Это было недопустимо скромно.
Однако другого варианта добраться до цели сейчас у него не было. Кого-то такая скудость выбора могла привести в полное отчаяние. Но он был терпелив и сосредоточен. И постепенно начал двигаться быстрее.
Раз или два его босая нога соскользнула. Раз или два его ранил острый камень, вонзившийся в тело. Но он двигался всё быстрее и быстрее. А оказавшись достаточно низко, чтобы не бояться разбиться, он сам, удивляясь себе, оттолкнулся и скользнул вниз, гася скорость крыльями, и дальше то ли побежал, то ли полетел, перескакивая с одной глыбы на другую огромными прыжками, каким-то чудом не промахиваясь мимо крупных камней.
Его хвост удлинился вдвое и служил рулем, пальцы на ногах сделались растопыренными и цепкими.
Он несся, как демон, счастливее, чем когда-либо в жизни.
Он полагал, что счастливее в этот миг, чем кто-либо из его племени, когда-либо в жизни, сколь бы высоко ни воспарял.
Кое в чем, и в основном, он был прав.
Но овраг сужался и уже не позволял полностью раскрывать крылья.
Пришлось перейти на ходьбу.
И он старался идти как мог быстрее.
Он долго не испытывал нагрузок, долго голодал, долго предавался унынию и расходовал силы на вспышки ярости, пока терпение и сосредоточенность не вернулись к нему.
И теперь он терял силы катастрофически быстро.
Но его решимость могла заменить ему на некоторое время даже скудный запас быстро иссякающих сил.
И вновь он был вознагражден за терпение и целеустремленность.
Глубокий овраг привел его к морю.
Он сел на песок.
Только теперь он с интересом взглянул на свои истерзанные руки. Ладони были продырявлены шипами решетки, и кожа содрана веревкой. Они уже не болели. Видимо, устали болеть. Только ныли противно. И подергивало пальцы. Он очень устал, но не знал этого и не думал об этом.
Он шевельнул плечами и вновь полностью расправил чешуйчатые полупрозрачные крылья.
Хочу взлететь, подумал он с удивлением.
У него не было времени для конкретных желаний.
У него была только цель.
Он уже давно не летал и не мог взлететь. И теперь он слишком хорошо, до горечи, понимал, что не взлетит. Он был для этого слишком измучен и ослаблен.
Он сидел неподвижно еще некоторое время, глядя вдаль.
Туда, где матово блестящая в ночи гладь переходит в звездное небо. Воздух пах болотом от нагнанных штормом к берегу водорослей.
Некоторое время он сидел в темноте на пляже и, закрыв глаза, складывал крылья.

Дорога была пустынной. Лена сразу подумала, что это странно. На дороге должны быть машины. Много машин. Всегда много машин. Но факт оставался фактом – пусто, как будто что-то случилось с целым миром. Будто все ушли. Все люди. И их машины. И холодно. Вот что.
Шоссе пусто, лес черен, ветер холоден, а жизнь такова, что хоть в петлю лезь.
Лене шестнадцать лет образца 1985 года. Это крупная девушка, высокая и стройная, в том переходном возрасте, когда не отдают себе отчета в том, как по-детски выглядят потуги быть взрослым.
Ей знобко и страшно.
Луна над черной зубчатой стеной леса плывет в клочьях пепельных облаков.
В середине ночного кошмара маленький испуганный человечек. Ни единой машины в течение часа не проехало! Чего не может быть никогда.
Лена дрожит от холода.
Истерический ветер поминутно набрасывается на нее, бросает волосы в лицо, заставляет стучать зубами и приплясывать…

Ссора с родителями была неожиданной и нелепой. Лена поздновато вернулась с местной дискотеки. Будь это в Москве – всё бы обошлось. Но здесь – дачный поселок, местные сельские парни! Они же непременно что-то с ней сделают. Что-нибудь, но непременно… Родители начали выговаривать. Мы же переживаем за тебя!
Всё это слышано много раз. Много раз Лена порывалась ответить, выслушивая родителей. Мысленно она часто поступала так. И в этих воображаемых спорах они понимали ее и соглашались. И в этот раз она возразила впервые.
Что тут началось! Взрыв лаптей в воздухе! Скандал в благородном семействе!
Она и не сказала ничего такого. Она сказала только, что местные парни как раз скромнее и проще москвичей.
– Ты не понимаешь ничего! – С матерью случился приступ бессмысленной ярости. – Они только и думают о том, как бы что-то с тобой сделать!
– Ну и что тогда случится? – нагло вякнула Лена.
Разразился новый шквал воплей и слез, а отец, вошедши в раж, ухитрился задрать юбку и протянуть по попе ремнем. Лена стиснула зубы и прошипела:
– Вот это зря! – и хлопнула дверью.
Она выскочила на улицу, как была, в дискотечном прикиде – блестящих тенях вокруг глаз, мини-юбке и сетчатых чулках, переделанных многими трудами из детских колготок, на каблуках и в легкой блузке. На улице дачного поселка, убедившись, что погони нет, втянула обратно навернувшиеся слезы и решила на дачу не возвращаться. «Поеду домой! Оттуда позвоню…» – постановила она и вышла на шоссе.

Машины всё не появлялись. Ни в одну, ни в другую сторону никто не ехал.
Гордость не позволяла вернуться. Она уже раскаялась в том, что не выслушала молча. Не нужно было вообще рот разевать. Пошумели бы, обозвали дрянью и кобылой, что при ближайшем рассмотрении можно расценить как комплимент, и умолкли бы. Она уже жалела и о принятом решении. Это было жестоко по отношению к предкам. Но…
Как же холодно! То, в чем хорошо трястись на дискотеке, совсем не подходит для ночного шоссе при таком холодном ветре. Девушка устала, еще когда возвращалась домой, и мечтала только о том, как скинет туфли и повалится на постель. Еще в программу входил душ, если хватит сил, но и только. Ночных прогулок не планировалось. Джинсовая блузка – самодельная варенка – грела плохо. Точнее не грела совсем.
Прическа растрепалась. Разодрать волосы пальцами не представлялось возможным.
Попытавшись взглянуть на себя со стороны, Лена ужаснулась… Любой увидевший так вот одетую девушку вне пределов дискотеки мог подумать всё что угодно, кроме того, что это скромная и очень домашняя девочка, которая хорошо учится, любит папу и маму и занимается музыкой.
Кудрявая черная челка, так элегантно падавшая на лоб с продуманной небрежностью, теперь лезла в глаза и злила.
Кожу ягодиц саднило после экзекуции. У бати тяжелая рука, и он был не прав!

Дорога по-прежнему пуста.
И это было уже не просто странно, это начинало пугать.
На этой всегда оживленной дороге просто по определению должны быть машины. Много машин круглые сутки: белые фары в одну сторону и красные подфарники в другую.
Эта картина знакома и привычна.
Так было всегда.
Но факт оставался фактом – на дороге пусто, так, как будто что-то случилось…
Но что, что же могло случиться с миром, чтобы машины исчезли?
Америка напала на СССР? Началась атомная война?
Чушь.
Тогда в стороне Москвы должен расти атомный гриб, наверное?
Ах… Нет. У них же есть нейтронная бомба! Которая уничтожает только всё живое. Тогда все погибли, а она осталась одна во всём мире на пустынном шоссе…
Лена втянула голову в плечи.
Она понимала, что подобные умозаключения глупы и нелепы.
Однако она, холодея не только от ветра, но и от ужаса, продолжала думать о нейтронной бомбе.
Она понятия не имела, как эта бомба действует, похожа ли она на атомную и сопровождается ли ее взрыв вспышкой и грохотом…
Почему-то виделась черная бомба с буквой «N», как ее рисуют на политических карикатурах, разломанная пополам. Из нее вытекает черный дым, состоящий из маленьких убийственных нейтрончиков. А внизу написано «Кукрыниксы», и это слово соединяется с нейтрончиками в черном дыме. И маленькие, невидимые, убийственные кукрыниксы разлетаются по миру и проникают всюду: в магазины и автомобили, в канализационные люки, в которых живут сантехники. И кукрыниксы убивают продавцов и покупателей, водителей и сантехников в канализационных люках.
Но только один человек остается в живых.
Почему?
Возможно, потому, что в момент действия бомбы он находился в убежище.
Кто же он?
Девчонка по имени Ленка, которая поссорилась с родителями и решила ехать в Москву.
Но прежде, чем выйти на шоссе, она побывала в убежище…
Да, как она забыла?
Ведь она не сразу пошла на шоссе.
Сначала она пережила одно нереальное приключение, которое выбросила из головы. У нее хватало забот, проблем и обид на этот вечер, для того чтобы еще и разгадывать головоломки.

Дорога к шоссе вела через дачный поселок и деревню, где приземистые домики местных жителей чередовались с дачами в решетчатых переплетах остекленных веранд.
Ветви сирени, яблонь и груш перевешивались через островерхий штакетник палисадов.
Деревенька заканчивалась зданием местного клуба. Эдакое монументальное сооружение в стиле советского классицизма с античными мотивами. Четыре колонны под треугольным а-ля Парфенон фронтоном, облезлая в потеках и трещинах штукатурка стен и вазоны на тумбах, в которых вместо цветов растет крапива.
Клуб, с момента своей постройки, пребывал в аварийном состоянии. Но если во времена молодости отца Лены в нем еще показывали трофейные фильмы, то во времена полового созревания самой Лены он стоял уже давно заколоченным.
Ныне в качестве клуба использовалось здание бывшей церкви, созданной архитектором Еготовым. К ней пристроили фойе, и купол снесли, а его место заняла шиферная двускатная крыша. Небольшое здание отличалось великолепной акустикой. Там выступали эстрадные артисты, там показывалось кино, там и проходили дискотеки.
А «новый клуб» оказался так неладно скроен и так нелепо сшит, что не сумел стать очагом культуры. Он был еще одним нелепым аварийным зданием, которые щедрой рукой Советской власти были разбросаны по всей стране от Калининграда до Сахалина.
Но в этот момент, когда вся жизнь Лены, казалось, пошла наперекосяк, и здесь не всё было ладно. Большая тяжелая дверь клуба оказалась снятой с петель и стояла рядом прислоненной к стене, очень аккуратно. Внутри виделся призрачный свет.
Лена, не притормаживая, пробежала по ступеням под колонны и заглянула в дверной проем.
Бра на стенах фойе в виде свечек с остренькими лампочками были включены, но лампы горели вполнакала и мерцали немного, как настоящие свечи.
Интересно, аж жуть!
Лена вошла.
Осмотрелась.
Дверь в зрительный зал тоже была снята с петель и стояла рядом с проемом, точно как и первая, аккуратно прислоненная к стене.
«Чтобы сквозняком не захлопнуло!» – подумала Лена и отметила, что и входная и эта дверь были очень тяжелыми и высокими.
Она представила себе, как человек пять молодцов, облепив дверь, как муравьи липовый листочек, пытаются снять ее с петель и примостить аккуратно.
Дверь качается и норовит упасть, кому-то прищемляют ногу, кто-то кричит задушенно: «Осторожно, Юрик!»
Это видение позабавило ее.
В зрительном зале висел в воздухе мерцающий, сплетающийся из рукавов сноп света, отдаленно похожий на луч прожектора крейсера «Аврора» с плакатов на 7-е ноября.
«Это же кино показывают!» – заинтригованно догадалась Лена и машинально огляделась в поисках билетной кассы.
Ничего подобного не обнаружилось, ни души, но и контролерши, с мятыми обрывками билетов в кулаке, она тоже не увидела.
«Старая карга смотрит фильм!» – догадалась Лена.
Хотя совсем не имела оснований считать контролершу старой, и уж тем более – каргой.
Однако если та смотрит фильм, то сидит поблизости от входа в зал на стуле или на ближайшем кресле.
Однако масса несоответствий, типа отсутствия афиши снаружи, да и вообще… Ощущение нетипичности ситуации толкнуло ее вперед.
Она заглянула в зрительный зал.
И сразу – глазами на экран.
По экрану двигались яркие цветные кадры, завораживающие в своем цвете и величественной медлительности. Мужчины в костюмах девятнадцатого или же начала двадцатого века перемещались по улицам какого-то старого европейского города в каком-то немного замедленном ритме.
Так же неторопливо, словно текли, двигались конные экипажи с огромными колесами и черная тень, видимо от низкого облака, проплыла поперек улицы, стекая по фасадам с одной стороны и взбираясь по противоположной.
Яркость цвета поражала, но не было ни музыки, ни шумов. Однако фильм не мог быть немым. Это казалось очевидным.
– Сапожник! – рявкнула Лена во весь свой недетский уже голос. – Звук давай!
И словно спугнула фильм.
Луч погас.
Стало темно, как в гробнице.
Лена отчаянно свистнула. Это был один из немногих ее талантов, которым искренне восхищались мальчишки.
Но никто из зрителей в зале не издал ни звука. Не скрипнуло ни одно кресло, не грохнуло ни одно откидное сиденье.
А они вообще-то были – зрители?
– Ешки-матрешки, – прошипела Лена и, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, пошла через темное фойе на просвет двери.
На улице тоже было темно, но не так, как в гробнице.
– Дурдом, – качая головой, говорила Лена.
Вот и всё приключение.
Странно, но, если подумать, ничего особенного. Может быть, кто-то проверял кинопроектор. Ведь был же в аварийном клубе этот немудреный агрегат? Наверное, был. И его решили забрать и отдать какому-нибудь кинотеатру.
А отсутствие звука и противоестественная яркость цветов – оттого, что он был расстроен.

До шоссе она добралась без проблем, и они тут же начались.
– Во, дурдом! – громко сказала Лена, чтобы ободрить себя, услышав звук собственного голоса.
Однако звук этот мало кого мог ободрить.
Голос предательски дрожал от холода и обиды на всё-всё-всё.
– Это что же получается? – прочистив охрипшее горло, заговорила Лена. – Это какая-то ерунда получается! Ну не может же быть и вправду такого, чтобы всё гикнулось разом? Или может? Наверное, авария какая-то случилась…
Эта мысль ей очень понравилась. То есть ничего хорошего в большой аварии на дороге не было. Но как объяснение это было куда лучше нейтронной бомбы с ядовитыми кукрыниксами. Определенно произошла большая авария, и шоссе перекрыли с двух концов, все машины отправив в объезд! Да! Именно так и случилось.
Лена даже мысленно видела эту аварию, в которой фигурировал автобус «Икарус», большой грузовик и много легковушек.
А толстые и недовольные гаишники в больших перчатках с белыми раструбами и с полосатыми палками ходили вокруг и размахивали руками, словно под действием этих пассов автомобильная свалка могла расползтись, разобраться, и все бы поехали своим ходом, куда им надо.
Но тем не менее вопрос о том, как ей теперь быть, оставался открытым.
Она знала, что приди она сейчас обратно на дачу, так первое, что она увидит, это залитый светом во всех окнах дом… Это – родителей на кухне за столом у окна, покрытым клеенкой с красно-коричневыми клетками и грубо нарисованными корзинками фруктов, и их глаза – растерянные и злые.
И тогда будет либо новый скандал, пуще прежнего, с несправедливыми упреками, что хуже всего на свете, либо угрюмое сопение обиженных ежиков, что угнетает не менее любого скандала.
Но час езды до Москвы, пустая квартира с всплескивающей руками не проснувшейся бабушкой и тяжелый телефонный разговор с предками тоже не грели ее. Всё казалось авантюрой и преступлением.
А домой уже хотелось.
Пустое шоссе было хуже скандала.
Но гордость не давала вернуться.
Пока еще не давала.
Лена уже решила, что достаточно помучила себя и довольно доказала родителям, чтобы уже можно было вернуться.
– Что я клоун, что ли, здесь торчать? – сказала она большой и будто полупрозрачной Луне, похожей на мятую белую сковородку, начищенную до одурения.
Но она еще не решила.
Она просто с обреченностью начала понимать, что придется вернуться. Придется, и всё тут.
И уже мысленно отмеряла обратный путь мимо палисадов и темных остекленных террас к залитому истерическим светом дому у оврага.
И она уже почти направилась прочь от этого дикого шоссе, почти сделала шаг, как появились фары.
«Ближний свет!» – машинально отметила Лена.
Фары действительно были очень неяркими. Как свет фонарика с подсевшими батарейками.
И свет был каким-то неровным.
И несмотря на то, что фары быстро приближались, Лена не слышала звука мотора за шумом ветра.
От этого делалось тревожно и дико.
Словно к ней приближались два огромных глаза. И глаза мерцали, как блуждающие огни на болоте.

На берегу лежала довольно сносная лодка. Именно такая, как он себе представлял. Может быть, чуть тяжелее. Может быть, она была несколько более ветхой, чем ему хотелось. Но это была именно та лодка, которую он напряженно представлял себе вот так лежащей на берегу.
Он так сфокусировался на этой лодке, что не будь ее здесь – прибрежный песок должен был породить ее. Море должно было принести ее и выбросить на берег.
Но как бы то ни было, а лодка, вполне реальная, лежала на берегу.
Он перевернул ее и потащил к воде. Плыть еще нельзя. Впереди широкая полоса водорослей. Им не видно конца, и они вяжут по рукам и нотам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37