Да и трешка – дело не лишнее. Поэтому я выразил свое принципиальное согласие на эту сделку. Шофер открыл фанерную дверцу фургона, я туда просунул лыжи и затем влез сам. Трезвый брат пьяного брата закрыл дверцу снаружи, потом завел мотор, и мы тронулись в путь.
В фургоне было темновато, в нем имелось два малюсеньких, залепленных снегом окошечка на уровне выше человеческого роста. На покрытом древесным мусором полу спал человек в тулупе, под головой его вместо подушки лежала березовая чурка. Некоторое время он лежал спокойно, но когда машину начало качать на поворотах, он вдруг вскочил и стал требовать, чтобы его впустили в кино. Я стал ему объяснять, что никакого кино здесь нет, но он рвался к двери. Поэтому мне пришлось применить физические меры. Так как драться я умел с детства, а незнакомец был пьян и неуклюж, то я его довольно быстро утихомирил, и он снова уснул. Тем временем грузовик ехал полным ходом. Вначале чувствовалось, что машина петляет по городу, потом повороты кончились, мы выехали на какую-то загородную дорогу. Но где мы едем и куда
– этого я не знал, ведь до окошек мне было не дотянуться, да меня это и не особенно интересовало.
Вдруг грузовик остановился. Стало слышно, как завывает вьюга. Потом шофер открыл дверцу, и в фургон ворвался снежный вихрь.
– Ну как, жив мой братан? – спросил водитель.
– Жив, – ответил я. – Слышишь, как храпит!.. Правда, пришлось ему батух немного надавать, а то он все в кино рвался.
– Правильно сделал, это ему полезно, – молвил шофер. – Он всегда, как выпьет, в кино хочет, культура в нем играет… Теперь бы его в кабину пересадить, а то дом недалеко, пусть он в деревню сидя въедет, чтоб лишних разговоров не было. А как усадим его – ты сразу куда хошь можешь идти.
Мы натерли пьяному уши снегом, кое-как привели его в чувство, помогли ему влезть в кабину. Затем я взял из фургона свои лыжи.
– Спасибо тебе, получай трояк, – сказал шофер. – А может, со мной до деревни доедешь, а? Погреешься у нас… Гляди метель-то какая.
– Нет, спасибо, – ответил я. – Мне надо тренироваться.
– Ну, охота пуще неволи, – проговорил водитель.
И вскоре его машина скрылась в снежной мгле. И тут я вспомнил, что забыл его спросить, где мы находимся и где здесь ближайшая станция. Я стоял на проселочной дороге, слева виднелся еловый лес, справа болотистое редколесье. Я даже не знал, в какой стороне Ленинград. Однако это не очень меня смутило, так как я был полон сил и желанья поскорее стать чемпионом и завоевать сердце Тоси. К тому же сквозь завывание метели мне послышалось, что где-то далеко прогудел паровоз. И я стал на лыжи и пошел снежной целиной через лес в сторону этого гудка.
Следующее мое воспоминание такое. Я иду на лыжах по лесу. Это лес болотистый, в нем стоят невысокие сосны и березки, под снегом чувствуются кочки, но так как снег глубокий, то кочки не мешают идти. И вдруг на левой лыже обрывается крепление, и я ничего не могу сделать. Взвалив лыжи и палки на плечо, я иду сквозь вьюгу, проваливаясь по пояс в сугробы. Я хочу выйти на проселочную дорогу, но не знаю, где она: лыжню уже замело снегом. А вьюга не унимается, и меня начинает прохватывать холод, ноги и руки стынут. Я начинаю понимать, что дела мои плохи, и все ускоряю шаг. Так я иду час или полтора – и вдруг узнаю то место, где оборвалось крепление и где начинаются мои глубокие пешие следы, – их снегом еще не замело. Значит, я кружил, кружил и вернулся на старое место.
Тогда я бросил лыжи – мне было не до лишнего груза – и снова стал искать проселочную дорогу. Но ее все не было. И вдруг я почувствовал, что у меня онемела правая нога. Я сел под сосенку и стал бить ногой о ногу, но ничего не помогало. Вдобавок теперь у меня и руки стали неметь. Потом меня охватила какая-то приятная лень и я задремал под гуденье вьюги.
Мне снились разные хорошие сны. Снилось, будто мне еще только двенадцать лет, и я лежу в младшей спальне детдома, и дежурный воспитатель будит всех ребят, а меня не будит – это потому, что я хорошо умею симулировать все болезни. «Он болен, – говорит воспитатель, – пусть спит сколько хочет, а завтрак принесем ему в постель». И я сладко потягиваюсь на койке и с удовольствием думаю, что мне не нужно идти умываться, не надо идти на занятия, а можно спать, спать…

Таинственный люк

Вдруг я сквозь сон почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо. Я подумал, что воспитатель все-таки догадался, что я симулянт, и решил погнать меня в умывалку. Нехотя я открыл глаза. Но, открыв их, решил, что я опять во сне.
Передо мной стояла девушка, и была она такая красивая, каких я еще и не видывал. Можно пройти по Невскому в час пик десять раз туда и десять раз обратно – и то такой не встретишь. Она стояла передо мной на светло-желтых лыжах, на ней был дорогой лыжный костюм из серой натуральной шерсти, с вытканными голубовато-белыми снежинками, и такая же шапочка. «Откуда эта замечательная девушка здесь, в глухом лесу? – мелькнула у меня мысль. – Может быть, я уже замерз, и умер, и нахожусь в раю, и это передо мной ангел?» Правда, в бога я на верил, но, когда был беспризорным, иногда заходил в церкви, надеясь там пошуровать насчет мелкой монеты, и что такое ангелы – я знал.
Я еще раз оглядел девушку. Крыльев у ней не имелось, но все-таки она была такая красивая и симпатичная, что не верилось, в ее земное соцпроисхождение.
– Извиняюсь, вы не ангел случайно? – спросил я ее заплетающимся языком.
– Нет, я Лида, – ответила девушка. – Я вовсе не ангел… А вы замерзаете, замерзаете! – И она стала тормошить меня и подымать с места. Но ноги у меня не шли.
Тогда она сняла лыжи и, проваливаясь в снег, стала тащить меня куда-то. На глазах у нее были слезы, и мне стало стыдно, что я не могу двигаться. Я сделал усилие, кое-как встал на ноги и побрел, опираясь на плечо девушки. Но ног своих я не чувствовал.
Вскоре мы очутились на небольшой полянке. Девушка подвела меня к осинке, чтобы я не упал, а сама подошла к другому дереву и провела рукой по его стволу. Мне показалось, что при этом она нажала на какой-то рычажок, который чуть заметно торчал из коры.
– Сейчас вы согреетесь, – ласково сказала она. – Все будет хорошо. Мама моя вам поможет, она по специальности врач.
– Какие уж тут врачи, – тяжело ворочая языком, ответил я. – Раз человек помер, то он помер. Если он не помер, то он не помер, но если он помер, то он именно помер. Скажите мне честно, товарищ ангел: помер я или не помер?
– Сейчас мы будем дома, – мягко ответила девушка. – Идет проверка. Сразу вниз нельзя.
Тут я заметил, что на стволе ели, стоящей по другую сторону полянки, зажегся небольшой белый квадратик. Квадратик мигнул два раза и погас, а на смену ему загорелся круглый зеленый глазок.
А секунду спустя я увидал, что посреди полянки снег пришел в движение, на нем обозначилась круглая и все расширяющаяся трещина. И вдруг с тихим шипеньем и легким свистом откинулась круглая люковая крышка – вместе с кочкой; кочка, по-видимому, была чем-то прикреплена к ней для маскировки. Крышка встала «на попа», внутренняя ее сторона металлически блестела, на ней видны были диагональные насечки. Из черного колодца тянуло подземным ветром, снежинки таяли, попав в столб теплого воздуха. Колодец был круглый, вроде канализационного, только пошире.
«Что же это такое?» – удивился я, но ничего не сказал.
– Сядьте сюда, отогрейтесь, а потом спустимся домой, – сказала девушка и подтащила меня к люку. – Садитесь же, ноги свесьте туда, а руки держите над шахтой. А я схожу за лыжами, их нельзя оставлять наверху.
Она ушла. Я согнувшись сидел на краю люка. Оттуда все тянуло и тянуло теплом, и ногам моим вдруг стало очень больно, особенно правой, – они начали оттаивать. И по рукам тоже забегали колючие мурашки.
Вскоре девушка вернулась. Она принесла лыжи и бросила их в люк. Мне показалось, что падали они очень долго. Потом снизу послышался глухой удар.
– Сломались! – сказал я.
– Ну и пусть, – ответила Лида. – Главное – ничего нельзя оставлять наверху… А вам легче? Можете спускаться?
– Могу, – ответил я. – А куда это?
– К нам домой. Потом все узнаете.
Я наклонился над люком. Ближе к свету серебристо поблескивали металлические ступеньки и поручни, вертикально уходя вглубь. Круглая стена колодца отсвечивала желтым. А дальше была темнота.
– Я начну спускаться первой и буду подстраховывать вас, – сказала Лида и, легонько отстранив меня, полезла в колодец. Потом и я тяжело опустил ноги вниз, нащупал ступеньку и, держась за теплые гладкие перила, стал спускаться неизвестно куда.
Сверху от расплавленных теплым ветром снежинок падали капельки. Я лез и слышал, как в темноте, несколькими ступеньками ниже, Лида негромко напевает «Рамону» – была такая песенка. «Рамона, ты слышишь ветра нежный зов, Рамона, ведь это песнь любви без слов. Как птиц белых стая, над нами облака плывут, блистая и тая, они нас властно вдаль зовут…» Я слушал с удовольствием, голос у Лиды был приятный. И потом, ведь это она специально для меня пела, чтоб я знал, что она близко и никуда не делась.
– А вас как зовут? – спросила вдруг Лида, прервав пение.
– Василий Васильевич, – ответил я. – Но вы ради знакомства можете звать меня Васей.
– Вася, сейчас я включу освещение.
С этими словами она нажала на маленький выступ в перилах, и в шахте колодца зажегся свет. Стала видна стенка, выложенная желтыми металлическими плашками. Одновременно наверху, высоко над моей головой, автоматически захлопнулась крышка люка и вьюга исчезла, будто ее и не было. От неожиданности я вздрогнул, руки мои соскочили с перил, однако я удержался и не упал. Но, стараясь удержаться, я сильно ударился левой рукой о перила и вдруг услышал, что с моими часами что-то произошло, что-то из них посыпалось вниз.
– Черт! Сволочь! – прошипел я сквозь зубы.
– Почему вы ругаетесь?! Что случилось? – испуганно спросила снизу Лида.
– Это я не вас ругаю, это я маклака ругаю, – ответил я. – Механизм из моих ходунцов высыпался. Семь винтов и двадцать алмазов – все выпало! Один корпус остался. Вот и верь после этого людям!
– Не огорчайтесь, Вася, у вас будут новые часы. Я попрошу отца сделать золотые часы и подарю их вам.
– Мне от вас часов не надо, – обиделся я. – Я хоть и на Лиговке живу, но чтоб от девушек подарки брать – этого за мной не водится… А ваш папаша часовщик, значит?
– Нет, не часовщик. Но часы сделать он может.
– Замнем, Лида, этот разговор, – сказал я. – А вот я интересуюсь, как металлист, чем это здесь стенка выложена. Из чего эти плашки? Медь не медь, латунь не латунь… не пойму.
– Эти плитки из золота, – пояснила Лида. – Отец говорит, что золото не поддается коррозии. А лестница эта и поручни – из платины. Платина ведь тоже хороший материал.
Тут я вторично чуть не ссыпался с лестницы.
– Как это так, – спрашиваю, – стены из золота, ступени из платины? Куда я попал? Или я в безумном сне?!
– Нет, вы не во сне, – спокойно ответила Лида. – Но вы у нас увидите много странного.
Тем временем лестница кончилась, и мы очутились на небольшой площадке, где валялись разбитые Лидины лыжи. Перед нами была глухая стена из темного вороненого металла, справа из стены торчали клавиши с буквами, на манер как у пишущей машинки.
Тем временем я взглянул на свои часы и убедился, что от них остался только корпус – все детали действительно вывалились вместе с циферблатом.
– Снимите с моей руки эту дрянь! – попросил я Лиду. – У меня пальцы с морозу не действуют… Снимите эту дрянь и швырните ее на пол! Тошно мне видеть, как меня облапошили!
Девушка сняла бывшие часы с моей руки и бросила корпус на пол, а ремешок спрятала в карманчик своего лыжного костюма.
– Этот ремешок вам еще пригодится, – с улыбкой сказала она.
Потом Лида пять раз нажала на клавиши в стене – набрала свое полное имя – и вдруг стена раздвинулась. Мы вошли в длинный коридор, который с небольшим наклоном уходил куда-то еще глубже внутрь земли. Стены здесь были облицованы полированными плитками из яшмы и малахита, пол был из розового мрамора. Из стен торчали матовые светильники, излучавшие ровный и сильный свет.
«Куда меня занесло?» – недоумевал я. Бомбоубежищ в ту пору еще не строили; о метро и разговоров не было; на каменноугольную шахту тоже никак не походило. «Может быть, я попал в тайное гнездо иностранных шпионов?» – мелькнула у меня роковая догадка.
– Стой! – воскликнул я. – Говори, куда ты меня завлекла! Знай, ни одна военная тайна не выпрыгнет из моих уст! – И я твердо прислонился к стене, не желая идти дальше.
– Не смей со мной так разговаривать! – обиделась Лида. – Никаких тайн твоих мне не нужно!
– А кто все это выстроил под землей? Отвечай, чья это подозрительная работа?
– Все это создал мой отец… Тебе, конечно, это странно. Но мой отец – необыкновенный человек. У него от рождения великий дар: он может создавать все из ничего.
Ошеломленный этим признанием симпатичной Лиды, я отклеился от стены и покорно, как ребенок, заковылял за своей провожатой. Я решил, что такая славная девушка не может быть шпионкой. И потом, признаться, никаких военных тайн я выдать не мог, даже если бы меня пытали или, наоборот, обольщали. Дело в том, что я не знал военных тайн. Хоть я и работал на номерном заводе, но это был завод «Ленхозметаллоштамп № 6» системы Ленбытпотреба. Изготовлялись у нас оцинкованные корыта для домашней стирки, ванночки для купанья малолетних детей, баки для питьевой воды и сливные бачки для санузлов.
Вскоре подземный роскошный коридор кончился, и мы вступили в мраморный круглый зал. Из его высоких окон лился яркий свет, – это был свет искусственный, но похожий на солнечный. Из этого зала мы вошли в другой, отделанный дубовыми панелями, а потом еще в другой и еще в зал, с хорами и сценой, а потом я и счет потерял анфиладам роскошных комнат и залов. Я шел, разинув рот от удивления, а Лиде было хоть бы хны, – она, видно, привыкла ко всему такому.
Шаги наши повторяло эхо, мы были совсем одни в этом подземном дворце. Я спросил Лиду, почему нам никто не попадается на пути и много ли народу живет в этом помещении. Она мне спокойно ответила, что живут здесь, под землей, трое людей, что все это принадлежит ее отцу, ну и ей с мамой.
– Весь дворец – на троих! – ахнул я.
– Да, – спокойно подтвердила Лида, – нас здесь только трое.
Вскоре мы миновали беломраморный зал, в котором был большой плавательный бассейн, потом свернули в какой-то коридорчик – и вдруг очутились на обыкновенной лестничной площадке, каких много в ленинградских домах. Мы остановились перед обыкновенной деревянной дверью, обитой коричневой клеенкой, – таких дверей тоже сколько угодно на ленинградских лестницах, и Лида нажала кнопку обыкновенного звонка.
Нам отворила женщина средних лет, еще довольно миловидная и стройная. Мы вошли в прихожую. Никакой особой роскоши здесь не было. Прихожая как прихожая.
– Мама, представляю тебе моего нового знакомого, Василия Васильевича, – заявила Лида. – Он совсем замерзал, ему нужно оказать помощь. – Затем, обращаясь ко мне, добавила: – А маму мою зовут Елизавета Петровна, будьте знакомы.


* * *

Затем меня повели в комнаты, усадили на диван. Лидина мать велела мне разуться и осмотрела мои ноги. Выяснилось, что ступня правой ноги обморожена и потеряла всякую чувствительность. Елизавета Петровна стала натирать ее какой-то мазью, а потом спиртом. Вскоре я почувствовал очень сильную боль, У меня даже сердце зашлось.
– Потерпите, потерпите, голубчик, – ласково сказала Елизавета Петровна, – А ты, Лида, принеси таз с теплой, но ни в коем случае не горячей водой.
Несмотря на боль, я с интересом рассматривал жилплощадь. Комната была примерно в тридцать метров, обстановка в ней имелась неплохая, но опять-таки без всякой роскоши; ни золота, ни драгоценных украшений я не заметил ни на стенах, ни на потолке. Сквозь тонкие занавески лился свет, хоть и не солнечный, но похожий на дневной. Одна дверь вела в прихожую, другая – в соседнюю комнату.
Вскоре мне немного полегчало. Мне дали шлепанцы, и Лида отвела меня в ванную, рядом с которой находилась уборная. Санузел был отделан белым кафелем, все блистало чистотой, но никакой особой роскоши я и здесь не заметил. Когда я, припадая на обмороженную ногу, вернулся в комнату, там уже был накрыт стол на четыре персоны и даже стоял графинчик с водкой.
Тут из соседней комнаты вошел мужчина средних лет с весьма умным лицом. По виду он походил на инженерно-технического работника. Одет был не шикарно, но чисто. Лида представила нас друг другу, и я узнал, что зовут его Николай Алексеевич.
– Рад видеть гостя из шумного наземного мира в нашем тихом жилище, – сказал он, пожимая мне руку. – Вы пьете?
– Вообще не пью, но ради такого знакомства приму рюмаху для аппетита, – солидно ответил я, чокаясь с Николаем Алексеевичем, после чего все приступили к ужину.
1 2 3 4 5 6 7