Что же, черт возьми, могло взорваться здесь?
Леон выпрямился и подумал, что в таком крупном помещении могут оказаться аварийные запасы кислорода или на худой конец какие-нибудь дыхательные приборы. Компактные преобразователи углекислоты появились намного позже, чем была построена станция, но сейчас его устроили бы даже обычные маски с баллонами.
Макрицкий развернулся и с размаху вонзил свой топор в первый попавшийся шкаф. Дверь послушно перекосилась, открывая доступ вовнутрь. Леон нетерпеливо дернул ее на себя и замер.
Он не мог даже кричать, потому что страшный спазм мертвой хваткой перехватил ему горло. На него смотрел Ужас.
То, что Леон принял за шкаф, было на самом деле герметичной колбой. Резкий свет фонаря бился о толстый пластик, за которым, в мутноватой жиже питательного раствора, плавал эмбрион, жуткий настолько, что редкий кошмар, навестивший Леона под утро, мог сравниться с этим. Сперва он решил, что перед ним — неродившийся детеныш какого-то гуманоида, но уже через мгновение понял, что это все же сын человеческий. Его череп, скукожившийся от времени, был сильно вытянут назад, четыре руки имели длинные, оснащенные небольшими перепонками, когтистые пальцы, распахнутые в смертной муке глаза походили на кошачьи…
Станция, выстроенная на никому не известном астероиде, занималась разработками направленных мутаций человеческого генотипа. Здесь совершалось преступление, караемое всеми разумными расами Галактики как одно из наиболее тяжких, как отступление от знаменитого Кодекса Хрембера, нарушения которого не допускались никогда. В тридцатые годы человечество уже приняло Кодекс, навязанный ему эмиссарами Старших, — значит, кто-то осмелился наплевать на закон, управлявший, как говорили, всеми разумными?
Леон сглотнул слюну и всадил топор в следующую дверь. Там была та же самая картина. И дальше, и дальше… Два десятка дверей — два десятка колб. Погибнув, станция сумела сохранить своих жутких питомцев от тлена, и они выглядели почти живыми. Леон присел на край стола, чувствуя, как пот заливает лоб.
«Главное — зачем? — подумал он. — Зачем?! Чего они хотели этим добиться, понимая, что все скрытое так или иначе станет явным и от возмездия им не уйти?
Ему приходилось слышать о маньяках-ученых, способных на любые преступления ради голого научного интереса, но верить в такую ахинею как-то не хотелось. В конце концов, сейчас не Средневековье… следовательно, кому-то это было действительно нужно.
Леон подбросил в руке свой топорик и вышел в коридор. Кислород здесь скорее всего был, но искать его следовало всерьез — нужно было вернуться на челнок и перезарядить дыхательные патроны.
— Лю, — позвал он, — давай, наверное, возвращаться. Возьмем новые часовые патроны и поищем более основательно. Ты слышишь меня, старуха?
— Я, кажется, нашла! — ответил ему слабый голос девушки (Леон удивился, что может мешать работе ее передатчика на таком незначительном расстоянии).
— Что ты нашла? — почти выкрикнул он, чувствуя, как заколотилось в груди сердце.
— Здесь баллоны, старинные баллоны, их целый штабель. И редукторы, по-моему. Сейчас, я… а-ай! О-оо…
— Что с тобой?!
Ответом ему был слабый стон. Леон перехватил топор и понесся вверх по лесенке, не прекращая звать свою подругу.
— Я упала… — совсем тихо произнесла вдруг она. — А на меня упала какая-то балка. Она меня держит, я не могу выбраться. Как больно, Лео! Помоги мне, скорее!
— Где ты находишься?
— Выломанная дверь слева по коридору, ты увидишь… потом вниз. Здесь какой-то склад, но стены почти упали вовнутрь, и теперь тут завал. Черт, кажется, у меня перелом бедра. Не могу даже двинуться.
— Я иду! Иду!
Пробегая по коридору, Леон вдруг заметил, как следом за ним крадется странный золотистый лучик света, но решил, что ему это мерещится, тем более что после развилки свет пропал. Выломанную Люси дверь он нашел сразу же, едва вбежал в ее коридор.
Девушка лежала на куче какой-то рухляди, придавленная огромным потолочным двутавром. Едва глянув, Леон застонал. Балка была настолько громадна, что приподнять ее он не смог бы никак, даже при таком небольшом тяготении она весила не меньше трех сотен кило. Под стеной, куда, очевидно, и тянулась Люси, и в самом деле высился штабель желтых в коричневую полосу кислородных баллонов.
Леон присел на корточки, взял ее за руку и слабо всхлипнул.
— Боже, боже, ну почему все так глупо?
За прозрачным забралом шлема мягко изогнулись полные губы Люси.
— Самое обидное, что я не могу тебя поцеловать. Скажи, а Клев действительно такой красивый, как ты говорил?
Макрицкий замотал головой. Встав, он поднял с пола свой топор, подсунул рукоять под балку и налег на нее всем своим весом. Это было бессмысленно, двутавр даже не двинулся с места. Леон почувствовал, что задыхается, машинально посмотрел на табло дыхательной системы и осел на пол рядом с девушкой.
— У меня «сдох» преобразователь, — тихо проговорил он.
Люси охнула и отчаянно забилась, пытаясь вывернуться из-под вмявшей ее в металлический хлам балки.
— А… кислород? — выкрикнула она.
— Ну, это минуты три, — прошептал в ответ Леон. — Или меньше.
Дышать становилось все тяжелее. Он лег на гору железа, прижался забралом к ее шлему и замер.
— Не говори ничего, — едва слышно простонала Люси. — Лучше… лучше я.
Почему же ее так плохо слышно? Мысли стремительно кружились в голове, цеплялись одна за другую: «Что это за попискивание в наушниках? Самое обидное, конечно, то, что она не увидит деда… дед был бы рад. Дед сидит сейчас с удочкой, а за его спиной тихо шевелится листва деревьев, и где-то свиристит соловей. А в камышах плещет рыба… да что же это за писк?., нет, какая рыба, сейчас же осень! Люси, почему я ни разу не сказал тебе, что у тебя самая шикарная грудь на свете? И глаза… у тебя такие игривые глаза… Боже, почему я не могу вспомнить ни одной молитвы?»
Леон медленно поднял руку, перекрестился и повернулся на бок, чтобы обнять девушку.
— Что это? — Голос Люси был странно хриплым. — Да встань же! Кто… кто это?
Леон тяжело поднял голову и решил, что умирает. Из дверного проема лился мощный поток золотого света, и в его нестерпимом сиянии к нему быстро приближались три человеческие фигуры.
Когда до них оставалось меньше метра, Леон Макрицкий понял, что это не ангелы, ибо ангелы не носят скафандров. Да каких скафандров! Трое, идущие через завалы металлической рвани, до боли напоминали ему героев давно забытых боевиков прошлого века: на них были чешуйчато-черные комбинезоны, мощные наплечники с овалами каких-то внешних агрегатов, тяжелые на вид сапоги и — огромные, устрашающего вида кобуры на широких поясах. Лиц Леон не видел, так как гладкие черные шлемы были абсолютно непрозрачны.
Подойдя, двое склонились над замолкшей от ужаса девушкой, а третий, чуть меньший ростом, протянул затянутую в перчатку ладонь, чтобы помочь подняться Леону. Макрицкий потянулся к ней, такой человеческой, обычной пятипалой ладони, и весь мир закружился перед его глазами. Где-то далеко-далеко пропищал голос Люси: «Это же они!!!» — и свет погас.
Глава 3
— Пан Макрицькій… — Голос, мягкий и одновременно требовательный, принадлежал белокурой женщине лет сорока в светло-сером комбинезоне с орлом люфтваффе на левой стороне груди, которая, сидя на краешке койки, осторожно держала его за запястье. — Пан Макрицькій, вы мене розумієте?
Его взгляд приобрел осмысленное выражение, и женщина обрадованно потрепала Леона по плечу.
— Ну? Як справи, пане капітан?
— Ви маєте розмовляти німецькою, — прочистил он горло. — Я вільно зрозумію вас. Де я?
— Вы — на борту германского патрульного рейдера «Бремен». Я бортврач, обер-лейтенант Карен Зентара. Как вы себя чувствуете? С вами очень хочет поговорить наш командир…
— Как я здесь очутился? — перебил ее Леон. — Сколько… сколько времени я здесь?
— Шесть часов назад мы приняли общий SOS вашего челнока и сразу же поспешили на помощь. Вы были совсем рядом… Когда наши парни поднялись на борт, вы уже фактически умирали. Наверное, вы потеряли сознание до того, как увидели нас? Как случилось, что из всего экипажа уцелели вы один?
— У меня кружится голова, — пожаловался Леон. — Дайте мне отдохнуть… хотя бы часик. А потом можно и командира. Gut?
— О, конечно, конечно! — докторша поправила край легкого шерстяного одеяла и поднялась. — Если я буду нужна, вызовете меня через интерком.
Дождавшись, когда за ней закроется гермодверь отсека, Леон резво вскочил и подбежал к висевшему на стене табло хронометра. Нажав на клавишу, он вызвал на экран календарь… после чего в глубокой задумчивости вернулся на койку. Ему смертельно захотелось курить, но сигареты остались в комбинезоне, а сейчас на нем была бледно-зеленая больничная пижама. Леон с силой сжал виски и едва не застонал.
Ангелы не носят скафандров.
Те, кого он видел в последние секунды перед тем, как умереть от удушья, каким-то образом протащили челнок на огромное расстояние и с огромной скоростью, доставив его в патрулируемый район. Те самые тридцать часов хода он преодолел менее чем за час. Это была субсветовая скорость.
Скорость звездолета, маневренный режим.
Значит, раненая Люси осталась у них. Но у кого — у них? Леон почувствовал легкое головокружение. У кого? Ни одна из Старших рас, известных землянам, не была похожа на людей, по крайней мере настолько. Получалось, в Солнечной системе орудует некто, весьма близкий к хомо телом и, несомненно, духом — Леон хорошо помнил, сколько участия было в протянутой ему ладони, затянутой в черную металлизированную перчатку. Некто, неизвестный Земле… и Старшим?!
Они спасли его и оставили у себя раненую девушку. И они имеют звездолеты. Как можно было доставить сюда челнок? Не тащили же они его на веревке… Значит, их корабли настолько велики, что легко могут принять челнок на борт. А ведь для этого нужно иметь как минимум пустой трюм… «Галилео» не смог бы взять посторонний объект таких размеров, некуда.
И еще оружие, ручное оружие на поясах.
Боевой звездолет неизвестной расы?
Если бы они пришли со злом, то не стали бы отпускать его. И вообще, как они вытащили его с того света? Сколько у них было времени? Несколько минут?..
Леон растянулся на койке и посмотрел на низкий кремовый потолок.
Может быть, хронометр просто врет?
От этой мысли ему стало смешно. Врущий хронометр на немецком корабле! Еще чего…
«Ладно, — сказал он себе, — бог с ним, с хронометром. В данный момент это все не суть важно. Сейчас придет командир этого гордого корыта: что я ему скажу? Что „Галилео“ погиб где-то в тридцати часах хода отсюда? Но как, черт возьми, я объясню тот факт, что у меня почти не выжжено топливо?!»
Леон закрыл глаза, вытянулся на койке и постарался выровнять сбивающееся дыхание.
«Почему они вообще отправили меня сюда? Меня — отправили, Лю — оставили? Девочка понравилась? Нет, тут что-то другое. Скорее всего ее оставили потому, что у нее перелом. И, возможно, повреждение позвоночника, ей нужна была срочная помощь. Тогда…» От мелькнувшей в голове мысли он снова потерял дыхание.
Тогда получается, что отправили меня по просьбе Люси.
И, может быть, слили остаток горючки?!
Дверь отсека распахнулась ровно через час после ухода доктора. В помещение неторопливо вошел высокий мужчина с крупной головой и пробивающимся, несмотря на многолетнюю борьбу, круглым животиком. Большие серые глаза смотрели с добродушной ленью, но где-то в их глубине светилась внимательная, недоверчивая мысль. Бросив на вошедшего короткий взгляд, Леон решил, что с ним не все так просто, и резво вскочил на ноги:
— Капитан Макрицкий, вахтенный пилот рейдера «Галилео Галилей»…
— Оберст-лейтенант Ганнеман, — ответил ему командир, — не беспокойтесь, — его рука мягко усадила Леона обратно на кровать, — вам нет необходимости соблюдать уставные нормы… по крайней мере сейчас. Как вы себя чувствуете? Когда ребята доставили пана капитана на борт, пан капитан был совсем неживой. Вы в порядке?
— В полном, — отозвался Леон. — И адски хочу курить.
— Восточные привычки, — ворчливо хохотнул Ганнеман, доставая из кармана своего серо-голубого кителя пачку «Лаки Страйк», — я бывал у вас на родине… и сейчас готов был поспорить, что в первую очередь вы потребуете отраву. Обед у нас будет через час. Доживете? — поинтересовался он, глядя, как Леон жадно втягивает в себя голубоватый дым.
— Доживу, — кивнул Макрицкий. — Война войной, а обед — по распорядку.
— Совершенно верно.
Ганнеман присел на край второй койки, что стояла под противоположной переборкой, и посерьезнел:
— Что у вас произошло?
— Авария. Неприятная авария. — Леон выдержал его взгляд. — Не хочу показаться невежливым, но боюсь, что по ряду причин докладывать я буду только комиссии Ассамблеи.
— Вы устали. — Ганнеман вежливо улыбнулся, давая понять, что понимает его и не собирается настаивать. — Сколько вы шли, часов тридцать? Ваши баки высушены так добросовестно, что в это трудно поверить. Пришлось маневрировать?
— Я жарил почти напрямую, — соврал Леон. — Препятствий почти не было.
Сигарета показалась ему сладкой, как мед.
… — Астероид не был обозначен ни в одной из имевшихся на борту лоций. По не зависящим от нас причинам он не был обнаружен — лейтенант Ковач предположила, что его проспал старший навигатор майор Джессеп, сдававший ей вахту.
Расплывшаяся в кресле негритянка в чопорном синем костюме постучала по столешнице золотым карандашиком.
— Я попросила бы вас быть более сдержанным в определениях, — произнесла она, сверля Леона ненавидящим взглядом. — Майор Джессеп не мог «проспать» что-либо на вахте… или вы считаете иначе?
«Сука, — едва не заорал Леон. — Поганая сука, чтоб ты лопнула от своего жира! „Майор Джессеп не мог проспать“… твой черный дрочила мог проспать второе пришествие, а не то что эту проклятую каменюку с этой проклятой станцией!»
Вспомнив о станции, Макрицкий закусил губу. Сдержанность и еще раз сдержанность, сказал он себе. Не приведи бог ляпнуть…
— По крайней мере он не занес результаты своих наблюдений в бортжурнал и не счел необходимым доложить о них по вахте, — сообщил Леон сквозь зубы. — Лейтенант Ковач обнаружила малую планету сразу же, как только приступила к обычной процедуре тестирования ходовых радарных систем. Она начала тесты на несколько минут раньше графика, и у нас, таким образом, оставалось вполне достаточно времени, чтобы совершить маневр уклонения.
Главой комиссии был сухонький сенатор от штата Флорида; он сидел прямо напротив Леона, и в его выцветших от старости глазах то и дело вспыхивали огоньки неодобрения. Ему все было понятно: мерзавцы угробили дорогостоящий корабль, причем спастись удалось одному этому славянину, который, как и все его сородичи, после Депрессии успешно играет в гордую независимость. А корабль тем временем был оплачен деньгами налогоплательщиков, за которые он, сенатор, несет вполне ощутимую ответственность.
В горле главы комиссии что-то неприятно скрипнуло.
— Объясните нам, почему лейтенант Ковач начала тестирование раньше, чем это было положено по графику.
Макрицкий почувствовал, что теряет связь с реальностью. Чтобы не сорваться, он задумчиво потеребил пальцами золотую цепочку своей сабли. В данный момент он испытывал сильнейшее желание вырвать ее из ножен и рубануть наотмашь по скорбно поджатым губам главы комиссии Ассамблеи Космоплавания.
Вся эта пытка шла второй день; из шести членов комиссии четверо были американцами. Леон понимал, что рассчитывать на особое снисхождение ему не стоит, но все же надеялся, что расследование не затянется надолго.
— Я уже объяснял вам, — сдержанно произнес он, — что в данном случае график тестирования носит достаточно умозрительный характер. Системы должны быть протестированы в течение тридцати минут после заступления на вахту. Так записано в инструкции. В отдельном же уложении по навигационной вахте указано, что наиболее желательным временем тестирования является промежуток между двадцать пятой и тридцатой минутами с момента введения в бортжурнал отметки о заступлении.
— Это так? — недоверчиво спросила негритянка.
— Да, — кивнул офицер НАСА по имени Билл Мюррей, отвечавший в комиссии за техническую сторону вопроса. — Уложение писали немцы, и оно применяется только на кораблях люфтваффе. Насколько я знаю, в экипажах ООН о нем слыхали лишь такие педанты, как капитан Макрицкий.
Негритянка — «общественный комиссар» — явно превратно истолковала смысл слова «педант» и поглядела на Леона с неприятным интересом.
Макрицкий хорошо знал, какого рода общественность она представляет. За ее спиной стояли тысячи и тысячи семей, которые получали пособие с тридцатых годов двадцатого века.
1 2 3 4 5 6
Леон выпрямился и подумал, что в таком крупном помещении могут оказаться аварийные запасы кислорода или на худой конец какие-нибудь дыхательные приборы. Компактные преобразователи углекислоты появились намного позже, чем была построена станция, но сейчас его устроили бы даже обычные маски с баллонами.
Макрицкий развернулся и с размаху вонзил свой топор в первый попавшийся шкаф. Дверь послушно перекосилась, открывая доступ вовнутрь. Леон нетерпеливо дернул ее на себя и замер.
Он не мог даже кричать, потому что страшный спазм мертвой хваткой перехватил ему горло. На него смотрел Ужас.
То, что Леон принял за шкаф, было на самом деле герметичной колбой. Резкий свет фонаря бился о толстый пластик, за которым, в мутноватой жиже питательного раствора, плавал эмбрион, жуткий настолько, что редкий кошмар, навестивший Леона под утро, мог сравниться с этим. Сперва он решил, что перед ним — неродившийся детеныш какого-то гуманоида, но уже через мгновение понял, что это все же сын человеческий. Его череп, скукожившийся от времени, был сильно вытянут назад, четыре руки имели длинные, оснащенные небольшими перепонками, когтистые пальцы, распахнутые в смертной муке глаза походили на кошачьи…
Станция, выстроенная на никому не известном астероиде, занималась разработками направленных мутаций человеческого генотипа. Здесь совершалось преступление, караемое всеми разумными расами Галактики как одно из наиболее тяжких, как отступление от знаменитого Кодекса Хрембера, нарушения которого не допускались никогда. В тридцатые годы человечество уже приняло Кодекс, навязанный ему эмиссарами Старших, — значит, кто-то осмелился наплевать на закон, управлявший, как говорили, всеми разумными?
Леон сглотнул слюну и всадил топор в следующую дверь. Там была та же самая картина. И дальше, и дальше… Два десятка дверей — два десятка колб. Погибнув, станция сумела сохранить своих жутких питомцев от тлена, и они выглядели почти живыми. Леон присел на край стола, чувствуя, как пот заливает лоб.
«Главное — зачем? — подумал он. — Зачем?! Чего они хотели этим добиться, понимая, что все скрытое так или иначе станет явным и от возмездия им не уйти?
Ему приходилось слышать о маньяках-ученых, способных на любые преступления ради голого научного интереса, но верить в такую ахинею как-то не хотелось. В конце концов, сейчас не Средневековье… следовательно, кому-то это было действительно нужно.
Леон подбросил в руке свой топорик и вышел в коридор. Кислород здесь скорее всего был, но искать его следовало всерьез — нужно было вернуться на челнок и перезарядить дыхательные патроны.
— Лю, — позвал он, — давай, наверное, возвращаться. Возьмем новые часовые патроны и поищем более основательно. Ты слышишь меня, старуха?
— Я, кажется, нашла! — ответил ему слабый голос девушки (Леон удивился, что может мешать работе ее передатчика на таком незначительном расстоянии).
— Что ты нашла? — почти выкрикнул он, чувствуя, как заколотилось в груди сердце.
— Здесь баллоны, старинные баллоны, их целый штабель. И редукторы, по-моему. Сейчас, я… а-ай! О-оо…
— Что с тобой?!
Ответом ему был слабый стон. Леон перехватил топор и понесся вверх по лесенке, не прекращая звать свою подругу.
— Я упала… — совсем тихо произнесла вдруг она. — А на меня упала какая-то балка. Она меня держит, я не могу выбраться. Как больно, Лео! Помоги мне, скорее!
— Где ты находишься?
— Выломанная дверь слева по коридору, ты увидишь… потом вниз. Здесь какой-то склад, но стены почти упали вовнутрь, и теперь тут завал. Черт, кажется, у меня перелом бедра. Не могу даже двинуться.
— Я иду! Иду!
Пробегая по коридору, Леон вдруг заметил, как следом за ним крадется странный золотистый лучик света, но решил, что ему это мерещится, тем более что после развилки свет пропал. Выломанную Люси дверь он нашел сразу же, едва вбежал в ее коридор.
Девушка лежала на куче какой-то рухляди, придавленная огромным потолочным двутавром. Едва глянув, Леон застонал. Балка была настолько громадна, что приподнять ее он не смог бы никак, даже при таком небольшом тяготении она весила не меньше трех сотен кило. Под стеной, куда, очевидно, и тянулась Люси, и в самом деле высился штабель желтых в коричневую полосу кислородных баллонов.
Леон присел на корточки, взял ее за руку и слабо всхлипнул.
— Боже, боже, ну почему все так глупо?
За прозрачным забралом шлема мягко изогнулись полные губы Люси.
— Самое обидное, что я не могу тебя поцеловать. Скажи, а Клев действительно такой красивый, как ты говорил?
Макрицкий замотал головой. Встав, он поднял с пола свой топор, подсунул рукоять под балку и налег на нее всем своим весом. Это было бессмысленно, двутавр даже не двинулся с места. Леон почувствовал, что задыхается, машинально посмотрел на табло дыхательной системы и осел на пол рядом с девушкой.
— У меня «сдох» преобразователь, — тихо проговорил он.
Люси охнула и отчаянно забилась, пытаясь вывернуться из-под вмявшей ее в металлический хлам балки.
— А… кислород? — выкрикнула она.
— Ну, это минуты три, — прошептал в ответ Леон. — Или меньше.
Дышать становилось все тяжелее. Он лег на гору железа, прижался забралом к ее шлему и замер.
— Не говори ничего, — едва слышно простонала Люси. — Лучше… лучше я.
Почему же ее так плохо слышно? Мысли стремительно кружились в голове, цеплялись одна за другую: «Что это за попискивание в наушниках? Самое обидное, конечно, то, что она не увидит деда… дед был бы рад. Дед сидит сейчас с удочкой, а за его спиной тихо шевелится листва деревьев, и где-то свиристит соловей. А в камышах плещет рыба… да что же это за писк?., нет, какая рыба, сейчас же осень! Люси, почему я ни разу не сказал тебе, что у тебя самая шикарная грудь на свете? И глаза… у тебя такие игривые глаза… Боже, почему я не могу вспомнить ни одной молитвы?»
Леон медленно поднял руку, перекрестился и повернулся на бок, чтобы обнять девушку.
— Что это? — Голос Люси был странно хриплым. — Да встань же! Кто… кто это?
Леон тяжело поднял голову и решил, что умирает. Из дверного проема лился мощный поток золотого света, и в его нестерпимом сиянии к нему быстро приближались три человеческие фигуры.
Когда до них оставалось меньше метра, Леон Макрицкий понял, что это не ангелы, ибо ангелы не носят скафандров. Да каких скафандров! Трое, идущие через завалы металлической рвани, до боли напоминали ему героев давно забытых боевиков прошлого века: на них были чешуйчато-черные комбинезоны, мощные наплечники с овалами каких-то внешних агрегатов, тяжелые на вид сапоги и — огромные, устрашающего вида кобуры на широких поясах. Лиц Леон не видел, так как гладкие черные шлемы были абсолютно непрозрачны.
Подойдя, двое склонились над замолкшей от ужаса девушкой, а третий, чуть меньший ростом, протянул затянутую в перчатку ладонь, чтобы помочь подняться Леону. Макрицкий потянулся к ней, такой человеческой, обычной пятипалой ладони, и весь мир закружился перед его глазами. Где-то далеко-далеко пропищал голос Люси: «Это же они!!!» — и свет погас.
Глава 3
— Пан Макрицькій… — Голос, мягкий и одновременно требовательный, принадлежал белокурой женщине лет сорока в светло-сером комбинезоне с орлом люфтваффе на левой стороне груди, которая, сидя на краешке койки, осторожно держала его за запястье. — Пан Макрицькій, вы мене розумієте?
Его взгляд приобрел осмысленное выражение, и женщина обрадованно потрепала Леона по плечу.
— Ну? Як справи, пане капітан?
— Ви маєте розмовляти німецькою, — прочистил он горло. — Я вільно зрозумію вас. Де я?
— Вы — на борту германского патрульного рейдера «Бремен». Я бортврач, обер-лейтенант Карен Зентара. Как вы себя чувствуете? С вами очень хочет поговорить наш командир…
— Как я здесь очутился? — перебил ее Леон. — Сколько… сколько времени я здесь?
— Шесть часов назад мы приняли общий SOS вашего челнока и сразу же поспешили на помощь. Вы были совсем рядом… Когда наши парни поднялись на борт, вы уже фактически умирали. Наверное, вы потеряли сознание до того, как увидели нас? Как случилось, что из всего экипажа уцелели вы один?
— У меня кружится голова, — пожаловался Леон. — Дайте мне отдохнуть… хотя бы часик. А потом можно и командира. Gut?
— О, конечно, конечно! — докторша поправила край легкого шерстяного одеяла и поднялась. — Если я буду нужна, вызовете меня через интерком.
Дождавшись, когда за ней закроется гермодверь отсека, Леон резво вскочил и подбежал к висевшему на стене табло хронометра. Нажав на клавишу, он вызвал на экран календарь… после чего в глубокой задумчивости вернулся на койку. Ему смертельно захотелось курить, но сигареты остались в комбинезоне, а сейчас на нем была бледно-зеленая больничная пижама. Леон с силой сжал виски и едва не застонал.
Ангелы не носят скафандров.
Те, кого он видел в последние секунды перед тем, как умереть от удушья, каким-то образом протащили челнок на огромное расстояние и с огромной скоростью, доставив его в патрулируемый район. Те самые тридцать часов хода он преодолел менее чем за час. Это была субсветовая скорость.
Скорость звездолета, маневренный режим.
Значит, раненая Люси осталась у них. Но у кого — у них? Леон почувствовал легкое головокружение. У кого? Ни одна из Старших рас, известных землянам, не была похожа на людей, по крайней мере настолько. Получалось, в Солнечной системе орудует некто, весьма близкий к хомо телом и, несомненно, духом — Леон хорошо помнил, сколько участия было в протянутой ему ладони, затянутой в черную металлизированную перчатку. Некто, неизвестный Земле… и Старшим?!
Они спасли его и оставили у себя раненую девушку. И они имеют звездолеты. Как можно было доставить сюда челнок? Не тащили же они его на веревке… Значит, их корабли настолько велики, что легко могут принять челнок на борт. А ведь для этого нужно иметь как минимум пустой трюм… «Галилео» не смог бы взять посторонний объект таких размеров, некуда.
И еще оружие, ручное оружие на поясах.
Боевой звездолет неизвестной расы?
Если бы они пришли со злом, то не стали бы отпускать его. И вообще, как они вытащили его с того света? Сколько у них было времени? Несколько минут?..
Леон растянулся на койке и посмотрел на низкий кремовый потолок.
Может быть, хронометр просто врет?
От этой мысли ему стало смешно. Врущий хронометр на немецком корабле! Еще чего…
«Ладно, — сказал он себе, — бог с ним, с хронометром. В данный момент это все не суть важно. Сейчас придет командир этого гордого корыта: что я ему скажу? Что „Галилео“ погиб где-то в тридцати часах хода отсюда? Но как, черт возьми, я объясню тот факт, что у меня почти не выжжено топливо?!»
Леон закрыл глаза, вытянулся на койке и постарался выровнять сбивающееся дыхание.
«Почему они вообще отправили меня сюда? Меня — отправили, Лю — оставили? Девочка понравилась? Нет, тут что-то другое. Скорее всего ее оставили потому, что у нее перелом. И, возможно, повреждение позвоночника, ей нужна была срочная помощь. Тогда…» От мелькнувшей в голове мысли он снова потерял дыхание.
Тогда получается, что отправили меня по просьбе Люси.
И, может быть, слили остаток горючки?!
Дверь отсека распахнулась ровно через час после ухода доктора. В помещение неторопливо вошел высокий мужчина с крупной головой и пробивающимся, несмотря на многолетнюю борьбу, круглым животиком. Большие серые глаза смотрели с добродушной ленью, но где-то в их глубине светилась внимательная, недоверчивая мысль. Бросив на вошедшего короткий взгляд, Леон решил, что с ним не все так просто, и резво вскочил на ноги:
— Капитан Макрицкий, вахтенный пилот рейдера «Галилео Галилей»…
— Оберст-лейтенант Ганнеман, — ответил ему командир, — не беспокойтесь, — его рука мягко усадила Леона обратно на кровать, — вам нет необходимости соблюдать уставные нормы… по крайней мере сейчас. Как вы себя чувствуете? Когда ребята доставили пана капитана на борт, пан капитан был совсем неживой. Вы в порядке?
— В полном, — отозвался Леон. — И адски хочу курить.
— Восточные привычки, — ворчливо хохотнул Ганнеман, доставая из кармана своего серо-голубого кителя пачку «Лаки Страйк», — я бывал у вас на родине… и сейчас готов был поспорить, что в первую очередь вы потребуете отраву. Обед у нас будет через час. Доживете? — поинтересовался он, глядя, как Леон жадно втягивает в себя голубоватый дым.
— Доживу, — кивнул Макрицкий. — Война войной, а обед — по распорядку.
— Совершенно верно.
Ганнеман присел на край второй койки, что стояла под противоположной переборкой, и посерьезнел:
— Что у вас произошло?
— Авария. Неприятная авария. — Леон выдержал его взгляд. — Не хочу показаться невежливым, но боюсь, что по ряду причин докладывать я буду только комиссии Ассамблеи.
— Вы устали. — Ганнеман вежливо улыбнулся, давая понять, что понимает его и не собирается настаивать. — Сколько вы шли, часов тридцать? Ваши баки высушены так добросовестно, что в это трудно поверить. Пришлось маневрировать?
— Я жарил почти напрямую, — соврал Леон. — Препятствий почти не было.
Сигарета показалась ему сладкой, как мед.
… — Астероид не был обозначен ни в одной из имевшихся на борту лоций. По не зависящим от нас причинам он не был обнаружен — лейтенант Ковач предположила, что его проспал старший навигатор майор Джессеп, сдававший ей вахту.
Расплывшаяся в кресле негритянка в чопорном синем костюме постучала по столешнице золотым карандашиком.
— Я попросила бы вас быть более сдержанным в определениях, — произнесла она, сверля Леона ненавидящим взглядом. — Майор Джессеп не мог «проспать» что-либо на вахте… или вы считаете иначе?
«Сука, — едва не заорал Леон. — Поганая сука, чтоб ты лопнула от своего жира! „Майор Джессеп не мог проспать“… твой черный дрочила мог проспать второе пришествие, а не то что эту проклятую каменюку с этой проклятой станцией!»
Вспомнив о станции, Макрицкий закусил губу. Сдержанность и еще раз сдержанность, сказал он себе. Не приведи бог ляпнуть…
— По крайней мере он не занес результаты своих наблюдений в бортжурнал и не счел необходимым доложить о них по вахте, — сообщил Леон сквозь зубы. — Лейтенант Ковач обнаружила малую планету сразу же, как только приступила к обычной процедуре тестирования ходовых радарных систем. Она начала тесты на несколько минут раньше графика, и у нас, таким образом, оставалось вполне достаточно времени, чтобы совершить маневр уклонения.
Главой комиссии был сухонький сенатор от штата Флорида; он сидел прямо напротив Леона, и в его выцветших от старости глазах то и дело вспыхивали огоньки неодобрения. Ему все было понятно: мерзавцы угробили дорогостоящий корабль, причем спастись удалось одному этому славянину, который, как и все его сородичи, после Депрессии успешно играет в гордую независимость. А корабль тем временем был оплачен деньгами налогоплательщиков, за которые он, сенатор, несет вполне ощутимую ответственность.
В горле главы комиссии что-то неприятно скрипнуло.
— Объясните нам, почему лейтенант Ковач начала тестирование раньше, чем это было положено по графику.
Макрицкий почувствовал, что теряет связь с реальностью. Чтобы не сорваться, он задумчиво потеребил пальцами золотую цепочку своей сабли. В данный момент он испытывал сильнейшее желание вырвать ее из ножен и рубануть наотмашь по скорбно поджатым губам главы комиссии Ассамблеи Космоплавания.
Вся эта пытка шла второй день; из шести членов комиссии четверо были американцами. Леон понимал, что рассчитывать на особое снисхождение ему не стоит, но все же надеялся, что расследование не затянется надолго.
— Я уже объяснял вам, — сдержанно произнес он, — что в данном случае график тестирования носит достаточно умозрительный характер. Системы должны быть протестированы в течение тридцати минут после заступления на вахту. Так записано в инструкции. В отдельном же уложении по навигационной вахте указано, что наиболее желательным временем тестирования является промежуток между двадцать пятой и тридцатой минутами с момента введения в бортжурнал отметки о заступлении.
— Это так? — недоверчиво спросила негритянка.
— Да, — кивнул офицер НАСА по имени Билл Мюррей, отвечавший в комиссии за техническую сторону вопроса. — Уложение писали немцы, и оно применяется только на кораблях люфтваффе. Насколько я знаю, в экипажах ООН о нем слыхали лишь такие педанты, как капитан Макрицкий.
Негритянка — «общественный комиссар» — явно превратно истолковала смысл слова «педант» и поглядела на Леона с неприятным интересом.
Макрицкий хорошо знал, какого рода общественность она представляет. За ее спиной стояли тысячи и тысячи семей, которые получали пособие с тридцатых годов двадцатого века.
1 2 3 4 5 6