Приносил ей цветы,
делал маленькие трогательные подарки, старался проводить с ней все
свободное время. Счастью Анны не было границ. "Ach, danke, liebar Gott!",
- мысленно возносила она хвалу Богу.
Анна научилась готовить, чтобы мой милый Вальтер мог есть любимые
блюда: choucroute, огромные порции густо приправленного маслом
картофельного пюре, подаваемого к столу с хрустящей на зубах кислой
капустой в сопровождении необъятной свиной отбивной, сосиски и нюрбергской
колбаски. Она готовила свиное филе, сваренное в пиве и густо приправленное
специями, и подавала его к столу с печеным яблоком, очищенным от кожуры, в
вырезанной середине которого красовались airelles, маленькие красные
ягодки.
- Ты лучший повар в мире, либхен, - говорил Вальтер, и Анна рдела от
похвалы.
На третий год их жизни Анна забеременела.
В течение восьми месяцев беременности не стихали боли в теле, но она
стоически их выдерживала. Ее беспокоило другое.
Началось это в тот день, когда после ленча она, оставшись одна, в
каком-то радостном полузабытьи села вязать Вальтеру свитер, как вдруг
услышала его голос:
- Боже мой, Анна, что ты тут сидишь в темноте?
За окнами стояла сплошная темень, она перевела взгляд на свитер и
увидела, что даже и не начинала его вязать. Почему же так быстро стемнело?
Неужели ей все померещилось? После этого случая были и другие, подобные
ему, и Анна начала думать, что эти незаметные провалы в ничто какое-то
знамение, предвестие скорой смерти. Она не боялась умереть, но мысль, что
Вальтер останется один, без ее участия и помощи, терзала и мучила ее.
За четыре недели до родов с Анной случился один из таких припадков,
она потеряла сознание, оступилась и скатилась вниз по ступенькам лестницы.
Очнулась она в больнице.
На краю кровати сидел Вальтер и держал ее за руку.
- Ну и напугала же ты меня, либхен.
Ее первой панической мыслью было: "Ребенок! Я его не чувствую!" Она
ощупала свой живот. Он был плоским.
- Где мой ребенок?
Вальтер наклонился и обнял ее.
- У вас двойня, миссис Гасснер, - сказал откуда-то голос доктора.
Анна со слезами на глазах повернула счастливое лицо к Вальтеру.
- Мальчик и девочка, либхен.
Счастье переполнило ее. Она почувствовала непреодолимое желание
тотчас увидеть своих крошек, потрогать, подержать их в своих руках.
- Сейчас об этом и речи быть не может, - сказал доктор, -
поправитесь, тогда другое дело.
Все убеждали Анну, что с каждым днем ей становится все лучше и лучше,
но страх не покидал ее. Что-то происходило с ней такое, чего она не могла
понять. Не успевал приехать Вальтер и взять ее за руку, как уже начинал
прощаться. Она, с удивлением глядя на него, говорила:
- Но ведь ты только что пришел...
Взгляд ее падал на часы, и, к своему ужасу, она видела, что он уже
сидит у нее около двух, а то и трех часов.
Она понятия не имела, как и когда они успели пролететь.
Смутно она помнила, что к ней среди ночи приносили детей, но ужасно
хотелось спать, и видение было неясным, расплывчатым. Приносили ли?
Спросить у кого-либо она постеснялась. Бог с ними! Когда Вальтер заберет
ее домой, никто уже не разлучит ее с детьми.
Наконец счастливый день настал. Врачи настояли, чтобы она не вставала
с кресла-каталки, хотя Анна и убеждала их, что в состоянии идти сама. На
самом деле она была очень слаба, но настолько возбуждена скорым свиданием
со своими крошками, что ей все было нипочем. Вальтер, вкатив Анну в дом,
поднял ее с кресла на руки и хотел подняться с ней в спальню.
- Нет! - воскликнула она, - неси меня в детскую.
- Тебе необходимо отдохнуть, дорогая. Ты слишком слаба...
Она, недослушав его увещаний, выскользнула из его рук и побежала в
детскую комнату.
Ставни были закрыты и потребовалось некоторое время, чтобы глаза Анны
привыкли к полумраку. От возбуждения кружилась голова. Она боялась упасть
в обморок.
Подошедший сзади Вальтер что-то говорил ей, что-то пытался объяснить,
но она не слушала его.
Потому что в комнате были они. Каждый лежал в своей кроватке и мирно
посапывал во сне. Анна на цыпочках приблизилась к малюткам, стараясь не
разбудить, глядя на них во все глаза. Более красивых детей она никогда не
видела. Даже сейчас было ясно, что мальчик - вылитый Вальтер, его черты,
его пышные белые волосы. Девочка же была как куколка, светленькая, с
льняными волосиками, маленьким, немного вытянутым книзу личиком.
Анна повернулась к Вальтеру и дрогнувшим голосом сказала:
- Они такие красивые. Я... я так счастлива.
- Пойдем, Анна, - прошептал Вальтер. Он обнял ее и крепко прижал к
себе, и она почувствовала его ненасытный голод, и в ней откликнулось
ответное желание. Они ведь так долго не были вместе. Вальтер прав. Дети
подождут, их время еще впереди.
Мальчика они назвали Питером, а девочку Бергиттой. Это были два
маленьких чуда, сотворенных ею и Вальтером, и Анна часами просиживала в
детской, играя и разговаривая с ними. И хотя они не понимали слов матери,
она знала, что они чувствовали ее любовь. Иногда, заигравшись, она
поворачивала голову к двери, и там стоял Вальтер, уже вернувшийся с
работы, и Анна с удивлением отмечала, как быстро и незаметно пробежал
день.
- Иди к нам, - говорила она. - У нас интересная игра.
- Обед готов? - спрашивал Вальтер.
И она внезапно чувствовала себя виноватой перед ним. Она давала себе
слово уделять Вальтеру больше внимания, но на следующий день все
повторялось снова. Близнецы, как магнит, неотразимо тянули ее к себе. Анна
все еще очень сильно любила Вальтера и, пытаясь как-то ослабить чувство
вины, убеждала себя, что в какой-то мере дети были ведь и его частью.
Ночами, едва Вальтер засыпал, Анна выскальзывала из постели и
прокрадывалась в детскую, садилась и неотрывно смотрела на спящих детей.
Едва брезжили первые лучи рассвета, она быстро возвращалась в постель до
того, как успевал проснуться Вальтер.
Однажды ночью в детской неожиданно появился Вальтер: застав ее
врасплох.
- Какого черта ты здесь торчишь?
- Я хотела... я просто...
- Марш в постель!
Таким тоном он никогда с ней не разговаривал.
За завтраком Вальтер сказал:
- Думаю, мы оба заслужили отдых. Нам необходимо поехать куда-нибудь
развеяться.
- Но, Вальтер, дети еще слишком малы, чтобы путешествовать.
- Я говорю о нас с тобой.
Она отрицательно покачала головой.
- Я не смогу оставить их одних.
Он взял ее руку в свои и сказал:
- Забудь о детях.
- Забыть о детях? - голос ее дрогнул.
- Анна, - с мольбой взглянув в ее глаза, сказал Вальтер, - помнишь:
как нам было хорошо до того, как ты забеременела? Как здорово мы
развлекались? Как чудесно нам было вдвоем, только ты да я, и никого, кто
бы мог нам помешать?
Вот тогда она поняла: Вальтер ревновал ее к детям.
Быстро летели недели и месяцы. Вальтер все более сторонился детей. На
дни рождения Анна покупала им чудесные подарки. Вальтер в эти дни старался
вообще не бывать дома, подолгу засиживаясь на работе. Анна больше не
желала сама себя обманывать. Дети - и в этом она уже не сомневалась -
Вальтера вообще не интересовали. Анна винила во всем себя, так как,
видимо, _с_л_и_ш_к_о_м_ интересовалась ими. Буквально была
о_д_е_р_ж_и_м_а_ ими, как выразился Вальтер. Он же посоветовал ей по этому
поводу обратиться к врачу, и она, чтобы не обидеть его, согласилась. Но
доктор ей не понравился. Едва он открыл рот, как Анна перестала его
слушать и очнулась, только когда он сказал:
- Наше время истекло, миссис Гасснер. Надеюсь увидеть вас на
следующей неделе?
- Несомненно.
Больше она там не появилась.
Сердцем, однако, Анна чувствовала, что часть вины несомненно ложится
и на Вальтера. Ее ошибка состояла в том, что она чрезмерно любила своих
детей, его же - в том, что он их вообще не любил.
В присутствии Вальтера она теперь избегала даже упоминать о детях, но
едва могла дождаться момента, когда он уйдет на работу, чтобы тотчас
поспешить в детскую к своим крошкам. Они уже отпраздновали свой третий
день рождения, и Анна ясно представляла, какими они станут, когда
вырастут. Питер был крупным и сильным мальчиком, атлетического сложения,
точь-в-точь как его отец. Анна, держа его на коленях, тихонько мурлыкала:
- Ах, Питер, сколько же слез прольют из-за тебя бедные фройляйн. Будь
с ними поласковей, сыночек.
А Питер только улыбался и ласкался к ней.
И тогда Анна брала на руки Бергитту. Золотоволосая, с нежной кожей,
Бергитта хорошела с каждым днем. В ее наружности, однако, не было ничего
от Анны и Вальтера. Питер унаследовал характер и темперамент отца, и
частенько Анне приходилось легонько шлепать его за непослушание, Бергитта
же была ангелом во плоти. Когда Вальтера не было дома, Анна ставила им
различные пластинки или читала вслух. Больше всего они любили слушать "101
Marchen". Им очень нравились сказки о великанах-людоедах, домовых и
ведьмах, и они готовы были слушать их без конца. Укладывая детей спать,
она часто пела им колыбельную:
Schlaf, Kindlein, schlaf,
Der Vater hut't die Schaf...
Всей душой Анна надеялась, что время изменит отношение Вальтера к
детям, и ночами молилась об этом. И время действительно изменило его
отношение к ним, сделав его еще более злым. Он стал просто ненавидеть
малышей. Вначале Анна убеждала себя, что Вальтер хочет, чтобы она
принадлежала только ему, что он не желает делить ее ни с кем. Но со
временем она поняла, что о любви к ней и речи быть не могло. Скорей дело
было в ненависти к ней. Отец оказался прав. Вальтер женился на ней ради
денег. Но на пути к ним встали дети. Ему необходимо было от них избавиться
во что бы то ни стало. Все чаще и чаще стал он убеждать Анну продать свою
долю акций.
- Сэм не имеет права мешать нам! Возьми деньги и махнем отсюда. Ты и
я, больше нам никто не нужен.
Она молча смотрела на него.
- А дети?
Глаза его лихорадочно блестели.
- При чем здесь дети? Разговор о нас с тобой. Нам необходимо
избавиться от них. Мы должны это сделать ради самих себя.
Вот тогда она в полной мере осознала, что он сумасшедший. И
ужаснулась. Вальтер к этому времени уволил всю домашнюю прислугу за
исключением уборщицы, приходившей к ним прибирать один раз в неделю. Анна
и дети остались одни в доме, полностью в его власти. Его необходимо было
изолировать от семьи. Вылечить его уже, видимо, было невозможно. В
пятнадцатом веке сумасшедших обычно собирали вместе и сажали в
своеобразный плавучий дом, Narrenschiffe, корабль дураков, но в наше время
у современной медицины не могло не быть средств как-нибудь все же помочь
Вальтеру.
И вот в этот сентябрьский день Анна, съежившись, сидела на полу своей
спальни, в которой Вальтер запер ее, и ждала его возвращения. Она знала,
что ей делать. Ради него, ради себя и ради своих детей. Пошатываясь, она
встала и направилась к телефону. Помедлив, решительно подняла трубку и
стала набирать 110, номер экстренного вызова полиции.
В ушах зазвучал незнакомый голос:
- Hallo. Hier ist der Polizei. Kann ich Ihnen helfen?
- Ja, bitte! - голос ее дрожал. - Ich...
Рука, вдруг неожиданно появившаяся из ниоткуда, вырвала у нее трубку
и с силой бросила на рычаг.
Анна в ужасе отпрянула.
- Пожалуйста, - отступая захныкала она, - не бей меня.
Вальтер с горящими, бешеными глазами медленно надвигался на нее и
вкрадчиво тихо, так, что она едва различала слова, говорил:
- Либхен, я и пальцем не трону тебя. Я люблю тебя, ты же знаешь!
Он прикоснулся к ней, и от его прикосновения кожа у нее пошла
мурашками.
- Никакой полиции нам ведь не надо, правда?
Она утвердительно кивнула, не смея от ужаса раскрыть рта.
- Во всем виноваты дети, Анна. Мы избавимся от них. Я...
Внизу зазвенел дверной колокольчик. Вальтер застыл на месте. Звонок
повторился.
- Жди меня здесь, - приказал он. - Пойду узнаю, в чем дело.
Боясь шевельнуться, она молча смотрела, как он вышел из комнаты, как
с силой захлопнул за собой дверь, слышала, как с наружной стороны щелкнул
замок.
В ушах назойливо звучало:
"Жди меня здесь"!
Вальтер Гасснер сбежал вниз, подошел к входной двери и открыл ее. На
пороге стоял человек в серой униформе посыльного. В руках он держал
большой конверт.
- Я обязан передать это лично в руки господину и госпоже Гасснер.
- Давайте, - сказал Вальтер. - Я - Вальтер Гасснер.
Он закрыл дверь, посмотрел на конверт, затем вскрыл его. Медленно
прочитал содержащееся в нем сообщение:
С ГЛУБОКИМ ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ, ЧТО СЭМ РОФФ ПОГИБ ПРИ ВОСХОЖДЕНИИ.
ПРОСИМ ПРИБЫТЬ В ЦЮРИХ В ПЯТНИЦУ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ ДЛЯ ЭКСТРЕННОГО
СОВЕЩАНИЯ СОВЕТА ДИРЕКТОРОВ.
Внизу стояла подпись: "Рис Уильямз".
3. РИМ. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 СЕНТЯБРЯ - 18.00
Иво Палацци стоял посреди спальни с залитым кровью лицом.
- Mamma mia! Mi hai rovinato!
- Губить тебя, паршивый figlio di putana? Да это только маленький
задаток, - кричала ему в лицо Донателла.
Разговор этот происходил в огромной спальне их квартиры на виа
Монтеминайо; они стояли друг против друга нагишом. Более чувственной и
более пьянящей плоти, чем тело Донателлы, Иво Палацци никогда не видел, и
даже сейчас, когда кровь сочилась с его оцарапанного Донателлой лица, он
почувствовал, как у него привычно-сладостно заныло между ногами. Dio, она
воистину была красавицей! Целомудрие и порочность, непостижимо
сочетавшиеся в ней, сводили его с ума. У нее было лицо пантеры,
широкоскуло, с косо посаженными глазами, полные, алые губы, целовавшие
его, сосавшие его и... нет, лучше сейчас об этом не думать. Он схватил со
стула какую-то белую материю, чтобы вытереть кровь с лица, и слишком
поздно сообразил, что это его рубашка. Донателла стояла прямо в центре их
огромной двуспальной кровати и во все горло орала:
- Так тебе и надо, паршивец! Подыхай от потери крови, потаскун
вонючий!
В сотый раз уже Иво Палацци задавал себе вопрос, как он мог оказаться
в таком дурацком положении. Он считал себя самым счастливым человеком на
земле, и все его друзья в один голос соглашались с ним. _Д_р_у_з_ь_я_?
В_с_е_! Потому что у Иво не было врагов. До женитьбы он был бесшабашным
римлянином, беспутным малым, беззаботным прожигателем жизни, доном
Джиованни, которому завидовала половина мужского населения Италии. Вся его
философия укладывалась в одну фразу: "Fast onore con una donna!" - "Стяжай
себе честь женщиной!" Этим он и занимался большую часть времени. Он был
истинным романтиком. Без счета влюблялся, и каждую новую любовь
использовал как таран, чтобы избавиться от прежней. Иво обожал женщин, все
они были прекрасны, от низкопробной putane, занимавшейся древней
профессией на виа Аппиа, до ультрасовременных манекенщиц, горделиво
вышагивающих по виа Кондотти. Единственными, на кого Иво не обращал
внимания, были американки. Его коробила их независимость. Да и что можно
ждать от нации, язык которой был столь неромантичным, что имя Джузеппе
Верди они переводили как Джо Зеленый?
У Иво всегда водилось с дюжину девиц в различной степени готовности.
Стадий готовности было пять. В первой стадии находились девушки, с
которыми он только что познакомился. Он одаривал их ежедневными звонками
по телефону, цветами и тонкими томиками эротической поэзии. Во второй
стадии они получали скромные подношения в виде шарфиков и фарфоровых
коробочек, наполненных шоколадками. В третьей стадии он им дарил
драгоценности и одежду и приглашал на обед в "Эли Тулу" или в "Таверну
Флавиа". В четвертой стадии они попадали к нему в постель и наслаждались
его непревзойденным искусством любовника. К свиданию Иво подходил
творчески. Его изысканно отделанная квартира на виа Маргутта наполнялась
цветами, garofani или papaveri, музыкальное сопровождение: классика, опера
или рок - зависело от вкуса той или иной избранницы. Иво был великолепным
поваром, и щедевром его кулинарного искусства был pollo alla cacciatora,
цыпленок по-охотничьи. После обеда бутылка охлажденного шампанского
подавалась прямо в постель... О, Иво обожал четвертую стадию!
Но самой деликатной была пятая стадия. Она состояла из
душещипательной прощальной речи, дорогого подарка и полного слез и
стенаний arrivederci.
Все это теперь уже позади. А в настоящем Иво Палацци бросил быстрый
взгляд на свое кровоточащее, сплошь расцарапанное лицо в зеркале над
кроватью и ужаснулся.
1 2 3 4 5 6
делал маленькие трогательные подарки, старался проводить с ней все
свободное время. Счастью Анны не было границ. "Ach, danke, liebar Gott!",
- мысленно возносила она хвалу Богу.
Анна научилась готовить, чтобы мой милый Вальтер мог есть любимые
блюда: choucroute, огромные порции густо приправленного маслом
картофельного пюре, подаваемого к столу с хрустящей на зубах кислой
капустой в сопровождении необъятной свиной отбивной, сосиски и нюрбергской
колбаски. Она готовила свиное филе, сваренное в пиве и густо приправленное
специями, и подавала его к столу с печеным яблоком, очищенным от кожуры, в
вырезанной середине которого красовались airelles, маленькие красные
ягодки.
- Ты лучший повар в мире, либхен, - говорил Вальтер, и Анна рдела от
похвалы.
На третий год их жизни Анна забеременела.
В течение восьми месяцев беременности не стихали боли в теле, но она
стоически их выдерживала. Ее беспокоило другое.
Началось это в тот день, когда после ленча она, оставшись одна, в
каком-то радостном полузабытьи села вязать Вальтеру свитер, как вдруг
услышала его голос:
- Боже мой, Анна, что ты тут сидишь в темноте?
За окнами стояла сплошная темень, она перевела взгляд на свитер и
увидела, что даже и не начинала его вязать. Почему же так быстро стемнело?
Неужели ей все померещилось? После этого случая были и другие, подобные
ему, и Анна начала думать, что эти незаметные провалы в ничто какое-то
знамение, предвестие скорой смерти. Она не боялась умереть, но мысль, что
Вальтер останется один, без ее участия и помощи, терзала и мучила ее.
За четыре недели до родов с Анной случился один из таких припадков,
она потеряла сознание, оступилась и скатилась вниз по ступенькам лестницы.
Очнулась она в больнице.
На краю кровати сидел Вальтер и держал ее за руку.
- Ну и напугала же ты меня, либхен.
Ее первой панической мыслью было: "Ребенок! Я его не чувствую!" Она
ощупала свой живот. Он был плоским.
- Где мой ребенок?
Вальтер наклонился и обнял ее.
- У вас двойня, миссис Гасснер, - сказал откуда-то голос доктора.
Анна со слезами на глазах повернула счастливое лицо к Вальтеру.
- Мальчик и девочка, либхен.
Счастье переполнило ее. Она почувствовала непреодолимое желание
тотчас увидеть своих крошек, потрогать, подержать их в своих руках.
- Сейчас об этом и речи быть не может, - сказал доктор, -
поправитесь, тогда другое дело.
Все убеждали Анну, что с каждым днем ей становится все лучше и лучше,
но страх не покидал ее. Что-то происходило с ней такое, чего она не могла
понять. Не успевал приехать Вальтер и взять ее за руку, как уже начинал
прощаться. Она, с удивлением глядя на него, говорила:
- Но ведь ты только что пришел...
Взгляд ее падал на часы, и, к своему ужасу, она видела, что он уже
сидит у нее около двух, а то и трех часов.
Она понятия не имела, как и когда они успели пролететь.
Смутно она помнила, что к ней среди ночи приносили детей, но ужасно
хотелось спать, и видение было неясным, расплывчатым. Приносили ли?
Спросить у кого-либо она постеснялась. Бог с ними! Когда Вальтер заберет
ее домой, никто уже не разлучит ее с детьми.
Наконец счастливый день настал. Врачи настояли, чтобы она не вставала
с кресла-каталки, хотя Анна и убеждала их, что в состоянии идти сама. На
самом деле она была очень слаба, но настолько возбуждена скорым свиданием
со своими крошками, что ей все было нипочем. Вальтер, вкатив Анну в дом,
поднял ее с кресла на руки и хотел подняться с ней в спальню.
- Нет! - воскликнула она, - неси меня в детскую.
- Тебе необходимо отдохнуть, дорогая. Ты слишком слаба...
Она, недослушав его увещаний, выскользнула из его рук и побежала в
детскую комнату.
Ставни были закрыты и потребовалось некоторое время, чтобы глаза Анны
привыкли к полумраку. От возбуждения кружилась голова. Она боялась упасть
в обморок.
Подошедший сзади Вальтер что-то говорил ей, что-то пытался объяснить,
но она не слушала его.
Потому что в комнате были они. Каждый лежал в своей кроватке и мирно
посапывал во сне. Анна на цыпочках приблизилась к малюткам, стараясь не
разбудить, глядя на них во все глаза. Более красивых детей она никогда не
видела. Даже сейчас было ясно, что мальчик - вылитый Вальтер, его черты,
его пышные белые волосы. Девочка же была как куколка, светленькая, с
льняными волосиками, маленьким, немного вытянутым книзу личиком.
Анна повернулась к Вальтеру и дрогнувшим голосом сказала:
- Они такие красивые. Я... я так счастлива.
- Пойдем, Анна, - прошептал Вальтер. Он обнял ее и крепко прижал к
себе, и она почувствовала его ненасытный голод, и в ней откликнулось
ответное желание. Они ведь так долго не были вместе. Вальтер прав. Дети
подождут, их время еще впереди.
Мальчика они назвали Питером, а девочку Бергиттой. Это были два
маленьких чуда, сотворенных ею и Вальтером, и Анна часами просиживала в
детской, играя и разговаривая с ними. И хотя они не понимали слов матери,
она знала, что они чувствовали ее любовь. Иногда, заигравшись, она
поворачивала голову к двери, и там стоял Вальтер, уже вернувшийся с
работы, и Анна с удивлением отмечала, как быстро и незаметно пробежал
день.
- Иди к нам, - говорила она. - У нас интересная игра.
- Обед готов? - спрашивал Вальтер.
И она внезапно чувствовала себя виноватой перед ним. Она давала себе
слово уделять Вальтеру больше внимания, но на следующий день все
повторялось снова. Близнецы, как магнит, неотразимо тянули ее к себе. Анна
все еще очень сильно любила Вальтера и, пытаясь как-то ослабить чувство
вины, убеждала себя, что в какой-то мере дети были ведь и его частью.
Ночами, едва Вальтер засыпал, Анна выскальзывала из постели и
прокрадывалась в детскую, садилась и неотрывно смотрела на спящих детей.
Едва брезжили первые лучи рассвета, она быстро возвращалась в постель до
того, как успевал проснуться Вальтер.
Однажды ночью в детской неожиданно появился Вальтер: застав ее
врасплох.
- Какого черта ты здесь торчишь?
- Я хотела... я просто...
- Марш в постель!
Таким тоном он никогда с ней не разговаривал.
За завтраком Вальтер сказал:
- Думаю, мы оба заслужили отдых. Нам необходимо поехать куда-нибудь
развеяться.
- Но, Вальтер, дети еще слишком малы, чтобы путешествовать.
- Я говорю о нас с тобой.
Она отрицательно покачала головой.
- Я не смогу оставить их одних.
Он взял ее руку в свои и сказал:
- Забудь о детях.
- Забыть о детях? - голос ее дрогнул.
- Анна, - с мольбой взглянув в ее глаза, сказал Вальтер, - помнишь:
как нам было хорошо до того, как ты забеременела? Как здорово мы
развлекались? Как чудесно нам было вдвоем, только ты да я, и никого, кто
бы мог нам помешать?
Вот тогда она поняла: Вальтер ревновал ее к детям.
Быстро летели недели и месяцы. Вальтер все более сторонился детей. На
дни рождения Анна покупала им чудесные подарки. Вальтер в эти дни старался
вообще не бывать дома, подолгу засиживаясь на работе. Анна больше не
желала сама себя обманывать. Дети - и в этом она уже не сомневалась -
Вальтера вообще не интересовали. Анна винила во всем себя, так как,
видимо, _с_л_и_ш_к_о_м_ интересовалась ими. Буквально была
о_д_е_р_ж_и_м_а_ ими, как выразился Вальтер. Он же посоветовал ей по этому
поводу обратиться к врачу, и она, чтобы не обидеть его, согласилась. Но
доктор ей не понравился. Едва он открыл рот, как Анна перестала его
слушать и очнулась, только когда он сказал:
- Наше время истекло, миссис Гасснер. Надеюсь увидеть вас на
следующей неделе?
- Несомненно.
Больше она там не появилась.
Сердцем, однако, Анна чувствовала, что часть вины несомненно ложится
и на Вальтера. Ее ошибка состояла в том, что она чрезмерно любила своих
детей, его же - в том, что он их вообще не любил.
В присутствии Вальтера она теперь избегала даже упоминать о детях, но
едва могла дождаться момента, когда он уйдет на работу, чтобы тотчас
поспешить в детскую к своим крошкам. Они уже отпраздновали свой третий
день рождения, и Анна ясно представляла, какими они станут, когда
вырастут. Питер был крупным и сильным мальчиком, атлетического сложения,
точь-в-точь как его отец. Анна, держа его на коленях, тихонько мурлыкала:
- Ах, Питер, сколько же слез прольют из-за тебя бедные фройляйн. Будь
с ними поласковей, сыночек.
А Питер только улыбался и ласкался к ней.
И тогда Анна брала на руки Бергитту. Золотоволосая, с нежной кожей,
Бергитта хорошела с каждым днем. В ее наружности, однако, не было ничего
от Анны и Вальтера. Питер унаследовал характер и темперамент отца, и
частенько Анне приходилось легонько шлепать его за непослушание, Бергитта
же была ангелом во плоти. Когда Вальтера не было дома, Анна ставила им
различные пластинки или читала вслух. Больше всего они любили слушать "101
Marchen". Им очень нравились сказки о великанах-людоедах, домовых и
ведьмах, и они готовы были слушать их без конца. Укладывая детей спать,
она часто пела им колыбельную:
Schlaf, Kindlein, schlaf,
Der Vater hut't die Schaf...
Всей душой Анна надеялась, что время изменит отношение Вальтера к
детям, и ночами молилась об этом. И время действительно изменило его
отношение к ним, сделав его еще более злым. Он стал просто ненавидеть
малышей. Вначале Анна убеждала себя, что Вальтер хочет, чтобы она
принадлежала только ему, что он не желает делить ее ни с кем. Но со
временем она поняла, что о любви к ней и речи быть не могло. Скорей дело
было в ненависти к ней. Отец оказался прав. Вальтер женился на ней ради
денег. Но на пути к ним встали дети. Ему необходимо было от них избавиться
во что бы то ни стало. Все чаще и чаще стал он убеждать Анну продать свою
долю акций.
- Сэм не имеет права мешать нам! Возьми деньги и махнем отсюда. Ты и
я, больше нам никто не нужен.
Она молча смотрела на него.
- А дети?
Глаза его лихорадочно блестели.
- При чем здесь дети? Разговор о нас с тобой. Нам необходимо
избавиться от них. Мы должны это сделать ради самих себя.
Вот тогда она в полной мере осознала, что он сумасшедший. И
ужаснулась. Вальтер к этому времени уволил всю домашнюю прислугу за
исключением уборщицы, приходившей к ним прибирать один раз в неделю. Анна
и дети остались одни в доме, полностью в его власти. Его необходимо было
изолировать от семьи. Вылечить его уже, видимо, было невозможно. В
пятнадцатом веке сумасшедших обычно собирали вместе и сажали в
своеобразный плавучий дом, Narrenschiffe, корабль дураков, но в наше время
у современной медицины не могло не быть средств как-нибудь все же помочь
Вальтеру.
И вот в этот сентябрьский день Анна, съежившись, сидела на полу своей
спальни, в которой Вальтер запер ее, и ждала его возвращения. Она знала,
что ей делать. Ради него, ради себя и ради своих детей. Пошатываясь, она
встала и направилась к телефону. Помедлив, решительно подняла трубку и
стала набирать 110, номер экстренного вызова полиции.
В ушах зазвучал незнакомый голос:
- Hallo. Hier ist der Polizei. Kann ich Ihnen helfen?
- Ja, bitte! - голос ее дрожал. - Ich...
Рука, вдруг неожиданно появившаяся из ниоткуда, вырвала у нее трубку
и с силой бросила на рычаг.
Анна в ужасе отпрянула.
- Пожалуйста, - отступая захныкала она, - не бей меня.
Вальтер с горящими, бешеными глазами медленно надвигался на нее и
вкрадчиво тихо, так, что она едва различала слова, говорил:
- Либхен, я и пальцем не трону тебя. Я люблю тебя, ты же знаешь!
Он прикоснулся к ней, и от его прикосновения кожа у нее пошла
мурашками.
- Никакой полиции нам ведь не надо, правда?
Она утвердительно кивнула, не смея от ужаса раскрыть рта.
- Во всем виноваты дети, Анна. Мы избавимся от них. Я...
Внизу зазвенел дверной колокольчик. Вальтер застыл на месте. Звонок
повторился.
- Жди меня здесь, - приказал он. - Пойду узнаю, в чем дело.
Боясь шевельнуться, она молча смотрела, как он вышел из комнаты, как
с силой захлопнул за собой дверь, слышала, как с наружной стороны щелкнул
замок.
В ушах назойливо звучало:
"Жди меня здесь"!
Вальтер Гасснер сбежал вниз, подошел к входной двери и открыл ее. На
пороге стоял человек в серой униформе посыльного. В руках он держал
большой конверт.
- Я обязан передать это лично в руки господину и госпоже Гасснер.
- Давайте, - сказал Вальтер. - Я - Вальтер Гасснер.
Он закрыл дверь, посмотрел на конверт, затем вскрыл его. Медленно
прочитал содержащееся в нем сообщение:
С ГЛУБОКИМ ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ, ЧТО СЭМ РОФФ ПОГИБ ПРИ ВОСХОЖДЕНИИ.
ПРОСИМ ПРИБЫТЬ В ЦЮРИХ В ПЯТНИЦУ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ ДЛЯ ЭКСТРЕННОГО
СОВЕЩАНИЯ СОВЕТА ДИРЕКТОРОВ.
Внизу стояла подпись: "Рис Уильямз".
3. РИМ. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 СЕНТЯБРЯ - 18.00
Иво Палацци стоял посреди спальни с залитым кровью лицом.
- Mamma mia! Mi hai rovinato!
- Губить тебя, паршивый figlio di putana? Да это только маленький
задаток, - кричала ему в лицо Донателла.
Разговор этот происходил в огромной спальне их квартиры на виа
Монтеминайо; они стояли друг против друга нагишом. Более чувственной и
более пьянящей плоти, чем тело Донателлы, Иво Палацци никогда не видел, и
даже сейчас, когда кровь сочилась с его оцарапанного Донателлой лица, он
почувствовал, как у него привычно-сладостно заныло между ногами. Dio, она
воистину была красавицей! Целомудрие и порочность, непостижимо
сочетавшиеся в ней, сводили его с ума. У нее было лицо пантеры,
широкоскуло, с косо посаженными глазами, полные, алые губы, целовавшие
его, сосавшие его и... нет, лучше сейчас об этом не думать. Он схватил со
стула какую-то белую материю, чтобы вытереть кровь с лица, и слишком
поздно сообразил, что это его рубашка. Донателла стояла прямо в центре их
огромной двуспальной кровати и во все горло орала:
- Так тебе и надо, паршивец! Подыхай от потери крови, потаскун
вонючий!
В сотый раз уже Иво Палацци задавал себе вопрос, как он мог оказаться
в таком дурацком положении. Он считал себя самым счастливым человеком на
земле, и все его друзья в один голос соглашались с ним. _Д_р_у_з_ь_я_?
В_с_е_! Потому что у Иво не было врагов. До женитьбы он был бесшабашным
римлянином, беспутным малым, беззаботным прожигателем жизни, доном
Джиованни, которому завидовала половина мужского населения Италии. Вся его
философия укладывалась в одну фразу: "Fast onore con una donna!" - "Стяжай
себе честь женщиной!" Этим он и занимался большую часть времени. Он был
истинным романтиком. Без счета влюблялся, и каждую новую любовь
использовал как таран, чтобы избавиться от прежней. Иво обожал женщин, все
они были прекрасны, от низкопробной putane, занимавшейся древней
профессией на виа Аппиа, до ультрасовременных манекенщиц, горделиво
вышагивающих по виа Кондотти. Единственными, на кого Иво не обращал
внимания, были американки. Его коробила их независимость. Да и что можно
ждать от нации, язык которой был столь неромантичным, что имя Джузеппе
Верди они переводили как Джо Зеленый?
У Иво всегда водилось с дюжину девиц в различной степени готовности.
Стадий готовности было пять. В первой стадии находились девушки, с
которыми он только что познакомился. Он одаривал их ежедневными звонками
по телефону, цветами и тонкими томиками эротической поэзии. Во второй
стадии они получали скромные подношения в виде шарфиков и фарфоровых
коробочек, наполненных шоколадками. В третьей стадии он им дарил
драгоценности и одежду и приглашал на обед в "Эли Тулу" или в "Таверну
Флавиа". В четвертой стадии они попадали к нему в постель и наслаждались
его непревзойденным искусством любовника. К свиданию Иво подходил
творчески. Его изысканно отделанная квартира на виа Маргутта наполнялась
цветами, garofani или papaveri, музыкальное сопровождение: классика, опера
или рок - зависело от вкуса той или иной избранницы. Иво был великолепным
поваром, и щедевром его кулинарного искусства был pollo alla cacciatora,
цыпленок по-охотничьи. После обеда бутылка охлажденного шампанского
подавалась прямо в постель... О, Иво обожал четвертую стадию!
Но самой деликатной была пятая стадия. Она состояла из
душещипательной прощальной речи, дорогого подарка и полного слез и
стенаний arrivederci.
Все это теперь уже позади. А в настоящем Иво Палацци бросил быстрый
взгляд на свое кровоточащее, сплошь расцарапанное лицо в зеркале над
кроватью и ужаснулся.
1 2 3 4 5 6