не то кофеварка, не то велосипед для осьминога. Хорошо хоть Крошка знает, где какую кнопку нажимать.
– Здесь наружный обзор есть?
– Ага. Вот. – Она сунула палец в отверстие, которого я и не заметил.
Потолок был полусферический, как в планетарии. В общем, я и очутился в планетарии, да в таком, что только рот разинул.
Вдруг оказалось, что стоим мы вовсе не на полу, а на платформе футов тридцати высотой и в открытом пространстве. Меня окружали изображения тысяч звезд, а в черном «небе» прямо передо мной огромная, зеленая и прекрасная висела Земля!
– Очнись, Кип, – тронула меня за локоть Крошка.
– Не поэтичный ты человек, – выдавил я.
– Поэтичный, да еще какой. Но у нас нет времени. Кип, я знаю, где мы. Там же, откуда я бежала. Их база. Вон, видишь, те скалы, отбрасывающие длинную тень? Некоторые из них – замаскированные корабли. А вон там, левее, такой высокий пик с седловиной. Если взять левее его, почти прямо на запад, то можно выйти к станции Томба, сорок миль отсюда. А еще через двести миль – Лунная база, а за ней Луна-сити.
– Как долго туда лететь?
– Взлетать и садиться на Луне я еще не пробовала. Думаю, что несколько минут.
– Надо лететь! Они в любую минуту могут вернуться.
– Да, Кип, – она влезла в гнездо и склонилась над приборами.
Через минуту она вылезла обратно. Лицо ее побледнело, осунулось, стало совсем детским.
– Прости, Кип. Никуда мы с тобой не полетим.
– Что случилось, почему? Ты что, забыла, как им управлять?
– Нет. Они унесли «мозг».
– Унесли что?
– "Мозг". Маленький прибор размером с орех, который помещается вот сюда, – она показала мне паз. – Тогда нам удалось бежать, потому что Материня сумела его стащить. Нас заперли в пустом корабле, так же, как сейчас. Но у нее был «мозг», и мы сумели улететь. – Крошка выглядела совершенно отчаявшейся и растерянной. – Следовало мне догадаться раньше, что он не оставит его в рубке. Пожалуй, что я и догадывалась, только не хотела себе в этом признаваться. Извини.
– Слушай, Крошка, мы так просто не сдадимся. Может, я сумею что-нибудь соорудить.
– Нет, Кип, – покачала она головой. – Не так-то это просто. Автомобиль ведь не поедет, если вместо генератора поставить макет. Я толком не представляю себе функций этого приспособления и прозвала его «мозгом», потому что оно такое сложное.
– Но... – я замолчал. Дайте туземцу с острова Борнео новехонький автомобиль и выньте свечи – заведет он его? – Что можно придумать взамен полета, Крошка? Есть предложения? Если нет, покажи мне, где входной люк. Я стану там с этой штукой, – я потряс ломом, – и размозжу голову каждому, кто сунется.
– Я в растерянности, – сказала она. – Надо искать Материню. Если она здесь, то что-нибудь придумает.
– Ладно. Но сначала все-таки покажи мне люк. Я покараулю, пока ты будешь ее искать.
Меня охватил безрассудный гнев отчаяния. Выбраться отсюда уже не казалось больше возможным, ну и пусть! Все равно, мы еще за кое-что поквитаемся.
Пусть он знает, что люди просто так не позволят помыкать собой. Я был уверен, – ну, почти уверен, – что успею как следует врезать ему , прежде чем у меня ослабнут поджилки. Размозжу его отвратительную голову.
Если, конечно, не посмотрю ему в глаза.
– Есть еще один выход... – тихо пробормотала Крошка.
– Какой?
– Мне даже предлагать его противно. Ты еще подумаешь, что я хочу бросить тебя одного.
– Не глупи. Если есть идея, выкладывай.
– Станция Томба всего в сорока милях отсюда. Если мой скафандр здесь, в корабле... Что ж, может удастся сыграть еще один тайм!
– Мы пойдем туда пешком!
– Нет, Кип, – печально сказала она. – Потому-то я и не хотела даже говорить. Я смогу дойти... если найду скафандр. Но на тебя ведь он все равно не налез бы.
– Нужен мне твой скафандр! – ответил я гордо.
– Ты забыл, Кип? Ведь мы на Луне, а на Луне нет воздуха.
– Что я, идиот, по-твоему? Просто, если они оставили твой скафандр, то и мой висит где-нибудь рядышком.
– Твой? У тебя есть скафандр? – не веря, спросила она.
Последующий диалог был настолько путаным, что нет смысла его приводить.
В конце концов я заставил ее поверить, что двенадцать часов назад в четверти миллиона миль отсюда я связался с ней по радио на волне космического диапазона только потому, что вышел прогуляться в скафандре.
– Разнесем эту лавочку в клочья, – сказал я. – То есть нет, сначала покажи мне входной шлюз, а потом разноси ее сама.
– Идет.
Она отвела меня к шлюзу, комнате такого же типа, как наш карцер, только поменьше размером и с внутренней дверью, специально сделанной, чтобы принять на себя давление атмосферы корабля. Дверь не была заперта. Мы осторожно отворили ее. Наружная дверь шлюза была закрыта, в противном случае нам никогда бы не открыть внутреннюю.
– Будь Черволицый действительно предусмотрительным, он, конечно, оставил бы внешнюю дверь открытой, – подумал я вслух, – даже если бы был уверен, что из карцера нам не выбраться. Потому что... Слушай-ка! А нельзя ли внутреннюю дверь закрепить так, чтобы она не закрывалась?
– Не знаю.
– Что ж, поглядим.
Ага, вот она, элементарная защелка. На всякий случай, чтобы ее не могли открыть извне нажатием какой-нибудь кнопки, я заклинил защелку ножом.
– Другого шлюза нет?
– В том корабле не было, значит, и здесь нет.
– Через этот-то уже никто не войдет.
– Но вдруг он все-таки сумеет взломать наружную дверь? – нервно спросила Крошка. – Мы ведь лопнем, как воздушные шарики.
Я улыбнулся ей в ответ.
– Кто здесь у нас гений? Конечно, нас разорвало бы, удайся ему открыть люк, но... ему не удастся. Люк удерживает давление тонн в двадцать-двадцать пять. Как ты только что мне напомнила сама, мы на Луне, а на Луне нет воздуха, так ведь?
Крошка даже смутилась.
Итак, мы взялись за поиски. Я с удовольствием взламывал двери. Симпатий ко мне у Черволицего это не прибавит. Мы сразу же наткнулись на вонючую конуру, где обитали Толстяк и Тощий. Жаль, что их дверь не была заперта. Комната могла рассказать многое о нашей парочке, прежде всего то, что они – грязные свиньи. А также и то, что они не пленники: комната была переоборудована для людей. Их отношения с Черволицым, какими бы они ни были, начались, очевидно, не вчера. Я обнаружил две пустые стойки-вешалки для скафандров, несколько десятков консервных банок с рационами армейского образца, которые обычно продают в магазинах списанных армейских избытков, и, самое главное, – питьевую воду и что-то типа умывальника. Более того, я нашел ценность, не сравнимую ни с золотом, ни с ладаном (если конечно, мы найдем и свои скафандры) – два заряженных баллона с гелиево-кислородной смесью.
Я отпил воды, вскрыл для Крошки банку консервов (она открывалась ключом; мы избежали участи Троих в лодке" с их банкой ананасов), велел ей поесть, а потом продолжать обыск. Сам же отправился дальше – найденные баллоны просто подзуживали меня разыскать и скафандры, и унести отсюда ноги, пока не вернулся Черволицый.
Я вскрыл с дюжину дверей быстрее, чем Плотник с Моржом Персонажи повести-сказки Льюиса Кэррола «Алиса в Стране Чудес».
вскрывали раковины, и много чего обнаружил, в том числе и жилые помещения черволицых. Но там я уже не стал задерживаться – этим займется Космический Корпус, когда (и если) прибудет сюда. Я только проверил, нет ли там скафандров.
И, наконец, нашел их – в комнате рядом с нашим узилищем.
До того я обрадовался, увидев Оскара, что чуть его не расцеловал.
– Привет, дружище, – заорал я. – Какая встреча! – И понесся за Крошкой. Ноги опять полетели вперед меня, но я уже внимания не обращал.
Крошка взглянула на меня, когда я ворвался в комнату:
– Я уже собиралась идти за тобой.
– Нашел! Нашел!
– Кого нашел? Материню? – спросила она жадно.
– Да нет же, нет! Я нашел скафандр! И твой, мой! Пошли!
– А-а-а... – она выглядела огорченной, и я даже обиделся. – Здорово, но... надо найти Материню.
Чувство беспредельной усталости охватило меня. У нас появился, хоть и слабый, но все-таки шанс спастись от участи худшей, чем смерть (и это отнюдь не метафора), а она не желает уходить, пока не найдет свое пучеглазое чудовище. Будь это человек – я бы тоже не колебался ни секунды, даже если бы у него изо рта дурно пахло.
Будь это кошка или собака – я поколебался бы, но остался.
Но что мне это пучеглазое? И вообще, я ему обязан только одним, то есть тем, что здорово влип, как еще не влипал никогда в жизни.
Сгрести, что ли, Крошку и сунуть ее в скафандр? Но вместо этого я лишь спросил:
– Ты в своем уме? Мы уходим. Прямо сейчас.
– Мы не уйдем, пока не найдем ее.
– Ну теперь-то уж ясно, что ты не в себе. Мы даже не знаем, здесь ли она... А если мы ее найдем, все равно не сможем взять с собой.
– Сможем!
– Как? Мы ж на Луне, забыла? В безвоздушном пространстве. У тебя, что скафандр для нее припасен?
– Но... – она растерялась, но ненадолго. – Поступай, как знаешь. А я пошла ее искать. Держи, – и она кинула мне консервную банку.
Следовало, разумеется, применить силу, но... издержки воспитания! С детства ведь приучают, что женщину бить нельзя, как бы сильно она этого ни заслуживала. Поэтому, пока я разрывался между здравым смыслом и воспитанием, возможность действовать и вместе с нею Крошка выплыли за дверь. Я просто застонал от беспомощности.
Но тут мое внимание привлек невероятно приятный запах. Крошка ведь сунула мне в руки банку с консервами. То есть, вернее сказать с вареной подметкой в сером соусе, но запах!
Я доедал консервы, осматривая Крошкины трофеи. Моток нейлонового шнура я с удовольствием прицепил рядом с баллонами; у Оскара на поясе висело, правда, пятьдесят футов веревки, но запас карман не оторвет.
Прихватил я и геологический молоток, и пару батарей, которые сгодятся и для нашлемных фар, и для много чего другого.
Больше ничего интересного не попалось, кроме брошюрки с названием «Предварительные данные по селенологии», проспекта урановых рудников и просроченных водительских прав, выданных штатом Юта на имя Тимоти Джонсона. Я узнал на фотографии лицо Тощего. Брошюрки интересные, но сейчас не до лишнего багажа.
Мебель состояла в основном из двух кроватей, изогнутых по очертанию человеческого тела и толсто обитых. Отсюда вывод, что Тощему и Толстяку доводилось путешествовать на этом корабле при изрядных ускорениях.
Подобрав пальцем остатки подливы, я как следует напился, умылся, не жалея воды, потому что мне было без разницы, помрет эта парочка от жажды, или нет, собрал свою добычу и пошел туда, где лежали скафандры.
Войдя туда, я наткнулся на Крошку, повеселевшую и с ломом в руках.
– Я нашла ее!
– Где?
– Пошли, взломаешь дверь, у меня сил не хватает.
Я сложил все барахло подле скафандров и пошел за ней. Она остановилась перед дверной панелью чуть дальше того места по коридору, куда меня завел мой вандализм.
– Здесь ?
Я прислушался.
– С чего ты взяла?
– Знаю! Открывай!
Я пожал плечами и размахнулся. Панель с треском выскочила из паза. И всего-то дел.
Посреди комнаты, свернувшись в клубочек, лежало существо. Трудно было сказать, его я видел на пастбище вчера вечером или нет. Плохое освещение, иная обстановка. Но Крошка никаких сомнений не испытывала. С радостным воплем она рванулась вперед, и обе покатились по полу, сцепившись, как два играющих котенка.
Крошка визжала от радости более или менее по-английски. А вот Материня... Я бы не удивился, заговори она по-английски тоже (говорил же Черволицый, да и Крошка упоминала о своих беседах с ней), но тут было совсем другое.
Вы когда-нибудь пересмешника слышали? Он то просто поет, то весело и шумно обращается к Творцу. Пожалуй, бесконечно меняющиеся трели пересмешника ближе всего к речи Материни.
Наконец, они более или менее успокоились, и Крошка сказала:
– Я так рада, Материня, так рада!
Та что-то пропела в ответ.
– Извините, Материня, очень невежливо с моей стороны. Разрешите представить – мой дорогой друг Кип.
И Материня пропела мне:
– Ля, си, до, ре, ми, ре, до, соль.
И я понял:
– Очень рада познакомиться. Кип.
Понял без слов, но так ясно, как будто она говорила по-английски. Причем это вовсе не был полушутливый саморозыгрыш, как, скажем, мои беседы с Оскаром или разговор Крошки с мадам Помпадур; ведь, беседуя с Оскаром, я составляю обе части диалога; просто мое сознание беседует с моим подсознанием, или что-то в этом роде. Но здесь все обстояло иначе. Материня пела мне, а я понимал то, что она пела. Я испытывал удивление, но отнюдь не недоверие. И вообще, при виде радуги не думаешь ведь о законах оптики. Просто вот она, радуга, перед тобой, висит в небе.
И надо было быть последним идиотом, чтобы не понять того, что Материня говорила именно со мной, потому я ее и понял, и понимал каждый раз, потому что когда она обращалась только к Крошке, мне ее речь казалась каким-то чириканием.
Назовите это телепатией, если хотите, вроде бы в университете Дьюка под этим подразумевают кое-что другое. Я ее мыслей читать не мог, да и не думаю, чтобы она могла читать мои. Мы просто беседовали.
Но, хотя и удивленный, я не забывал о правилах хорошего тона. Чувствовал я себя так, как будто мама представляет меня одной из своих старых подруг. Поэтому я поклонился и сказал:
– Мы очень рады, что нашли вас, Материня.
Причем сказал чистейшую и смиренную правду, сразу и безо всяких объяснений поняв, что именно заставило Крошку рискнуть даже новым планом, но не отказываться искать ее – она была «Материня», и все тут!
Крошка имела обыкновение все и вся нарекать кличками и прозвищами, причем не все они, надо сказать, приходились мне по вкусу. Но по поводу «Материни» я и минутного сомнения не испытывал. Материня – это Материня! Подле нее было хорошо, спокойно и уютно. Вроде как знаешь, что если разобьешь коленку и с ревом прибежишь домой, она ее поцелует, смажет йодом и заклеит пластырем, и все будет хорошо. Таким свойством обладают многие няни и учителя... и, к сожалению, его лишены многие матери.
Но у Материни оно было развито так сильно, что даже мысль о Черволицем перестала беспокоить меня. Она с нами, и теперь все пойдет хорошо. Рассуждая логично, я вполне отдавал себе отчет, что она уязвима не менее нашего – я же видел, как ее свалили. Она и меньше, и слабее меня, она не могла сама пилотировать корабль – за нее это делала Крошка. И все это не имело значения.
Мне хотелось к ней на коленки. Но поскольку она маленькая, и коленок у нее нет вообще, я бы с удовольствием положил ее на колени себе.
Я все время говорил об отце, но из этого вовсе не следует, что мама для меня значит меньше – просто тут другое. Отец активен, мама пассивна. Отец вещает, а мама нет. Но умри она, и отец станет похож на дерево, вывороченное с корнями из земли. На ней держится весь наш мир.
Присутствие Материни действовало на меня так же, как обычно действовало присутствие мамы. Только с мамой это было привычно, в порядке вещей. А тут вдруг все случилось совершенно неожиданно, вдали от дома и в самый нужный для меня момент.
– Ну, теперь можно отправляться. Кип. Давай живее! – взволнованно выпалила Крошка. Материня пропела:
– Куда мы отправляемся, детки?
– На станцию Томба, Материня. Там нам помогут.
В глазах ее промелькнула печаль. У нее были огромные, мягкие, добрые глаза. Чудесные глаза и мягкий, беззащитный рот, из которого лилась музыка. Но выражение, Промелькнувшее в ее глазах, сменило чувством тревоги то счастье, которое я только что испытывал. И ответ ее напомнил мне, что она не чудотворец.
– Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно.
(Я не буду больше воспроизводить ее чириканье нотами, все равно я их толком не помню).
Крошка с энтузиазмом рассказывала ей о скафандрах, а я стоял, как болван, и слушал, и мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Материни, как ни за что не ушел бы и без Крошки...
Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки.
Материня мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок – между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Материней, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на все сто в роли вопящей капризной ужасной девчонки, с другой стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Здесь наружный обзор есть?
– Ага. Вот. – Она сунула палец в отверстие, которого я и не заметил.
Потолок был полусферический, как в планетарии. В общем, я и очутился в планетарии, да в таком, что только рот разинул.
Вдруг оказалось, что стоим мы вовсе не на полу, а на платформе футов тридцати высотой и в открытом пространстве. Меня окружали изображения тысяч звезд, а в черном «небе» прямо передо мной огромная, зеленая и прекрасная висела Земля!
– Очнись, Кип, – тронула меня за локоть Крошка.
– Не поэтичный ты человек, – выдавил я.
– Поэтичный, да еще какой. Но у нас нет времени. Кип, я знаю, где мы. Там же, откуда я бежала. Их база. Вон, видишь, те скалы, отбрасывающие длинную тень? Некоторые из них – замаскированные корабли. А вон там, левее, такой высокий пик с седловиной. Если взять левее его, почти прямо на запад, то можно выйти к станции Томба, сорок миль отсюда. А еще через двести миль – Лунная база, а за ней Луна-сити.
– Как долго туда лететь?
– Взлетать и садиться на Луне я еще не пробовала. Думаю, что несколько минут.
– Надо лететь! Они в любую минуту могут вернуться.
– Да, Кип, – она влезла в гнездо и склонилась над приборами.
Через минуту она вылезла обратно. Лицо ее побледнело, осунулось, стало совсем детским.
– Прости, Кип. Никуда мы с тобой не полетим.
– Что случилось, почему? Ты что, забыла, как им управлять?
– Нет. Они унесли «мозг».
– Унесли что?
– "Мозг". Маленький прибор размером с орех, который помещается вот сюда, – она показала мне паз. – Тогда нам удалось бежать, потому что Материня сумела его стащить. Нас заперли в пустом корабле, так же, как сейчас. Но у нее был «мозг», и мы сумели улететь. – Крошка выглядела совершенно отчаявшейся и растерянной. – Следовало мне догадаться раньше, что он не оставит его в рубке. Пожалуй, что я и догадывалась, только не хотела себе в этом признаваться. Извини.
– Слушай, Крошка, мы так просто не сдадимся. Может, я сумею что-нибудь соорудить.
– Нет, Кип, – покачала она головой. – Не так-то это просто. Автомобиль ведь не поедет, если вместо генератора поставить макет. Я толком не представляю себе функций этого приспособления и прозвала его «мозгом», потому что оно такое сложное.
– Но... – я замолчал. Дайте туземцу с острова Борнео новехонький автомобиль и выньте свечи – заведет он его? – Что можно придумать взамен полета, Крошка? Есть предложения? Если нет, покажи мне, где входной люк. Я стану там с этой штукой, – я потряс ломом, – и размозжу голову каждому, кто сунется.
– Я в растерянности, – сказала она. – Надо искать Материню. Если она здесь, то что-нибудь придумает.
– Ладно. Но сначала все-таки покажи мне люк. Я покараулю, пока ты будешь ее искать.
Меня охватил безрассудный гнев отчаяния. Выбраться отсюда уже не казалось больше возможным, ну и пусть! Все равно, мы еще за кое-что поквитаемся.
Пусть он знает, что люди просто так не позволят помыкать собой. Я был уверен, – ну, почти уверен, – что успею как следует врезать ему , прежде чем у меня ослабнут поджилки. Размозжу его отвратительную голову.
Если, конечно, не посмотрю ему в глаза.
– Есть еще один выход... – тихо пробормотала Крошка.
– Какой?
– Мне даже предлагать его противно. Ты еще подумаешь, что я хочу бросить тебя одного.
– Не глупи. Если есть идея, выкладывай.
– Станция Томба всего в сорока милях отсюда. Если мой скафандр здесь, в корабле... Что ж, может удастся сыграть еще один тайм!
– Мы пойдем туда пешком!
– Нет, Кип, – печально сказала она. – Потому-то я и не хотела даже говорить. Я смогу дойти... если найду скафандр. Но на тебя ведь он все равно не налез бы.
– Нужен мне твой скафандр! – ответил я гордо.
– Ты забыл, Кип? Ведь мы на Луне, а на Луне нет воздуха.
– Что я, идиот, по-твоему? Просто, если они оставили твой скафандр, то и мой висит где-нибудь рядышком.
– Твой? У тебя есть скафандр? – не веря, спросила она.
Последующий диалог был настолько путаным, что нет смысла его приводить.
В конце концов я заставил ее поверить, что двенадцать часов назад в четверти миллиона миль отсюда я связался с ней по радио на волне космического диапазона только потому, что вышел прогуляться в скафандре.
– Разнесем эту лавочку в клочья, – сказал я. – То есть нет, сначала покажи мне входной шлюз, а потом разноси ее сама.
– Идет.
Она отвела меня к шлюзу, комнате такого же типа, как наш карцер, только поменьше размером и с внутренней дверью, специально сделанной, чтобы принять на себя давление атмосферы корабля. Дверь не была заперта. Мы осторожно отворили ее. Наружная дверь шлюза была закрыта, в противном случае нам никогда бы не открыть внутреннюю.
– Будь Черволицый действительно предусмотрительным, он, конечно, оставил бы внешнюю дверь открытой, – подумал я вслух, – даже если бы был уверен, что из карцера нам не выбраться. Потому что... Слушай-ка! А нельзя ли внутреннюю дверь закрепить так, чтобы она не закрывалась?
– Не знаю.
– Что ж, поглядим.
Ага, вот она, элементарная защелка. На всякий случай, чтобы ее не могли открыть извне нажатием какой-нибудь кнопки, я заклинил защелку ножом.
– Другого шлюза нет?
– В том корабле не было, значит, и здесь нет.
– Через этот-то уже никто не войдет.
– Но вдруг он все-таки сумеет взломать наружную дверь? – нервно спросила Крошка. – Мы ведь лопнем, как воздушные шарики.
Я улыбнулся ей в ответ.
– Кто здесь у нас гений? Конечно, нас разорвало бы, удайся ему открыть люк, но... ему не удастся. Люк удерживает давление тонн в двадцать-двадцать пять. Как ты только что мне напомнила сама, мы на Луне, а на Луне нет воздуха, так ведь?
Крошка даже смутилась.
Итак, мы взялись за поиски. Я с удовольствием взламывал двери. Симпатий ко мне у Черволицего это не прибавит. Мы сразу же наткнулись на вонючую конуру, где обитали Толстяк и Тощий. Жаль, что их дверь не была заперта. Комната могла рассказать многое о нашей парочке, прежде всего то, что они – грязные свиньи. А также и то, что они не пленники: комната была переоборудована для людей. Их отношения с Черволицым, какими бы они ни были, начались, очевидно, не вчера. Я обнаружил две пустые стойки-вешалки для скафандров, несколько десятков консервных банок с рационами армейского образца, которые обычно продают в магазинах списанных армейских избытков, и, самое главное, – питьевую воду и что-то типа умывальника. Более того, я нашел ценность, не сравнимую ни с золотом, ни с ладаном (если конечно, мы найдем и свои скафандры) – два заряженных баллона с гелиево-кислородной смесью.
Я отпил воды, вскрыл для Крошки банку консервов (она открывалась ключом; мы избежали участи Троих в лодке" с их банкой ананасов), велел ей поесть, а потом продолжать обыск. Сам же отправился дальше – найденные баллоны просто подзуживали меня разыскать и скафандры, и унести отсюда ноги, пока не вернулся Черволицый.
Я вскрыл с дюжину дверей быстрее, чем Плотник с Моржом Персонажи повести-сказки Льюиса Кэррола «Алиса в Стране Чудес».
вскрывали раковины, и много чего обнаружил, в том числе и жилые помещения черволицых. Но там я уже не стал задерживаться – этим займется Космический Корпус, когда (и если) прибудет сюда. Я только проверил, нет ли там скафандров.
И, наконец, нашел их – в комнате рядом с нашим узилищем.
До того я обрадовался, увидев Оскара, что чуть его не расцеловал.
– Привет, дружище, – заорал я. – Какая встреча! – И понесся за Крошкой. Ноги опять полетели вперед меня, но я уже внимания не обращал.
Крошка взглянула на меня, когда я ворвался в комнату:
– Я уже собиралась идти за тобой.
– Нашел! Нашел!
– Кого нашел? Материню? – спросила она жадно.
– Да нет же, нет! Я нашел скафандр! И твой, мой! Пошли!
– А-а-а... – она выглядела огорченной, и я даже обиделся. – Здорово, но... надо найти Материню.
Чувство беспредельной усталости охватило меня. У нас появился, хоть и слабый, но все-таки шанс спастись от участи худшей, чем смерть (и это отнюдь не метафора), а она не желает уходить, пока не найдет свое пучеглазое чудовище. Будь это человек – я бы тоже не колебался ни секунды, даже если бы у него изо рта дурно пахло.
Будь это кошка или собака – я поколебался бы, но остался.
Но что мне это пучеглазое? И вообще, я ему обязан только одним, то есть тем, что здорово влип, как еще не влипал никогда в жизни.
Сгрести, что ли, Крошку и сунуть ее в скафандр? Но вместо этого я лишь спросил:
– Ты в своем уме? Мы уходим. Прямо сейчас.
– Мы не уйдем, пока не найдем ее.
– Ну теперь-то уж ясно, что ты не в себе. Мы даже не знаем, здесь ли она... А если мы ее найдем, все равно не сможем взять с собой.
– Сможем!
– Как? Мы ж на Луне, забыла? В безвоздушном пространстве. У тебя, что скафандр для нее припасен?
– Но... – она растерялась, но ненадолго. – Поступай, как знаешь. А я пошла ее искать. Держи, – и она кинула мне консервную банку.
Следовало, разумеется, применить силу, но... издержки воспитания! С детства ведь приучают, что женщину бить нельзя, как бы сильно она этого ни заслуживала. Поэтому, пока я разрывался между здравым смыслом и воспитанием, возможность действовать и вместе с нею Крошка выплыли за дверь. Я просто застонал от беспомощности.
Но тут мое внимание привлек невероятно приятный запах. Крошка ведь сунула мне в руки банку с консервами. То есть, вернее сказать с вареной подметкой в сером соусе, но запах!
Я доедал консервы, осматривая Крошкины трофеи. Моток нейлонового шнура я с удовольствием прицепил рядом с баллонами; у Оскара на поясе висело, правда, пятьдесят футов веревки, но запас карман не оторвет.
Прихватил я и геологический молоток, и пару батарей, которые сгодятся и для нашлемных фар, и для много чего другого.
Больше ничего интересного не попалось, кроме брошюрки с названием «Предварительные данные по селенологии», проспекта урановых рудников и просроченных водительских прав, выданных штатом Юта на имя Тимоти Джонсона. Я узнал на фотографии лицо Тощего. Брошюрки интересные, но сейчас не до лишнего багажа.
Мебель состояла в основном из двух кроватей, изогнутых по очертанию человеческого тела и толсто обитых. Отсюда вывод, что Тощему и Толстяку доводилось путешествовать на этом корабле при изрядных ускорениях.
Подобрав пальцем остатки подливы, я как следует напился, умылся, не жалея воды, потому что мне было без разницы, помрет эта парочка от жажды, или нет, собрал свою добычу и пошел туда, где лежали скафандры.
Войдя туда, я наткнулся на Крошку, повеселевшую и с ломом в руках.
– Я нашла ее!
– Где?
– Пошли, взломаешь дверь, у меня сил не хватает.
Я сложил все барахло подле скафандров и пошел за ней. Она остановилась перед дверной панелью чуть дальше того места по коридору, куда меня завел мой вандализм.
– Здесь ?
Я прислушался.
– С чего ты взяла?
– Знаю! Открывай!
Я пожал плечами и размахнулся. Панель с треском выскочила из паза. И всего-то дел.
Посреди комнаты, свернувшись в клубочек, лежало существо. Трудно было сказать, его я видел на пастбище вчера вечером или нет. Плохое освещение, иная обстановка. Но Крошка никаких сомнений не испытывала. С радостным воплем она рванулась вперед, и обе покатились по полу, сцепившись, как два играющих котенка.
Крошка визжала от радости более или менее по-английски. А вот Материня... Я бы не удивился, заговори она по-английски тоже (говорил же Черволицый, да и Крошка упоминала о своих беседах с ней), но тут было совсем другое.
Вы когда-нибудь пересмешника слышали? Он то просто поет, то весело и шумно обращается к Творцу. Пожалуй, бесконечно меняющиеся трели пересмешника ближе всего к речи Материни.
Наконец, они более или менее успокоились, и Крошка сказала:
– Я так рада, Материня, так рада!
Та что-то пропела в ответ.
– Извините, Материня, очень невежливо с моей стороны. Разрешите представить – мой дорогой друг Кип.
И Материня пропела мне:
– Ля, си, до, ре, ми, ре, до, соль.
И я понял:
– Очень рада познакомиться. Кип.
Понял без слов, но так ясно, как будто она говорила по-английски. Причем это вовсе не был полушутливый саморозыгрыш, как, скажем, мои беседы с Оскаром или разговор Крошки с мадам Помпадур; ведь, беседуя с Оскаром, я составляю обе части диалога; просто мое сознание беседует с моим подсознанием, или что-то в этом роде. Но здесь все обстояло иначе. Материня пела мне, а я понимал то, что она пела. Я испытывал удивление, но отнюдь не недоверие. И вообще, при виде радуги не думаешь ведь о законах оптики. Просто вот она, радуга, перед тобой, висит в небе.
И надо было быть последним идиотом, чтобы не понять того, что Материня говорила именно со мной, потому я ее и понял, и понимал каждый раз, потому что когда она обращалась только к Крошке, мне ее речь казалась каким-то чириканием.
Назовите это телепатией, если хотите, вроде бы в университете Дьюка под этим подразумевают кое-что другое. Я ее мыслей читать не мог, да и не думаю, чтобы она могла читать мои. Мы просто беседовали.
Но, хотя и удивленный, я не забывал о правилах хорошего тона. Чувствовал я себя так, как будто мама представляет меня одной из своих старых подруг. Поэтому я поклонился и сказал:
– Мы очень рады, что нашли вас, Материня.
Причем сказал чистейшую и смиренную правду, сразу и безо всяких объяснений поняв, что именно заставило Крошку рискнуть даже новым планом, но не отказываться искать ее – она была «Материня», и все тут!
Крошка имела обыкновение все и вся нарекать кличками и прозвищами, причем не все они, надо сказать, приходились мне по вкусу. Но по поводу «Материни» я и минутного сомнения не испытывал. Материня – это Материня! Подле нее было хорошо, спокойно и уютно. Вроде как знаешь, что если разобьешь коленку и с ревом прибежишь домой, она ее поцелует, смажет йодом и заклеит пластырем, и все будет хорошо. Таким свойством обладают многие няни и учителя... и, к сожалению, его лишены многие матери.
Но у Материни оно было развито так сильно, что даже мысль о Черволицем перестала беспокоить меня. Она с нами, и теперь все пойдет хорошо. Рассуждая логично, я вполне отдавал себе отчет, что она уязвима не менее нашего – я же видел, как ее свалили. Она и меньше, и слабее меня, она не могла сама пилотировать корабль – за нее это делала Крошка. И все это не имело значения.
Мне хотелось к ней на коленки. Но поскольку она маленькая, и коленок у нее нет вообще, я бы с удовольствием положил ее на колени себе.
Я все время говорил об отце, но из этого вовсе не следует, что мама для меня значит меньше – просто тут другое. Отец активен, мама пассивна. Отец вещает, а мама нет. Но умри она, и отец станет похож на дерево, вывороченное с корнями из земли. На ней держится весь наш мир.
Присутствие Материни действовало на меня так же, как обычно действовало присутствие мамы. Только с мамой это было привычно, в порядке вещей. А тут вдруг все случилось совершенно неожиданно, вдали от дома и в самый нужный для меня момент.
– Ну, теперь можно отправляться. Кип. Давай живее! – взволнованно выпалила Крошка. Материня пропела:
– Куда мы отправляемся, детки?
– На станцию Томба, Материня. Там нам помогут.
В глазах ее промелькнула печаль. У нее были огромные, мягкие, добрые глаза. Чудесные глаза и мягкий, беззащитный рот, из которого лилась музыка. Но выражение, Промелькнувшее в ее глазах, сменило чувством тревоги то счастье, которое я только что испытывал. И ответ ее напомнил мне, что она не чудотворец.
– Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно.
(Я не буду больше воспроизводить ее чириканье нотами, все равно я их толком не помню).
Крошка с энтузиазмом рассказывала ей о скафандрах, а я стоял, как болван, и слушал, и мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Материни, как ни за что не ушел бы и без Крошки...
Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки.
Материня мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок – между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Материней, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на все сто в роли вопящей капризной ужасной девчонки, с другой стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27