В самом деле оно никуда не годится?
— Не годится — это не то слово.
— Но я должен добиться, чтобы в офицерских столовых ели мои пирожные.
— Его невозможно проглотить.
— Если надо, проглотят, — жестко изрек Милоу и, отпустив ветку, погрозил пальцем, отчего чуть не свернул себе шею.
— Перебирайся сюда, — пригласил его Йоссариан. — Мой сук покрепче, и отсюда будет виднее.
Уцепившись обеими руками за ветку над головой, Милоу с величайшей осторожностью и опаской начал продвигаться по суку. Каждый мускул на его лице напрягся, и, лишь надежно усевшись наконец рядом с Йоссарианом, он вздохнул с облегчением и любовно постучал по дереву.
— Отличное дерево, — заметил Милоу хозяйским тоном.
— Древо жизни… — ответил Йоссариан, шевеля пальцами ног. — А также древо познания добра и зла…
Милоу пристально оглядел своими косящими глазами кору и ветви.
— Нет, — возразил он. — Это каштан. Уж я-то знаю. Я торгую каштанами.
— Ладно, пусть будет каштан.
Несколько секунд они сидели на ветке молча, болтая ногами и вцепившись руками в сук над головой: один — совершенно голый, если не считать сандалий на ногах; другой — наоборот, затянутый в плотную грязно-оливковую шерстяную форму, с туго завязанным галстуком. Милоу краешком глаза наблюдал за Йоссарианом, но из деликатности не решался задать ему вопрос, вертевшийся на языке.
— Я хотел тебя спросить кое о чем, — сказал он конец. — Вот ты сидишь голый… Я не собираюсь вмешиваться, но просто интересно: почему ты не носишь форму?
— Не желаю.
Милоу торопливо кивнул, словно воробей, склевавший зернышко.
— Понимаю, понимаю, — согласился он поспешно, сильно смутившись. — Вполне понимаю. Я слышал, как Эпплби и капитан Блэк говорили, что ты сошел с ума. Мне только хотелось убедиться, что это действительно так. — и опять поколебался, тщательно обдумывая следующий вопрос: — Собираешься ли ты вообще надевать форму?
— Не думаю.
Энергичным кивком Милоу подтвердил, что он все понял. Снова наступило молчание. Оба, мрачно нахмурившись, обдумывали каждый свое. Прилетела какая-то птаха с алой грудкой и села внизу на закачавшийся кустик почистить свои упругие черные крылышки. Йоссариан и Милоу сидели, как в беседке, скрытые ярусами нежной зелени, свисавшей над ними, а также стволами соседних каштанов и голубой канадской елью. Солнце стояло прямо над головой в сапфировой голубизне неба, цепочки низких, редких, пушистых облачков радовали глаз безупречной белизной. Воздух был неподвижен, листва повисла безжизненно. Кружевные тени лежали на Милоу и Йоссариане. Кругом царил мир. Вдруг Милоу, сдавленно вскрикнув, выпрямился и взволнованно протянул руку.
— Посмотри-ка туда! — тревожно воскликнул он. — Посмотри. Там кого-то хоронят. Похоже, что там могила. Йоссариан ответил:
— Хоронят того малыша, что погиб в моем самолете над Авиньоном. Его звали Сноуденом.
— Что с ним случилось? — Милоу перешел на почтительный шепот.
— Убит.
— Это ужасно. — В больших карих глазах Милоу блеснули слезы. — Бедный! Это действительно ужасно. — Он крепко прикусил свои дрожащие губы, и, когда снова заговорил, голос его зазвенел от избытка чувств.
— Но будет еще хуже, если столовые не согласятся покупать мой хлопок. Йоссариан, что с ними творится? Разве они не знают, что они наряду со всеми имеют свой пай?
— У покойника из моей палатки тоже свой пай? — спросил Йоссариан язвительно.
— Конечно, — охотно заверил его Милоу. — У каждого в эскадрилье свой пай.
— Он был убит прежде, чем его зачислили в эскадрилью.
Милоу отвернулся с гримасой невыразимого огорчения.
— Прошу тебя, прекрати попрекать меня этим покойником из твоей палатки, — сказал он капризным тоном. — Я уже говорил, что нисколько не повинен в его гибели. Моя ошибка в том, что я просчитался, закупив весь урожай египетского хлопка, и навлек на всех вас беду. Разве я мог предвидеть, что возникнет такой завал хлопка? — Я даже не знал, что в момент покупки на рынке наблюдался избыток хлопка. Случай завоевать рынок подворачивается не так уж часто. И я постарался не упустить этот редкий шанс.
Милоу едва не застонал, когда увидел, как шестеро военных вытащили из санитарной машины простой сосновый гроб и осторожно поставили на землю рядом с зияющим провалом свежевырытой могилы.
— И теперь я не могу сбыть ни клочка, чтобы выручить хоть пару центов, — причитал Милоу с траурным видом.
Йоссариана не трогали ни напыщенный и загадочный церемониал похорон, ни переживаемая Милоу горечь тяжелой утраты. Голос капеллана доносился до него издалека плохо различимым, еле слышным бормотаньем. Йоссариан узнал долговязую, возвышавшуюся над толпой фигуру майора Майора, и ему показалось, что он узнал майора Дэнби, вытиравшего лоб носовым платком. Позади трех офицеров выстроились подковой рядовые, неподвижные, как чурбаны. Четверо могильщиков в полосатых робах, скучая, опирались на лопаты, воткнутые в страшную, нелепую кучу медно-красной земли Йоссариан увидел, как капеллан воздел очи в сторону Йоссариана, горестным жестом дотронулся до глаз пальцами, снова посмотрел в сторону Йоссариана, на этот раз пристально, и опустил голову. Йоссариан расценил это как конец погребальной церемонии. И действительно, четверо в робах подняли гроб на ремнях и опустили в могилу. Милоу резко вздрогнул.
— Я не могу смотреть на это! — вскричал он с душевной болью и отвернулся. — Я не могу сидеть здесь и смотреть на все это, в то время как столовые позволяют разоряться моему синдикату! — Он заскрипел зубами и затряс головой от невыразимой скорби и обиды. — Будь я на их месте, я развел бы костер и сжег нижнее белье и летнюю форму, лишь бы увеличить спрос на хлопок. Но они не хотят делать ничего. Йоссариан, попытайся проглотить остаток шоколадно-хлопкового пирожного — ради меня. Может быть, оно все-таки тебе понравится…
Йоссариан оттолкнул его руку:
— Отстань, Милоу. Хлопок не едят.
Милоу хитро сощурился.
— Это ведь не просто хлопок, — уговаривал он Йоссариана. — Это хлопковые пирожные, восхитительные хлопковые пирожные. Попробуй и увидишь.
— Восхитительные? Ну уж не ври.
— Я никогда не лгу, — возразил Милоу с горделивым достоинством.
— А сейчас врешь.
— Я лгу только в случае необходимости, — объяснил Милоу, на мгновенье опустив глаза, но тут же победоносно вскинул ресницы. — Эти штуки лучше, чем обыкновенные пирожные, ей-богу, лучше. Они же начинены настоящим хлопком. Йоссариан, ты должен заставить всех есть эти пирожные. Не забывай, что египетский хлопок — лучший в мире.
— Но он несъедобен! — воскликнул Йоссариан. — У меня от него будут колики в желудке, понимаешь? Почему ты не испробуешь его на себе, если мне не веришь?
— Я пытался, — признался Милоу мрачно. — У меня от него несварение желудка.
Трава на кладбище отливала желтизной сухого сена и зеленью вареной капусты. Молча, неторопливо люди шли к машинам, поджидавшим их на обочине пыльной, ухабистой дороги. Горестно склонив голову, капеллан, майор Майор и майор Дэнби двигались на почтительном расстоянии друг от друга к своим джипам, стоявшим отдельной группкой.
— Все кончено, — сказал Йоссариан.
— Конец, — уныло согласился Милоу. — Никакой надежды… И все потому, что я дал им возможность решать самим. Ну что ж, это послужит мне хорошим уроком. Я уж заставлю их слушаться, если в следующий раз решусь на что-нибудь подобное.
— А почему бы тебе не продать хлопок правительству? — небрежно предложил Йоссариан, глядя, как четверо солдат в полосатых робах швыряют в могилу лопатами медно-красную землю.
Милоу сразу же забраковал эту идею.
— Это дело принципа, — убежденно заявил он. — Суть правительственного бизнеса — не лезть в частный бизнес, и я был бы последним негодяем, попытайся я впутать правительство в свой бизнес. Но основной бизнес правительства — забота о частном бизнесе, — тут же припомнил он и продолжал с подъемом: — Это сказал Кальвин Кулидж. а Кальвин Кулидж был президентом, так что, должно быть, это верно. И если правительство несет ответственность за процветание частного бизнеса, оно обязано скупить мой хлопок, раз никто другой не желает его покупать. Должен же я получить прибыль, а? — Но неожиданно лицо Милоу омрачилось, он снова стал серьезным и озабоченным. — Да, но как я добьюсь этого от правительства?
— Дай взятку, — сказал Йоссариан.
— Взятку? — Милоу рассвирепел и, покачнувшись, опять чуть было не свалился с сука и не свернул себе шею.
— Стыдись? — сурово отчитывал он Йоссариана. Казалось, огонь праведного негодования вырывался из его раздувавшихся ноздрей и из гневно скривившегося рта. — Взятка — дело противозаконное, и ты об этом прекрасно-знаешь. Хотя… Хм… Ведь получить прибыль — это не противозаконно, а? Нет, конечно, нет? Следовательно, я не сделаю ничего противозаконного, если дам взятку с целью получения основательной прибыли. — И с несчастным, жалобным лицом он снова углубился в размышления. — Но откуда я знаю, кому надо дать взятку?
— О, об этом не беспокойся, — усмехнувшись, утешил его Йоссариан. В это время джипы, санитарные машины и стоявшие позади грузовики, нарушив сонную тишину, стали разъезжаться. — Пообещай хорошую взятку, и они сами тебя найдут. Только дай понять, что ты не из робкого десятка. Пусть все точно знают, что тебе нужно и сколько ты собираешься заплатить. Но если ты будешь держаться стыдливо или виновато, сразу же попадешь в беду.
— Пошел бы ты со мной, а? — попросил Милоу. — Я побаиваюсь взяточников. Это же шайка мошенников.
— Ничего с тобой не случится, — заверил его Йоссариан. — А попадешь в беду. скажи, что безопасность страны требует сильной отечественной промышленности, перерабатывающей египетский хлопок, купленный у спекулянтов.
— И ведь, правда, требует. — подхватил Милоу торжественно. — Сильная промышленность, перерабатывающая египетский хлопок, — это сильная Америка.
— Ну конечно, а если не поможет, напомни о многих американских семьях, чей доход зависит от этой отрасли промышленности.
— Уйма американских семей зависит от этого.
— Понял? — спросил Йоссариан. — У тебя это получится лучше, чем у меня. В твоих устах это звучит почти как истина.
— А это и есть истина, — воскликнул Милоу.
— И я о том же. Ты сумеешь это изложить достаточно убедительно.
— Так ты твердо решил не ходить со мной? Йоссариан отрицательно покачал головой. Милоу не терпелось приступить к делу. Он сунул в Карман остаток хлопкового пирожного и стал осторожно пробираться по ветке к гладкому седому стволу. Заключив ствол в сердечные, хотя и неуклюжие объятия, он начал спускаться. Его кожаные подошвы то и дело соскальзывали, и казалось, что он вот-вот упадет и расшибется. Спустившись до середины ствола, Милоу вдруг замер, а затем опять стал карабкаться вверх. Кусочек коры прилип к его усам. Лицо покраснело от напряжения.
— Чем расхаживать голым, ты все-таки оделся бы, — Посоветовал он, думая о чем-то своем. — А то еще, чего доброго, подашь пример другим, и я вовек не сумею сплавить этот распроклятый хлопок. — Он заскользил вниз и, ступив на землю, поспешил прочь…
25. Капеллан
С некоторых пор капеллан стал задумываться над тем, что творится вокруг. Имеет ли бог ко всему этому отношение? А если имеет, то где тому доказательства? Служить в американской армии священником-анабаптистом трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах, а без твердой, догматической веры — почти невыносимо.
Горластые люди внушали капеллану страх. Энергичные, напористые, вроде полковника Кэткарта, вызывали у него чувство беспомощности и одиночества. Где бы капеллан ни появился, для всех он был чужим. И нижние чины, и офицеры держались с ним иначе, чем с другими нижними чинами и офицерами, и даже остальные капелланы были между собой в более коротких отношениях, чем с ним. В мире, где успех — единственная добродетель, он сам обрек себя на неудачу Он болезненно осознавал, что лишен апломба и ловкости — качеств, столь необходимых для духовника, помогавших идти в гору столь многим его коллегам других вероисповеданий и сект. Скорее всего он не был рожден для преуспеяния. Он считал себя уродом, и единственное, о чем он мечтал денно и нощно, — оказаться дома, возле своей жены. На самом деле капеллан был почти привлекательным: у него было приятное, нежное лицо, бледное и хрупкое, как известняк, и живой, открытый ум.
А может, он и правда был Вашингтон Ирвинг? Может, он и правда ставил имя Вашингтона Ирвинга на тех неведомых ему письмах? Он знал, что подобные подвохи памяти не раз описаны в анналах медицины. Но ему было известно также, что ничего нельзя знать наверняка. Нельзя знать наверняка и то, что ничего нельзя знать наверняка. Он весьма отчетливо помнил, или ему это только казалось, что он отчетливо помнил, что где-то он уже видел Йоссариана еще до того, как впервые увидел его на госпитальной койке. Он помнил, что испытал такое же беспокойное чувство две недели спустя, когда Йоссариан зашел к нему в палатку с просьбой помочь избавиться от участия в боевых операциях. Но к тому-то времени он уже действительно встречал Йоссариана — в палатке госпиталя.
Сомнения неотвязно грызли душу капеллана, мечущуюся в бренной хрупкой телесной оболочке. Существуют ли единая, истинная вера и загробная жизнь? Сколько ангелов или чертей могут усесться на острие булавки? Чем занимался господь бог в безбрежном океане вечности, до того как сотворил мир? Производили Адам и Ева на свет дочерей или нет? Словом, множество вопросов мучило капеллана. И все же ни один из них не был для него столь тяжким крестом, как вопрос доброты и умения держаться с людьми. До седьмого пота он бился в тисках труднейшей дилеммы: с одной стороны, он был не в состоянии разрешить свои проблемы; с другой — он не желал отбросить их как неразрешимые. Он страдал постоянно, он надеялся всегда. Возможно, что ничего из того, о чем он размышлял, в действительности не имело места, что это — всего лишь аберрация памяти, а не реальное ощущение, что на самом деле он никогда и не думал о том, что раньше видел то, о чем думал сейчас, что просто однажды он думал, что видел это, и его нынешнее впечатление, будто он когда-то о чем-то думал, — всего лишь иллюзия иллюзии и что теперь он просто вообразил, будто когда-то видел голого человека на дереве, неподалеку от кладбища.
Для капеллана стало очевидным, что он не очень-то подходит для своей должности, и он частенько раздумывал над тем, что, служи он в других родах войск, скажем, рядовым в пехоте или артиллерии или даже десантником, возможно, он был бы гораздо счастливей. У него не было настоящих друзей. До встречи с Йоссарианом он не чувствовал себя свободно ни с одним человеком в полку, да и с Йоссарианом он не мог чувствовать себя особенно непринужденно.
Грубые выходки Йоссариана, его наскоки на начальство постоянно держали капеллана в нервном пряжении: он и радовался, и одновременно трепетал от страха. Капеллан чувствовал себя в своей тарелке, когда приходил в офицерский клуб в обществе Йоссариана и Данбэра или хотя бы Нейтли и Макуотта. Он сидел с ними, и этого ему было вполне достаточно, ибо, во-первых, тем самым разрешалась проблема, где и с кем сидеть, а во-вторых, он избавлялся от нежелательной компании молодых офицеров, которые, стоило ему приблизиться, неизменно приветствовали его с подчеркнутой сердечностью, а сами, нетерпеливо ерзая, ожидали, когда он от них отойдет. От одного его присутствия многим становилось не по себе. Все относились к нему дружески, а душевно — никто. Все перекидывались с ним парой пустых фраз, и никто не говорил ни о тем существенном. Непринужденней всех вели себя с ним Йоссариан и Данбэр, и капеллан чувствовал себя в их обществе почти свободно. В тот вечер, когда полковник Кэткарт пытался вышвырнуть его из офицерского клуба, друзья отстояли его. Дрожа от ярости, Йоссариан поднялся и хотел вмешаться, но Нейтли удержал его криком: «Йоссариан!» Едва заслышав это имя, полковник Кэткарт побледнел как полотно и, к всеобщему изумлению, обратился в беспорядочное бегство, но вдруг столкнулся с генералом Дридлом. Тот сердито отпихнул полковника локтем и тут же заставил его приказать капеллану, чтобы тот посещал офицерский клуб каждый вечер.
Официальный статус капеллана в офицерском клубе был весьма мудрен, соблюдать его было столь же хлопотно, как и припоминать, в которой из десяти столовых авиаполка он должен сегодня обедать по расписанию. Собственно, он мог бы махнуть рукой на офицерский клуб, если бы не удовольствие, которое он получал от общения в клубе со своими новыми друзьями. Если капеллан вечером не шел в офицерский клуб, то ему просто некуда было деться. А в клубе он мог провести время за столиком с Йоссарианом и Данбэром. Обычно он говорил только в том случае, если к нему обращались, почти не прикасался к своему бокалу густого, сладкого вина и, скованно, застенчиво улыбаясь, неловко вертел в руках трубочку, которую время от времени набивал табаком, и изредка затягивался — только для виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Не годится — это не то слово.
— Но я должен добиться, чтобы в офицерских столовых ели мои пирожные.
— Его невозможно проглотить.
— Если надо, проглотят, — жестко изрек Милоу и, отпустив ветку, погрозил пальцем, отчего чуть не свернул себе шею.
— Перебирайся сюда, — пригласил его Йоссариан. — Мой сук покрепче, и отсюда будет виднее.
Уцепившись обеими руками за ветку над головой, Милоу с величайшей осторожностью и опаской начал продвигаться по суку. Каждый мускул на его лице напрягся, и, лишь надежно усевшись наконец рядом с Йоссарианом, он вздохнул с облегчением и любовно постучал по дереву.
— Отличное дерево, — заметил Милоу хозяйским тоном.
— Древо жизни… — ответил Йоссариан, шевеля пальцами ног. — А также древо познания добра и зла…
Милоу пристально оглядел своими косящими глазами кору и ветви.
— Нет, — возразил он. — Это каштан. Уж я-то знаю. Я торгую каштанами.
— Ладно, пусть будет каштан.
Несколько секунд они сидели на ветке молча, болтая ногами и вцепившись руками в сук над головой: один — совершенно голый, если не считать сандалий на ногах; другой — наоборот, затянутый в плотную грязно-оливковую шерстяную форму, с туго завязанным галстуком. Милоу краешком глаза наблюдал за Йоссарианом, но из деликатности не решался задать ему вопрос, вертевшийся на языке.
— Я хотел тебя спросить кое о чем, — сказал он конец. — Вот ты сидишь голый… Я не собираюсь вмешиваться, но просто интересно: почему ты не носишь форму?
— Не желаю.
Милоу торопливо кивнул, словно воробей, склевавший зернышко.
— Понимаю, понимаю, — согласился он поспешно, сильно смутившись. — Вполне понимаю. Я слышал, как Эпплби и капитан Блэк говорили, что ты сошел с ума. Мне только хотелось убедиться, что это действительно так. — и опять поколебался, тщательно обдумывая следующий вопрос: — Собираешься ли ты вообще надевать форму?
— Не думаю.
Энергичным кивком Милоу подтвердил, что он все понял. Снова наступило молчание. Оба, мрачно нахмурившись, обдумывали каждый свое. Прилетела какая-то птаха с алой грудкой и села внизу на закачавшийся кустик почистить свои упругие черные крылышки. Йоссариан и Милоу сидели, как в беседке, скрытые ярусами нежной зелени, свисавшей над ними, а также стволами соседних каштанов и голубой канадской елью. Солнце стояло прямо над головой в сапфировой голубизне неба, цепочки низких, редких, пушистых облачков радовали глаз безупречной белизной. Воздух был неподвижен, листва повисла безжизненно. Кружевные тени лежали на Милоу и Йоссариане. Кругом царил мир. Вдруг Милоу, сдавленно вскрикнув, выпрямился и взволнованно протянул руку.
— Посмотри-ка туда! — тревожно воскликнул он. — Посмотри. Там кого-то хоронят. Похоже, что там могила. Йоссариан ответил:
— Хоронят того малыша, что погиб в моем самолете над Авиньоном. Его звали Сноуденом.
— Что с ним случилось? — Милоу перешел на почтительный шепот.
— Убит.
— Это ужасно. — В больших карих глазах Милоу блеснули слезы. — Бедный! Это действительно ужасно. — Он крепко прикусил свои дрожащие губы, и, когда снова заговорил, голос его зазвенел от избытка чувств.
— Но будет еще хуже, если столовые не согласятся покупать мой хлопок. Йоссариан, что с ними творится? Разве они не знают, что они наряду со всеми имеют свой пай?
— У покойника из моей палатки тоже свой пай? — спросил Йоссариан язвительно.
— Конечно, — охотно заверил его Милоу. — У каждого в эскадрилье свой пай.
— Он был убит прежде, чем его зачислили в эскадрилью.
Милоу отвернулся с гримасой невыразимого огорчения.
— Прошу тебя, прекрати попрекать меня этим покойником из твоей палатки, — сказал он капризным тоном. — Я уже говорил, что нисколько не повинен в его гибели. Моя ошибка в том, что я просчитался, закупив весь урожай египетского хлопка, и навлек на всех вас беду. Разве я мог предвидеть, что возникнет такой завал хлопка? — Я даже не знал, что в момент покупки на рынке наблюдался избыток хлопка. Случай завоевать рынок подворачивается не так уж часто. И я постарался не упустить этот редкий шанс.
Милоу едва не застонал, когда увидел, как шестеро военных вытащили из санитарной машины простой сосновый гроб и осторожно поставили на землю рядом с зияющим провалом свежевырытой могилы.
— И теперь я не могу сбыть ни клочка, чтобы выручить хоть пару центов, — причитал Милоу с траурным видом.
Йоссариана не трогали ни напыщенный и загадочный церемониал похорон, ни переживаемая Милоу горечь тяжелой утраты. Голос капеллана доносился до него издалека плохо различимым, еле слышным бормотаньем. Йоссариан узнал долговязую, возвышавшуюся над толпой фигуру майора Майора, и ему показалось, что он узнал майора Дэнби, вытиравшего лоб носовым платком. Позади трех офицеров выстроились подковой рядовые, неподвижные, как чурбаны. Четверо могильщиков в полосатых робах, скучая, опирались на лопаты, воткнутые в страшную, нелепую кучу медно-красной земли Йоссариан увидел, как капеллан воздел очи в сторону Йоссариана, горестным жестом дотронулся до глаз пальцами, снова посмотрел в сторону Йоссариана, на этот раз пристально, и опустил голову. Йоссариан расценил это как конец погребальной церемонии. И действительно, четверо в робах подняли гроб на ремнях и опустили в могилу. Милоу резко вздрогнул.
— Я не могу смотреть на это! — вскричал он с душевной болью и отвернулся. — Я не могу сидеть здесь и смотреть на все это, в то время как столовые позволяют разоряться моему синдикату! — Он заскрипел зубами и затряс головой от невыразимой скорби и обиды. — Будь я на их месте, я развел бы костер и сжег нижнее белье и летнюю форму, лишь бы увеличить спрос на хлопок. Но они не хотят делать ничего. Йоссариан, попытайся проглотить остаток шоколадно-хлопкового пирожного — ради меня. Может быть, оно все-таки тебе понравится…
Йоссариан оттолкнул его руку:
— Отстань, Милоу. Хлопок не едят.
Милоу хитро сощурился.
— Это ведь не просто хлопок, — уговаривал он Йоссариана. — Это хлопковые пирожные, восхитительные хлопковые пирожные. Попробуй и увидишь.
— Восхитительные? Ну уж не ври.
— Я никогда не лгу, — возразил Милоу с горделивым достоинством.
— А сейчас врешь.
— Я лгу только в случае необходимости, — объяснил Милоу, на мгновенье опустив глаза, но тут же победоносно вскинул ресницы. — Эти штуки лучше, чем обыкновенные пирожные, ей-богу, лучше. Они же начинены настоящим хлопком. Йоссариан, ты должен заставить всех есть эти пирожные. Не забывай, что египетский хлопок — лучший в мире.
— Но он несъедобен! — воскликнул Йоссариан. — У меня от него будут колики в желудке, понимаешь? Почему ты не испробуешь его на себе, если мне не веришь?
— Я пытался, — признался Милоу мрачно. — У меня от него несварение желудка.
Трава на кладбище отливала желтизной сухого сена и зеленью вареной капусты. Молча, неторопливо люди шли к машинам, поджидавшим их на обочине пыльной, ухабистой дороги. Горестно склонив голову, капеллан, майор Майор и майор Дэнби двигались на почтительном расстоянии друг от друга к своим джипам, стоявшим отдельной группкой.
— Все кончено, — сказал Йоссариан.
— Конец, — уныло согласился Милоу. — Никакой надежды… И все потому, что я дал им возможность решать самим. Ну что ж, это послужит мне хорошим уроком. Я уж заставлю их слушаться, если в следующий раз решусь на что-нибудь подобное.
— А почему бы тебе не продать хлопок правительству? — небрежно предложил Йоссариан, глядя, как четверо солдат в полосатых робах швыряют в могилу лопатами медно-красную землю.
Милоу сразу же забраковал эту идею.
— Это дело принципа, — убежденно заявил он. — Суть правительственного бизнеса — не лезть в частный бизнес, и я был бы последним негодяем, попытайся я впутать правительство в свой бизнес. Но основной бизнес правительства — забота о частном бизнесе, — тут же припомнил он и продолжал с подъемом: — Это сказал Кальвин Кулидж. а Кальвин Кулидж был президентом, так что, должно быть, это верно. И если правительство несет ответственность за процветание частного бизнеса, оно обязано скупить мой хлопок, раз никто другой не желает его покупать. Должен же я получить прибыль, а? — Но неожиданно лицо Милоу омрачилось, он снова стал серьезным и озабоченным. — Да, но как я добьюсь этого от правительства?
— Дай взятку, — сказал Йоссариан.
— Взятку? — Милоу рассвирепел и, покачнувшись, опять чуть было не свалился с сука и не свернул себе шею.
— Стыдись? — сурово отчитывал он Йоссариана. Казалось, огонь праведного негодования вырывался из его раздувавшихся ноздрей и из гневно скривившегося рта. — Взятка — дело противозаконное, и ты об этом прекрасно-знаешь. Хотя… Хм… Ведь получить прибыль — это не противозаконно, а? Нет, конечно, нет? Следовательно, я не сделаю ничего противозаконного, если дам взятку с целью получения основательной прибыли. — И с несчастным, жалобным лицом он снова углубился в размышления. — Но откуда я знаю, кому надо дать взятку?
— О, об этом не беспокойся, — усмехнувшись, утешил его Йоссариан. В это время джипы, санитарные машины и стоявшие позади грузовики, нарушив сонную тишину, стали разъезжаться. — Пообещай хорошую взятку, и они сами тебя найдут. Только дай понять, что ты не из робкого десятка. Пусть все точно знают, что тебе нужно и сколько ты собираешься заплатить. Но если ты будешь держаться стыдливо или виновато, сразу же попадешь в беду.
— Пошел бы ты со мной, а? — попросил Милоу. — Я побаиваюсь взяточников. Это же шайка мошенников.
— Ничего с тобой не случится, — заверил его Йоссариан. — А попадешь в беду. скажи, что безопасность страны требует сильной отечественной промышленности, перерабатывающей египетский хлопок, купленный у спекулянтов.
— И ведь, правда, требует. — подхватил Милоу торжественно. — Сильная промышленность, перерабатывающая египетский хлопок, — это сильная Америка.
— Ну конечно, а если не поможет, напомни о многих американских семьях, чей доход зависит от этой отрасли промышленности.
— Уйма американских семей зависит от этого.
— Понял? — спросил Йоссариан. — У тебя это получится лучше, чем у меня. В твоих устах это звучит почти как истина.
— А это и есть истина, — воскликнул Милоу.
— И я о том же. Ты сумеешь это изложить достаточно убедительно.
— Так ты твердо решил не ходить со мной? Йоссариан отрицательно покачал головой. Милоу не терпелось приступить к делу. Он сунул в Карман остаток хлопкового пирожного и стал осторожно пробираться по ветке к гладкому седому стволу. Заключив ствол в сердечные, хотя и неуклюжие объятия, он начал спускаться. Его кожаные подошвы то и дело соскальзывали, и казалось, что он вот-вот упадет и расшибется. Спустившись до середины ствола, Милоу вдруг замер, а затем опять стал карабкаться вверх. Кусочек коры прилип к его усам. Лицо покраснело от напряжения.
— Чем расхаживать голым, ты все-таки оделся бы, — Посоветовал он, думая о чем-то своем. — А то еще, чего доброго, подашь пример другим, и я вовек не сумею сплавить этот распроклятый хлопок. — Он заскользил вниз и, ступив на землю, поспешил прочь…
25. Капеллан
С некоторых пор капеллан стал задумываться над тем, что творится вокруг. Имеет ли бог ко всему этому отношение? А если имеет, то где тому доказательства? Служить в американской армии священником-анабаптистом трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах, а без твердой, догматической веры — почти невыносимо.
Горластые люди внушали капеллану страх. Энергичные, напористые, вроде полковника Кэткарта, вызывали у него чувство беспомощности и одиночества. Где бы капеллан ни появился, для всех он был чужим. И нижние чины, и офицеры держались с ним иначе, чем с другими нижними чинами и офицерами, и даже остальные капелланы были между собой в более коротких отношениях, чем с ним. В мире, где успех — единственная добродетель, он сам обрек себя на неудачу Он болезненно осознавал, что лишен апломба и ловкости — качеств, столь необходимых для духовника, помогавших идти в гору столь многим его коллегам других вероисповеданий и сект. Скорее всего он не был рожден для преуспеяния. Он считал себя уродом, и единственное, о чем он мечтал денно и нощно, — оказаться дома, возле своей жены. На самом деле капеллан был почти привлекательным: у него было приятное, нежное лицо, бледное и хрупкое, как известняк, и живой, открытый ум.
А может, он и правда был Вашингтон Ирвинг? Может, он и правда ставил имя Вашингтона Ирвинга на тех неведомых ему письмах? Он знал, что подобные подвохи памяти не раз описаны в анналах медицины. Но ему было известно также, что ничего нельзя знать наверняка. Нельзя знать наверняка и то, что ничего нельзя знать наверняка. Он весьма отчетливо помнил, или ему это только казалось, что он отчетливо помнил, что где-то он уже видел Йоссариана еще до того, как впервые увидел его на госпитальной койке. Он помнил, что испытал такое же беспокойное чувство две недели спустя, когда Йоссариан зашел к нему в палатку с просьбой помочь избавиться от участия в боевых операциях. Но к тому-то времени он уже действительно встречал Йоссариана — в палатке госпиталя.
Сомнения неотвязно грызли душу капеллана, мечущуюся в бренной хрупкой телесной оболочке. Существуют ли единая, истинная вера и загробная жизнь? Сколько ангелов или чертей могут усесться на острие булавки? Чем занимался господь бог в безбрежном океане вечности, до того как сотворил мир? Производили Адам и Ева на свет дочерей или нет? Словом, множество вопросов мучило капеллана. И все же ни один из них не был для него столь тяжким крестом, как вопрос доброты и умения держаться с людьми. До седьмого пота он бился в тисках труднейшей дилеммы: с одной стороны, он был не в состоянии разрешить свои проблемы; с другой — он не желал отбросить их как неразрешимые. Он страдал постоянно, он надеялся всегда. Возможно, что ничего из того, о чем он размышлял, в действительности не имело места, что это — всего лишь аберрация памяти, а не реальное ощущение, что на самом деле он никогда и не думал о том, что раньше видел то, о чем думал сейчас, что просто однажды он думал, что видел это, и его нынешнее впечатление, будто он когда-то о чем-то думал, — всего лишь иллюзия иллюзии и что теперь он просто вообразил, будто когда-то видел голого человека на дереве, неподалеку от кладбища.
Для капеллана стало очевидным, что он не очень-то подходит для своей должности, и он частенько раздумывал над тем, что, служи он в других родах войск, скажем, рядовым в пехоте или артиллерии или даже десантником, возможно, он был бы гораздо счастливей. У него не было настоящих друзей. До встречи с Йоссарианом он не чувствовал себя свободно ни с одним человеком в полку, да и с Йоссарианом он не мог чувствовать себя особенно непринужденно.
Грубые выходки Йоссариана, его наскоки на начальство постоянно держали капеллана в нервном пряжении: он и радовался, и одновременно трепетал от страха. Капеллан чувствовал себя в своей тарелке, когда приходил в офицерский клуб в обществе Йоссариана и Данбэра или хотя бы Нейтли и Макуотта. Он сидел с ними, и этого ему было вполне достаточно, ибо, во-первых, тем самым разрешалась проблема, где и с кем сидеть, а во-вторых, он избавлялся от нежелательной компании молодых офицеров, которые, стоило ему приблизиться, неизменно приветствовали его с подчеркнутой сердечностью, а сами, нетерпеливо ерзая, ожидали, когда он от них отойдет. От одного его присутствия многим становилось не по себе. Все относились к нему дружески, а душевно — никто. Все перекидывались с ним парой пустых фраз, и никто не говорил ни о тем существенном. Непринужденней всех вели себя с ним Йоссариан и Данбэр, и капеллан чувствовал себя в их обществе почти свободно. В тот вечер, когда полковник Кэткарт пытался вышвырнуть его из офицерского клуба, друзья отстояли его. Дрожа от ярости, Йоссариан поднялся и хотел вмешаться, но Нейтли удержал его криком: «Йоссариан!» Едва заслышав это имя, полковник Кэткарт побледнел как полотно и, к всеобщему изумлению, обратился в беспорядочное бегство, но вдруг столкнулся с генералом Дридлом. Тот сердито отпихнул полковника локтем и тут же заставил его приказать капеллану, чтобы тот посещал офицерский клуб каждый вечер.
Официальный статус капеллана в офицерском клубе был весьма мудрен, соблюдать его было столь же хлопотно, как и припоминать, в которой из десяти столовых авиаполка он должен сегодня обедать по расписанию. Собственно, он мог бы махнуть рукой на офицерский клуб, если бы не удовольствие, которое он получал от общения в клубе со своими новыми друзьями. Если капеллан вечером не шел в офицерский клуб, то ему просто некуда было деться. А в клубе он мог провести время за столиком с Йоссарианом и Данбэром. Обычно он говорил только в том случае, если к нему обращались, почти не прикасался к своему бокалу густого, сладкого вина и, скованно, застенчиво улыбаясь, неловко вертел в руках трубочку, которую время от времени набивал табаком, и изредка затягивался — только для виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57