Здесь, согласно уговору, наши проводники могли повернуть домой, и мы сберегли для них воду на обратный путь.
Однако после короткого совещания они решили пойти дальше, и когда я спросил, почему, обернулись и указали на густые облака, собиравшиеся позади нас на горизонте. Эти облака, объяснили они, предвещали песчаную бурю, при которой в пустыне не выживет ни один человек. И они убеждали нас двигаться вперед как можно быстрее. Мы собрали остаток сил и последние три мили, отделявшие нас от болота, проделали бегом. Едва мы достигли зарослей тростника, как разразилась буря; однако мы продолжали бежать, пока не добрались до места, где тростник рос особенно густо и где, раскапывая руками ил, можно было черпать из ямок воду, которую мы жадно пили, не обращая внимания на муть. Здесь мы просидели на корточках несколько часов, пока неистовствовал ураган.
Зрелище было ужасное. Пустыни не было видно за густыми клубами взметенного песка, который даже сквозь тростник садился на нас густыми слоями, так что временами приходилось вставать и стряхивать с себя его тяжесть. Он душил нас, раздражал кожу. В пустыне мы были бы заживо погребены. Тростник оказался нашим спасением.
Так просидели мы всю ночь. К рассвету буря унялась, солнце всходило на безоблачном небе. Напившись вдосталь, мы повернули обратно к краю болота и с гребня песчаного холма стали осматривать местность. Иссикор протянул руку к северу, и тронул меня за плечо. Вдали темным пятном на нежной синеве неба рисовалось грибовидное дымное облако.
– Опять туча, – сказал я. – Ураган возвращается?
– Нет, господин, – сказал он, – это курится Огненная гора моей родины.
Итак, слова Зикали до сих пор оправдывались. Но если существует не известный ни одному исследователю вулкан, то почему бы не быть также и погребенному городу с окаменелыми людьми, и даже Хоу-Хоу. Но нет, в Хоу-Хоу я не верил.
Между тем наши три туземца запаслись водой и распрощались с нами, твердо уверовав в мою магию: ведь если бы мы вышли несколькими часами позже, мы погибли бы все до единого.
После ухода проводников мы расположились на отдых в тростниках. Но – увы! – нам не суждено было отдохнуть: как только зашло солнце, к болоту со всех окрестностей стало стекаться на водопой зверье.
При свете месяца я видел, как выступали из темноты большие стада слонов и величаво направлялись к воде. Из зарослей, где они укрываются днем, подымались буйволы, выскакивали антилопы, между тем как из воды доносился рев медлительных бегемотов и слышался тяжелый плеск, производимый, вероятно, спугнутыми крокодилами.
Но это еще не все, ибо обилие дичи привлекало львов, которые хрипели, ревели и убивали, как подобает царям зверей. Стоило хищнику кинуться на какую-нибудь беспомощную антилопу, как все стадо шарахалось в сторону с таким невообразимым шумом, что невозможно было уснуть.
К тому же не исключена была возможность, что львы ради перемены диеты попробуют напасть на нас. Пришлось отказаться от сна и разложить костер из прошлогоднего тростника.
Вокруг нас был настоящий рай для спортсмена, но охотнику здесь нечем было соблазниться: слоновую кость не повезешь через пустыню, а только мальчик убивает дичь бесцельно, на съедение червям. Правда, на рассвете я застрелил к завтраку антилопу, но это был единственный выстрел, который я себе разрешил.
Я воспользовался вынужденной бессонницей, чтобы расспросить Иссикора о его стране. Во время путешествия он был молчалив и сдержан и всю свою энергию сосредоточил на том, чтобы как можно скорее двигаться вперед. Теперь, однако, момент показался мне благоприятным для беседы. Я спрашивал о городе вэллосов и его обитателях. Иссикор отвечал, что город велик и население его многочисленно, хотя не так, как в минувшие поколения. Племя вырождалось, отчасти благодаря родственным бракам, а отчасти из-за тяготевшего над ними террора, отнимавшего у женщин охоту рожать детей, которые в любой момент могли быть востребованы в жертву жестокому богу. В Хоу-Хоу Иссикор безусловно верил, так как, по его словам, однажды видел его издали – и был он так ужасен, что нет слов рассказать.
Я настойчиво вытягивал из него сведения о чудовище, так как Иссикор неохотно останавливался на этой теме. Я только узнал, что ростом оно превышает человека и «ходит прямо», что оно никогда не покидает острова и только жрецы Хоу-Хоу являются на берег.
Иссикор перевел разговор на государственную систему вэллосов. Верховная власть была наследственная и могла передаваться как по мужской, так и по женской линии. Вождь носил по имени своего народа титул «Вэллу», который в то же время являлся именем исконного царского рода.
Теперешний Вэллу был стар. У него осталась одна только наследница-дочь, госпожа Сабила. Сам Иссикор приходится ей троюродным братом: его дед был родным братом ее царственного деда.
– Так что, если эта дама умрет, вы станете вождем, Иссикор? – заметил я.
– Да, господин, по праву наследства. Но может случиться иначе. Жрецы Хоу-Хоу сильнее вождя. Главный жрец Дэча тоже прямой потомок Вэллу, и у него есть наследники-сыновья.
– Значит, Дэча заинтересован в смерти Сабилы?
– Да, господин; ему нужно устранить с дороги нас обоих.
– Но как же ее отец, Вэллу, соглашается на смерть своей единственной дочери?
– Он любит ее, господин, и желает ее брака со мной. Но, как я уже говорил, он стар и боязлив. Он боится бога, который уже взял его старшую дочь; боится жрецов, оракулов бога, которые, говорят, убили его сына, как теперь они стараются погубить меня. Однако, тайно от жрецов, он послал меня, жениха своей дочери, искать помощи у великого южного колдуна, с которым некогда имел дело его отец. И ради Сабилы я нарушил великий запрет и отправился разыскивать Белого Вождя, о котором говорит пророчество. Дорого заплачу я за это деяние.
Молча слушал я туманную речь Иссикора. Лишь некоторое время спустя, как пришлось к слову, я спросил его, когда произойдет роковое жертвоприношение. С некоторым волнением он ответил:
– В ночь полнолуния в месяц жатвы – значит, через четырнадцать дней. Мы должны спешить – наше путешествие продлится еще дней пять: три дня займет обход болота и два дня подниматься по реке. Умоляю тебя, господин, не мешкай, иначе мы придем слишком поздно и Сабила погибнет.
– Я не опоздаю. Будь спокоен, мой друг Иссикор. Мне самому приятнее развязаться с этим делом. А теперь, так как зверье в болоте как будто бы приутихло, попытаюсь немного поспать.
К счастью, мне это удалось.
Несколько часов я проспал здоровым крепким сном, а на рассвете меня разбудил Ханс. Я встал, взял ружье и, высмотрев в стаде антилоп молодую жирную самку, уложил ее метким выстрелом. Мы тут же съели ее за завтраком, ибо, как вы знаете, мясо этих животных следует жарить, пока оно не остыло. Странная, между прочим, вещь: звук выстрела нисколько не смутил других животных. Вероятно, он был им совершенно незнаком и остальные подумали, что их товарка просто легла на землю.
Через час мы уже пустились в обход болота. Не стану описывать подробности этой скучной дороги. Мы вязли то в песке, то в иле, днем изнывая от зноя, ночью – от москитов. На третий день мы подошли совсем близко к горному кряжу, не очень, правда, высокому, но чрезвычайно крутому: утесы поднимались сплошной стеной от пятисот до восьмисот футов высоты.
В этот день перед заходом солнца мы по настоянию Иссикора сложили на гребне песчаного холма большую кучу тростника, и когда стемнело, подожгли его. Через четверть часа пламя уже стояло ярким высоким столбом. Иссикор не дал никаких объяснений, но, по догадке Ханса, то был, вероятно, сигнальный костер. На следующее утро мы тронулись в путь до зари; рассвет застал нас около самых скал, о которых я только что говорил.
Мы пошли по каменному берегу небольшой бухты и вдруг с поворота увидели на вершине высокого утеса человека в белой одежде, с копьем в руках. По-видимому, он стоял на страже. Завидев нас, он ловко сбежал по камням и направился нам навстречу.
Окинув меня любопытным взглядом, незнакомец подошел прямо к Иссикору, стал перед ним на колени и прижал его руку к своему лбу.
По-видимому, наш проводник пользовался у себя на родине большим почетом. Обменявшись несколькими словами со своим соотечественником, Иссикор повернулся ко мне и сообщил, что пока все обстоит благополучно: сигнал был своевременно замечен и лодка приготовлена.
Мы пошли вслед за часовым и вдруг за поворотом увидели перед собой широкую реку. Налево тихо катился глубокий полноводный поток – направо же, в каких-нибудь ста шагах, он превращался в болото. Высокие красивые папирусы покрывали заводи, с оглушительным клекотом поднимались над водой стаи болотных птиц. Но недаром вэллосы называли этот поток Черной рекой: не одно тысячелетие пробивал он свой путь по дну пропасти. С обеих сторон его теснили каменные стены, такие высокие и отвесные, что казалось, наверху они почти соприкасались, отчего поверхность воды представлялась черной. Мне чудилось, что мы подходим к угрюмому Стиксу, по которому ладья Харона отвезет нас в подземные поля. Невольно в моей памяти всплыли слова поэта:
В стране Теней бежит ручей
Пещерой, темной для людей,
В неведомое солнцу море.
Впрочем, не ручаюсь за точность цитаты.
Признаюсь, мне стало жутко. То было мрачное, нечистое место. Какое «неведомое солнцу море» – дивился я – лежит за этими вратами ада? Будь я один, я, может быть, поджал бы хвост и пошел вспять по болоту, над которым, по крайней мере, светило солнце, и дальше, через пустыню, к своим волам и фургону. Но в присутствии великолепного Иссикора и его миримидона моя англосакская гордость не позволила мне отступить. Я должен был идти до конца.
Но Ханс перетрусил еще больше, чем я; у него стучали зубы от страха.
– Ох, баас, – сказал он, – если это дверь, то каков же дом за ней?
– Это мы увидим в свое время, – ответил я, – нечего загадывать вперед.
– Иди за мной, господин, – сказал Иссикор после вторичного совещания с нашим новым спутником.
Я последовал приглашению. Ханс держался как можно ближе ко мне. Мы обогнули утес, и перед нами открылась маленькая бухта в берегу. На песчаной отмели стояла большая лодка, в которой сидели шестнадцать гребцов – это число запомнилось мне потому, что, по замечанию Ханса, оно совпадало с числом волов нашей упряжки, вследствие чего он именовал этих гребцов «водяными волами».
При нашем приближении они подняли весла. Это почетное приветствие относилось, по-видимому, к Иссикору. Меня же и Ханса они не удостаивали вниманием и лишь украдкой посматривали на нас.
Иссикор молча указал нам, куда сесть, и сам вошел в лодку, в то время как часовой сел за руль. Гребцы дружно взялись за весла, и мы отчалили.
Глава VII. Вэллу
В безмолвии, нарушаемом лишь мерными всплесками весел, мы быстро скользили по тихой реке. Во всем нашем странном путешествии ничто еще так не поражало меня, как этот покой. Тихо катились волны по каменному коридору в пустыню, чтобы там потеряться в песках – так мирно катится к смерти жизнь старика. Тихо стояли скалистые стены бездны. Они были до того круты, что ни одна живая тварь не нашла бы на ней точки опоры, кроме разве что летучих мышей, но те не летают днем. Тиха была серая лента неба над нами, хотя по временам по ущелью с жалобным стоном проносился ветер – словно дуновение невидимых крыльев. Но тише всего были наши гребцы. Час за часом они в напряженном молчании поднимали и опускали весла, лишь изредка шепотом обмениваясь необходимыми замечаниями.
Постепенно мною овладевало впечатление кошмара. Мне чудилось, что я сонный принимаю участие в драме, которая кому-то снится. Титаническая пропасть, по которой скользила наша лодка, ужасные возможности, таившиеся в грядущем, – все это угнетало мой дух впечатлением отплытия от пристани привычной реальности в бесовскую область неведомого.
Стены ущелья вырастали все выше, и скоро стало так темно, что красивые строгие лица гребцов выступали из мрака лишь при наклоне вперед в начале каждого дружного удара весел, вновь погружаясь в темноту к его концу. Это равномерная смена впечатлений действовала неприятно – месмерически. Словно лица привидений заглядывали под полог кровати, исчезали и снова заглядывали.
Вероятно, под конец я в самом деле заснул. Мне снился тревожный сон: точно я вхожу в сумрачный Гадес, где все реальности заменены бессильными назойливыми тенями.
Меня разбудил голос Иссикора, говоривший, что мы прибыли к месту ночлега. Здесь ущелье расширялось, оставляя узкую береговую полосу по обеим сторонам реки. Мы причалили и высадились. Пользуясь последними пробившимися к нам лучами света, мы поужинали всухомятку, не разводя огня. Не успели мы доесть, как воцарилась полная темнота, так как свет месяца не проникал в ущелье. Оставалось только лечь на песок и уснуть под завывание ночного ветра в расселинах.
Ночь тянулась нескончаемо долго. Мне думалось (или снилось), что я умер и жду следующего перевоплощения; а когда я пробуждался, то только сонное бормотание Ханса возвращало меня к действительности: готтентот молился моему старому отцу, чтобы тот помог ему раздобыть полбутылки джина! Наконец звезда, горевшая на черной ленте неба над нами, погасла; лента стала голубой, или, скорее, серой; где-то на земле начался рассвет. Мы поднялись, сели в лодку и поплыли дальше. В полумиле от места нашей ночевки теснившие реку стены вдруг широко расступились. Утесы теперь поднимались на расстоянии двух миль от каждого берега, замыкая плоскую равнину. Крутые берега поросли высокими развесистыми деревьями, почти так же затемнявшими реку, как утесы ниже по течению. Мы по-прежнему плыли во мраке, тем более что солнце еще не взошло. Когда мои глаза освоились с темнотой, я стал замечать двигавшиеся между деревьями высокие темные фигуры. Они то стояли и ходили, как двуногие, то быстро бежали на четвереньках.
– Смотри Ханс, – прошептал я, – павианы!
– Павианы, баас? Такие огромные? Нет, это черти! Тогда за моей спиной послышался шепот Иссикора:
– Это Волосатые, живущие в лесу, господин. Умоляю вас не говорить так громко, а то они на нас нападут.
Гребцы налегли на весла. И вот в лесном полумраке послышался невыразимо жуткий звук – не то звериное рычание, не то человеческий крик, в котором мое ухо различало слова «Хоу-хоу! Хоу-хоу!» Мгновенно весь лес откликнулся ревом: «Хоу-хоу!» – таким ужасным, что у меня волосы встали дыбом. Я понял, откуда взялось имя бога, к которому мы ехали в гости в такую даль.
Затем послышался тяжелый плеск воды – словно возня крокодилов, – ив густой тени под навесом деревьев я увидел плывущие к нам безобразные головы.
– Волосатые нас почуяли, – в ужасе прошептал Иссикор. – Делать нечего, господин. Они очень любопытны. Может быть, они посмотрят и удалятся.
– А если нет? – спросил я. Вопрос остался без ответа. Гребцы изо всех сил гребли к середине реки. Здесь было светлее, и я различил на поверхности воды звероподобную голову, несомненно человеческую, с желтыми глазами, толстыми губами и блестящими крепкими зубами. Чудище приближалось к нам с большой скоростью, так как вошло в воду выше нас и теперь плыло вниз по течению. Поровнявшись с нами, оно подняло могучую руку, сплошь покрытую бурыми волосами, как у обезьяны, схватилось за борт прямо рядом со мной и выставило плечи из воды, показывая, что и тело у него тоже почти все покрыто длинной шерстью. И вдруг оно так близко придвинуло голову, что вонючее дыхание пахнуло мне в лицо. Признаюсь, мне стало страшно: я отроду не видывал подобной твари. Все-таки с минуту я высидел спокойно.
Наконец я не выдержал и, потеряв самообладание, вытащил крепкий охотничий нож, вот этот самый, что вы видите здесь на стене, друзья мои, и хватил им по волосатой руке. В лодку упал отрубленный палец, и с жалобным ревом человек-зверь нырнул в воду и уплыл, махая над головой окровавленной лапой.
Испуганный Иссикор что-то хотел сказать мне, как вдруг Ханс воскликнул:
– Еще один! – и из воды высунулась вторая морда, на этот раз около Ханса.
– Не трогайте его! – воскликнул Иссикор. Но Ханс уже схватился за револьвер и выстрелил. Чудовище шлепнулось в воду и забарахталось, визжа более тонким голосом. Я решил, что то была самка, и не ошибся.
Еще не замер звук выстрела, как лес снова огласился хором «Хоу-хоу! Хоу-хоу!» и другими криками, такими же грозными и дикими. В дюйме от моей головы просвистел большой камень, и вслед за ним вонзилась в борт грубая стрела с наконечником из рыбьей кости.
Под дождем этих любезных посылочек, которые, по счастью, не причинили нам вреда, мы выбрались наконец на середину реки, где они не достигали нас, и мирно продолжали путь. Однако Иссикор не успокоился. Он сел рядом со мной и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Однако после короткого совещания они решили пойти дальше, и когда я спросил, почему, обернулись и указали на густые облака, собиравшиеся позади нас на горизонте. Эти облака, объяснили они, предвещали песчаную бурю, при которой в пустыне не выживет ни один человек. И они убеждали нас двигаться вперед как можно быстрее. Мы собрали остаток сил и последние три мили, отделявшие нас от болота, проделали бегом. Едва мы достигли зарослей тростника, как разразилась буря; однако мы продолжали бежать, пока не добрались до места, где тростник рос особенно густо и где, раскапывая руками ил, можно было черпать из ямок воду, которую мы жадно пили, не обращая внимания на муть. Здесь мы просидели на корточках несколько часов, пока неистовствовал ураган.
Зрелище было ужасное. Пустыни не было видно за густыми клубами взметенного песка, который даже сквозь тростник садился на нас густыми слоями, так что временами приходилось вставать и стряхивать с себя его тяжесть. Он душил нас, раздражал кожу. В пустыне мы были бы заживо погребены. Тростник оказался нашим спасением.
Так просидели мы всю ночь. К рассвету буря унялась, солнце всходило на безоблачном небе. Напившись вдосталь, мы повернули обратно к краю болота и с гребня песчаного холма стали осматривать местность. Иссикор протянул руку к северу, и тронул меня за плечо. Вдали темным пятном на нежной синеве неба рисовалось грибовидное дымное облако.
– Опять туча, – сказал я. – Ураган возвращается?
– Нет, господин, – сказал он, – это курится Огненная гора моей родины.
Итак, слова Зикали до сих пор оправдывались. Но если существует не известный ни одному исследователю вулкан, то почему бы не быть также и погребенному городу с окаменелыми людьми, и даже Хоу-Хоу. Но нет, в Хоу-Хоу я не верил.
Между тем наши три туземца запаслись водой и распрощались с нами, твердо уверовав в мою магию: ведь если бы мы вышли несколькими часами позже, мы погибли бы все до единого.
После ухода проводников мы расположились на отдых в тростниках. Но – увы! – нам не суждено было отдохнуть: как только зашло солнце, к болоту со всех окрестностей стало стекаться на водопой зверье.
При свете месяца я видел, как выступали из темноты большие стада слонов и величаво направлялись к воде. Из зарослей, где они укрываются днем, подымались буйволы, выскакивали антилопы, между тем как из воды доносился рев медлительных бегемотов и слышался тяжелый плеск, производимый, вероятно, спугнутыми крокодилами.
Но это еще не все, ибо обилие дичи привлекало львов, которые хрипели, ревели и убивали, как подобает царям зверей. Стоило хищнику кинуться на какую-нибудь беспомощную антилопу, как все стадо шарахалось в сторону с таким невообразимым шумом, что невозможно было уснуть.
К тому же не исключена была возможность, что львы ради перемены диеты попробуют напасть на нас. Пришлось отказаться от сна и разложить костер из прошлогоднего тростника.
Вокруг нас был настоящий рай для спортсмена, но охотнику здесь нечем было соблазниться: слоновую кость не повезешь через пустыню, а только мальчик убивает дичь бесцельно, на съедение червям. Правда, на рассвете я застрелил к завтраку антилопу, но это был единственный выстрел, который я себе разрешил.
Я воспользовался вынужденной бессонницей, чтобы расспросить Иссикора о его стране. Во время путешествия он был молчалив и сдержан и всю свою энергию сосредоточил на том, чтобы как можно скорее двигаться вперед. Теперь, однако, момент показался мне благоприятным для беседы. Я спрашивал о городе вэллосов и его обитателях. Иссикор отвечал, что город велик и население его многочисленно, хотя не так, как в минувшие поколения. Племя вырождалось, отчасти благодаря родственным бракам, а отчасти из-за тяготевшего над ними террора, отнимавшего у женщин охоту рожать детей, которые в любой момент могли быть востребованы в жертву жестокому богу. В Хоу-Хоу Иссикор безусловно верил, так как, по его словам, однажды видел его издали – и был он так ужасен, что нет слов рассказать.
Я настойчиво вытягивал из него сведения о чудовище, так как Иссикор неохотно останавливался на этой теме. Я только узнал, что ростом оно превышает человека и «ходит прямо», что оно никогда не покидает острова и только жрецы Хоу-Хоу являются на берег.
Иссикор перевел разговор на государственную систему вэллосов. Верховная власть была наследственная и могла передаваться как по мужской, так и по женской линии. Вождь носил по имени своего народа титул «Вэллу», который в то же время являлся именем исконного царского рода.
Теперешний Вэллу был стар. У него осталась одна только наследница-дочь, госпожа Сабила. Сам Иссикор приходится ей троюродным братом: его дед был родным братом ее царственного деда.
– Так что, если эта дама умрет, вы станете вождем, Иссикор? – заметил я.
– Да, господин, по праву наследства. Но может случиться иначе. Жрецы Хоу-Хоу сильнее вождя. Главный жрец Дэча тоже прямой потомок Вэллу, и у него есть наследники-сыновья.
– Значит, Дэча заинтересован в смерти Сабилы?
– Да, господин; ему нужно устранить с дороги нас обоих.
– Но как же ее отец, Вэллу, соглашается на смерть своей единственной дочери?
– Он любит ее, господин, и желает ее брака со мной. Но, как я уже говорил, он стар и боязлив. Он боится бога, который уже взял его старшую дочь; боится жрецов, оракулов бога, которые, говорят, убили его сына, как теперь они стараются погубить меня. Однако, тайно от жрецов, он послал меня, жениха своей дочери, искать помощи у великого южного колдуна, с которым некогда имел дело его отец. И ради Сабилы я нарушил великий запрет и отправился разыскивать Белого Вождя, о котором говорит пророчество. Дорого заплачу я за это деяние.
Молча слушал я туманную речь Иссикора. Лишь некоторое время спустя, как пришлось к слову, я спросил его, когда произойдет роковое жертвоприношение. С некоторым волнением он ответил:
– В ночь полнолуния в месяц жатвы – значит, через четырнадцать дней. Мы должны спешить – наше путешествие продлится еще дней пять: три дня займет обход болота и два дня подниматься по реке. Умоляю тебя, господин, не мешкай, иначе мы придем слишком поздно и Сабила погибнет.
– Я не опоздаю. Будь спокоен, мой друг Иссикор. Мне самому приятнее развязаться с этим делом. А теперь, так как зверье в болоте как будто бы приутихло, попытаюсь немного поспать.
К счастью, мне это удалось.
Несколько часов я проспал здоровым крепким сном, а на рассвете меня разбудил Ханс. Я встал, взял ружье и, высмотрев в стаде антилоп молодую жирную самку, уложил ее метким выстрелом. Мы тут же съели ее за завтраком, ибо, как вы знаете, мясо этих животных следует жарить, пока оно не остыло. Странная, между прочим, вещь: звук выстрела нисколько не смутил других животных. Вероятно, он был им совершенно незнаком и остальные подумали, что их товарка просто легла на землю.
Через час мы уже пустились в обход болота. Не стану описывать подробности этой скучной дороги. Мы вязли то в песке, то в иле, днем изнывая от зноя, ночью – от москитов. На третий день мы подошли совсем близко к горному кряжу, не очень, правда, высокому, но чрезвычайно крутому: утесы поднимались сплошной стеной от пятисот до восьмисот футов высоты.
В этот день перед заходом солнца мы по настоянию Иссикора сложили на гребне песчаного холма большую кучу тростника, и когда стемнело, подожгли его. Через четверть часа пламя уже стояло ярким высоким столбом. Иссикор не дал никаких объяснений, но, по догадке Ханса, то был, вероятно, сигнальный костер. На следующее утро мы тронулись в путь до зари; рассвет застал нас около самых скал, о которых я только что говорил.
Мы пошли по каменному берегу небольшой бухты и вдруг с поворота увидели на вершине высокого утеса человека в белой одежде, с копьем в руках. По-видимому, он стоял на страже. Завидев нас, он ловко сбежал по камням и направился нам навстречу.
Окинув меня любопытным взглядом, незнакомец подошел прямо к Иссикору, стал перед ним на колени и прижал его руку к своему лбу.
По-видимому, наш проводник пользовался у себя на родине большим почетом. Обменявшись несколькими словами со своим соотечественником, Иссикор повернулся ко мне и сообщил, что пока все обстоит благополучно: сигнал был своевременно замечен и лодка приготовлена.
Мы пошли вслед за часовым и вдруг за поворотом увидели перед собой широкую реку. Налево тихо катился глубокий полноводный поток – направо же, в каких-нибудь ста шагах, он превращался в болото. Высокие красивые папирусы покрывали заводи, с оглушительным клекотом поднимались над водой стаи болотных птиц. Но недаром вэллосы называли этот поток Черной рекой: не одно тысячелетие пробивал он свой путь по дну пропасти. С обеих сторон его теснили каменные стены, такие высокие и отвесные, что казалось, наверху они почти соприкасались, отчего поверхность воды представлялась черной. Мне чудилось, что мы подходим к угрюмому Стиксу, по которому ладья Харона отвезет нас в подземные поля. Невольно в моей памяти всплыли слова поэта:
В стране Теней бежит ручей
Пещерой, темной для людей,
В неведомое солнцу море.
Впрочем, не ручаюсь за точность цитаты.
Признаюсь, мне стало жутко. То было мрачное, нечистое место. Какое «неведомое солнцу море» – дивился я – лежит за этими вратами ада? Будь я один, я, может быть, поджал бы хвост и пошел вспять по болоту, над которым, по крайней мере, светило солнце, и дальше, через пустыню, к своим волам и фургону. Но в присутствии великолепного Иссикора и его миримидона моя англосакская гордость не позволила мне отступить. Я должен был идти до конца.
Но Ханс перетрусил еще больше, чем я; у него стучали зубы от страха.
– Ох, баас, – сказал он, – если это дверь, то каков же дом за ней?
– Это мы увидим в свое время, – ответил я, – нечего загадывать вперед.
– Иди за мной, господин, – сказал Иссикор после вторичного совещания с нашим новым спутником.
Я последовал приглашению. Ханс держался как можно ближе ко мне. Мы обогнули утес, и перед нами открылась маленькая бухта в берегу. На песчаной отмели стояла большая лодка, в которой сидели шестнадцать гребцов – это число запомнилось мне потому, что, по замечанию Ханса, оно совпадало с числом волов нашей упряжки, вследствие чего он именовал этих гребцов «водяными волами».
При нашем приближении они подняли весла. Это почетное приветствие относилось, по-видимому, к Иссикору. Меня же и Ханса они не удостаивали вниманием и лишь украдкой посматривали на нас.
Иссикор молча указал нам, куда сесть, и сам вошел в лодку, в то время как часовой сел за руль. Гребцы дружно взялись за весла, и мы отчалили.
Глава VII. Вэллу
В безмолвии, нарушаемом лишь мерными всплесками весел, мы быстро скользили по тихой реке. Во всем нашем странном путешествии ничто еще так не поражало меня, как этот покой. Тихо катились волны по каменному коридору в пустыню, чтобы там потеряться в песках – так мирно катится к смерти жизнь старика. Тихо стояли скалистые стены бездны. Они были до того круты, что ни одна живая тварь не нашла бы на ней точки опоры, кроме разве что летучих мышей, но те не летают днем. Тиха была серая лента неба над нами, хотя по временам по ущелью с жалобным стоном проносился ветер – словно дуновение невидимых крыльев. Но тише всего были наши гребцы. Час за часом они в напряженном молчании поднимали и опускали весла, лишь изредка шепотом обмениваясь необходимыми замечаниями.
Постепенно мною овладевало впечатление кошмара. Мне чудилось, что я сонный принимаю участие в драме, которая кому-то снится. Титаническая пропасть, по которой скользила наша лодка, ужасные возможности, таившиеся в грядущем, – все это угнетало мой дух впечатлением отплытия от пристани привычной реальности в бесовскую область неведомого.
Стены ущелья вырастали все выше, и скоро стало так темно, что красивые строгие лица гребцов выступали из мрака лишь при наклоне вперед в начале каждого дружного удара весел, вновь погружаясь в темноту к его концу. Это равномерная смена впечатлений действовала неприятно – месмерически. Словно лица привидений заглядывали под полог кровати, исчезали и снова заглядывали.
Вероятно, под конец я в самом деле заснул. Мне снился тревожный сон: точно я вхожу в сумрачный Гадес, где все реальности заменены бессильными назойливыми тенями.
Меня разбудил голос Иссикора, говоривший, что мы прибыли к месту ночлега. Здесь ущелье расширялось, оставляя узкую береговую полосу по обеим сторонам реки. Мы причалили и высадились. Пользуясь последними пробившимися к нам лучами света, мы поужинали всухомятку, не разводя огня. Не успели мы доесть, как воцарилась полная темнота, так как свет месяца не проникал в ущелье. Оставалось только лечь на песок и уснуть под завывание ночного ветра в расселинах.
Ночь тянулась нескончаемо долго. Мне думалось (или снилось), что я умер и жду следующего перевоплощения; а когда я пробуждался, то только сонное бормотание Ханса возвращало меня к действительности: готтентот молился моему старому отцу, чтобы тот помог ему раздобыть полбутылки джина! Наконец звезда, горевшая на черной ленте неба над нами, погасла; лента стала голубой, или, скорее, серой; где-то на земле начался рассвет. Мы поднялись, сели в лодку и поплыли дальше. В полумиле от места нашей ночевки теснившие реку стены вдруг широко расступились. Утесы теперь поднимались на расстоянии двух миль от каждого берега, замыкая плоскую равнину. Крутые берега поросли высокими развесистыми деревьями, почти так же затемнявшими реку, как утесы ниже по течению. Мы по-прежнему плыли во мраке, тем более что солнце еще не взошло. Когда мои глаза освоились с темнотой, я стал замечать двигавшиеся между деревьями высокие темные фигуры. Они то стояли и ходили, как двуногие, то быстро бежали на четвереньках.
– Смотри Ханс, – прошептал я, – павианы!
– Павианы, баас? Такие огромные? Нет, это черти! Тогда за моей спиной послышался шепот Иссикора:
– Это Волосатые, живущие в лесу, господин. Умоляю вас не говорить так громко, а то они на нас нападут.
Гребцы налегли на весла. И вот в лесном полумраке послышался невыразимо жуткий звук – не то звериное рычание, не то человеческий крик, в котором мое ухо различало слова «Хоу-хоу! Хоу-хоу!» Мгновенно весь лес откликнулся ревом: «Хоу-хоу!» – таким ужасным, что у меня волосы встали дыбом. Я понял, откуда взялось имя бога, к которому мы ехали в гости в такую даль.
Затем послышался тяжелый плеск воды – словно возня крокодилов, – ив густой тени под навесом деревьев я увидел плывущие к нам безобразные головы.
– Волосатые нас почуяли, – в ужасе прошептал Иссикор. – Делать нечего, господин. Они очень любопытны. Может быть, они посмотрят и удалятся.
– А если нет? – спросил я. Вопрос остался без ответа. Гребцы изо всех сил гребли к середине реки. Здесь было светлее, и я различил на поверхности воды звероподобную голову, несомненно человеческую, с желтыми глазами, толстыми губами и блестящими крепкими зубами. Чудище приближалось к нам с большой скоростью, так как вошло в воду выше нас и теперь плыло вниз по течению. Поровнявшись с нами, оно подняло могучую руку, сплошь покрытую бурыми волосами, как у обезьяны, схватилось за борт прямо рядом со мной и выставило плечи из воды, показывая, что и тело у него тоже почти все покрыто длинной шерстью. И вдруг оно так близко придвинуло голову, что вонючее дыхание пахнуло мне в лицо. Признаюсь, мне стало страшно: я отроду не видывал подобной твари. Все-таки с минуту я высидел спокойно.
Наконец я не выдержал и, потеряв самообладание, вытащил крепкий охотничий нож, вот этот самый, что вы видите здесь на стене, друзья мои, и хватил им по волосатой руке. В лодку упал отрубленный палец, и с жалобным ревом человек-зверь нырнул в воду и уплыл, махая над головой окровавленной лапой.
Испуганный Иссикор что-то хотел сказать мне, как вдруг Ханс воскликнул:
– Еще один! – и из воды высунулась вторая морда, на этот раз около Ханса.
– Не трогайте его! – воскликнул Иссикор. Но Ханс уже схватился за револьвер и выстрелил. Чудовище шлепнулось в воду и забарахталось, визжа более тонким голосом. Я решил, что то была самка, и не ошибся.
Еще не замер звук выстрела, как лес снова огласился хором «Хоу-хоу! Хоу-хоу!» и другими криками, такими же грозными и дикими. В дюйме от моей головы просвистел большой камень, и вслед за ним вонзилась в борт грубая стрела с наконечником из рыбьей кости.
Под дождем этих любезных посылочек, которые, по счастью, не причинили нам вреда, мы выбрались наконец на середину реки, где они не достигали нас, и мирно продолжали путь. Однако Иссикор не успокоился. Он сел рядом со мной и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18