалко, мне — своих. Сколь тут? — капля в море. Рази вы столько извели, без крова оставили, по миру пустили… А ты говоришь, как решился. Вы-то решились.— Кто мы-то?— Вы. Вы хуже Мамая… хуже турка! Вы плачете, а мне кажется, волки воют.Князь Семен посмотрел на атамана… и ничего не сказал. Но, помолчав, все же решился еще возразить:— Вам ли, казакам, на судьбу жалиться? Уж кому-кому, а вам-то… грех. Чего вам не хватало-то?— Со мной не одни казаки, что, не видишь? У меня тут всяких…— Вы затеяли-то.— Затеяли-то вы, князь. Не бежали б они к нам да не рассказывали, как вы их там… Собаки! — сорвался Степан на крик. — Стоит тут рот разевает «вы», «вы-ы»… А вы?! Вон где ваше место! — Степан показал. — На дне! Тоже туда захотел? Жалость свою пялит стоит… У вас ее сроду не было.Теперь князь замолк, не хотел больше ни возражать, ни спрашивать.Когда расправились с ненавистными, сошли все на берег… Конные тоже послезали с коней. Раскинулись лагерем и держали совет. И круг решил: «Приступать Астрахань». 14 Рано утром, когда еще митрополит служил заутреню, прибежали в храм перепуганные караульные стрельцы.— Что вы?— Беда, святой отец! Стояли мы в карауле у Пречистенских ворот, и незадолго до света было нам чудо: отворилось небо и на город просыпались искры, как из печки. Много!..— Сие видение извещает, что изольется на нас фиял гнева божия, — сказал митрополит. И поспешил к воеводе. В решающие и опасные минуты жизни трезвый старик верил больше сильному и умному — здесь, на земле. Беда только, что Прозоровский-то — и не сильный, и не умный — сыромятина, митрополит понимал это, но больше идти некуда.— Беда, — вздохнул воевода, выслушав рассказ митрополита о чуде. — Господи, на тебя одного надежа. Укрепи город.Вошел подьячий Алексеев.— Слыхал чудо-то? — спросил его воевода.Алексеев глянул на Прозоровского и покривился:— Это чудо — не чудо. Вон чудо-то, на дворе. Вот это так чудо!— Чего там? Кто? — вскинулся воевода.— Стрельцы.— Денег просют?— Просют ли?!. Так не просют. За горло берут!— Святой отец, я соберу, сколь могу, остальное добавь ты. Иначе несдобровать нам. — Воевода растерянно и с досадой смотрел на митрополита. — Давайте спасаться.— Сколь надо-то? — спросил тот.— Сколь есть, столь и надо. Вели и монастырю Троицкому не поскупиться — для ихнего же живота.— Шестьсот рублев найду, — сказал митрополит. — Тыщи с две монастырь даст. Ты вперед дать хочешь? Надо дать.— Надо, отец, ничего больше не выдумаешь. Как ни крути, а все — надо. А то сами возьмут. Чем остановим? Львова, как на грех, нету. Куда они задевались-то? Не беда ли с ими какая? Царица небесная, матушка!.. Тоску смертную чую. Говорил тада: не пускать Стеньку оружного! Нет, пустили…— Да кто пустил-то? — обозлился Алексеев. — Все вместе и пустили. Пошли теперь друг на дружку валить…— Платить, платить стрельцам, — отчаянно и горько говорил Прозоровский. — Сколь есть, все отдать. Все! Не жадовать. Один раз пожадовали…— Только ты перед стрельцами-то не кажи такую спешку — с платой-то, — посоветовал митрополит. — Степенней будь, не суетися.— Степенней… С голым-то задом много настепенничаешь.…Стрельцы большой толпой стояли на площади пред приказной палатой. Кричали:— Где воевода?! Пускай к нам выходит!— Что нам служить без денег!— Служить — ладно! На убой идти накладно.— У нас ни денег, ни запасов нету, пропадать, что ли?!— Пускай дает жалованье!Вышел воевода, поздоровался со стрельцами. Стрельцы промолчали на приветствие.— До этой самой поры, дети мои, — заговорил воевода, — казны великого государя ко мне не прислано…— Пропадать, что ли?!— Но я вам дам своего, сколь могу! Дастся вам из сокровищниц митрополита; Троицкий монастырь тоже поможет. Только уж вы не попустите взять нас богоотступнику и изменнику. Не давайтесь, братья и дети, на его изменническую прелесть, постойте доблестно и мужественно против его воровской силы, не щадя живота своего за святую соборную и апостольскую церкву, — и будет вам милость великого государя, какая вам и на ум не взойдет!Хмурые, непроницаемо чужие лица стрельцов. Нет, это не опора в беде смертной, нет. Нечего и тешить себя понапрасну.Воевода, митрополит, иностранцы-офицеры понимали это.— Косподин… Иван Семьеновичш, — заговорил Бутлер от имени ближайших своих, стоявших тут же на крыльце. — Мы просит восфращать наш сфобода, который нам дан, когда мы пришель к этот берег. Мы толжен сполнять тругой прикасаний царский фелишество… Мы будет ехать Персия.— Пошел ты к дьяволу, — негромко сказал воевода. — Утекать собрался? — И повернулся к Бутлеру: — Подождать надо, капитан! Служба царю теперь здесь будет. Здеся! Вот. Успеете в Персию.— Почшему? Мы толшен Персия…— Вот тут будет и Персия, и Турция, и… черт с рогами. Нельзя нас оставлять. Нельзя! Нехорошо это! Не по-божески!— Быть беде, — сам себе сказал митрополит. — Крысы побежали. Ну, держись, Астрахань! Это вам не Заруцкий, это сам сатана идет. Пресвятая Матерь Божья, укрепи хоть этих людишек, дай силы, царица небесная, матушка. Надо стоять!Созвав духовенство, митрополит устроил крестный ход вокруг всего Белогорода. Вышло торжественно и печально; все понимали: беда неминуча, старались с душой.Впереди несли икону Божьей Матери; прекрасный лик Матери, прижавшей к себе младенца, вселял в души людей святой ужас далекой казни на горе.Обходили кругом стену.Всякий раз, как шествие доходило до ворот, свершалось молебствие.Прозоровский с военными осматривали городские укрепления. Обошли также стены, осмотрели пушки, развели по бойницам и по стрельницам стрельцов с ружьями, с бердышами, с рогатинами, расставили пушкарей, затинщиков при затинных пищалях; при всех воротах поставили воротников. Чтобы пресечь всякое сообщение города с внешним миром, велели завалить все ворота кирпичом.На стенах толклись не только стрельцы, пушкари и затинщики, а и посадские тоже — кто с пищалью, кто с самопалом, кто с топором или копьем, а иные с камнями. Наносили вороха дров, наливали в большие котлы воду — чтобы потом, во время штурма, кипятить ее и из котлов прямо лить сверху на штурмующих.Однако большого оживления незаметно; с тревогой и с большим интересом посматривают со стены вдаль.— Только не боитесь, ребятушки! — подбадривал воевода. — Ничего они с нами не сделают. Посидим, самое большое, с недельку. А там войско подойдет: гонцы наши теперь к Москве подъежжают…— А где ж князь Семен-то? — спрашивали воеводу. — Какие вести-то от его?— Князь Семен… Он придет! Гонцов на Москву мы надежных послали, резвых — скоро добегут. Постойте, детушки, за царя и церкву святую, не дайте своровать вору — царь и господь не оставют вас. * * * Войско Разина стало на урочище Жареные Бугры — в ночь изготовились штурмовать Астрахань.А уж и кралась ночь, темнело.Степан был спокоен, весел даже, странен… Костров не велел зажигать, ходил впотьмах с есаулами среди казаков и стрельцов, негромко говорил:— Ну, ну… Страшновато, ребяты. Кому ишо страшно?Из тьмы откликались — весело тоже, негромко:— Да ну уж, батька!.. Чего?— А стены-то? Чего… Подушками, что ль, оттуда кидаться будут? Это вы… не храбритесь пока: можно гриб съисть.— Бог даст, батька!..— Бог даст, ребятушки, бог даст… Оно и обмирать загодя — негоже, правда. Знамо, стены высокие, но мы лазить умеем. Так?То ли понимал Степан, что надо ему вот так вот походить среди своих, поговорить, то ли вовсе не думал о том, а хотелось самому подать голос, и только, послушать, как станут откликаться, но очень вовремя он затеял этот обход, очень это вышло хорошо, нужно. Голос у Степана грубый, сильный, а когда он не орет, не злится, голос его — родной, умный, милый даже… Он вроде все подсмеивается, но слышно, что — любя, открыто, без никакого потайного обидного умысла. Красивый голос, вся душа его в нем — большая, сильная. Где душа с перевивом, там голос непростой, плетеный, там тоже бывает красиво, но всегда подозрительно. Только бесхитростная душа слышится в голосе ясно и просто.— Ну, все готово? — спросил Степан есаулов, когда вовсе стемнело. Они стояли кучкой на краю лобастого бугра; снизу, из мокрой долины, тянуло сыростью; мирно квакала лягушня.— Готово.— Ночка-то подгодила… — Степан помолчал, подышал вольно волглым воздухом болотца. И стал рассказывать свой замысел.Говорили все тихо, спокойно.— Мы с тобой, Иван, пойдем Болдинской протокой, Федор с Васильем прямо полезут. Из протоки мы свернем в Черепаху…— Углядеть ее, Черепаху-то, — сказал Иван.— Пошли вперед, кто знает… он нам мигнет огоньком.— Ну?— Из Черепахи мы с Иваном заплывем в Кривушу, там не промажем, там я знаю, и мы окажемся с полуденной стороны городка: нас там не ждут. А вы, Василий, Федор, как подступите к стене, то молчите пока. А как услышите наш «нечай», валите с шумом. Где-нибудь да перемахнем… Раньше нас только не лезьте: надо со всех сторон оглушить. С богом, ребяты! Возьмем городок, вот увидите. 15 Тягучую тишину ночи раскололи колокола. Зазвонили все звонницы астраханские; казаки пошли на приступ.— Дерзайте, братья и дети, дерзайте мужественно! — громко говорил воевода, окруженный стрелецкими головами, дворянами, детьми боярскими, подьячими и приказными. — Дерзайте! — повторял воевода, облекаясь в панцирь. — Ныне пришло время благоприятное за великого государя пострадать, доблестно, даже до смерти, с упованием бессмертия и великих наград за малое терпение. Если теперь не постоим за великого государя, то всех нас постигнет безвременная смерть. Но кто хочет, в надежде на бога, получить блага и наслаждения со всеми святыми, тот пострадает с нами в эту ночь и в это время, не склоняясь на прельщения богоотступника Стеньки Разина…Это смахивало у воеводы на длинную молитву. Его плохо слушали; вооружались кто как, кто чем. Воеводе подвели коня, крытого попоной. Он не сел, пошел пешком к стене. Коня зачем-то повели следом.— Дерзайте, дети! — повторял воевода.— Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже и до смерти, — как-то очень уж спокойно откликнулся голова стрелецкий Иван Красулин.— Куда он ударил, разбойник? — спросил его воевода.— На Вознесенские вороты.— Туда, детушки! Дерзайте!Трубили трубы к бою, звонили колокола; там и здесь слышалась стрельба, и нарастал зловещий шум начавшегося штурма.— И ночь-то выбрали воровскую. Ни зги не видать… Жгите хоть смолье, что ли! — велел воевода.— Смолья! — подхватили во тьме разные голоса.У Вознесенских ворот была стрельба с обеих сторон, но не особенно густая. Казаки за стеной больше орали, чем лезли на стену, хоть и корячились с лестницами; лестницы отталкивали со стены рогатинами.— Да суда ли он ударил-то?! — крикнул Михайло Прозоровский брату. — Обманули ведь нас! Да растудыт твою!.. — Младший Прозоровский чуть не плакал. — Обманули! Обманули ведь нас!..— А куда же? Куда ударил? — растерялся старший Прозоровский.— А там что за шум?!— Где?! — тоже закричал зло первый воевода.— Да там-то, там-то вон!.. Эх!.. Как детей малых!..Судьба города решалась там, куда показывал младший Прозоровский, — в южной части. Там астраханцы подавали руки казакам и пересаживали через стены. Там местами шло братание.Один упрямый пушкарь — то ли не разобравшись, что к чему, то ли из преданности тупой — гремел и гремел из своей пушки подошвенного боя в толпу под стеной. Туда к нему устремились несколько стрельцов, и пушка смолкла: пушкаря прикончили возле пушки.— В город, братцы! — кричали весело. — Вали!— Любо эдак-то городки брать! Хх-эх!..— А где батька-то? В городе?— На месте батька! Вали!..Но у Вознесенских ворот продолжалась пальба, и теперь уж бесперебойная, яростная. Казаки упорно лезли на стену, на них лили кипяток, забрасывали камнями, осыпали пулями, они все лезли. Лестницы не успевали отпихивать.Вдруг в самом городе пять раз подряд выстрелила вестовая пушка (ее «голос» знали все), и со всех сторон послышалось заполошное:— Ясак! Ясак! — То был крик о пощаде, кричали астраханцы.Город сдавался.— Обманули! — заплакал молодой Прозоровский. — Там уж пустили их! А здесь глаза отводют. Эх!..— Сдаю город! — громко закричал стрелецкий голова Красулин. — Давай, как говорили!..Это был не крик отчаяния, а — так все и поняли — сигнал к избиению начальных людей. Только воевода, охваченный жаром схватки и обозленный изменой, не понимал, что творится рядом с ним.— Стойте, ребятушки! — кричал воевода. — Стойте насмерть! Сражайтесь мужественно с изменниками; за то получите милость от великого государя здесь, в земном житии, а скончавшихся в брани ожидают вечные блага вместе с Христовыми мучениками!..В это время сзади подбежали первые казаки. И началось избиение, жестокое, при огнях.Младший Прозоровский ринулся с саблей навстречу казакам, но тотчас был убит наповал выстрелом из пищали в лицо.Дворяне и приказные одни бросились наутек, другие сплотились вокруг воеводы, отбивались. Однако дело их было безнадежно: наседали и казаки и стрельцы. И стали еще прыгать сверху, со стены, казаки Уса: они сбили преграду на стене и сигали вниз, где кипела рукопашная и полосовались саблями.— В Кремль! — велел воевода. — В Кремль пробивайтесь!Но его ударом копья в бок свалил Иван Красулин, голова стрелецкий, пробившийся к нему с несколькими стрельцами.На Красулина кинулись было дворяне, но казаки быстро взяли его в свои ряды и сильно потеснили приказных, дворян и немногих верных стрельцов. Прибывало казаков все больше и больше.В суматохе не заметили, как верный холоп поднял воеводу и вынес из свалки еле живого. Было еще одно спасение — Кремль, туда и пятились, отбиваясь, наиболее отважные дети боярские, дворяне и военные иностранцы: в Кремле можно было запереться.Но уже немного оставалось и их, наиболее отважных и преданных, когда появился Степан. Он был весь в горячке боя — потный, всклокоченный, скорый. Прихрамывал: прострелили на южной стене ногу, мякоть.— В Кремль! — тоже велел он. — Скорей, пока там не заперлись! Иван, останься — добей этих. В Кремль! К утру надо весь городок взять. Не остывайте!И повел большую часть казаков к Кремлю.Стреляли по всему городу. Во многих местах горело, тушить пожары никто не думал. Сопротивление оказывали отдельные отряды стрельцов, отрезанные друг от друга, не зная положения в городе, слыша только стрельбу. Бой длился всю ночь, то затихая, то вспыхивая где-нибудь с новой силой, особенно возле каменных домов и церквей.…Воеводу положили на ковер в соборной церкви в Кремле. Он стонал.Фрол Дура, пятидесятник конных стрельцов, стал в дверях храма с готовностью умереть, но не пустить казаков.Прибежал митрополит. Склонился над воеводой, заплакал…— Причаститься бы, — с трудом сказал воевода. — Все, святой отец. Одолел вор… Кара. Причасти… умираю. Скажи государю: стоял… Причасти, ради Христа!..— Причащу, причащу, батюшка ты мой, — плакал митрополит. — Не вор одолел, изменники одолели. За грехи наши наказывает нас господь. За прегрешения наши…Начали сбегаться в храм приказные, стрелецкие начальники, купцы, дворяне, матери с детьми, девицы боярские, дрожавшие за свою честь… Сгрудились все у иконы Пресвятой Богородицы, молились. Стон, причет, слезы заполнили весь храм под купол; в пустой гулкой темени — высоко и жутко — вскрикивали, бормотали голоса.Дверной проем храма, кроме дубовой двери, заделывался еще железной решеткой. Храбрый Фрол стоял у входа с ножом, истерично всех успокаивал и, вдохновляя себя, ругал казаков и Стеньку Разина.Еще прибежали несколько дворян — последние. Закрылись, навесили на крюки тяжелую решетку… Последних вбежавших спрашивали:— Вошли?— Где они?— Вошли… Через Житный и Пречистенские вороты. Пречистенские вырубили. Все посадские к вору перекинулись, стрельцы изменили… Город горит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41