Что-то будет дальше, прошептал ангел-товарищ и затушил сигарету.
* * *
Конверт был необычный, без традиционной марки и даже совсем незаклеенный. На конверте нервным скачущим почерком надпись: это письмо найдено в бумагах В. Оно для вас. Подпись: Ваш А.-Т.В. Маша достала содержимое и тут же, при матери, принялась читать.
"Маша, сейчас глубокая ночь. Мне не спится, я болен, я чертовски болен, я боюсь и жду завтрашнего, нет, теперь уже сегодняшнего свидания. Ты видишь, я свихнулся, я спятил от радости, мне нужно что-то сделать, мне нужно поговорить хотя бы и просто с листком бумаги. Я не знаю, что со мной происходит, ведь я любил тебя, я негодяй и мерзавец, я жил плохо, неправильно, одиноко. Да, именно, мне холодно и одиноко оттого, что я боялся любить. Я трус, я до этого дня жил наполовину, ведь это страшно, что ты хочешь от меня ребенка, выходит, ты меня любила и мы так долго неправильно жили.
Милая моя, родная женщина, теперь все будет иначе, теперь и у меня есть жизнь и я знаю, что с ней делать. У нас будет ребенок, пусть будет девочка, я люблю девочек и они меня любят, пусть будет девочка. Хорошо?"
Дальше шло прожженное сигаретой место, какие-то каракули, и все. Маша тихо села, положила, словно ей было его тяжело держать, листочек на кровать, и снова и снова перечитывала послание Змея. Потом долго глядела в одну неподвижную точку, и даже не точку, а в белое бумажное поле, в запутанное нервными шарахающимися линиями окончание письма. После снова возращалась к словам, к буквам, к откровенному человеческому чувству. И наконец отмеченный краем глаза клубок линий превратился в зыбкое дрожащее строение с белым куполом и белыми стенами. Из каракулей проступил белый храм - ей так хотелось, и она теперь его видела, ясно и четко, как в том сне. Пусть будет девочка, прошептала она в пустоту.
- Маша, ты беременна? - послышался голос матери.
- Да, я хочу девочку, - спокойно и уверенно призналась дочь.
- Этот мужчина, он тебя ждет на бульваре, - вдруг спохватилась мать.
- Какой?
- Который принес тебе письмо. Что в нем? Он тебе сделал предложение? - И, не дожидаясь реакции, добавила: - Как это красиво и романтично, как в прошлом веке...
- Как в прошлом тысячелетии, - уточнила Маша и стала одеваться.
* * *
Три предложения, три признания в любви - не слишком ли для одной несчастной беременной женщины? Он поразительно красив, этот ангел-товарищ, но зачем он ее пугает? Неужели в самом деле по одному запаху можно потерять голову до такой степени, чтобы поклоняться обычному мебельному гарнитуру? Да, это болезнь, спать рядом и целовать давно пропавшие следы.
- А письма, письма, пусть они вас не волнуют, - продолжал Виктор, Ведь это слишком умно, чтобы быть правдой, здесь, очевидно, прав отец Захарий, хоть он мне и не понравился. Да, да, не удивляйтесь, следил за вами, Мария Ардалионовна, но ведь я по-другому не мог вам помочь.
- То есть вы тоже думаете, что я как-то была не в себе? - перебила Маша.
- Нет, не то, совсем другое, просто нужно покончить с нашей болезнью. Мы оба с вами больны, одним и тем же, но не смертельно, излечимо, мы уже выздоравливаем, я это уже чувствую, уже пошло дело на поправку. Вы понимаете, о ком я?
Маша отрицательно качнула головой.
- О Верзяеве. Ведь я тоже был болен, и жил как связанный по рукам и ногам, но теперь совсем другое, посмотрите, оглянитесь вокруг: вот небо, вот земля, вот деревья, пусть осень, и листья опадают, но как красиво, жизнь продолжается, а ведь его уже давно нет. Значит, жить и без него можно, следовательно, нам разрешено жить самим по себе, самим выбирать маршруты, самим решать любые вопросы. А его, его как бы и не было вовсе.
Маша ничего не хотела слушать о Змее из чужих уст. Она только поражалась, до чего люди во снах играют не соответствующую им роль.
- Так что же говорит отец Захарий? - попыталась она хоть как-то свернуть его с верзяевской темы.
- А, отец Захарий, - Виктор понимающе улыбнулся. - Вот он уж настоящий умник, очень трезвый человек. Он мне такое предложил, у него теория, и даже не одна, а две, одна явная, и я ее принимаю, а вторая тайная, да вы сами у него узнаете. Ведь вы собирались к нему, да, я вижу, собирались, пойдите хоть сейчас, ха, он - логик.
- Нет, я никуда не собиралась...- пыталась возразить Маша.
- Ну, ну, - снова понимающе улыбнулся Виктор, - как же вы к нему не пойдете, если больше вам и идти-то некуда, ведь он материалист и все объяснить может. Только учтите , имеет он при всем при том тайный интерес, а какой - не спрашивайте, не знаю.
- Хорошо, а вы-то что сами об этом думаете? - Маша, быть может, впервые в жизни решила воспользоваться властью над любящим ее сердцем.
- Я, я, да вы опять скажете, будто я из зависти, - Виктор поднял на нее голубые ангельские глаза, - впрочем, как хотите, только теория эта не моя, а отца Захария, и уж по одному этому совершенно ясно, что никакой зависти и быть не может, а я ее только принимаю, потому что все слишком умно, чтобы быть правдой.
- Я ничего не понимаю, что умно? И что правда?
- Да с письмами этими умно слишком, не натурально, все как будто по-написанному. Ну какое, к черту, непорочное зачатие в наше время, с чего это вдруг ни с того ни с сего второе пришествие? И следовательно, здесь один материализм и чертовщина, т.е. как бы розыгрыш со стороны господина Верзяева, царство ему подземное. Ведь он один знал обо всем, следовательно, какой же другой автор еще нужен?
- И грейдер выдумка? - Маша решила вернуть ангела на землю.
- Грейдер?! - вскрикнул Виктор.
- Что вы так побледнели? Грейдер - это огромный железный механизм, он до сих пор там стоит. Сам по себе он не страшен, страшно, что кто-то его поставил в нужное время и в нужном месте.- Маша сама вдруг поразилась своим словам. - Погодите, чья бы это не была идея, но его поставил живой человек. - Она осеклась, заметив дрожащие руки Виктора.
- Почему вы так смотрите на меня?
- У вас руки дрожат.
- Ничуть, - Виктор попытался скрыть дрожь сжимая пальцы, - - С чего мне дрожать, идут обычные строительные работы, даже движение в одну сторону перекрыли.
- Вы-то откуда знаете?
- Я вижу, вы мне не доверяете и, следовательно, как выражается поп, остается только плотник.
Виктор встал и, будто преодолевая себя, пошел прочь.
* * *
Зря она задала ему последний вопрос, - думала Мария, глядя на удаляющуюся фигуру Виктора. Да этот ангел - не просто товарищ, - теперь она вспомнила рассуждения научного руководителя о роли предвестника в Новом Завете и последовала за почти исчезнувшей фигуркой. Вскоре фигурка стала разрастаться буквально на глазах. Красавец мог все знать, и про ее застарелую девственность (она живо представила, как Виктор прячется где-то в темном углу своей квартиры и подслушивает их со Змеем разговоры), и про Метрополиум Мюзиум - просто от Змея, а уж про последнее свидание так безусловно! После второго поворота стало очевидно, что Виктор должен пройти мимо грейдера. Так вот он, ключик потерянный. Здесь, повинуясь какому то внешнему толчку, Маша остановилась, и Виктор, сделав еще несколько шагов, остановился напротив грейдера. Потом, оглядевшись вокруг, полез вверх.
- Дха, - словно осенний лист с материнской ветки, слетел с губ Марии удивленный вздох. Она не ожидала такой прыти. Более всего ее поразил професионализм, с каким тот влезал на грейдер, ловко прыгая по ступенькам - с одной лестницы на другую, а потом уж - на порог.
Прежде чем скрыться в кабине, Виктор еще раз оглянулся и, заметив слежку, махнул ей рукой, приглашая последовать за ним.
Господи, что же это такое? Вокруг была еще Москва, но какая-то притихшая и опустошенная - кажется наступил обед, ну точно обед - и дорожные строители ушли... Виктор еще настойчивее приглашал ее последовать за ним, он даже спустился обратно и, стоя на последней ступеньке, протягивал к ней красивую ладонь. Маша тоже, будто вступая в тайный заговор, осмотрелась. Потом смутилась, постояла в нерешительности, и , наконец, двинулась вперед.
Прохладная сухая рука несколько успокоила ее, и у нее даже не закружилсь голова, когда она оглянулась вниз, перепрыгивая с лестницы на лестницу. Она все-таки не представляла истинные размеры чудовища, и если бы не твердая поддержка Виктора, было бы невозможно вынести стремительно уходящих вниз московских кварталов. В какой-то момент появились облезлые московские крыши, утыканные крестами антен, и среди них она отметила крышу родного дома. Все казалось игрушечным, и какое-то давнее воспоминание мягко толкнуло ее в грудь. Она теперь глядела на город глазами пионерки, путешествующей по светлым залам Выставки Достижений Народного Хозяйства. Как сладко было рассматривать изяшные макеты великих электростнаций с крошечными человечками и машинами. Эти кругленькие, крытые блестящим лаком, тепловозики, ведущие за собой аккуратные вагончики, чем-то напоминающие песочные пироженые с розовой глазурью, казались настоящим светлым миром победившей мечты.
- Продолжим? - с приподнятым настроением бросил Виктор, по-хозяйски располагаясь в кабине.
Сейчас он изменился. Его лицо стало сосредоточенным и оттого - еще более прекрасным. Легкая проседь на висках, будто посеребренное воронье крыло, сверкала на солнце. Он включил зажигание, и машина задрожала над далекой столицей.
- Да... с такой махиной мы горы свернем! - ангельским голосом уже кричал Виктор, - Помните, Мария? Ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру хоть с горчичное зерно и скажете горе сей:"Поднимись и ввергнись гора в море", и сойдет гора в море.
- Значит, это вы? - почти не сомневаясь, спросила Мария.
- Да, Маша, я - ангел, я - свободно парящий над собственной жизнью ангел, но - не Змея, а Господа Бога. Да, я - его слуга, посыльный, а сам он грядет через чрево твое, дабы свершить страшный суд.
- А что же делать мне?
- Смириться и ждать.
- Но как же моя любовь, ведь я люблю Верзяева!
- Да о чем вы, Мария! Опомнитесь! Наступает час битвы, и зло будет повергнуто, а доброта и святость, наконец, обретут бессмертие. Так, неужели, вы выберете Верзяева?
- Верзяева уже выбрал грейдер.
- Грейдер - это же символ, смотрите, что делает вера с человеком.
Земля внизу тоже вздрогнула и потихоньку подалась назад,
- Но почему я? - спросила Мария, глядя на уплывающую под нож трижды переименованную улицу Горького. Она оглянулась назад, и на месте оранжевого храма, обнаружила серую ровную поверхность.
- Почему Бог избрал меня - простую, бестолковую женщину?
- Из тысяч! - радостно поддержал сомнения Марии ангел.
- Да, из тысяч и миллионов ничем не примечательных женшин. Ведь та, первая, была особенной.
- Ой-ли?! - Виктор потянул на себя правый рычаг, и они, проплыв над домом Пашкова и восстановленным Храмом Христа, легли на прямой курс вдоль широкого проспекта, упиравшегося в горы имени Ленина.
- А знаете, Мария Ардалионовна, какая дорога ведет к Храму?
- Комсомольский проспект, - сообразила Маша.
- Верно, - Виктор снова рассмеялся. - Вот вы говорите, Маша, тысячи, миллионы обычных, бестолковых людей. А она, мол, была растакая-этакая, и всяких чудес и знамений, при ней - масса. Да позвольте ж, спросить, какого чуда вам еще требуется? Каких знамений, если мы с вами и так парим над третьим Римом? Чего еще желать? А понял! Желаете ту самую гору подвинуть. Сейчас, сейчас, газку подбавим, даром что грейдер, да и какой грейдер, смотри - лезвие, будто туполевское крыло.
Виктор лихо вдавил педаль газа, и огромная, высвеченная осенним огнем гора стала стремительно приближаться. Они пролетели над автомобильной пробкой у метромоста, потом заложили вираж, едва не чиркнув по крыше олимпийского стадиона, и пошли по траверсу горы.
- Час близится, сквозь губы цедил Виктор, - даешь Армагедон, ну, положим, пока, дорогая моя, он во чреве, так - лишь Армагедончик, без этих, знатете ли, семи архаргелов, одним обойдемся. Ну-ка, музычку поставим, шестьсот шестедесят шесть килогерц. Он нажал кнопку встроеного "Пионера", и зазвучала ледянящая душу палеонтологическая труба.
- Там, внизу, сплошные дети кокаиншиков, и, первым делом, сдвинем гору имени главного из них. Чего нам понимаешь Варенух с Сердюками жалеть, все это дерьмо карикатурное, с Лоханкиными, Берлагами и прочими серебрянными детьми серебрянного века. Спасуться лишь избранные, а не эти слепки. Даешь красоту нечеловечскую, час пробил, грядет Апокалипсис.
- Сойди гора в море! - крикнул Виктор.
- Да какое ж это море? Река Москва! - замирая от резкого снижения, возразила Маша.
- Ха, даром что ли мы каналы строили, прямехенько через шлюзы во все бусурманские моря сойдет. Вот так сель будет!
Виктор запел:
- Отсель грозить мы будем Шведу-Сведенборгу...
- Кто такой Сведенборг? - спросила Мария.
- Диссидент от религии.
- Он что, не верил в загробную жизнь?
- Ха, - Виктор рассмеялся, - Нет, наоборот, считал, что она уже давно наступила, и все вокруг есть настоящий ад.
Раздался ужасающий скрежет, видно стал крошиться гранитный парапет смотровой площадки. Маша ухватилась за руку Виктора и закрыла глаза.
- Нет раскрой, раскрой прекрасны очи, глянь назад! - приказал Виктор и больно сжал ее руку.
Маша оглянулась и увидела то же, что и раньше: отвратительно гладкое серое пространство следовало за летящим грейдером.
- Где я? - спросила Маша.
- В своем сознании, - Виктор осклабился.
- А сознание?
- Н-дас, приехали, железная логика серебрянного века.
- Почему же ты не отвечаешь?
- Потому, что есть теорема Геделя, а, иначе, - все, тупик, или, как в простонародье говорят, силлогизм и свободный полет, а, еще точнее, свободное падение сознания.
- Не понимаю, причем здесь Гедель?
- А при том, что если нет бога, то и нет ответа, а лишь больная тавталогия и еще - свободное падение в пустоту. Вот оно и есть - чудо, катарсис человеческого организма, чем не Маргарита с метлой или Просто Мария с Арнольдом? Глянь, красота беспросветная, чудо пустоты. Где мы, кто мы? Е-ге, погодь, щас лунная дорожка появится, гулять будем, эх, жаль, гармонь забыл захватить, я ведь, Маша, на гармони - мастак, ведь это же настоящее, а не то, что раньше было: Варенуха с Ноздревым. Ведь мы ж не зря из людей манекенов настругали, чего там Шинель? Шинель, понимаешь, прохудилась. Да, а новую-то сперли! Кудесники пера сперли, а оставили нам кокаинщиков заместо человеков. Чего мы боялись снов разума, когда душа не то что уснула, а просто сдохла.
Виктор поднял лезвие, и они легли на обратный курс.
- Гляньте, Мария, какая полоса четкая, а, надо будет, мы и все сравняем, раз такого чуда мало.
- Чудо-то чудо, но какое-то книжное.- Возразила Маша, - А я все-таки обычная советская женщина, ну, может быть, с придурью.
- Насчет нашего полета - это точно. А вот по-поводу советской женщины, вы погорячились, Мария Ардалионовна. Не надо бросаться словами.
Виктор строго посмотрел на Марию и снова стал веселым.
- Странно мне вам говорить такие вещи. Вам, образованной современной женщине, вам ли летающие блюдца да чумаковские крэмы за чудо принимать? Господи помилуй, да вы в этих чудесах сама купаетесь.
- Как это купаюсь?
- Ну вспомните, когда Альенде расстреляли в президентском дворце, вы же обливались не водой, а горючими слезами?
- Обливалась, и другие обливались. - согласилась Мария, а про себя подумала, откуда это он про Альенде знает.
- То-то и оно, что плакали страшным ревом. Да кровью никто заявлений не писал.- Виктор бросив рычаг прикоснулся к ее горячей ладони. - Да разве это - не настоящее чудо? Милая моя, единственная... Да что там Альенде, вы на себя в зеркало взгляните, ведь такое поразительное чудо посреди пустоты. Ведь чудо господне не в исцелениях и хождениях по водам, не в полетах в межоблачном пространстве, ни, господи меня помилуй, в глотании ножей и всяческой прочей азиатчине, чудо в том, что вы, атеистка с молодых корней и молочных соков, живете так, как будто есть еще что-то, кроме вампиров, Воландов да .....Черного Барона, да, мало того, что живете еще и любите, любите и знаете, что Господь Бог не три буквы на трафаретке или Всемогущее Ничто. Ведь готовы плакать не только над той Девой, но и над "Просто Марией"!
- Да, Виктор, если никого вокруг нету - меня оторвать от телевизора невозможно, до того жалко на их страдания смотреть.
Виктор стал совсем серьезным. Что-то в нем опять появилось человеческое, какая-то внутрення боль, и вместе с ее появлением грейдер опустился посреди выросшей Москвы, рядом с оранжевым храмом. Ей стало жаль ангела. Она легонько погладила его как малое дитя. Ангел заплакал, и Мария очнулась на скамейке.
* * *
Отец Захарий остановился у иконы пресвятой девы-матери и шепотом помолился. Постоял, немного прислушиваясь к себе. Потом повторил молитву снова. Молитва не получалась. Одна неотвязная мысль терзала его и мучила и он, вместо правильных искренних слов, повторял про себя одно и то же: "Отчего храмы ваши снаружи белы, а внутри черны?
1 2 3 4 5 6 7 8
* * *
Конверт был необычный, без традиционной марки и даже совсем незаклеенный. На конверте нервным скачущим почерком надпись: это письмо найдено в бумагах В. Оно для вас. Подпись: Ваш А.-Т.В. Маша достала содержимое и тут же, при матери, принялась читать.
"Маша, сейчас глубокая ночь. Мне не спится, я болен, я чертовски болен, я боюсь и жду завтрашнего, нет, теперь уже сегодняшнего свидания. Ты видишь, я свихнулся, я спятил от радости, мне нужно что-то сделать, мне нужно поговорить хотя бы и просто с листком бумаги. Я не знаю, что со мной происходит, ведь я любил тебя, я негодяй и мерзавец, я жил плохо, неправильно, одиноко. Да, именно, мне холодно и одиноко оттого, что я боялся любить. Я трус, я до этого дня жил наполовину, ведь это страшно, что ты хочешь от меня ребенка, выходит, ты меня любила и мы так долго неправильно жили.
Милая моя, родная женщина, теперь все будет иначе, теперь и у меня есть жизнь и я знаю, что с ней делать. У нас будет ребенок, пусть будет девочка, я люблю девочек и они меня любят, пусть будет девочка. Хорошо?"
Дальше шло прожженное сигаретой место, какие-то каракули, и все. Маша тихо села, положила, словно ей было его тяжело держать, листочек на кровать, и снова и снова перечитывала послание Змея. Потом долго глядела в одну неподвижную точку, и даже не точку, а в белое бумажное поле, в запутанное нервными шарахающимися линиями окончание письма. После снова возращалась к словам, к буквам, к откровенному человеческому чувству. И наконец отмеченный краем глаза клубок линий превратился в зыбкое дрожащее строение с белым куполом и белыми стенами. Из каракулей проступил белый храм - ей так хотелось, и она теперь его видела, ясно и четко, как в том сне. Пусть будет девочка, прошептала она в пустоту.
- Маша, ты беременна? - послышался голос матери.
- Да, я хочу девочку, - спокойно и уверенно призналась дочь.
- Этот мужчина, он тебя ждет на бульваре, - вдруг спохватилась мать.
- Какой?
- Который принес тебе письмо. Что в нем? Он тебе сделал предложение? - И, не дожидаясь реакции, добавила: - Как это красиво и романтично, как в прошлом веке...
- Как в прошлом тысячелетии, - уточнила Маша и стала одеваться.
* * *
Три предложения, три признания в любви - не слишком ли для одной несчастной беременной женщины? Он поразительно красив, этот ангел-товарищ, но зачем он ее пугает? Неужели в самом деле по одному запаху можно потерять голову до такой степени, чтобы поклоняться обычному мебельному гарнитуру? Да, это болезнь, спать рядом и целовать давно пропавшие следы.
- А письма, письма, пусть они вас не волнуют, - продолжал Виктор, Ведь это слишком умно, чтобы быть правдой, здесь, очевидно, прав отец Захарий, хоть он мне и не понравился. Да, да, не удивляйтесь, следил за вами, Мария Ардалионовна, но ведь я по-другому не мог вам помочь.
- То есть вы тоже думаете, что я как-то была не в себе? - перебила Маша.
- Нет, не то, совсем другое, просто нужно покончить с нашей болезнью. Мы оба с вами больны, одним и тем же, но не смертельно, излечимо, мы уже выздоравливаем, я это уже чувствую, уже пошло дело на поправку. Вы понимаете, о ком я?
Маша отрицательно качнула головой.
- О Верзяеве. Ведь я тоже был болен, и жил как связанный по рукам и ногам, но теперь совсем другое, посмотрите, оглянитесь вокруг: вот небо, вот земля, вот деревья, пусть осень, и листья опадают, но как красиво, жизнь продолжается, а ведь его уже давно нет. Значит, жить и без него можно, следовательно, нам разрешено жить самим по себе, самим выбирать маршруты, самим решать любые вопросы. А его, его как бы и не было вовсе.
Маша ничего не хотела слушать о Змее из чужих уст. Она только поражалась, до чего люди во снах играют не соответствующую им роль.
- Так что же говорит отец Захарий? - попыталась она хоть как-то свернуть его с верзяевской темы.
- А, отец Захарий, - Виктор понимающе улыбнулся. - Вот он уж настоящий умник, очень трезвый человек. Он мне такое предложил, у него теория, и даже не одна, а две, одна явная, и я ее принимаю, а вторая тайная, да вы сами у него узнаете. Ведь вы собирались к нему, да, я вижу, собирались, пойдите хоть сейчас, ха, он - логик.
- Нет, я никуда не собиралась...- пыталась возразить Маша.
- Ну, ну, - снова понимающе улыбнулся Виктор, - как же вы к нему не пойдете, если больше вам и идти-то некуда, ведь он материалист и все объяснить может. Только учтите , имеет он при всем при том тайный интерес, а какой - не спрашивайте, не знаю.
- Хорошо, а вы-то что сами об этом думаете? - Маша, быть может, впервые в жизни решила воспользоваться властью над любящим ее сердцем.
- Я, я, да вы опять скажете, будто я из зависти, - Виктор поднял на нее голубые ангельские глаза, - впрочем, как хотите, только теория эта не моя, а отца Захария, и уж по одному этому совершенно ясно, что никакой зависти и быть не может, а я ее только принимаю, потому что все слишком умно, чтобы быть правдой.
- Я ничего не понимаю, что умно? И что правда?
- Да с письмами этими умно слишком, не натурально, все как будто по-написанному. Ну какое, к черту, непорочное зачатие в наше время, с чего это вдруг ни с того ни с сего второе пришествие? И следовательно, здесь один материализм и чертовщина, т.е. как бы розыгрыш со стороны господина Верзяева, царство ему подземное. Ведь он один знал обо всем, следовательно, какой же другой автор еще нужен?
- И грейдер выдумка? - Маша решила вернуть ангела на землю.
- Грейдер?! - вскрикнул Виктор.
- Что вы так побледнели? Грейдер - это огромный железный механизм, он до сих пор там стоит. Сам по себе он не страшен, страшно, что кто-то его поставил в нужное время и в нужном месте.- Маша сама вдруг поразилась своим словам. - Погодите, чья бы это не была идея, но его поставил живой человек. - Она осеклась, заметив дрожащие руки Виктора.
- Почему вы так смотрите на меня?
- У вас руки дрожат.
- Ничуть, - Виктор попытался скрыть дрожь сжимая пальцы, - - С чего мне дрожать, идут обычные строительные работы, даже движение в одну сторону перекрыли.
- Вы-то откуда знаете?
- Я вижу, вы мне не доверяете и, следовательно, как выражается поп, остается только плотник.
Виктор встал и, будто преодолевая себя, пошел прочь.
* * *
Зря она задала ему последний вопрос, - думала Мария, глядя на удаляющуюся фигуру Виктора. Да этот ангел - не просто товарищ, - теперь она вспомнила рассуждения научного руководителя о роли предвестника в Новом Завете и последовала за почти исчезнувшей фигуркой. Вскоре фигурка стала разрастаться буквально на глазах. Красавец мог все знать, и про ее застарелую девственность (она живо представила, как Виктор прячется где-то в темном углу своей квартиры и подслушивает их со Змеем разговоры), и про Метрополиум Мюзиум - просто от Змея, а уж про последнее свидание так безусловно! После второго поворота стало очевидно, что Виктор должен пройти мимо грейдера. Так вот он, ключик потерянный. Здесь, повинуясь какому то внешнему толчку, Маша остановилась, и Виктор, сделав еще несколько шагов, остановился напротив грейдера. Потом, оглядевшись вокруг, полез вверх.
- Дха, - словно осенний лист с материнской ветки, слетел с губ Марии удивленный вздох. Она не ожидала такой прыти. Более всего ее поразил професионализм, с каким тот влезал на грейдер, ловко прыгая по ступенькам - с одной лестницы на другую, а потом уж - на порог.
Прежде чем скрыться в кабине, Виктор еще раз оглянулся и, заметив слежку, махнул ей рукой, приглашая последовать за ним.
Господи, что же это такое? Вокруг была еще Москва, но какая-то притихшая и опустошенная - кажется наступил обед, ну точно обед - и дорожные строители ушли... Виктор еще настойчивее приглашал ее последовать за ним, он даже спустился обратно и, стоя на последней ступеньке, протягивал к ней красивую ладонь. Маша тоже, будто вступая в тайный заговор, осмотрелась. Потом смутилась, постояла в нерешительности, и , наконец, двинулась вперед.
Прохладная сухая рука несколько успокоила ее, и у нее даже не закружилсь голова, когда она оглянулась вниз, перепрыгивая с лестницы на лестницу. Она все-таки не представляла истинные размеры чудовища, и если бы не твердая поддержка Виктора, было бы невозможно вынести стремительно уходящих вниз московских кварталов. В какой-то момент появились облезлые московские крыши, утыканные крестами антен, и среди них она отметила крышу родного дома. Все казалось игрушечным, и какое-то давнее воспоминание мягко толкнуло ее в грудь. Она теперь глядела на город глазами пионерки, путешествующей по светлым залам Выставки Достижений Народного Хозяйства. Как сладко было рассматривать изяшные макеты великих электростнаций с крошечными человечками и машинами. Эти кругленькие, крытые блестящим лаком, тепловозики, ведущие за собой аккуратные вагончики, чем-то напоминающие песочные пироженые с розовой глазурью, казались настоящим светлым миром победившей мечты.
- Продолжим? - с приподнятым настроением бросил Виктор, по-хозяйски располагаясь в кабине.
Сейчас он изменился. Его лицо стало сосредоточенным и оттого - еще более прекрасным. Легкая проседь на висках, будто посеребренное воронье крыло, сверкала на солнце. Он включил зажигание, и машина задрожала над далекой столицей.
- Да... с такой махиной мы горы свернем! - ангельским голосом уже кричал Виктор, - Помните, Мария? Ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру хоть с горчичное зерно и скажете горе сей:"Поднимись и ввергнись гора в море", и сойдет гора в море.
- Значит, это вы? - почти не сомневаясь, спросила Мария.
- Да, Маша, я - ангел, я - свободно парящий над собственной жизнью ангел, но - не Змея, а Господа Бога. Да, я - его слуга, посыльный, а сам он грядет через чрево твое, дабы свершить страшный суд.
- А что же делать мне?
- Смириться и ждать.
- Но как же моя любовь, ведь я люблю Верзяева!
- Да о чем вы, Мария! Опомнитесь! Наступает час битвы, и зло будет повергнуто, а доброта и святость, наконец, обретут бессмертие. Так, неужели, вы выберете Верзяева?
- Верзяева уже выбрал грейдер.
- Грейдер - это же символ, смотрите, что делает вера с человеком.
Земля внизу тоже вздрогнула и потихоньку подалась назад,
- Но почему я? - спросила Мария, глядя на уплывающую под нож трижды переименованную улицу Горького. Она оглянулась назад, и на месте оранжевого храма, обнаружила серую ровную поверхность.
- Почему Бог избрал меня - простую, бестолковую женщину?
- Из тысяч! - радостно поддержал сомнения Марии ангел.
- Да, из тысяч и миллионов ничем не примечательных женшин. Ведь та, первая, была особенной.
- Ой-ли?! - Виктор потянул на себя правый рычаг, и они, проплыв над домом Пашкова и восстановленным Храмом Христа, легли на прямой курс вдоль широкого проспекта, упиравшегося в горы имени Ленина.
- А знаете, Мария Ардалионовна, какая дорога ведет к Храму?
- Комсомольский проспект, - сообразила Маша.
- Верно, - Виктор снова рассмеялся. - Вот вы говорите, Маша, тысячи, миллионы обычных, бестолковых людей. А она, мол, была растакая-этакая, и всяких чудес и знамений, при ней - масса. Да позвольте ж, спросить, какого чуда вам еще требуется? Каких знамений, если мы с вами и так парим над третьим Римом? Чего еще желать? А понял! Желаете ту самую гору подвинуть. Сейчас, сейчас, газку подбавим, даром что грейдер, да и какой грейдер, смотри - лезвие, будто туполевское крыло.
Виктор лихо вдавил педаль газа, и огромная, высвеченная осенним огнем гора стала стремительно приближаться. Они пролетели над автомобильной пробкой у метромоста, потом заложили вираж, едва не чиркнув по крыше олимпийского стадиона, и пошли по траверсу горы.
- Час близится, сквозь губы цедил Виктор, - даешь Армагедон, ну, положим, пока, дорогая моя, он во чреве, так - лишь Армагедончик, без этих, знатете ли, семи архаргелов, одним обойдемся. Ну-ка, музычку поставим, шестьсот шестедесят шесть килогерц. Он нажал кнопку встроеного "Пионера", и зазвучала ледянящая душу палеонтологическая труба.
- Там, внизу, сплошные дети кокаиншиков, и, первым делом, сдвинем гору имени главного из них. Чего нам понимаешь Варенух с Сердюками жалеть, все это дерьмо карикатурное, с Лоханкиными, Берлагами и прочими серебрянными детьми серебрянного века. Спасуться лишь избранные, а не эти слепки. Даешь красоту нечеловечскую, час пробил, грядет Апокалипсис.
- Сойди гора в море! - крикнул Виктор.
- Да какое ж это море? Река Москва! - замирая от резкого снижения, возразила Маша.
- Ха, даром что ли мы каналы строили, прямехенько через шлюзы во все бусурманские моря сойдет. Вот так сель будет!
Виктор запел:
- Отсель грозить мы будем Шведу-Сведенборгу...
- Кто такой Сведенборг? - спросила Мария.
- Диссидент от религии.
- Он что, не верил в загробную жизнь?
- Ха, - Виктор рассмеялся, - Нет, наоборот, считал, что она уже давно наступила, и все вокруг есть настоящий ад.
Раздался ужасающий скрежет, видно стал крошиться гранитный парапет смотровой площадки. Маша ухватилась за руку Виктора и закрыла глаза.
- Нет раскрой, раскрой прекрасны очи, глянь назад! - приказал Виктор и больно сжал ее руку.
Маша оглянулась и увидела то же, что и раньше: отвратительно гладкое серое пространство следовало за летящим грейдером.
- Где я? - спросила Маша.
- В своем сознании, - Виктор осклабился.
- А сознание?
- Н-дас, приехали, железная логика серебрянного века.
- Почему же ты не отвечаешь?
- Потому, что есть теорема Геделя, а, иначе, - все, тупик, или, как в простонародье говорят, силлогизм и свободный полет, а, еще точнее, свободное падение сознания.
- Не понимаю, причем здесь Гедель?
- А при том, что если нет бога, то и нет ответа, а лишь больная тавталогия и еще - свободное падение в пустоту. Вот оно и есть - чудо, катарсис человеческого организма, чем не Маргарита с метлой или Просто Мария с Арнольдом? Глянь, красота беспросветная, чудо пустоты. Где мы, кто мы? Е-ге, погодь, щас лунная дорожка появится, гулять будем, эх, жаль, гармонь забыл захватить, я ведь, Маша, на гармони - мастак, ведь это же настоящее, а не то, что раньше было: Варенуха с Ноздревым. Ведь мы ж не зря из людей манекенов настругали, чего там Шинель? Шинель, понимаешь, прохудилась. Да, а новую-то сперли! Кудесники пера сперли, а оставили нам кокаинщиков заместо человеков. Чего мы боялись снов разума, когда душа не то что уснула, а просто сдохла.
Виктор поднял лезвие, и они легли на обратный курс.
- Гляньте, Мария, какая полоса четкая, а, надо будет, мы и все сравняем, раз такого чуда мало.
- Чудо-то чудо, но какое-то книжное.- Возразила Маша, - А я все-таки обычная советская женщина, ну, может быть, с придурью.
- Насчет нашего полета - это точно. А вот по-поводу советской женщины, вы погорячились, Мария Ардалионовна. Не надо бросаться словами.
Виктор строго посмотрел на Марию и снова стал веселым.
- Странно мне вам говорить такие вещи. Вам, образованной современной женщине, вам ли летающие блюдца да чумаковские крэмы за чудо принимать? Господи помилуй, да вы в этих чудесах сама купаетесь.
- Как это купаюсь?
- Ну вспомните, когда Альенде расстреляли в президентском дворце, вы же обливались не водой, а горючими слезами?
- Обливалась, и другие обливались. - согласилась Мария, а про себя подумала, откуда это он про Альенде знает.
- То-то и оно, что плакали страшным ревом. Да кровью никто заявлений не писал.- Виктор бросив рычаг прикоснулся к ее горячей ладони. - Да разве это - не настоящее чудо? Милая моя, единственная... Да что там Альенде, вы на себя в зеркало взгляните, ведь такое поразительное чудо посреди пустоты. Ведь чудо господне не в исцелениях и хождениях по водам, не в полетах в межоблачном пространстве, ни, господи меня помилуй, в глотании ножей и всяческой прочей азиатчине, чудо в том, что вы, атеистка с молодых корней и молочных соков, живете так, как будто есть еще что-то, кроме вампиров, Воландов да .....Черного Барона, да, мало того, что живете еще и любите, любите и знаете, что Господь Бог не три буквы на трафаретке или Всемогущее Ничто. Ведь готовы плакать не только над той Девой, но и над "Просто Марией"!
- Да, Виктор, если никого вокруг нету - меня оторвать от телевизора невозможно, до того жалко на их страдания смотреть.
Виктор стал совсем серьезным. Что-то в нем опять появилось человеческое, какая-то внутрення боль, и вместе с ее появлением грейдер опустился посреди выросшей Москвы, рядом с оранжевым храмом. Ей стало жаль ангела. Она легонько погладила его как малое дитя. Ангел заплакал, и Мария очнулась на скамейке.
* * *
Отец Захарий остановился у иконы пресвятой девы-матери и шепотом помолился. Постоял, немного прислушиваясь к себе. Потом повторил молитву снова. Молитва не получалась. Одна неотвязная мысль терзала его и мучила и он, вместо правильных искренних слов, повторял про себя одно и то же: "Отчего храмы ваши снаружи белы, а внутри черны?
1 2 3 4 5 6 7 8