Улыбнулся, пошел знакомиться. – Ждали вас, дорогие товарищи. Как доехали?
Поднимались навстречу ему, пожимали сухую, мосластую ладонь. Вблизи глаза секретаря поражали усталостью.
– Родионов Кузьма Николаевич, – представился он. Ему в ответ говорили фамилии; фамилия Майи – Светличная, другая девушка назвалась: – Елена Борисовна, педагог.
Угрюмый Иван опять кратко сказал:
– Иван.
– Хорошо. Садитесь, пожалуйста, садитесь, – секретарь отошел к столу, чтобы видеть всех, присел на краешек. – Сколько же вас?… Шестеро. Кто будете?
– Инженер-механик по ремонту и эксплуатации автотранспорта, – первым назвался длинный парень.
Секретарь посмотрел на инженера, кивнул.
– Хорошо.
– Врач.
Секретарь опять кивнул головой и внимательно посмотрел на врача.
– А мы вот, трое, педагоги, – весело сказал за всех педагогов парень-учитель.
Секретарь кивнул и глянул с любопытством на шестого.
У шестого было полнейшее равнодушие на лице.
– Я шофер, – сказал он, глядя на секретаря.
У того в усталых глазах промелькнуло не то удивление – как это, мол, шофер затесался в «молодые специалисты», – не то что-то другое, непонятно.
Иван усмехнулся и опустил голову.
– Хорошо, – подытожил секретарь и заходил по кабинету. – Я вам ничего объяснять тут не буду – вы сами грамотные. Что нужны вы здесь, вы это без меня знаете. Очень нужны, – секретарь остановился и опять посмотрел на шофера. Тот тоже смотрел на него… Короткий миг глядели друг на друга, потом Иван опустил голову, а секретарь, продолжая ходить, закончил свою короткую речь: – Сейчас устраивайтесь, отдыхайте, а завтра поговорим насчет главного. Федор Иваныч вот займется сейчас вами, на квартиры определит.
Грузный, большой Федор Иваныч (во время знакомства он сидел неподвижно и упорно смотрел на всех по очереди) с готовностью поднялся, ждал, когда все попрощаются с секретарем.
Улыбались, двигали стульями, говорили:
– До свидания, – и выходили.
Секретарь опять посмотрел на шофера и сказал вдруг:
– А вы задержитесь на минутку.
Иван прислонился плечом к дверному косяку и спокойно ждал.
Все вышли.
Секретарь подошел ближе к нему, уставился в упор. Долго смотрел.
– Как фамилия-то, говоришь?
– Любавин.
– Так, – секретарь кивнул седеющей головой, ушел к столу, сел в кресло, прикрыл глаза, слегка надавил на них прокуренными пальцами, некоторое время сидел так, молчал.
Иван ждал.
– Садись, – сказал секретарь, отнимая от лица руку. – Меня, конечно, не узнаешь?
Иван внимательно и серьезно посмотрел на секретаря. Тот усмехнулся, покачал головой.
– До чего же ты на мать свою похожий! Вылитый. Только… устал ты, что ли?
Иван все смотрел на секретаря.
– Не узнаешь?
– Нет.
– А ведь я тот самый дядя, который тебя в приют отвозил, – Родионов, продолжая смотреть на Ивана, задумался – вспомнил, видно, то далекое время. Очнулся, сказал с улыбкой: – Вот как. Вот тебе и гора с горой… Домой приехал?
– Приехал, – несколько охрипшим голосом ответил Иван.
– Ты садись, чего как столб стоишь. Удивляешься?
Иван сел на потертый кожаный диван, полез в карман за папиросами.
– Чего удивляться?
– Да-а… – секретарь смотрел на него. – Нет, это удивительно.
Иван закурил, помахал спичкой, спичка не погасла, он сунул ее, горящую, в коробок с тыльной стороны. Перевернул коробок и стал внимательно разглядывать этикетку.
– Ну, не вспомнил? – опять спросил секретарь. – Ты посмотри, может, вспомнишь.
Иван, не глядя на него, качнул головой.
– Нет, забыл.
– Тебе шесть лет было… Конечно, – секретарь поднялся и пошел к двери. Сказал на ходу: – Ничего, вспомним, – открыл дверь, позвал громко: – Ивлев!
Через пару минут в кабинет вошел Ивлев, лет тридцати человек, поджарый, смуглый, с резкими морщинами около рта, с живыми умными глазами. Тоже, видать, устал, он держится прямо, легко – подвижный. Одет с иголочки: новые галифе, новый китель, новые хромовые сапоги мягко горят черным блеском.
– Познакомься, – сказал секретарь.
Иван оторвался от этикетки, привстал.
– Иван.
– Ивлев.
– Это мой гость, – сказал Родионов. – Я уйду сейчас… ты побудь тут.
– Я ж хотел в Суртайку ехать.
– Потом. Побудь здесь.
– Ладно.
– Пошли, Иван.
Иван поднялся, положил в карман спички, вышел за секретарем в коридор.
– Твое барахлишко?
– Мое.
– Бери. Пошли.
Иван прихватил чемодан, перекинул через руку пальто, пошел за секретарем. Тот шагал впереди, не оглядываясь. Смотрел в пол, курил.
На улице Иван приостановился.
– А куда идем-то?
– Ко мне. В гости, – секретарь оглянулся. – Что?
– Ничего.
До самого дома секретаря так и шли – один впереди, другой сзади, в двух шагах. Молчали.
С секретарем то и дело здоровались встречные. Он поднимал голову, говорил глуховато:
– Здравствуйте, – и опять смотрел себе под ноги, о чем-то крепко задумываясь.
Дома встретила их немолодая, очень толстая женщина. Представилась заученно:
– Клавдия Николаевна.
– Это, знаешь, кто? – спросил ее Родионов.
– Нет. Кто?
– Погляди внимательно. Не узнаешь?
Ивану было не по себе от этих знакомств. Он с тоской посмотрел на секретаря. Тот невольно рассмеялся.
– Ладно, потом скажем. Сделай чайку нам.
– Сейчас, – суховато сказала Клавдия Николаевна и пошла на кухню.
Комнат в доме четыре. Родионов и Иван прошли в одну, в угловую, празднично убранную, очень уютную.
– Садись, Ваня, – сказал Родионов и рукой показал на всю комнату. – Водку пьешь?
– Пью.
– А у меня нету. Не обессудь, – Родионов сел на диван, улыбнулся, как давеча, в райкоме, просто, несколько устало. – Вот так… Ну и где ж ты был? Ты воевал?
– Пришлось маленько. Здесь курят?
– Кури.
Некоторое время молчали. Иван закуривал. Родионов с интересом разглядывал его.
– У тебя дядя здесь? Даже два?
– Да.
– Ефим Емельяныч… Ничего, хитрый мужик.
Иван коротко глянул на Родионова и опустил голову – опять стал рассматривать спичечную коробку.
– Да-а… – сказал секретарь.
И опять повисла пауза.
Вошла Клавдия Николаевна, принесла чай. Расставила все на столе, присела было на диван, с любопытством и некоторой тревогой разглядывая Ивана.
– Мы сейчас поговорим здесь, – сказал ей Родионов. – Подсаживайся, Иван.
Клавдия Николаевна, не обидевшись, вышла.
Иван погасил о коробку окурок, поискал глазами пепельницу…
– Нету. Здесь дочь живет. На вот, в блюдце, – секретарь пододвинул Ивану блюдце, налил из чайника чай. Подал один стакан Ивану. – Держи.
Иван пил без сахара. Секретарь удивился, предложил класть сахар, Иван мотнул головой.
– Не люблю. Пить просто хочу, – пил, смотрел в стакан.
– Что-то мы никак разговориться не можем. А?
Иван пожал плечами.
– Расскажи о себе, что ли… Как жилось, где бывал, что видел?
– По-разному жилось, – неохотно ответил Иван.
– Ты все время в Москве жил?
– Нет. Жил одно время во Владимире, потом в Калуге, под Москвой тоже…
– Мгм. Женат?
– Был.
– А сейчас?
– Разошлись, – Иван посмотрел прямо в глаза секретарю, улыбнулся. – И в тюрьме сидел, между прочим.
Секретарь не удивился, только спросил:
– Много?
– Давали шесть, отсидел три.
Секретарь кивнул головой.
Иван почему-то обозлился.
– За драку сидел-то, – добавил он. – С поножовщиной.
Секретарь опять понимающе кивнул. Наверно, это его спокойствие и невозмутимость и разозлили Ивана. Секретарь как будто заранее знал все и расспрашивал только так, для порядка. И смотрел еще при этом спокойно и весело.
– Дети остались?
– Нет. Ну, что еще?… – в глазах Ивана почувствовалась некая решимость. – Не общественник, на собрания не хожу, не перевариваю болтунов, – он сам налил себе из чайника, подул на чай – хотел казаться спокойным, даже зачем-то оглядел комнату. Не вытерпел и еще добавил: – Вообще жизнь наша мне очень не нравится. Так что вот. Все?
– А что в жизни не нравится?
– Много… Болтовня, например. Воровства много, хамства тоже хватает… Жадности… В общем, хватает. А говорим, что все хорошо, – Иван посмотрел на секретаря. Тот задумчиво щелкал кривым прокуренным ногтем по краешку стакана. Долго молчал.
– В общем, разложил, – сказал он серьезно.
– Тут и раскладывать нечего – и так все видно.
– Ну, ладно, – устало сказал секретарь. – Хамства много, болтовни… – ему не хотелось об этом говорить. Не об этом хотелось говорить. – Ну и что?
– Ничего, все.
– Успокоился?
– Я и не волновался. Мне непонятно: к чему весь этот допрос?
– Поговорить хотел, – в голосе секретаря прозвучала нотка искренней обиды.
Иван молчал. Смотрел в стол.
– Я тебя с первого твоего дня знаю. Думал… Интересно же узнать.
Иван молчал.
– Пойдешь в райком работать?
Иван удивленно посмотрел на секретаря.
– Как это?
– На «Победе»… Начальство возить.
– Нет.
– Хм, – секретарь улыбнулся. – Не торопись, подумай. Жить у дяди пока будешь? У Любавина?
– Да.
– Он знает, что ты приехал?
– Нет. Нас сразу к… в райком повели.
– Сразу видно, что сидел: в райком повели. В райком не водят. В райком приглашают, вызывают, просят прийти, – секретарь объяснил это с каким-то дурашливым, веселым удовольствием. – И скажи, пожалуйста: чего ты сразу в бутылку полез? Не понравилось, что спросили, как жил? Не буду спрашивать, черт с тобой, раз ты такая барышня. Это раз. Во-вторых: ты что, все время такой мрачный?
– Все время.
– Не в мать, значит. Я тебе как-нибудь расскажу про мать. Хочешь?
Иван сразу не ответил:
– Не знаю… Вообще-то не хочу.
– Ладно. Значит, разговор у нас не вышел. Жалко, – секретарь поднялся.
Иван тоже встал. Ему не было ничего жалко.
– До завтра. Подумай насчет моего предложения.
Иван пожал протянутую руку секретаря, кивнул головой. И пошел к двери. И вышел не оглянувшись.
Секретарь сел, прикрыл глаза, положил на них пальцы, долго сидел так…
Иван шагал серединой улицы, думал об этой странной встрече. Он не понимал, что с ним произошло – почему наговорил резкостей секретарю. Почему в душе поднялось вдруг едкое чувство обиды? На кого, за что?
Ефим был дома, копался в завозне.
– Здравствуй…те, – негромко сказал Иван, останавливаясь на пороге завозни.
Ефим обернулся.
– Здорово.
Некоторое время стояли, смотрели друг на друга.
– Я Иван Любавин, – сказал Иван.
Ефим подслеповато прищурился, моргнул несколько раз… Высморкался прямо на пол завозни, сел на верстак, полез за кисетом. Сказал хрипловато:
– Ванька… Ничего себе!… Ты откуда?
– Из Москвы. По путевке.
– Как это? – не понял Ефим.
– Пошел, попросился, чтобы сюда направили. Надоело в городе, – Иван поставил чемодан, сел на него. Пальто положил на колени. Тоже стал закуривать. Ефим, прищурившись, изумленно смотрел на него.
– Так… Ну, и как же теперь? – спросил он.
– Что? – Иван вопросительно посмотрел на дядю.
– Ничего себе! – еще раз сказал тот. – Не ждал. Я думал, уж не увижу тебя. Думал, пропал где-нибудь.
– Нет.
– Что же не написал ни разу? Что жив-здоров… У тебя же родня тут.
– Та-а… чего писать? – Иван нахмурился, поднял с пола золотистую стружку, стал ее внимательно разглядывать.
– Семья есть?
– Нету. Я первое время у тебя поживу пока?
– Ну, а где же еще? Ты только… это… правильно все говоришь-то? Что по путевке, что посланный… Все по закону?
– Конечно.
– У нас одно время слух прошел, что будто ты в тюрьму угодил. Из райкома, что ли, в приют писали… Родионов сам, однако, посылал на розыски…
– Сидел. Три года.
– Вышел?
– Вышел.
– Да-а… Вот так встреча. Ну, пошли баню заказывать. А потом уж поговорим, – Ефим сморщился, вытер рукавом пиджака повлажневшие глаза, кашлянул. – Я уж и не чаял, что увижу тебя. Пошли в дом.
Пошли в дом.
В сенях им встретилась белолицая молоденькая баба, пышногрудая и глазастая. Уставилась на Ивана.
– Вот, Нюрка, – сказал Ефим, – это Иван наш, Егора нашего сын.
– Мамочки!… – Нюрка всплеснула руками.
Ефим засмеялся. Иван улыбнулся, перехватил из одной руки в другую чемодан, поздоровался с молодухой. Она покраснела и тоже улыбнулась.
– Это сына мово младшего жена, – пояснил Ефим. – Он сам-то в армии. Последний год дослуживает. А она вот с нами тут… А старшего-то, Ивана тоже, у меня на войне убило, а средний, Пашка, со мной живет, никак не могу женить кобеля такого. Нюрка, натопи баню пожарче. Чтоб камни лопались в каменке.
– Конечно! Я сейчас это… Господи, радость-то какая!…
Иван отвернулся и стал смотреть в сторону – он не выносил, когда при нем говорили, что рады его видеть. Он считал, что люди врут, притворяются. С какой стати радоваться, например, этой Нюрке, когда она его и в глаза-то сроду не видела.
Вошли в дом.
– Вот так мы и живем, – сказал Ефим, опять внимательно разглядывая племянника. – Ты ничего вымахал-то – в отца. А лицом – в мать. Семьи-то нету?
– Нету, я говорил уже.
– Что же, и не было?
– Была жена… Когда в тюрьму посадили, она вышла за другого.
– Понятно. А моя старуха приказала долго жить – в войну померла, царство ей небесное. Да, Ванька… Ну, хорошо, что приехал. Отмечаться-то никуда не надо идти?
– Я был уж. У секретаря был, чай пил с ним… – Иван посмотрел на дядю, усмехнулся.
– У Родионова? Ишь ты! А как же это получилось-то?
– Узнал он. В райком когда пришли, он говорит: «Останьтесь».
– Узнал. Ну, конечно. Я потом расскажу тебе про него. Он, конечно, узнает. Ну, посиди пока. Сполоснись с дороги-то да приляжь. А я в лавку сбегаю. Да к дяде твоему, к Николаю Попову зайду… Сейчас прилетит на крыльях. Он у нас председателем сельсовета работает. Ничего, хороший мужик. Остальных ребят у них тоже в войну всех побило. А сам Сергей Федорыч, дед твой, еще до войны скончался. Ну, давай тут… Чего надо, спроси у Нюрки. А к вечеру Пашка подъедет. Он тоже шоферит. Боюсь, сломит где-нибудь голову – шибко отчаянный, гад. В дядю Макара уродился. Тот у нас сызмальства на винтах ходил. Ну, давай тут…
– Может, денег надо? – спросил Иван.
– Зачем? У меня есть. Я ничего живу справно. Плотничаю сейчас. А так все эти годы бригадиром полеводческой бригады был. А сейчас перевели наш колхоз-то в совхоз, молодые понаехали… А я плотничать пошел. Ну, давай, вопчем, устраивайся, – Ефим ушел.
Иван задвинул чемоданишко под кровать, повесил пальто, прошел в передний угол, сел. И впервые за много-много дней почувствовал себя успокоенным…
Дом у Ефима большой, светлый. В комнатах – в горнице и в прихожей – не нарядно, но чисто. Когда в городе, бывало, Ивана охватывала беспричинная глухая тоска, когда он мучился без сна на узкой койке в общежитии, ему мерещился такой вот дом – просторный, уютный, с крашеными полами. Может быть, детская цепкая память схватила на всю жизнь образ дома, может быть, он его выдумал, этот дом, но дом был точно такой, Родина… Что-то остается в нас от родины такое, что живет в нас на всю жизнь, то радуя, то мучая, и всегда кажется, что мы ее, родину, когда-нибудь еще увидим. А живет в нас от всей родины или косогор какой-нибудь, или дом, или отсыревшее бревно у крыльца, где сидел когда-то глухой весенней ночью и слушал ночь…
Вошла Нюра.
– А где же тятенька? – улыбнулась и опять покраснела.
– В магазин пошел.
Нюра не знала, что еще спросить, еще раз улыбнулась Ивану, прошла в горницу, побыла там немного… Потом взяла из кути ведро и вышла.
«Хорошая баба», – отметил Иван. Где-то, когда-то он усвоил одну привычку – всех встречных и поперечных женщин довольно, в общем, равнодушно определять: «хорошая» или «плохая». Вспомнилась девушка в красном плаще, Майя, спокойно подумалось: «Хорошая. Только доверчивая, налететь может».
Иван прошелся по комнатам, посмотрел фотографии незнакомых людей в рамках на стенах, опять сел. Все-таки ужасно приятно иметь еще на земле уголок, куда можно приехать, сесть и слушать, как тикают ходики, и ни о чем почти не думать…
«Устал я, наверно, в этих городах, намыкался».
Вспомнился секретарь Родионов, захотелось как-то определенно подумать про него, но тотчас расхотелось.
«Ну его все!». Завалиться бы сейчас на кровать, положить ногу на ногу, руки под голову и смотреть в потолок – было бы совсем здорово. И чтобы еще ни о чем не расспрашивали и не гадали, на кого ты похож.
Пришел Ефим.
– Дядя твой без ума сделался от радости. Скоро придет. У них там совещание какое-то. Осмотрелся?
– Осмотрелся.
– Так, – Ефим начал доставать из карманов бутылки с водкой. – Узнал, говоришь, тебя Родионов-то? – бутылок оказалось много; Ефим все доставал и доставал их.
Иван промолчал.
– Этот узнает, – продолжал Ефим. – Он узнает. Как не узнать! Он ведь почти всю нашу породу на корню вывел, – Ефим сказал это без особенной ненависти – устал, видно, ненавидеть, израсходовал всю ненависть. Вообще он сильно сдал к шестидесяти годам. От прежнего хитрого, крепкого Ефима осталось очень немного.
– Раскулачивал он? – спросил Иван.
– Он, кто же еще. Он. Давай выпьем пока до бани. Я маленько расскажу тебе.
Позвали Нюру. Она собрала на стол – нарезала ветчины, огурцов, хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Поднимались навстречу ему, пожимали сухую, мосластую ладонь. Вблизи глаза секретаря поражали усталостью.
– Родионов Кузьма Николаевич, – представился он. Ему в ответ говорили фамилии; фамилия Майи – Светличная, другая девушка назвалась: – Елена Борисовна, педагог.
Угрюмый Иван опять кратко сказал:
– Иван.
– Хорошо. Садитесь, пожалуйста, садитесь, – секретарь отошел к столу, чтобы видеть всех, присел на краешек. – Сколько же вас?… Шестеро. Кто будете?
– Инженер-механик по ремонту и эксплуатации автотранспорта, – первым назвался длинный парень.
Секретарь посмотрел на инженера, кивнул.
– Хорошо.
– Врач.
Секретарь опять кивнул головой и внимательно посмотрел на врача.
– А мы вот, трое, педагоги, – весело сказал за всех педагогов парень-учитель.
Секретарь кивнул и глянул с любопытством на шестого.
У шестого было полнейшее равнодушие на лице.
– Я шофер, – сказал он, глядя на секретаря.
У того в усталых глазах промелькнуло не то удивление – как это, мол, шофер затесался в «молодые специалисты», – не то что-то другое, непонятно.
Иван усмехнулся и опустил голову.
– Хорошо, – подытожил секретарь и заходил по кабинету. – Я вам ничего объяснять тут не буду – вы сами грамотные. Что нужны вы здесь, вы это без меня знаете. Очень нужны, – секретарь остановился и опять посмотрел на шофера. Тот тоже смотрел на него… Короткий миг глядели друг на друга, потом Иван опустил голову, а секретарь, продолжая ходить, закончил свою короткую речь: – Сейчас устраивайтесь, отдыхайте, а завтра поговорим насчет главного. Федор Иваныч вот займется сейчас вами, на квартиры определит.
Грузный, большой Федор Иваныч (во время знакомства он сидел неподвижно и упорно смотрел на всех по очереди) с готовностью поднялся, ждал, когда все попрощаются с секретарем.
Улыбались, двигали стульями, говорили:
– До свидания, – и выходили.
Секретарь опять посмотрел на шофера и сказал вдруг:
– А вы задержитесь на минутку.
Иван прислонился плечом к дверному косяку и спокойно ждал.
Все вышли.
Секретарь подошел ближе к нему, уставился в упор. Долго смотрел.
– Как фамилия-то, говоришь?
– Любавин.
– Так, – секретарь кивнул седеющей головой, ушел к столу, сел в кресло, прикрыл глаза, слегка надавил на них прокуренными пальцами, некоторое время сидел так, молчал.
Иван ждал.
– Садись, – сказал секретарь, отнимая от лица руку. – Меня, конечно, не узнаешь?
Иван внимательно и серьезно посмотрел на секретаря. Тот усмехнулся, покачал головой.
– До чего же ты на мать свою похожий! Вылитый. Только… устал ты, что ли?
Иван все смотрел на секретаря.
– Не узнаешь?
– Нет.
– А ведь я тот самый дядя, который тебя в приют отвозил, – Родионов, продолжая смотреть на Ивана, задумался – вспомнил, видно, то далекое время. Очнулся, сказал с улыбкой: – Вот как. Вот тебе и гора с горой… Домой приехал?
– Приехал, – несколько охрипшим голосом ответил Иван.
– Ты садись, чего как столб стоишь. Удивляешься?
Иван сел на потертый кожаный диван, полез в карман за папиросами.
– Чего удивляться?
– Да-а… – секретарь смотрел на него. – Нет, это удивительно.
Иван закурил, помахал спичкой, спичка не погасла, он сунул ее, горящую, в коробок с тыльной стороны. Перевернул коробок и стал внимательно разглядывать этикетку.
– Ну, не вспомнил? – опять спросил секретарь. – Ты посмотри, может, вспомнишь.
Иван, не глядя на него, качнул головой.
– Нет, забыл.
– Тебе шесть лет было… Конечно, – секретарь поднялся и пошел к двери. Сказал на ходу: – Ничего, вспомним, – открыл дверь, позвал громко: – Ивлев!
Через пару минут в кабинет вошел Ивлев, лет тридцати человек, поджарый, смуглый, с резкими морщинами около рта, с живыми умными глазами. Тоже, видать, устал, он держится прямо, легко – подвижный. Одет с иголочки: новые галифе, новый китель, новые хромовые сапоги мягко горят черным блеском.
– Познакомься, – сказал секретарь.
Иван оторвался от этикетки, привстал.
– Иван.
– Ивлев.
– Это мой гость, – сказал Родионов. – Я уйду сейчас… ты побудь тут.
– Я ж хотел в Суртайку ехать.
– Потом. Побудь здесь.
– Ладно.
– Пошли, Иван.
Иван поднялся, положил в карман спички, вышел за секретарем в коридор.
– Твое барахлишко?
– Мое.
– Бери. Пошли.
Иван прихватил чемодан, перекинул через руку пальто, пошел за секретарем. Тот шагал впереди, не оглядываясь. Смотрел в пол, курил.
На улице Иван приостановился.
– А куда идем-то?
– Ко мне. В гости, – секретарь оглянулся. – Что?
– Ничего.
До самого дома секретаря так и шли – один впереди, другой сзади, в двух шагах. Молчали.
С секретарем то и дело здоровались встречные. Он поднимал голову, говорил глуховато:
– Здравствуйте, – и опять смотрел себе под ноги, о чем-то крепко задумываясь.
Дома встретила их немолодая, очень толстая женщина. Представилась заученно:
– Клавдия Николаевна.
– Это, знаешь, кто? – спросил ее Родионов.
– Нет. Кто?
– Погляди внимательно. Не узнаешь?
Ивану было не по себе от этих знакомств. Он с тоской посмотрел на секретаря. Тот невольно рассмеялся.
– Ладно, потом скажем. Сделай чайку нам.
– Сейчас, – суховато сказала Клавдия Николаевна и пошла на кухню.
Комнат в доме четыре. Родионов и Иван прошли в одну, в угловую, празднично убранную, очень уютную.
– Садись, Ваня, – сказал Родионов и рукой показал на всю комнату. – Водку пьешь?
– Пью.
– А у меня нету. Не обессудь, – Родионов сел на диван, улыбнулся, как давеча, в райкоме, просто, несколько устало. – Вот так… Ну и где ж ты был? Ты воевал?
– Пришлось маленько. Здесь курят?
– Кури.
Некоторое время молчали. Иван закуривал. Родионов с интересом разглядывал его.
– У тебя дядя здесь? Даже два?
– Да.
– Ефим Емельяныч… Ничего, хитрый мужик.
Иван коротко глянул на Родионова и опустил голову – опять стал рассматривать спичечную коробку.
– Да-а… – сказал секретарь.
И опять повисла пауза.
Вошла Клавдия Николаевна, принесла чай. Расставила все на столе, присела было на диван, с любопытством и некоторой тревогой разглядывая Ивана.
– Мы сейчас поговорим здесь, – сказал ей Родионов. – Подсаживайся, Иван.
Клавдия Николаевна, не обидевшись, вышла.
Иван погасил о коробку окурок, поискал глазами пепельницу…
– Нету. Здесь дочь живет. На вот, в блюдце, – секретарь пододвинул Ивану блюдце, налил из чайника чай. Подал один стакан Ивану. – Держи.
Иван пил без сахара. Секретарь удивился, предложил класть сахар, Иван мотнул головой.
– Не люблю. Пить просто хочу, – пил, смотрел в стакан.
– Что-то мы никак разговориться не можем. А?
Иван пожал плечами.
– Расскажи о себе, что ли… Как жилось, где бывал, что видел?
– По-разному жилось, – неохотно ответил Иван.
– Ты все время в Москве жил?
– Нет. Жил одно время во Владимире, потом в Калуге, под Москвой тоже…
– Мгм. Женат?
– Был.
– А сейчас?
– Разошлись, – Иван посмотрел прямо в глаза секретарю, улыбнулся. – И в тюрьме сидел, между прочим.
Секретарь не удивился, только спросил:
– Много?
– Давали шесть, отсидел три.
Секретарь кивнул головой.
Иван почему-то обозлился.
– За драку сидел-то, – добавил он. – С поножовщиной.
Секретарь опять понимающе кивнул. Наверно, это его спокойствие и невозмутимость и разозлили Ивана. Секретарь как будто заранее знал все и расспрашивал только так, для порядка. И смотрел еще при этом спокойно и весело.
– Дети остались?
– Нет. Ну, что еще?… – в глазах Ивана почувствовалась некая решимость. – Не общественник, на собрания не хожу, не перевариваю болтунов, – он сам налил себе из чайника, подул на чай – хотел казаться спокойным, даже зачем-то оглядел комнату. Не вытерпел и еще добавил: – Вообще жизнь наша мне очень не нравится. Так что вот. Все?
– А что в жизни не нравится?
– Много… Болтовня, например. Воровства много, хамства тоже хватает… Жадности… В общем, хватает. А говорим, что все хорошо, – Иван посмотрел на секретаря. Тот задумчиво щелкал кривым прокуренным ногтем по краешку стакана. Долго молчал.
– В общем, разложил, – сказал он серьезно.
– Тут и раскладывать нечего – и так все видно.
– Ну, ладно, – устало сказал секретарь. – Хамства много, болтовни… – ему не хотелось об этом говорить. Не об этом хотелось говорить. – Ну и что?
– Ничего, все.
– Успокоился?
– Я и не волновался. Мне непонятно: к чему весь этот допрос?
– Поговорить хотел, – в голосе секретаря прозвучала нотка искренней обиды.
Иван молчал. Смотрел в стол.
– Я тебя с первого твоего дня знаю. Думал… Интересно же узнать.
Иван молчал.
– Пойдешь в райком работать?
Иван удивленно посмотрел на секретаря.
– Как это?
– На «Победе»… Начальство возить.
– Нет.
– Хм, – секретарь улыбнулся. – Не торопись, подумай. Жить у дяди пока будешь? У Любавина?
– Да.
– Он знает, что ты приехал?
– Нет. Нас сразу к… в райком повели.
– Сразу видно, что сидел: в райком повели. В райком не водят. В райком приглашают, вызывают, просят прийти, – секретарь объяснил это с каким-то дурашливым, веселым удовольствием. – И скажи, пожалуйста: чего ты сразу в бутылку полез? Не понравилось, что спросили, как жил? Не буду спрашивать, черт с тобой, раз ты такая барышня. Это раз. Во-вторых: ты что, все время такой мрачный?
– Все время.
– Не в мать, значит. Я тебе как-нибудь расскажу про мать. Хочешь?
Иван сразу не ответил:
– Не знаю… Вообще-то не хочу.
– Ладно. Значит, разговор у нас не вышел. Жалко, – секретарь поднялся.
Иван тоже встал. Ему не было ничего жалко.
– До завтра. Подумай насчет моего предложения.
Иван пожал протянутую руку секретаря, кивнул головой. И пошел к двери. И вышел не оглянувшись.
Секретарь сел, прикрыл глаза, положил на них пальцы, долго сидел так…
Иван шагал серединой улицы, думал об этой странной встрече. Он не понимал, что с ним произошло – почему наговорил резкостей секретарю. Почему в душе поднялось вдруг едкое чувство обиды? На кого, за что?
Ефим был дома, копался в завозне.
– Здравствуй…те, – негромко сказал Иван, останавливаясь на пороге завозни.
Ефим обернулся.
– Здорово.
Некоторое время стояли, смотрели друг на друга.
– Я Иван Любавин, – сказал Иван.
Ефим подслеповато прищурился, моргнул несколько раз… Высморкался прямо на пол завозни, сел на верстак, полез за кисетом. Сказал хрипловато:
– Ванька… Ничего себе!… Ты откуда?
– Из Москвы. По путевке.
– Как это? – не понял Ефим.
– Пошел, попросился, чтобы сюда направили. Надоело в городе, – Иван поставил чемодан, сел на него. Пальто положил на колени. Тоже стал закуривать. Ефим, прищурившись, изумленно смотрел на него.
– Так… Ну, и как же теперь? – спросил он.
– Что? – Иван вопросительно посмотрел на дядю.
– Ничего себе! – еще раз сказал тот. – Не ждал. Я думал, уж не увижу тебя. Думал, пропал где-нибудь.
– Нет.
– Что же не написал ни разу? Что жив-здоров… У тебя же родня тут.
– Та-а… чего писать? – Иван нахмурился, поднял с пола золотистую стружку, стал ее внимательно разглядывать.
– Семья есть?
– Нету. Я первое время у тебя поживу пока?
– Ну, а где же еще? Ты только… это… правильно все говоришь-то? Что по путевке, что посланный… Все по закону?
– Конечно.
– У нас одно время слух прошел, что будто ты в тюрьму угодил. Из райкома, что ли, в приют писали… Родионов сам, однако, посылал на розыски…
– Сидел. Три года.
– Вышел?
– Вышел.
– Да-а… Вот так встреча. Ну, пошли баню заказывать. А потом уж поговорим, – Ефим сморщился, вытер рукавом пиджака повлажневшие глаза, кашлянул. – Я уж и не чаял, что увижу тебя. Пошли в дом.
Пошли в дом.
В сенях им встретилась белолицая молоденькая баба, пышногрудая и глазастая. Уставилась на Ивана.
– Вот, Нюрка, – сказал Ефим, – это Иван наш, Егора нашего сын.
– Мамочки!… – Нюрка всплеснула руками.
Ефим засмеялся. Иван улыбнулся, перехватил из одной руки в другую чемодан, поздоровался с молодухой. Она покраснела и тоже улыбнулась.
– Это сына мово младшего жена, – пояснил Ефим. – Он сам-то в армии. Последний год дослуживает. А она вот с нами тут… А старшего-то, Ивана тоже, у меня на войне убило, а средний, Пашка, со мной живет, никак не могу женить кобеля такого. Нюрка, натопи баню пожарче. Чтоб камни лопались в каменке.
– Конечно! Я сейчас это… Господи, радость-то какая!…
Иван отвернулся и стал смотреть в сторону – он не выносил, когда при нем говорили, что рады его видеть. Он считал, что люди врут, притворяются. С какой стати радоваться, например, этой Нюрке, когда она его и в глаза-то сроду не видела.
Вошли в дом.
– Вот так мы и живем, – сказал Ефим, опять внимательно разглядывая племянника. – Ты ничего вымахал-то – в отца. А лицом – в мать. Семьи-то нету?
– Нету, я говорил уже.
– Что же, и не было?
– Была жена… Когда в тюрьму посадили, она вышла за другого.
– Понятно. А моя старуха приказала долго жить – в войну померла, царство ей небесное. Да, Ванька… Ну, хорошо, что приехал. Отмечаться-то никуда не надо идти?
– Я был уж. У секретаря был, чай пил с ним… – Иван посмотрел на дядю, усмехнулся.
– У Родионова? Ишь ты! А как же это получилось-то?
– Узнал он. В райком когда пришли, он говорит: «Останьтесь».
– Узнал. Ну, конечно. Я потом расскажу тебе про него. Он, конечно, узнает. Ну, посиди пока. Сполоснись с дороги-то да приляжь. А я в лавку сбегаю. Да к дяде твоему, к Николаю Попову зайду… Сейчас прилетит на крыльях. Он у нас председателем сельсовета работает. Ничего, хороший мужик. Остальных ребят у них тоже в войну всех побило. А сам Сергей Федорыч, дед твой, еще до войны скончался. Ну, давай тут… Чего надо, спроси у Нюрки. А к вечеру Пашка подъедет. Он тоже шоферит. Боюсь, сломит где-нибудь голову – шибко отчаянный, гад. В дядю Макара уродился. Тот у нас сызмальства на винтах ходил. Ну, давай тут…
– Может, денег надо? – спросил Иван.
– Зачем? У меня есть. Я ничего живу справно. Плотничаю сейчас. А так все эти годы бригадиром полеводческой бригады был. А сейчас перевели наш колхоз-то в совхоз, молодые понаехали… А я плотничать пошел. Ну, давай, вопчем, устраивайся, – Ефим ушел.
Иван задвинул чемоданишко под кровать, повесил пальто, прошел в передний угол, сел. И впервые за много-много дней почувствовал себя успокоенным…
Дом у Ефима большой, светлый. В комнатах – в горнице и в прихожей – не нарядно, но чисто. Когда в городе, бывало, Ивана охватывала беспричинная глухая тоска, когда он мучился без сна на узкой койке в общежитии, ему мерещился такой вот дом – просторный, уютный, с крашеными полами. Может быть, детская цепкая память схватила на всю жизнь образ дома, может быть, он его выдумал, этот дом, но дом был точно такой, Родина… Что-то остается в нас от родины такое, что живет в нас на всю жизнь, то радуя, то мучая, и всегда кажется, что мы ее, родину, когда-нибудь еще увидим. А живет в нас от всей родины или косогор какой-нибудь, или дом, или отсыревшее бревно у крыльца, где сидел когда-то глухой весенней ночью и слушал ночь…
Вошла Нюра.
– А где же тятенька? – улыбнулась и опять покраснела.
– В магазин пошел.
Нюра не знала, что еще спросить, еще раз улыбнулась Ивану, прошла в горницу, побыла там немного… Потом взяла из кути ведро и вышла.
«Хорошая баба», – отметил Иван. Где-то, когда-то он усвоил одну привычку – всех встречных и поперечных женщин довольно, в общем, равнодушно определять: «хорошая» или «плохая». Вспомнилась девушка в красном плаще, Майя, спокойно подумалось: «Хорошая. Только доверчивая, налететь может».
Иван прошелся по комнатам, посмотрел фотографии незнакомых людей в рамках на стенах, опять сел. Все-таки ужасно приятно иметь еще на земле уголок, куда можно приехать, сесть и слушать, как тикают ходики, и ни о чем почти не думать…
«Устал я, наверно, в этих городах, намыкался».
Вспомнился секретарь Родионов, захотелось как-то определенно подумать про него, но тотчас расхотелось.
«Ну его все!». Завалиться бы сейчас на кровать, положить ногу на ногу, руки под голову и смотреть в потолок – было бы совсем здорово. И чтобы еще ни о чем не расспрашивали и не гадали, на кого ты похож.
Пришел Ефим.
– Дядя твой без ума сделался от радости. Скоро придет. У них там совещание какое-то. Осмотрелся?
– Осмотрелся.
– Так, – Ефим начал доставать из карманов бутылки с водкой. – Узнал, говоришь, тебя Родионов-то? – бутылок оказалось много; Ефим все доставал и доставал их.
Иван промолчал.
– Этот узнает, – продолжал Ефим. – Он узнает. Как не узнать! Он ведь почти всю нашу породу на корню вывел, – Ефим сказал это без особенной ненависти – устал, видно, ненавидеть, израсходовал всю ненависть. Вообще он сильно сдал к шестидесяти годам. От прежнего хитрого, крепкого Ефима осталось очень немного.
– Раскулачивал он? – спросил Иван.
– Он, кто же еще. Он. Давай выпьем пока до бани. Я маленько расскажу тебе.
Позвали Нюру. Она собрала на стол – нарезала ветчины, огурцов, хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56