Амальфи знал, что она имела ввиду. Доктор Боннер считался учителем-лидером неофициальной философской группы, называвшейся Стохастиками. Амальфи не побеспокоился проинформировать себя детально по доктрине Боннера, но он знал в общих чертах, что Стохастицизм был наиболее поздней из многих попыток сконструировать полноценную философскую концепцию, включавшую себя все — от эстетики до этики, использовавшую современную физику, как метафизическое основание. Логический позитивизм был лишь одним из первых. Стохастицизм, как весьма определенно подозревал Амальфи, мог быть далеко не последним.
— Я смог заметить что-то отвлекавшее его мысли от работы в последнее время, — угрюмо произнес он. — Может быть, ему лучше было бы изучать доктрины Апостола Джорна. Воины Господа уже сейчас контролируют не менее, чем пятнадцать из общего числа пограничных планет, и у этой веры немало приверженцев прямо здесь, на Новой Земле. Она весьма привлекательна для типа неотесанных мужиков — и я боюсь, что в последнее время мы производили таких довольно много на свет.
Если Ди и признала в этом вину части тех изменений в системе образования на Новой Земле, которую она помогала создавать, она не подала и виду.
— Может быть и так, — сказала она. — Но я не смогла убедить его, и я сомневаюсь, сможешь ли ты это сделать. Он не верит, что есть какая-то реальная угроза. Он считает, что если человек, достаточно простодушный, чтобы быть Фундаменталистом, слишком простодушен, чтобы собрать цельную армию.
— О, вот значит как? Марку тогда лучше порасспросить Боннера о Годфри из Боуиллона.
— Который был?..
— Лидером Первого Крестового Похода.
Она пожала плечами. Возможно, что только Амальфи, как единственный Ново-Землянин, который в действительности родился и вырос на Земле, мог когда-то слышать о Крестовых Походах. Без сомнения, на Утопии они были неизвестны.
— Тем не менее, я пришла сюда, чтобы поговорить не об этом.
В стене открылся treacher и выплыли бокалы со спиртным. Амальфи подхватил их и молча, в ожидании, протянул один из них ей.
Ди взяла свой бокал у него, но, вместо того, чтобы присесть с ним в руках, как он уже наполовину представил себе, она нервно вернулась к двери и сделал первый глоток, словно она могла поставить его и в любой момент уйти.
Он вдруг понял, что не хочет, чтобы она уходила. Ему хотелось, чтобы она еще немного прошлась. Было что-то такое в ее платье, одетом на ней…
То, что снова появились фасоны, мода — явилось следствием того, что они снова жили на планете. Один, простой утилитарный стиль как для мужчин, так и для женщин многие столетия находившихся в пространстве, где существовали непрекращающиеся потребности готовности города к полетам в космосе, все работоспособные руки были заняты. А теперь, когда экс-Бродяги деловито выполняли закон Франклина, что люди всегда размножаются до уровня перенаселения любого доступного для них пространства, они также растрачивали свое время по мелочам на любимцев, цветочные сады и моду, которая изменялась каждый раз, как только человек моргал. Женщина «плавали» повсеместно в этом 3995 году в просвечивающих туалетах, который в сумме своей имели столь большие размеры, что человек мог нечаянно заметить, что наступает на их края. Ди, напротив, была одета в простое платье с белым верхом и обтягивающим черным низом, что было совершенно иным. Единственно просвечивающей частью ее одеяния было незначительная по длине тонкая, радужная ткань, охватывающая ее горло под складками белой материи и свешивающаяся между ее по-прежнему маленькими и по-прежнему мягко скругленными грудями, столь же девическими на вид, как в тот день, когда Утопия послала ее на крейсере в Нью-Йорк с просьбой о помощи.
Он вспомнил и это.
— Ди, ты выглядишь точно так же, как в тот раз, когда я впервые тебя увидел!
— Действительно, Джон?
— Эта черная штука…
— Облегающая юбка, — подсказала она, помогая.
— … Я особенно отметил это, когда ты очутилась на борту города. Я никогда не видел ничего подобного. Да и не видел с тех пор.
Он воздержался от того, чтобы сказать, что всегда представлял ее в этой черной штуке, обращавшейся к нему, а не к Хэзлтону. Было ли бы направлении истории иным, если бы она так поступила? Но что еще он мог сделать, кроме как отвергнуть ее?
— У тебя заняло довольно много времени сегодня, чтобы обратить на это внимание, — заметила она. — Я специально сделала это платье для сегодняшнего ужина. Вот уже год, как устала от всего этой плавающего и порхающего. Очевидно, я по-прежнему — продукт Утопии, как мне кажется. Я люблю строгую одежду и сильных людей, и, в разумных пределах, трудную жизнь.
Определенно она пыталась что-то сказать ему, но он по-прежнему пребывал в недоумении. У него не имелось привычки обсуждать моду с женой его лучшего и старейшего друга в час, когда все разумные, жившие теперь на планете пионеры, уже были в своих постелях.
— Оно очень красивое, — заметил он.
К его удивлению, Ди расплакалась.
— О, _н_е _б_у_д_ь_ таким чванливым, скучным и старомодным, Джон!
Она поставила свой бокал и протянула руку за своим плащом.
— Хорошо, Ди.
Амальфи убрал плащ из пределов ее досягаемости.
— Твое «Король Марк» звучит достаточно жестко и сурово. Предположим, ты сядешь и расскажешь мне в чем дело.
— Я хочу отправиться с тобой, Джон. Ты уже не будешь мэром Нью-Йорка, и ты не будешь связан старыми правилами, если снова подымешь город вверх. Я хочу… я хочу, чтобы…
Прошли многие недели прежде, чем ему удалось заставить ее высказать это сокровенное желание. После этого блуждающего начала они говорили уже безостановочно. Когда наконец дошло до его осторожной лысой головы, что то послание, о котором вопили все его чувства с момента ее прихода, не было еще одним сновидением из прохладного прошлого, но теплой действительностью, он прижал ее к себе, обняв и некоторое время они просто молчали. Но затем снова пошел поток слов и его оказалось просто невозможно остановить. Они без конца вспоминали и вспоминали и говорили о том, как-это-могло-бы-быть и даже в некотором роде о том, как это и было. Он просто поразился, узнав, что она пригласила в свое хозяйство всех его пусть даже весьма непродолжительных спутниц, чьи постели он разделял в течении своих официально целомудренных лет. При ее положении, как Первой Леди Новой Земли, за время ее интенсивных семейных лет, она могла пригласить одновременно двадцать нянь, без привлечения ненужного внимания, точно так же, как она служила источником многих веяний в моде и причуд, которые сделали Новую Землю именно тем, чем она оказалась теперь. А то, что Ди просто жестоко страдала от скуки, совершенно никогда не приходило ему в голову.
Но она поведала ему полную историю этого неудовольствия, и в действительности, даже больше, чем он хотел бы услышать. Они спорили, как ветреные молодые любовники — за исключением того, что их первый и самых худший спор последовал за просьбой, ради которой в былое время он был готов просто расплакаться, лишь бы услышать ее от нее.
— Джон, — произнесла она, — ты когда-нибудь соберешься взять меня к себе в постель?
Он просто развел руками в раздражении.
— Я совершенно не уверен, что хотел бы уложить жену Марка в свою постель. Кроме того, — добавил он, сознавая, что ведет себя жестоко, — ты уже получила все это сполна. Ты выспросила каждую из женщин, с которой я спал за последние более чем пол-тысячи лет. Я должен думать, что в действительности я просто бы надоел тебе до смерти, точно так же, как и все остальное.
Их примирение не было похоже на те, что сопутствуют любви молодых. Оно все более и более походило, как на приближении домой мятежной дочери, в объятия ее отца. И все же он удерживался. Теперь, когда он мог спокойно получить то, о чем только мечтал все эти столь долгие годы, он заново проходил открытия Адама. Есть желание недоступного, и есть заполучение этого желаемого, но самое величайшее — само желание. Особенно, когда объект желания, как всегда оказывается, существует только в какой-то иной вселенной, и только лишь для того, чтобы в действительности оказаться спародированным.
— Ты мне не веришь, Джон, — горько произнесла она. — Но это правда. Когда ты отправишься, я хочу быть с тобой — до самого конца, ты понимаешь? Я хочу — я хочу родить тебе ребенка.
Она посмотрела на него сквозь пелену слез — почему он никогда, за все эти века капризов не представлял ее или видел плачущей, но действительность плакала точно также, как небеса Новой Земли — и она ждала. Она пустила свою стрелу, он понял это. Это было самой высшей вещью, которую Ди Хэзлтон хотела дать ему.
— Ди, ты просто не соображаешь, что говоришь! Ты не можешь предложить мне свое девичество заново — оно уже необратимо принадлежит Марку и ты отлично это знаешь. Кроме того, я не хочу…
Он остановился. Она снова заплакала. Он никогда не хотел причинить ей боль, хотя и знал, что много раз непреднамеренно делал этого, больше, чем мог себе представить.
— Ди, у меня уже _б_ы_л_ ребенок.
Теперь она внимательно слушала его, широко раскрыв глаза, и он поморщился, когда увидел, как жалость заняла место чувства обиды. Он выложил перед ней всю закапсулированную ранее боль, как хирург.
— Когда баланс населения изменился после посадки и появилось много всех этих девочек — помнишь? А помнишь ли ты также о программе искусственного оплодотворения? Ко мне обратились с просьбой принять участие. Старый добрый аргумент против этого, как представлялось, мог быть обойден уверенностью в том, что я никогда не узнаю, какие дети будут нести мои гены — это будут знать лишь врачи, руководящие программой. Но после этого прошла беспрецедентная волна мертворождений и выкидышей — и некоторые из родившихся, которые не должны были выжить, все с некоторыми наборами… ущербностей. Мне об этом доложили. И как мэр, я решил, что должно быть сделано с ними.
— Джон, — прошептала она. — Не надо. Остановись.
— Мы практически должны были захватить все Облако, — неумолимо продолжил он. Предоставить ему розового, хныкающего, морщинистого нормального малыша-мальчишку было той одной милостью, которую она как раз и не могла оказать ему, и не существовало другого пути, сказать ей об этом, чем вот так, сейчас.
— Мы не могли допустить существование плохих генов. Я приказал чтобы с выжившими… поступили соответственно. И я провел короткую встречу с группой генетиков. Они не собирались говорить мне — они хотели сыграть фарс, словно добродушные болваны. Но я слишком долго провел в пространстве, и мои гены оказались повреждены безнадежно. Я больше не мог участвовать в программе. Ты меня поняла, Ди?
Ди попыталась привлечь его голову к своей груди. Амальфи яростно отстранился. Его непреодолимо раздражало то, что она по-прежнему считала, что у нее есть что-то, что он могла ему дать.
— Этот город был твоим, — тускло произнесла она. — А теперь он вырос и ушел, оставив тебя одного. Я видела, как ты тосковал, Джон, и я не могла вынести этого. О, не хочу сказать, что я просто притворялась. Я люблю тебя, и думаю, всегда любила. Но я должна была понять, что наше время давно прошло. И больше ничего не осталось, что я могла бы тебе дать, и чего бы ты уже не имел в полной мере.
Она опустила голову и он неуклюже погладил ее по волосам, желая, чтобы это никогда так и не началось, так как все и должно было прийти к такому концу.
— И что же теперь? — спросил он. — Теперь, когда жизнь с отцом оказалось ничем иным, кроме того, что есть на самом деле? Сможешь ли ты снова покинуть дом и вернуться к Марку?
— Марк? Он даже не знает, что я… ушла. Как его жена — я мертва и погребена, — произнесла она тихо. — Жизнь похожа на процесс постоянного рождения заново. Я думаю, что все дело в том, чтобы научиться проделывать этой важнейший выход в свет не перенося каждый раз такую травму. До свидания, Джон.
Она не оглянулась, словно была исключительно удачлива в освоении этого дела, но он не сделал и движения, чтобы помочь ей. Ей предстояло самой найти свой собственный путь назад. Ей он уже ничем не мог помочь.
Он подумал, что быть может то, что она сказала, и было правдой — для женщины. Для мужчины же — он знал это — жизнь была процессом умирания, снова и снова. И уловкой было, как он считал, проходить этот процесс постепенно и неинтенсивно.
В первый раз за многие недели, он снова шел по улицам Нового Манхэттэна. Он никогда еще не чувствовал себя столь полностью отданным той цели, которую он вложил в свой народ. А теперь, когда пришло время собирать плоды, он настоятельно нуждался в какой-то цели, весьма отдаленной от той, что принадлежала им теперь.
И непреодолимо, но он обнаружил, что отдаляется от кошек, птиц, свенгали, собак и Ди, предпочитая опустевшие улицы городка Бродяг. Он почти уже добрался до банка памяти Отцов Города, когда подозрение, что за ним снова кто-то следует по пятам, переросло в уверенность. На какой-то панический момент, он испугался, что это может быть Ди, испортившая как свой уход, так и его настроение. Но это оказалось не так.
— Ладно, так кто там? — спросил он. — Прекрати прятаться и назови себя.
— Вы не помните меня, мистер Мэр, — произнес испуганный голос сразу в нескольких тонах.
— Помню ли я тебя? Конечно, же помню. Ты — Уэбстер Хэзлтон. А кто твой друг? И что ты делаешь здесь в старом городе? Он запрещен для доступа детей.
Мальчишка выпрямился в свой полный рост.
— Это Эстелль. Я и она вместе в участвуем в этом.
Похоже, Уэб испытывал кое-какие затруднения с продолжением.
— Мы слышали кое-какие разговоры… я имею ввиду отца Эстелль, это Джейк Фримэн, который вроде как намекнул на то, в общем да, что будто бы город снова, в действительности, поднимется в пространство. Мистер Мэр…
— Может быть и так. Я еще не знаю. Ну и что из того?
— Если это так, _м_ы _х_о_т_и_м _т_о_ж_е_, — быстро выпалил мальчишка.
У Амальфи не было в запасе дельнейших планов попытаться привлечь на свою сторону Джейка, который, похоже, определенно был утраченной возможностью, как и сам Хэзлтон. Но партнерство Хэзлтонов-Фримэнов, представляемое Уэбом и Эстелль, означало, что рано или поздно, ему придется обсудить эту тему с Джейком. Конечно же, бесспорно то, что детям должно быть позволено отправиться — и все же, казалось за пределами честности запретить им это тут, же сразу, не узнав, что думают об этом их родители. Дети отправлялись в приключения с городами Бродяг уже много раз и раньше. Но конечно же, все это происходило давно, когда города были столь же хорошо оснащены, как и любое другое наземное общество, чтобы позаботиться о них, по крайней мере — большую часть времени. Каждая нить, к которой они прикасался в последнее время, как казалось Амальфи, имела на себе множество узлов.
Тем не менее, временно, судьба позволила ему сокрыть эту часть проблемы. Потому что Джейк снова ожидал его в вычислительной секции, в состоянии столь лихорадочного возбуждения, что вид его дочери и Уэба, тащившихся следом за Амальфи только лишь вызвал легкое взметывание бровей.
— Ты как раз вовремя, — сказа он, словно уже существовала какая-то заранее определенная договоренность о встрече. — Ты помнишь о Новой, о которой я тебе уже говорил? Так вот, это совсем не Новая, и теперь, в этого момента, это уже не является астрономической проблемой. Теперь, на самом деле — это твоя проблема.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Амальфи. — Если это не Новая, то что же это тогда?
— Именно этот вопрос я и задавал сам себе, — произнес Джейк. Одно из его наиболее раздражающих недостатков была его невозможность дойти до сути проблему, кроме как заранее избранным путем.
— У меня есть прекрасная коллекция спектрограмм этой штуки. Если вы посмотрите на них просто так, без всякого понимания, что они на самом деле означают, вы можете просто предположить, что они — звездный каталог, а не один и тот же объект. А каталог обычно содержит звезды по всей шкале Рассела. И сверх того, на всех них показано синее смещения линий поглощения, особенности в линиях, представляемых атмосферой самой Новой Земли, что, до сих пор, не имело никакого смысла.
— И это по-прежнему не имеет никакого смысла для меня, — признался Амальфи.
— Хорошо, — произнес Джейк, — давай тогда попытаемся прикинуть размеры. Когда спектр оказался слишком размытым, для объекта очевидно такой значительной магнитуды — и, если помнишь, он все время становился ярче —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22