.. Мой приятель проснулся
задолго до (условного) утра и долго не мог уснуть, охваченный страхом и
тоской.
В дебрях одиночества
Он проводит ночь;
Умирать не хочется,
Но и жить - невмочь.
Серафиму стало ясно, что минувшей ночью медик-заботник включил в свое
успокоительное лекарство какой-то ингредиент, воспрещающий мозгу видеть во
сне все живое. Чтобы успокоить читателей, скажу, что действие этого
ингредиента не было продолжительным. Но тогда, после того безлюдного сна,
приятель мой был прямо-таки в отчаянье. Ну разве мог он предвидеть, что на
этой окаянной Фемиде он даже в снах будет одинок?! Он клял себя за то, что
по собственной дурацкой воле обрек себя на эту пытку одиночеством. Он -
межпланетный подкидыш ( 2, несчастный подкидыш. Юрик - тот подкидыш
счастливый, его подкинули к живым добрым людям. А он, Серафим, сам
зашвырнул себя в это космическое безлюдье. Зашвырнул из страха показаться
трусом, каковым он является на самом деле...
Теперь с какой-то детской нежностью вспоминал он Землю-матушку,
которая так далека от него нынче. Все земное казалось ему прекрасным, все
люди добрыми. Повстречайся ему здесь сама Главсплетня, он бы расцеловал ее
и сказал бы ей:
Царица склок и королева сплетен,
Ходячий склад словесной требухи,
Твой лик отныне благостен и светел,
Забыты мною все твои грехи!
Но он знал, что никого не встретит в здешних коридорах - ни врага, ни
друга, ни двойника.. Его абсолютный двойник - Серафим с Земли No 252 -
побывал на другой Фемиде, и подбросил его на ту Фемиду другой Юрик с
другой Кумы. Как сложен и страшен этот мир! Хорошо бы сойти с ума и
встретить в коридоре какого-нибудь самосветящегося старца или
полупрозрачную даму в белом одеянии. Конечно, это страшно, но лучше уж
такой страх, чем .это адское одиночество. На, безлюдье и привидение -
человек. У Серафима возникло убеждение: ему .нужен реальный страх. Он,
подкидыш No 2, пребывает здесь в абсолютной безопасности. Но эта
безопасная явь ужасает его сильнее, чем самые страшные сны. Быть может,
самое страшное для человека - это когда ему абсолютно нечего бояться. Ибо
идеальная безопасность порождает ожидание какойто неведомой ужасной
опасности.
Серафим решил бежать из Храма Одиночества. А так как дальше начнутся
события самые серьезные, то я, анонимный приятель Серафима, передаю ему
эстафету повествования. Пусть он опять, как в первых главах, ведет речь от
самого себя.

22. ПОБЕГ
Да, я решился бежать. Но на то, чтобы решиться осуществить это
решение, у меня ушло трое суток. Я отощал, лишился сна и аппетита - и
наконец заставил себя приступить к действиям. В то утро я хотел было
направиться в столовую с рюкзаком, дабы наполнить его булочками, ведь я
мог их заказать в любом количестве, но потом подумал, что заботники могут
догадаться, для чего мне нужен этот пищевой запас. Поэтому я решил принять
как можно больше еды в глубь себя и позавтракал очень плотно. Вернувшись в
свою келью-камеру, я разделся в санузле и встал под душ. Уже дня четыре я
ходил грязнулей, даже руки и лицо перестал умывать, так придавил меня
страх. Но теперь следовало вымыться с головы до ног. Это для того, чтобы
от меня не пахло человеком, не то хищные звери издалека меня учуют.
Конечно, они все равно узнают о моем присутствии в их лесу, но вымыться
все-таки надо.
Быть немытым неприлично,
Если смерть тебе грозит -
Умирай гигиенично,
Погружаясь в новый, быт!
Подсознательно стремясь оттянуть начало решительных действий, мылся я
долго - предолго. Потом все-таки обтерся, оделся, потом надел плащ и
берет, уложил в рюкзак свои небогатые пожитки, взял топор - и на цыпочках
вышел в коридор. Вот и дверь энергоблока. Скрещенные белые руки,
изображенные на ней, мгновенно покраснели при моем приближении. Но я
решительно распахнул ее и вошел в тамбур. И тотчас из ниши вышел черный
заботник и преградил мне путь.
"Пусти, жабий сын!" - истерически возопил я и занес топор. Но
механический страж стоял незыблемо, и тогда я изо всей силы долбанул его
обухом по черепу. Однако удар мой не произвел никакого разрушительного
действия; заботник стоял как ни в чем не бывало. Так мы с минуту простояли
один против другого, а затем произошло нечто странное. Мой оппонент вдруг
поднял руки, сорвал ими со своих плеч свою голову и бросил ее. Она тяжело
упала на каменный пол, а вслед за ней рухнул и ее владелец. Тут до меня
дошло, что он не программирован на насильственные физические действия
против разумных существ; я понял, что этой пантомимой он хочет убедить
меня в неизбежности моей гибели, ежели я перешагну через его труп. Однако
я мужественно переступил через самоубийцу и вошел в энергоблок. Там все
было по-прежнему. И по-прежнему у загадочных приборов стояли голубоватые
заботники; на мое появление они не обратили никакого внимания, я не входил
в их компетенцию. Я направился к винтовой лестнице, но прежде оглянулся; я
подозревал, что за мной следят, что заботники обвинят меня в убийстве, - а
как я докажу свою невиновность? И тут я узрел чудо неземное: туловище
черного привратника плавно подползло к оторванной голове, соединилось с
ней - и воскресший заботник встал и чинно удалился В свою нишу. После
этого я ступил на первую ступеньку винтовой лестницы И начал восхождение в
неведомое. Вот я уже поднялся выше зала, уже исчезли из глаз таинственные
приборы и голубые заботники; теперь путь мой пролегал как бы в
вертикальном тоннеле, облицованном светящимися камнями. Я все торопливее
ввинчивался вверх и вскоре очутился в небольшой комнате. Окон в ней, как и
во всем Храме Одиночества, не имелось, но зато кроме той двери, которую я
открыл, чтобы войти, в другом конце комнаты Я увидал другую дверь. Я
кинулся к ней, отворил ее - и вышел на балкончик без перил, вроде того,
который недавно мне снился. На Краю того балкончика стоял металлический
столбик, увенчанный небольшим пюпитром, на котором то вспыхивали, то
погасали разноцветные треугольнички и квадратики. И вот я стоял на той
площадочке, а внизу расстилался луг, поросший лиловатыми цветами; дальше
начинался лес. Тени деревьев падали на луг, но я не знал, утренние это
тени или вечерние. Да это меня и не очень-то интересовало. Я был пьян от
радости, что выкарабкался из Храма Одиночества. И даже завывания неведомых
тварей, доносившиеся из лесной чащи, не очень пугали меня.
Пусть за невзгодою - невзгода,
Пусть впереди нужда, беда -
Душе всего нужней свобода,
Все остальное - ерунда!
Но пока что я стоял только на пороге свободы, и притом - на очень
высоком, ибо находился примерно на уровне четвертого этажа. А стены были
гладкие, без всякой рустовки; по таким и самый опытный скалолаз не сумеет
спуститься вниз. Время же тем временем шло. Вскоре я приметил, что тени
деревьев укорачиваются, значит, на Фемиде сейчас утро. Это, конечно,
хорошо, - но что делать дальше?
И вдруг послышалась хрюканье. Надо мной парила странная птица; ее
крылья поросли рыжеватой щетиной, и голова оканчивалась не клювом, а неким
подобием свиного рыла. Это крупное летучее существо, нисколько не боясь
меня, опустилось на балкончик рядом со мной - и уставилось на меня. И тут
меня осенила догадка: эта свиноптица может помочь мне. Но это сопряжено с
опасностью, я могу разбиться. Однако если я не рискну, мне придется
вернуться в свою окаянную камеру. Две боязни: боязнь остаться здесь и
боязнь разбиться вступили в прения
- И победила первая. Я снял со спины рюкзак и кинул его вниз; так же
поступил с топором. Затем лег ничком на каменные плитки балкончика. Но
отважиться на действия было страшновато. Я решил считать до тринадцати,
авось птица за это время не улетит. Считал я, Признаться, очень медленно:
хотелось оттянуть приближение решающего мига. Но он все-таки настал.
- Тринадцать! Выручай, хрюшка-матушка! - прошептал я и дрожащими
руками схватил свиноптицу за ноги. Раскинув крылья, она в испуге метнулась
в сторону и вместе со мной повисла над лугом. Но хоть И широки были ее
крылья, однако лететь с таким грузом было ей невмоготу, я тянул ее Вниз. И
все же она смягчила силу моего удара о землю, стала для меня живым
парашютом.
Приземлившись, я отпустил свою спасительницу на волю. С укоризненным
хрюканьем Взмыла она в высоту, а я, ощупав себя и убедившись, Что
отделался легкими ушибами, подобрал топор, взвалил на спину рюкзак и
двинулся по направлению к лесу. Перед этим я оглянулся, поглядел на Храм
Одиночества - и поразился, на какой опасной высоте прилепился к нему
балкончик, с которого я спланировал. А ведь решился же!..
Я вам открою правду, так и быть,
И занесу в дальнейшем на бумагу:
Порой мы страх должны благодарить
За то, что он рождает в нас отвагу.
Я шагал по лугу. От цветов Исходил тонкий, неземной запах. Стояла
теплая, но не жаркая погода - такая бывает в Ленинграде в конце августа.
Из леса доносились голоса зверей, но я шел именно туда - ведь теперь
только там я мог найти пристанище и пищу. Мне было страшно, но совсем не
так, как в Храме. Нынешний мой страх был несравним с храмовым ужасом. На
ходу я шептал слова благодарности свиноптице, которая так помогла мне. В
тот день я дал себе клятву никогда не есть никакого птичьего мяса. Потом
постановил, что хоть я и не магометанин, но к свинине впредь ни разу не
притронусь.

23. ВОЛЯ ВОЛЬНАЯ
Я вступил в лесную чащу, в неземные дебри. Но не стану загромождать
свое повествование инопланетной экзотикой, это не входит в мою задачу.
Когда-нибудь земные ученые побызают на Фемиде и научно опишут все
многообразие ее флоры и фауны, я же расскажу здесь только о тех растениях
и животных, которые памятны мне в силу особых обстоятельств. И в первую
очередь считаю нужным упомянуть о деревьях с идеально круглыми, будто по
циркулю вырезанными листьями и с ветвями, отходящими от мощного ствола под
прямым углом. Эти деревья я назвал чертежными, ибо они казались
выполненными по какому-то мудрому чертежу. Все более углубляясь в лес, я
пересек участок, где лежало много сломанных деревьев различных пород, и
понял, что и на этой планете бывают бури и ураганы. Затем вышел на поляну,
в центре которой обнаружил несколько довольно высоких кустов; ветки их
были усеяны ягодами, похожими на клубнику и весьма аппетитными на вид. Но
попробовать их я не смел - вдруг они ядовитые? И тут из чащи послышался
свирепый, леденящий душу рев. Я застыл в ожидании появления неведомого
зверя, который угробит и сожрет меня. Так простоял я минут пять. Зверь не
появлялся, но и страх мой не убавлялся.
Нас томят недомолвки, неясности,
Неизвестность нас сводит с ума,
И порой ожиданье опасности
Нам страшней, чем опасность сама.
Рев послышался снова. На поляну вышло небольшое, размером с овчарку,
животное. Оно сплошь было покрыто иглами, а голова оканчивалась хоботом.
Слоноеж подошел к кустам, поднял хобот, начал поедать ягоды. Тогда и я
сорвал одну - и съел. На вкус - что надо! Мне стало ясно, что от голода я
не умру. И еще меня порадовало, что слоноеж, несмотря на его страшный
голосище, оказался существом вовсе не страшным. Однако меня слегка
обидело, что и он не испуган моим присутствием. "Вот равнодушная тварь, -
прошептал я. - Впервые видит Человека - и ни почтения, ни страха!" Но
через мгновение мне стало стыдно. Ведь у меня - философия труса, догадался
я. Только трусы гордятся собой, когда видят, что кому-то страшны. Я
пересек поляну. У края ее тек ручей. Я зачерпнул ладонью воды, попробовал
ее на вкус. Она оказалась вполне доброкачественной. А вот моя физиономия,
отраженная в ручье, мне не понравилась: я дико зарос, уже борода и
бакенбарды обозначились. Впрочем, я ожидал худшего, я подозревал, что
поседел от страха, как тот одиночествовед, которого я сменил в Храме
Одиночества. К счастью, седины на себе я не обнаружил. Возле ручья
высилось мощное чертежное дерево, и я решил, что здесь - самое подходящее
место для моего временного пребывания. Сбросив со спины рюкзак, я взялся
за топор и принялся обрубать нижние ветки. Рубил их не у самого ствола, а
с отступом сантиметров в пятнадцать, чтобы получилось нечто вроде лестницы
для восхождения на мою будущую жилплощадь. Срубленные ветви я, не жалея
усилий, перетащил вверх и уложил на ветви, горизонтально отходящие от
ствола. Получилась жилая площадочка; она возвышалась над землей метра на
четыре, и это сулило мне безопасность. Свершив сей труд, я направился на
поляну, полакомился там ягодами, потом, взяв рюкзак, поднялся в свое
гнездышко и разлегся там, как граф. Ветви приятно пружинили подо мной, а
уходящая надо мной ввысь крона дерева защищала от лучей фемидского солнца
и от возможного дождя. Устроился я неплохо; будь здесь Настя, она оценила
бы мою смекалку и озарила бы меня улыбкой No 39 ("Нежное одобрение"). А я
сразу бы указал ей, что ее ТОПОР очень помог мне. Позже я пришел к выводу,
что иногда самые нелепые на первый взгляд советы и самые ненужные подарки
приходят к нам на помощь в трудный чае, если они даны нам от чистого
сердца. Быть может, душа дарящего, сквозь напластования грядущих дней и
событий, предвидит тот миг, когда ее дар обретет для нас спасительную
необходимость?
Было еще совсем светло, но я, утомленный делами и переживаниями этого
дня, уснул на своем древесном ложе, не дожидаясь наступления ночи. И
вскоре убедился, что действие вещества, запрещающего видеть во сне все
живое, уже закончилось. Мне приснилось, будто сижу я в ИРОДе за своим
рабочим столом и вдруг в открытое окно влетает Главсплетня. "Как это вы на
пятый этаж запрыгнули?" - спрашиваю я ее. "Хочу - хожу, хочу - прыгаю", -
отвечает она и кладет на стол миниатюрный прибор, снабженный ремешком,
чтобы носить его на руке. Но это
- не часы. "Получайте назад свой страхогон, - заявляет Главсплетня. -
Директор ИРОДа считает ваше изобретение бесполезным, ненужным, напрасным,
бесперспективным". Я удивленно отвечаю этой даме, что никакого
"страхогона" я не изобретал, что я впервые слышу о таком приборе. Но она
не слушает меня, она берет меня за руку - и вместе со мной выпрыгивает в
окно. И вот я в демонстрационном зале ИРОДа. Там идет новое испытание
"Юрия Цезаря". Директор усовершенствовал изобретенный им тренажер, добавив
к нему еще две гири и кинжал из дамасской стали, от которых тренирующийся
должен отважно и ловко увертываться, повышая тем самым свой моральный и
физический уровень. Дрожа всем телом, взбираюсь я на тренажер, - и вдруг
это мощное сооружение начинает мяукать по-кошачьи, да все громче и
громче...
Я проснулся. Я лежал на своей ветвистой постели, и никакой
Главсплетни, никакого "Юрия Цезаря". Но мяуканье не прекращалось,
наоборот, оно стало громоподобным. Я глянул вниз - и обомлел. Невдалеке от
моего убежища стоял космический зверь. Головой своей и расцветкой он
походил на нормального земного тигра, но имел шесть ног. Он пристально
глядел в мою сторону, и я понял, что мое дело - швах. Правда, до меня ему
не добраться (а то он бы уже добрался и съел меня), но если он будет долго
дежурить здесь, то я умру на своей жилплощадке от голода и жажды. Мне
стало еще страшнее. И все же это был живой страх, страх с надеждой на
избавление от страха, а не тот безысходный, стойкий ужас, который душил
меня в Храме Одиночества.
Наподобье конфет в цветов,
Наподобье колбас различных,
Страх бывает разных сортов, -
В этом я убедился лично.

24. БУРНАЯ НОЧЬ
И вот настала ночь. Впрочем, "настала" - не то слово. Тьма беззвучно
захлопнулась надо мной, н сквозь просветы между ветвями мне стали видны
созвездия, которых никто из землян до меня не видывал. Но мне было не до
светил небесных. Тигр не покидал своего поста и время от времени
разражался громогласным мяуканьем. Тем временем на небо выкатилась
тамошняя луна; была она куда больше земной я, пожалуй, вдвое ярче. В ее
зеленоватом свете зверь казался еще больше и страшнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11