Холин, прикрыл трубку рукой, зашептал:
- Сеньор Мадзони, мы согласны... что же вы?..
Трубка пророкотала:
- Если помните, у меня еще кассета в запасе, насчет полиции не
волнуйтесь... мои люди охладят их пыл. Заезжайте вечером, обговорим
детали...
Мадзони встречал Холина восторженно, как лучшего друга. Усадил за
стол, преподнес золотую зажигалку в матовом кожаном футляре и духи жене.
- Отлично! - Сыпал Мадзони. - Отлично! Подставную фирму я уже
зарегистрировал, причем, денег моего банка там ни франка... выручили
друзья... я финансирую их проекты... они мои... перекрестное опыление!
Такие деньги, сеньор Холин, а вы невеселы.
Холин, играя, щелкал зажигалкой, язычок пламени то вспыхивал, то
исчезал, Холин смотрел на огонь с ритуальным обожанием, будто надеясь в
огне найти решение проблем.
- Che cosa? [Что случилось? (ит.)] - Сеньор Мадзони молитвенно сложил
руки, вживаясь в роль исповедника и благодетеля одновременно.
- У меня проблемы с женой, - Холин тронул пальцем язычок пламени. -
Она знает... что произошло в отеле "Грин гном".
- О! - Мадзони упер лодочкой сложенные руки в подбородок. - Ваша жена
красива?
Холин кивнул: какой муж признается в обратном?
Мадзони также привык верить фактам:
- У вас есть?.. - банкир не успел договорить, как Холин разломил
бумажник и протянул фотографию.
- Белла сеньора! - Мадзони цокнул языком. - Можно взять? - И упрятал
фото во внутренний карман.
В комнату вошли двое с мотоциклетными шлемами. Мадзони затараторил
по-итальянски, похлопывая парней по плечам, протянул красивому тщательно
перевязанный толстый пакет, стал подталкивать парней к дверям, замер,
будто, что вспомнил... и передал фотографию красавцу с открытым лицом,
сказав несколько слов... Красавец мрачно взглянул на Холина, мрачно
улыбнулся, упрятал фото за пазуху и вышел в сопровождении такого же
молчаливого друга.
- Brigandi! - По отечески восхитился Мадзони. Взгляды банкира и
Холина одновременно скрестились на духах - подарке жене Эдгара
Николаевича.
- О! Pazzo [безумие (ит.)]. Подарок, похоже, некстати. - Коснулся
красивой коробки. - Между прочим, чертовски дорогие... отменный запах...
Жан Пату. Передайте жене вашего заместителя.
Черная "Волга" с красной мигалкой неслась по Садовому кольцу, съехав
с Крымского моста, повернула направо на Кропоткинскую и нырнула в первый
переулок налево, будто пассажиры "Волги" решили отобедать у Федорова в
знаменитом ресторане "Кропоткинская, 36". К ресторану примыкало заведение
куда менее веселое - или напротив, сверх веселое? - институт Сербского.
Седой вышел из машины, осмотрел облицованное белосерым мрамором
здание и нырнул в подъезд...
Генерал-полковник Лавров сидел на койке в казенном одеянии и выглядел
жалким, на подбородке и щеках торчала черная щетина с белыми островками.
Глаза генерала блуждали, будто неумелый кукловод дергал глазные яблоки
изнутри.
Седой вошел в палату в сопровождении врача, жестом отпустил человека
в белом халате, психиатр, уходя, застыл на пороге и успел крикнуть:
- Мы ведем себя хорошо... мы образцово себя ведем!
Седой увидел, как от лекаревского нестерпимо унизительного "мы",
Лавров дернулся, как от удара кнутом. Два раза прозвучало "мы", и два раза
судорога искажала лицо генерала.
Седой застыл посреди палаты. Генерал вскочил с койки, как ученик
из-за парты при появлении директора школы.
- Садитесь, генерал.
Лавров покорно опустился.
Седой придвинул стул ближе к кровати, удобно обосновался в позе
роденовского мыслителя:
- Как дела, генерал?
- Хорошо, - Лавров с трудом разлеплял губы и изгонял подавленность из
глаз.
- Вас малость подкололи? - Седой сменил кулак, подпирающий
подбородок.
Генерал кивнул.
- Вы ошиблись тогда, генерал, - сказал Седой то, ради чего пришел.
- Я ошибся тогда, - с покорностью заводной игрушки повторил генерал.
- Крепко ошиблись, - добил Седой.
- Крепко ошибся, - согласился генерал.
- Но мы тоже люди, генерал. - Искренне, сам веря в происходящее,
заключил Седой. Генерал кивнул, короткие рукава дурацкой куртки дернулись.
Седой посмотрел на убогие тапочки генерала и отвел глаза.
- Скажем, у вас был нервный срыв... небольшой... и вернем на прежнее
место, в прежнем звании.
На глаза генерала навернулись слезы. Седой отвесил безмолвный
полупоклон и отбыл. По щекам генерала, продираясь сквозь щетину, катились
соленые капли.
Лена Шестопалова служила в одном из совучреждений в Цюрихе. Лена
владела немецким и французским, чуть итальянским, и только ретороманский
числился ее проколом, но и говорило на праязыке в Швейцарии всего
несколько тысяч. У Лены имелись: отменная кланово-родственная поддержка в
Москве, точеная фигура, волосы а ля расцвет Голливуда и темперамент,
убедиться в наличии коего мог каждый мужчина совколонии, обладающий
данными для участии в эксперименте... и допущенный - Лена предпочитала
глупых красавцев умным уродам - к эксперименту.
Холин - очевидно промежуточный типаж - встречался с Леной уже
полгода, с трудом представляя, каков его порядковый номер в списке
обожателей мадам-фрау-сеньоры Шестопаловой.
Последнее время Холину досталось, и сейчас, сидя в квартире Лены на
кухне и уплетая обычный радяньский борщ, Эдгар Николаевич мучился одним:
сможет ли он после передряг последних недель? И, если сможет с трудом и
без блеска, не зря ли наворачивает борщ и не усугубит ли борщ шаткость его
амурного положения?
- Я сегодня болею. - С откровенностью, сравнительно недавно шагнувшей
к совковым дамам с запада, предупредила Лена.
У Холина едва ложка не выскочила от восторга, но пробурчал он нечто
вроде:
- Ну, вот... Я так скучал... сплошное невезение...
Вместо объятий, неосуществимых по техническим причинам и, видимо, в
погашение усилий и средств, затраченных на борщ, Лена потребовала у Холина
повозить ее по магазинам. Холин не знал, что Цулко следит за ним. Пашке
запало холинское, полудетское "она меня любит", и Цулко решил, что Ольга
Холина обязана знать, что ее любят меньше, чем любит она. Менее всего
Пашка желал банальной семейной свары, Цулко боролся за себя - а это
священная борьба. Пашка хотел разрыва супругов Холиных, ожесточения,
взаимной ненависти, а после... расправа с женой станет лишь вопросом
времени.
Для разжигания ненависти, Пашка сфотографировал Холина и Шестопалову
в кафе, на верхних этажах магазинов, целующимися у подъездов, выходящими
из машины... отпечатанные фотографии, после ухода Холина на работу,
забросил в холинский почтовый ящик.
Фотографии попали жене.
Пашка желал одного: скорейшего исчезновения единственного свидетеля;
средства из своего арсенала использовать так часто - о Чугунове еще
говорили - он не мог. Свой покой, возможность бухать "чекиста за бугром",
не омраченность бытия лишней нервотрепкой Цулко оценивал высоко.
Ольга раскладывала фотографии и не верила собственным глазам: каждый
знает, что творится кругом, но каждый умеет подобрать к себе ключик, чтобы
увериться - меня чаша сия минует. И когда неминуемое совершается,
обманутого срывает с тормозов. Сейчас неуправляемость Ольги Холиной
становилась очевидной.
Холин вошел в дом, встретился взглядом с женой и сразу догадался, что
нет такой шкалы, чтобы определить бальность надвигающегося шторма. Летели
тарелки... а может не летели?.. бился фарфор... а может и не бился?..
крушился хрусталь... а может и не крушился?.. значения не имеет... Фурия
показалась бы жалкой ощипанной птахой в сравнении с обманутой Холиной. И
тогда она решилась на роковой шаг, со спокойствием, едва не вогнавшим в
кому, сообщила:
- Я все расскажу... про тебя и про твоего ублюдка-зама!
Худшие опасения Пашки подтверждались, и способность Цулко к прозрению
будущего в данном случае утешала слабо. Холин позвонил Мадзони домой,
несмотря на поздний час, выдавил всего лишь:
- Вы обещали... помочь. - И распрощался. В коридоре скользнул мимо
жены, как мимо бесконечно чужого и очевидно враждебного существа.
На следующий день Холина вышла из магазина в метрах четырестах от
дома, груженая пакетами с провизией. Рядом с магазином краснела лаком
низкая спортивная машина с красивым черноволосым мужчиной за рулем. На
заднем сидении валялся мотоциклетный шлем... Мужчина видел: многочисленные
пакеты вот-вот повалятся на землю, выскочил из машины, переступил путь
женщине и, улыбаясь неотразимо, так как умеют улыбаться только
обольстительные жиголо под небом теплых городков на Лигурийском побережье
предложил:
- Вам помочь? Вот моя машина...
Холина растерялась, с ней давно не заговаривали мужчины, красивые тем
более, на улице в особенности:
- Я живу... здесь. Вот... всего только несколько десятков метров...
Улыбчивый, с матово гладкой кожей и тугими черными кольцами волос,
помощник подхватил большую часть пакетов и зашагал рядом с Холиной. Ольга
понимала далеко не все из того, что говорил нежданный паж: озера...
солнце... альпийские домики на склонах... форель в горных реках...
рододендроны в скальных распадках... стрельба из арбалета на лужайках,
уложенных бархатным дерном. Подошли к дому. Холина поблагодарила: не
хотелось, чтобы этот располагающий человек ушел и... пропал навсегда.
Холина не знала, что сказать, как подержать разговор и... не уходила:
смущение женщины, очевидное и ненапускное, придавало ей изящество
естества.
Похоже, итальянец предложил отобедать, и Холина согласилась сразу, не
раздумывая, спросив лишь:
- Днем?..
- Я заеду за вами в двенадцать.
До вечера Холина ощущала странное волнение, а когда явился муж
волнение сменилось ожесточением. Оба не сказали друг-другу ни слова. Утром
муж ушел на работу. Холина долго одевалась и придирчиво красилась. Ровно в
полдень раздался сигнал автомобиля, впорхнул с улицы через приоткрытое
окно.
Ольга спустилась. Мужчина замер у правой передней дверцы, распахнул
ее, усадил гостью, поддерживая за локоть. Обошел автомобиль спереди, сел,
обернулся... подал с заднего сидения ошеломляющие цветы.
Холина благодарно кивала, цветы лежали на коленях, машина неслась в
ресторан. Обедали в почти пустом зале при свечах, от дневного света
избавляли толстые, засборенные шторы с бахромой и кистями. Время обеда
пролетело незаметно. Холина захмелела от вина и прикосновений к запястью
нового знакомого.
Спортивная машина покидала город и поднималась в горы по извивающейся
дороге. Остановились у крошечной гостиницы "Фахверк", побелку стен
перечеркивали крест на крест мореные деревянные брусья.
Холина старалась не думать о цели визита в гостиницу... и не могла не
думать. Итальянец склонился к конторке управляющего: оба улыбались...
Ольга с цветами стояла чуть в стороне, сквозь окно виделся альпийский луг
в полевых цветах, плавные изгибы зеленых склонов и коровы - нет, не стада
- группки по две-три буренки.
Итальянец подошел к Ольге, взял ее за руку, повел за собой. Поднялись
по деревянной лестнице в небольшую комнату с низким потолком, сияющую
чистотой: широкая кровать, два кресла, столик с вазой... и старинный
барометр на стене... в приоткрытую дверь виднелась крохотная ванная.
Итальянец поставил букет в вазу и... рассмеялся. Ольга улыбнулась в
ответ: жгучее чувство - смесь унижения и восторга - пронзило ее, глаза
намокли...
Итальянец привлек женщину к себе. Вышли через пару часов, и машина
понеслась по горной дороге. Еще не темнело, но воздух стал гуще, ощутимей.
Итальянец предложил остановить машину и прогуляться, Ольга охотно
согласилась. Шли, взявшись за руки, как юные любовники, сгорающие от
первых страстей. Смотрели под ноги - приходилось обходить много острых
камней. Холина увидела красивый цветок у валуна, поросшего мхом, вырвалась
вперед, присела на колено, охватив стебель и не решаясь сорвать цветок.
Холина обернулась, чтобы привлечь внимание нежного друга и...
...Увидела у итальянца пистолет, нежный друг улыбался ничуть не менее
тепло, чем в ресторане, в дороге, в холле гостиницы, в постели... Тонкие
пальцы медленно наворачивали на ствол дырчатый цилиндр. Хорошо
поставленным, как у многих латинян, голосом нежный друг негромко напевал:
- Que sera sera...
Холина попыталась подняться... поняла, что ноги не слушают,
вскрикнула... Нежный друг сделал шаг навстречу и стал медленно поднимать
ствол пистолета. Сзади и с боку раздалось мычание, и Холина с тоской
подумала: последнее, что удастся увидеть в жизни, черно-белая корова, и
вымя, неправдоподобно большое, почти чиркающее толстыми сосками о землю.
- Que sera sera... - Итальянец сделал еще шаг, и ствол пистолета
принял почти горизонтальное положение.
Холиной никогда не приходилось заглядывать в такую маленькую, черную
и... бездонную дырку.
Ноги служить отказались, и Холина решила упасть с колен и покатиться
по склону, она упала... и в этот момент раздался глухой звук, будто
треснула доска или чихнула корова. Нежный друг понял, что промахнулся,
выругался:
- Sangue della maruzza!
Посмотрел на корову, на огромное вымя, решил подбодрить себя шуткой:
- Come, grande, povera! [Как она раздалась, бедняжка (ит.)] - И
рассмеялся, готовясь к новому выстрелу.
От безысходности силы вернулись к Холиной, Ольга вскочила и побежала,
итальянец, желая стрелять наверняка, побежал вслед. Холина стремительно и
легко прыгала меж камней, итальянец пришел в ярость от несговорчивости
жертвы и мчался, не разбирая дороги, напролом.
Холина слушала только биение собственного сердца, и вдруг тишину гор
прорезал вопль... Ольга обернулась. Итальянец на бегу зацепился за скрытый
травой островерхий камень, упал, выронив пистолет, и покатился по склону,
утыканному торчащими, как пики, скальными отщепами.
Холина замерла, еще раз крики нежного друга взвились и отразились
эхом от серобелых гор, поросших соснами. Женщина видела далеко на дороге
красную машину, стала спускаться, подошла к пистолету с глушителем,
тронула рукоятку носком туфля и направилась вниз, туда, где ничком лежал
нежный друг. Холина с опаской приблизилась, схватила шипастый камень и
положила камень в тонкую матерчатую сумочку. Любопытство, а может и
жалость, гнали женщину к нежному другу, носок туфли дотронулся до тугой
голени под брючиной - итальянец не двигался. Тогда Холина присела, в шаге
от нежного друга, в правой руке сжимая сумочку, левой пытаясь перевернуть
мужчину на спину.
В этот миг итальянец ожил, стремительно распрямился и цепко ухватил
Холину левой, сунув ей под подбородок "беретту" с перламутровыми
накладками на рукоятке.
Ссадины на щеках и на лбу "нежного друга" алели, вымазанное землей
лицо отталкивало, "шестерке" сеньора Мадзони досталось, но "нежный друг"
не сомневался в исходе: женщина в его руках, безоружная, а он, мужчина, с
пистолетом.
- Povera mia! [бедная моя (ит.)]
Потрепал ее дулом по скуле, на миг расслабился, пытаясь восстановить
силы... и Холина с размаху опустила сумочку на висок итальянца. "Нежный
друг" не успел ни изумиться, ни испугаться... рухнул, как сноп, издав
булькающий горловой звук. Из раны на виске полилась кровь, наползая на уже
подсохшие ссадины.
Холина перевернула мужчину на спину, поднесла зеркальце к губам -
поверхность не замутнилась. Дотронулась до золоченого брелка на поясе,
выпуклые золотые буквы сообщали "Que sera' sera'"... и разрыдалась.
Женщина сорвала брелок и устремилась вниз, села в машину и помчалась
в Цюрих.
Холина влетела в офис мужа и, зная, что Цулко как раз и предназначен
для деликатных обстоятельств, все выложила Пашке в присутствии мужа. Холин
время от времени покусывал губы, переживая за себя, хотя жена не
сомневалась, что муж все простил и потрясен происшедшим с ней.
Пашка переспросил:
- Уверена, что... конец?
Холина соображала плохо, исцарапанная, в рваных колготках, отвечала
прерывисто, невпопад:
- Нет... да... пульс ушел... он не дышал...
Пашка уже не слушал, мотал перед губами "чекистом за бугром", не
решаясь выпить:
- Убийца убит... Трудно поверить... еще труднее доказать... ты убила
человека, - посмотрел на Холина, - тут же на самолет, пока не хватились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Сеньор Мадзони, мы согласны... что же вы?..
Трубка пророкотала:
- Если помните, у меня еще кассета в запасе, насчет полиции не
волнуйтесь... мои люди охладят их пыл. Заезжайте вечером, обговорим
детали...
Мадзони встречал Холина восторженно, как лучшего друга. Усадил за
стол, преподнес золотую зажигалку в матовом кожаном футляре и духи жене.
- Отлично! - Сыпал Мадзони. - Отлично! Подставную фирму я уже
зарегистрировал, причем, денег моего банка там ни франка... выручили
друзья... я финансирую их проекты... они мои... перекрестное опыление!
Такие деньги, сеньор Холин, а вы невеселы.
Холин, играя, щелкал зажигалкой, язычок пламени то вспыхивал, то
исчезал, Холин смотрел на огонь с ритуальным обожанием, будто надеясь в
огне найти решение проблем.
- Che cosa? [Что случилось? (ит.)] - Сеньор Мадзони молитвенно сложил
руки, вживаясь в роль исповедника и благодетеля одновременно.
- У меня проблемы с женой, - Холин тронул пальцем язычок пламени. -
Она знает... что произошло в отеле "Грин гном".
- О! - Мадзони упер лодочкой сложенные руки в подбородок. - Ваша жена
красива?
Холин кивнул: какой муж признается в обратном?
Мадзони также привык верить фактам:
- У вас есть?.. - банкир не успел договорить, как Холин разломил
бумажник и протянул фотографию.
- Белла сеньора! - Мадзони цокнул языком. - Можно взять? - И упрятал
фото во внутренний карман.
В комнату вошли двое с мотоциклетными шлемами. Мадзони затараторил
по-итальянски, похлопывая парней по плечам, протянул красивому тщательно
перевязанный толстый пакет, стал подталкивать парней к дверям, замер,
будто, что вспомнил... и передал фотографию красавцу с открытым лицом,
сказав несколько слов... Красавец мрачно взглянул на Холина, мрачно
улыбнулся, упрятал фото за пазуху и вышел в сопровождении такого же
молчаливого друга.
- Brigandi! - По отечески восхитился Мадзони. Взгляды банкира и
Холина одновременно скрестились на духах - подарке жене Эдгара
Николаевича.
- О! Pazzo [безумие (ит.)]. Подарок, похоже, некстати. - Коснулся
красивой коробки. - Между прочим, чертовски дорогие... отменный запах...
Жан Пату. Передайте жене вашего заместителя.
Черная "Волга" с красной мигалкой неслась по Садовому кольцу, съехав
с Крымского моста, повернула направо на Кропоткинскую и нырнула в первый
переулок налево, будто пассажиры "Волги" решили отобедать у Федорова в
знаменитом ресторане "Кропоткинская, 36". К ресторану примыкало заведение
куда менее веселое - или напротив, сверх веселое? - институт Сербского.
Седой вышел из машины, осмотрел облицованное белосерым мрамором
здание и нырнул в подъезд...
Генерал-полковник Лавров сидел на койке в казенном одеянии и выглядел
жалким, на подбородке и щеках торчала черная щетина с белыми островками.
Глаза генерала блуждали, будто неумелый кукловод дергал глазные яблоки
изнутри.
Седой вошел в палату в сопровождении врача, жестом отпустил человека
в белом халате, психиатр, уходя, застыл на пороге и успел крикнуть:
- Мы ведем себя хорошо... мы образцово себя ведем!
Седой увидел, как от лекаревского нестерпимо унизительного "мы",
Лавров дернулся, как от удара кнутом. Два раза прозвучало "мы", и два раза
судорога искажала лицо генерала.
Седой застыл посреди палаты. Генерал вскочил с койки, как ученик
из-за парты при появлении директора школы.
- Садитесь, генерал.
Лавров покорно опустился.
Седой придвинул стул ближе к кровати, удобно обосновался в позе
роденовского мыслителя:
- Как дела, генерал?
- Хорошо, - Лавров с трудом разлеплял губы и изгонял подавленность из
глаз.
- Вас малость подкололи? - Седой сменил кулак, подпирающий
подбородок.
Генерал кивнул.
- Вы ошиблись тогда, генерал, - сказал Седой то, ради чего пришел.
- Я ошибся тогда, - с покорностью заводной игрушки повторил генерал.
- Крепко ошиблись, - добил Седой.
- Крепко ошибся, - согласился генерал.
- Но мы тоже люди, генерал. - Искренне, сам веря в происходящее,
заключил Седой. Генерал кивнул, короткие рукава дурацкой куртки дернулись.
Седой посмотрел на убогие тапочки генерала и отвел глаза.
- Скажем, у вас был нервный срыв... небольшой... и вернем на прежнее
место, в прежнем звании.
На глаза генерала навернулись слезы. Седой отвесил безмолвный
полупоклон и отбыл. По щекам генерала, продираясь сквозь щетину, катились
соленые капли.
Лена Шестопалова служила в одном из совучреждений в Цюрихе. Лена
владела немецким и французским, чуть итальянским, и только ретороманский
числился ее проколом, но и говорило на праязыке в Швейцарии всего
несколько тысяч. У Лены имелись: отменная кланово-родственная поддержка в
Москве, точеная фигура, волосы а ля расцвет Голливуда и темперамент,
убедиться в наличии коего мог каждый мужчина совколонии, обладающий
данными для участии в эксперименте... и допущенный - Лена предпочитала
глупых красавцев умным уродам - к эксперименту.
Холин - очевидно промежуточный типаж - встречался с Леной уже
полгода, с трудом представляя, каков его порядковый номер в списке
обожателей мадам-фрау-сеньоры Шестопаловой.
Последнее время Холину досталось, и сейчас, сидя в квартире Лены на
кухне и уплетая обычный радяньский борщ, Эдгар Николаевич мучился одним:
сможет ли он после передряг последних недель? И, если сможет с трудом и
без блеска, не зря ли наворачивает борщ и не усугубит ли борщ шаткость его
амурного положения?
- Я сегодня болею. - С откровенностью, сравнительно недавно шагнувшей
к совковым дамам с запада, предупредила Лена.
У Холина едва ложка не выскочила от восторга, но пробурчал он нечто
вроде:
- Ну, вот... Я так скучал... сплошное невезение...
Вместо объятий, неосуществимых по техническим причинам и, видимо, в
погашение усилий и средств, затраченных на борщ, Лена потребовала у Холина
повозить ее по магазинам. Холин не знал, что Цулко следит за ним. Пашке
запало холинское, полудетское "она меня любит", и Цулко решил, что Ольга
Холина обязана знать, что ее любят меньше, чем любит она. Менее всего
Пашка желал банальной семейной свары, Цулко боролся за себя - а это
священная борьба. Пашка хотел разрыва супругов Холиных, ожесточения,
взаимной ненависти, а после... расправа с женой станет лишь вопросом
времени.
Для разжигания ненависти, Пашка сфотографировал Холина и Шестопалову
в кафе, на верхних этажах магазинов, целующимися у подъездов, выходящими
из машины... отпечатанные фотографии, после ухода Холина на работу,
забросил в холинский почтовый ящик.
Фотографии попали жене.
Пашка желал одного: скорейшего исчезновения единственного свидетеля;
средства из своего арсенала использовать так часто - о Чугунове еще
говорили - он не мог. Свой покой, возможность бухать "чекиста за бугром",
не омраченность бытия лишней нервотрепкой Цулко оценивал высоко.
Ольга раскладывала фотографии и не верила собственным глазам: каждый
знает, что творится кругом, но каждый умеет подобрать к себе ключик, чтобы
увериться - меня чаша сия минует. И когда неминуемое совершается,
обманутого срывает с тормозов. Сейчас неуправляемость Ольги Холиной
становилась очевидной.
Холин вошел в дом, встретился взглядом с женой и сразу догадался, что
нет такой шкалы, чтобы определить бальность надвигающегося шторма. Летели
тарелки... а может не летели?.. бился фарфор... а может и не бился?..
крушился хрусталь... а может и не крушился?.. значения не имеет... Фурия
показалась бы жалкой ощипанной птахой в сравнении с обманутой Холиной. И
тогда она решилась на роковой шаг, со спокойствием, едва не вогнавшим в
кому, сообщила:
- Я все расскажу... про тебя и про твоего ублюдка-зама!
Худшие опасения Пашки подтверждались, и способность Цулко к прозрению
будущего в данном случае утешала слабо. Холин позвонил Мадзони домой,
несмотря на поздний час, выдавил всего лишь:
- Вы обещали... помочь. - И распрощался. В коридоре скользнул мимо
жены, как мимо бесконечно чужого и очевидно враждебного существа.
На следующий день Холина вышла из магазина в метрах четырестах от
дома, груженая пакетами с провизией. Рядом с магазином краснела лаком
низкая спортивная машина с красивым черноволосым мужчиной за рулем. На
заднем сидении валялся мотоциклетный шлем... Мужчина видел: многочисленные
пакеты вот-вот повалятся на землю, выскочил из машины, переступил путь
женщине и, улыбаясь неотразимо, так как умеют улыбаться только
обольстительные жиголо под небом теплых городков на Лигурийском побережье
предложил:
- Вам помочь? Вот моя машина...
Холина растерялась, с ней давно не заговаривали мужчины, красивые тем
более, на улице в особенности:
- Я живу... здесь. Вот... всего только несколько десятков метров...
Улыбчивый, с матово гладкой кожей и тугими черными кольцами волос,
помощник подхватил большую часть пакетов и зашагал рядом с Холиной. Ольга
понимала далеко не все из того, что говорил нежданный паж: озера...
солнце... альпийские домики на склонах... форель в горных реках...
рододендроны в скальных распадках... стрельба из арбалета на лужайках,
уложенных бархатным дерном. Подошли к дому. Холина поблагодарила: не
хотелось, чтобы этот располагающий человек ушел и... пропал навсегда.
Холина не знала, что сказать, как подержать разговор и... не уходила:
смущение женщины, очевидное и ненапускное, придавало ей изящество
естества.
Похоже, итальянец предложил отобедать, и Холина согласилась сразу, не
раздумывая, спросив лишь:
- Днем?..
- Я заеду за вами в двенадцать.
До вечера Холина ощущала странное волнение, а когда явился муж
волнение сменилось ожесточением. Оба не сказали друг-другу ни слова. Утром
муж ушел на работу. Холина долго одевалась и придирчиво красилась. Ровно в
полдень раздался сигнал автомобиля, впорхнул с улицы через приоткрытое
окно.
Ольга спустилась. Мужчина замер у правой передней дверцы, распахнул
ее, усадил гостью, поддерживая за локоть. Обошел автомобиль спереди, сел,
обернулся... подал с заднего сидения ошеломляющие цветы.
Холина благодарно кивала, цветы лежали на коленях, машина неслась в
ресторан. Обедали в почти пустом зале при свечах, от дневного света
избавляли толстые, засборенные шторы с бахромой и кистями. Время обеда
пролетело незаметно. Холина захмелела от вина и прикосновений к запястью
нового знакомого.
Спортивная машина покидала город и поднималась в горы по извивающейся
дороге. Остановились у крошечной гостиницы "Фахверк", побелку стен
перечеркивали крест на крест мореные деревянные брусья.
Холина старалась не думать о цели визита в гостиницу... и не могла не
думать. Итальянец склонился к конторке управляющего: оба улыбались...
Ольга с цветами стояла чуть в стороне, сквозь окно виделся альпийский луг
в полевых цветах, плавные изгибы зеленых склонов и коровы - нет, не стада
- группки по две-три буренки.
Итальянец подошел к Ольге, взял ее за руку, повел за собой. Поднялись
по деревянной лестнице в небольшую комнату с низким потолком, сияющую
чистотой: широкая кровать, два кресла, столик с вазой... и старинный
барометр на стене... в приоткрытую дверь виднелась крохотная ванная.
Итальянец поставил букет в вазу и... рассмеялся. Ольга улыбнулась в
ответ: жгучее чувство - смесь унижения и восторга - пронзило ее, глаза
намокли...
Итальянец привлек женщину к себе. Вышли через пару часов, и машина
понеслась по горной дороге. Еще не темнело, но воздух стал гуще, ощутимей.
Итальянец предложил остановить машину и прогуляться, Ольга охотно
согласилась. Шли, взявшись за руки, как юные любовники, сгорающие от
первых страстей. Смотрели под ноги - приходилось обходить много острых
камней. Холина увидела красивый цветок у валуна, поросшего мхом, вырвалась
вперед, присела на колено, охватив стебель и не решаясь сорвать цветок.
Холина обернулась, чтобы привлечь внимание нежного друга и...
...Увидела у итальянца пистолет, нежный друг улыбался ничуть не менее
тепло, чем в ресторане, в дороге, в холле гостиницы, в постели... Тонкие
пальцы медленно наворачивали на ствол дырчатый цилиндр. Хорошо
поставленным, как у многих латинян, голосом нежный друг негромко напевал:
- Que sera sera...
Холина попыталась подняться... поняла, что ноги не слушают,
вскрикнула... Нежный друг сделал шаг навстречу и стал медленно поднимать
ствол пистолета. Сзади и с боку раздалось мычание, и Холина с тоской
подумала: последнее, что удастся увидеть в жизни, черно-белая корова, и
вымя, неправдоподобно большое, почти чиркающее толстыми сосками о землю.
- Que sera sera... - Итальянец сделал еще шаг, и ствол пистолета
принял почти горизонтальное положение.
Холиной никогда не приходилось заглядывать в такую маленькую, черную
и... бездонную дырку.
Ноги служить отказались, и Холина решила упасть с колен и покатиться
по склону, она упала... и в этот момент раздался глухой звук, будто
треснула доска или чихнула корова. Нежный друг понял, что промахнулся,
выругался:
- Sangue della maruzza!
Посмотрел на корову, на огромное вымя, решил подбодрить себя шуткой:
- Come, grande, povera! [Как она раздалась, бедняжка (ит.)] - И
рассмеялся, готовясь к новому выстрелу.
От безысходности силы вернулись к Холиной, Ольга вскочила и побежала,
итальянец, желая стрелять наверняка, побежал вслед. Холина стремительно и
легко прыгала меж камней, итальянец пришел в ярость от несговорчивости
жертвы и мчался, не разбирая дороги, напролом.
Холина слушала только биение собственного сердца, и вдруг тишину гор
прорезал вопль... Ольга обернулась. Итальянец на бегу зацепился за скрытый
травой островерхий камень, упал, выронив пистолет, и покатился по склону,
утыканному торчащими, как пики, скальными отщепами.
Холина замерла, еще раз крики нежного друга взвились и отразились
эхом от серобелых гор, поросших соснами. Женщина видела далеко на дороге
красную машину, стала спускаться, подошла к пистолету с глушителем,
тронула рукоятку носком туфля и направилась вниз, туда, где ничком лежал
нежный друг. Холина с опаской приблизилась, схватила шипастый камень и
положила камень в тонкую матерчатую сумочку. Любопытство, а может и
жалость, гнали женщину к нежному другу, носок туфли дотронулся до тугой
голени под брючиной - итальянец не двигался. Тогда Холина присела, в шаге
от нежного друга, в правой руке сжимая сумочку, левой пытаясь перевернуть
мужчину на спину.
В этот миг итальянец ожил, стремительно распрямился и цепко ухватил
Холину левой, сунув ей под подбородок "беретту" с перламутровыми
накладками на рукоятке.
Ссадины на щеках и на лбу "нежного друга" алели, вымазанное землей
лицо отталкивало, "шестерке" сеньора Мадзони досталось, но "нежный друг"
не сомневался в исходе: женщина в его руках, безоружная, а он, мужчина, с
пистолетом.
- Povera mia! [бедная моя (ит.)]
Потрепал ее дулом по скуле, на миг расслабился, пытаясь восстановить
силы... и Холина с размаху опустила сумочку на висок итальянца. "Нежный
друг" не успел ни изумиться, ни испугаться... рухнул, как сноп, издав
булькающий горловой звук. Из раны на виске полилась кровь, наползая на уже
подсохшие ссадины.
Холина перевернула мужчину на спину, поднесла зеркальце к губам -
поверхность не замутнилась. Дотронулась до золоченого брелка на поясе,
выпуклые золотые буквы сообщали "Que sera' sera'"... и разрыдалась.
Женщина сорвала брелок и устремилась вниз, села в машину и помчалась
в Цюрих.
Холина влетела в офис мужа и, зная, что Цулко как раз и предназначен
для деликатных обстоятельств, все выложила Пашке в присутствии мужа. Холин
время от времени покусывал губы, переживая за себя, хотя жена не
сомневалась, что муж все простил и потрясен происшедшим с ней.
Пашка переспросил:
- Уверена, что... конец?
Холина соображала плохо, исцарапанная, в рваных колготках, отвечала
прерывисто, невпопад:
- Нет... да... пульс ушел... он не дышал...
Пашка уже не слушал, мотал перед губами "чекистом за бугром", не
решаясь выпить:
- Убийца убит... Трудно поверить... еще труднее доказать... ты убила
человека, - посмотрел на Холина, - тут же на самолет, пока не хватились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17