Русы не поверили архиепископу и предложили ему бросить в огонь Евангелие, обещая принять крещение, если оно останется невредимым. «И брошена была в печь с огнем книга святого Евангелия. По происшествии достаточного времени, когда печь погасла, обретен был священный свиток не пострадавшим и не поврежденным и не получившим от огня никакого ущерба, так что даже кисти на концах связывающих его шнуров не потерпели никакого вреда или изменения. Увидев это и быв поражены величием чуда, варвары без колебаний начали креститься». [42. Цит. по кн.: Голубинский Е.Е. Указ. соч. С. 33.]
Нетрудно заметить, что рассказ Константина Багрянородного, содержащий фантастические подробности, более похож на легенду, чем на историческое свидетельство. Но он доставил немало хлопот историкам, заставив их ломать голову в поисках объяснений, которые могли бы примирить его рассказ с известиями Фотия.
Мнения, разумеется, высказывались разные. Одни авторы считали, что Багрянородный, составлявший жизнеописание императора Василия Македонянина по прошествии 60 или 70 лет после упоминаемого Фотием «крещения Руси», допустил естественную в таком случае неточность, перепутав имена патриархов; другие утверждали, будто противоречие между сообщениями Фотия и Константина кажущееся, ибо Игнатий, заняв патриарший престол, заменил ставленников Фотия, среди которых был и русский епископ, своими людьми; наконец, третьи склонялись к мысли о двух крещениях: Руси азовско-черноморской при Фотии и Киевской при Игнатии. И тем не менее император Константин и патриарх Фотий выдавали желаемое за действительное, хотя, конечно, полностью игнорировать их информацию нельзя. За преувеличенными слухами о «крещении Руси» и организации русской епархии скрывались первые попытки византийских миссионеров проповеди христианства среди восточных славян. Однако деятельность проповедников не дала нужного грекам результата: Русь еще некоторое время оставалась в лоне язычества.
Клерикальные историки, учитывая именно свидетельство Фотия, утверждают, что князь Аскольд «крестил свою дружину и значительную часть населения Киева, построил церковь Пророка Илии на Подоле, ставшую колыбелью церкви Киевской Руси». [43. Русская православная церковь. С. 9.] Ошибочность подобного утверждения особенно отчетливо выступает на фоне договора Олега с греками 911 года — исторического памятника, достоверность которого не вызывает никаких сомнений и кривотолков. Русские в договоре — сплошь язычники. А термины «русин» и «христианин» прямо противопоставлены друг другу как взаимоисключающие. Выразительны и слова летописца, завершающие повествование о походе Олега на Царьград: «И приде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и вина, и всякое узорочье. И прозваша Олега — вещий, бяху бо людие погани и невеигласи». [44. ПВЛ. Ч. 1.С. 25.] В устах летописца «люди погани и невеигласи» — язычники.
После заключения договора 911 года византийский император «почтил русских послов дарами — золотом и шелками, и драгоценными тканями — и приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, драгоценные ткани и камни и страсти господни — венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру». [45. ПВЛ.Ч. 1.С. 226.] Послы русские — близкие к Олегу люди. И выходит, что они никогда не видели церковного благолепия и не знали «истинной веры». Следовательно, византийцы столкнулись с язычниками. И только после договора 911 года, укрепившего непосредственные связи Руси с Византийской империей и поставившего ее в выгодные условия торговли на византийских рынках, начали мало-помалу появляться среди русских первые приверженцы христианской веры. О русах-христианах этого времени говорят арабские источники. Но самые выразительные данные дошли до нас в договоре Руси с Византией 944 года, где среди послов, приносивших клятву в Царьграде, фигурируют и язычники, и христиане: «Мы же те, кто из нас крещен, в соборной церкви клялись церковью святого Ильи… А некрещеные русские слагают свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие…» [46. ПВЛ.Ч. 1.С. 235-236.] Аналогичную картину наблюдаем в Киеве: князь Игорь вместе со своим языческим окружением клялся на холме перед кумиром Перуна, а христиане присягали в церкви святого Ильи. [47. ПВЛ. Ч. 1.С. 236.]
Участие христиан при заключении договора 944 года, наличие в Киеве церкви св. Ильи указывают на заметную роль христианского элемента в столичной жизни. Но это не значит, что христиане уже «нравственно преобладали над язычниками», представляя собой господствующую партию, которая, как полагают некоторые историки, вместе с князем Игорем стояла у власти в Киеве.
Итак, развитие политических и торговых русско-византийских связей в ближайшие десятилетия после договоров Олега с греками привело к возникновению христианской общины в Киеве. Следующий эпизод в истории древнерусского христианства — крещение княгини Ольги.
Принадлежность Ольги к княжескому роду, правившему в Киеве, сделало ее крещение в памяти потомков событием огромной важности, а личность княгини — окруженной ореолом славы. Обращение Ольги в христианство древнерусские летописцы воспринимали как проявление глубочайшей мудрости, якобы присущей княгине. В историографии этот взгляд продержался очень долго, вплоть до XX столетия. Историк В.А. Пархоменко, изучавший раннее христианство на Руси, отмечал, что крещение Ольги «имело громадное историческое значение: для следующего поколения пример энергичной, умной княгини разбивал лед холодности и предубеждения против христианства, которое теперь уже не казалось таким чуждым, необычным и неподходящим для Руси, так как его исповедовала выдающаяся местная княгиня, о которой в народной памяти скоро создались целые легенды». [48. Пархоменко В.А. Начало христианства Руси. Полтава, 1913. С. 145-146.] Столь восторженные оценки едва ли ведут к познанию исторической истины. Наоборот, они затемняют ее смысл. А вопрос и сам по себе довольно сложный. Причина тому — крайняя скудость исторических сведений, проливающих свет на крещение Ольги и его эффект, произведенный в древнерусском обществе второй половины X века.
Автор «Повести временных лет» связал крещение Ольги с ее поездкой в Константинополь. Рассказ о путешествии княгини в столицу ромеев (греков) он датировал 955 годом. С помощью византийских источников исследователи установили другую дату — 957 год, полагая, что тогда-то и произошло упоминаемое летописцем Ольгино крещение. Это позволило некоторым ученым выдвинуть версию о двух поездках Ольги в Константинополь — в 955 и 957 годах. Новейшие церковные историки хотя и говорят о посещении Ольгой Царьграда дважды, но в вопросе о крещении придерживаются летописных известий: «В 955 году крестилась в Царьграде великая княгиня Ольга, построившая затем несколько храмов в Киеве, Пскове, Новгороде. Дважды ездила княгиня Ольга в Царьград для переговоров о крещении всей Руси, однако в Византии считали, что церковное подчинение Руси патриарху предполагает и политическое подчинение Византийскому императору. С великой скорбью святая княгиня покинула Царьград». [49. Русская православная церковь. С. 9.] И храмовое строительство Ольги и ее переговоры относительно «крещения всей Руси» — сплошные догадки, лишенные каких-либо подтверждений в исторических источниках. Само же повествование летописца о пребывании русской княгини в Константинополе насыщено баснословными подробностями, в которые можно верить только по наивности. Император, оказывается, едва увидев Ольгу и побеседовав с ней, поразился ее красоте и разуму и даже, воспылав любовью, сделал ей в весьма галантной форме предложение: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Ольга будто бы, уразумев, куда клонит цесарь, отвечала ему: «Я язычница. Если хочешь крестить меня, то крести меня сам, — иначе не крещусь». Княгиню крестили так, как она просила. И тогда император заявил напрямик: «Хочу взять тебя в жены себе». Но та лукаво заметила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А у христиан не дозволяется это — ты сам знаешь». Так княгиня «переклюкала» (перехитрила) императора, о чем летописец с восхищением сообщил потомству. Но эту выдумку разрушает не кто иной, как тот же летописец, когда сообщает о появлении в Киеве византийских послов по возвращении Ольги из Константинополя. Через своих послов император напомнил княгине о том, что она обещала прислать рабов, меха, воск, а также военную помощь. Ольга велела послам передать цесарю: «Вот постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе все это». Стало быть, княгиня с издевкой предлагала императору прежде выдачи ему всего обещанного постоять в киевской гавани на Днепре точно так же, как стояла она в бухте у Константинополя. В этих словах сквозит нескрываемая обида. В чем же тут дело?
Из более достоверных, чем летопись, византийских источников узнаем, что Ольге был оказан в Константинополе довольно сдержанный прием. Какое-то время греки заставили ее простоять «в Суду», не давая сойти на берег. Два с половиной месяца ожидала она приема у императора. А между первым и вторым приемами княгини в императорском дворце прошло почти полтора месяца. Денежные дары, полученные Ольгой во время визита, были очень скромными. «Армянские, иверские феодалы, венгерские вожди, болгарский царь Петр при посещении Константинополя одарялись гораздо более щедро», — отмечал видный советский византинист М.В. Левченко. По его мнению, в Царьграде «Ольгу и русских принимали и одаривали как послов очень важных, но все же только как послов». [50. Левченко М.В. Указ. соч. С. 231-232.] В чем причина такого обращения греков с княгиней? Соответствовало ли оно реальному статусу Ольги или принижало его? Вопросы очень существенные. От ответа на них зависит оценка общественной значимости крещения Ольги.
У историков сложилось мнение, согласно которому Ольга прибыла в Константинополь в качестве «главы государства и киевского правительства». [51. См., напр.: Сахаров А.Н. «Мы от рода русского…». Л., 1986. С. 234, 235.] Это мнение — результат некритического подхода к летописи, где княгиня действительно изображена полновластной регентшей при малолетнем сыне своем Святославе. Однако внимательный анализ летописных сведений убеждает в том, что древние писатели идеализировали положение Ольги, придав ей политическое значение, далекое от реальности. Настоящими же воспитателями Святослава были некие Асмуд и Свенельд, деятельность которых старательно затушевана летописцами. Почему это произошло? Да потому, что Ольга была христианкой, а Свенельд и Асмуд — язычниками. Летописцы, ревностные приверженцы христианства, воспевали первую и старались уделять поменьше внимания вторым. И все-таки с помощью их сведений восстанавливается подлинная политическая роль Асмуда и Свенельда. Эти лица составляли ближайшее окружение князя Святослава, выступали в качестве военных предводителей. У воеводы Свенельда была собственная дружина — «отроки». Богатство воеводы и его дружинников вызывало зависть в киевской дружинной среде. Авторитет и влияние Свенельда не пошатнулись и в годы зрелости Святослава. Политический ранг Свенельда был настолько высок, что его имя попадает в договор Руси с Византией 971 года рядом с именем князя Святослава: «Равно другаго свешанья, бывшего при Святославе, велицем князи рустем, и при Свенальде». [52. ПВЛ.Ч. 1.С. 52.] Влияние Свенельда не уменьшилось со смертью Святослава: князь Ярополк, занявший киевский стол, поступал так, как хотелось Свенельду.
Воевода Свенельд не являлся простым помощником Ольги, как считают некоторые исследователи. В малолетство Святослава самой внушительной политической фигурой в княжеско-боярской верхушке был он, а не Ольга. Княгиня оказалась беспомощной и одинокой даже в своей семье, не сумев воспитать в собственном сыне склонности к христианству. Последняя деталь лишний раз свидетельствует о том, что возле юного Святослава тогда находились люди, ограждавшие князя от влияния матери. Вот почему утверждение киевского летописца о том, что Ольга воспитывала сына «до мужьства его и до возраста его», не заслуживает доверия. Однако эта средневековая легенда, всячески возвышающая и восхваляющая Ольгу, вошла в историческую литературу и живет в ней до сих пор. По всей вероятности, Ольга принимала крещение как частное лицо, а не как «правительница Киевской державы», «руководительница политики Киева», «глава государства и киевского правительства». Частный характер крещения княгини объясняет, почему она держала при себе священника тайно от людей.
Какие выводы напрашиваются из предшествующего изложения? Христианство на Руси появилось относительно поздно — не раньше договоров Олега с греками, то есть в начале X века. Создавшаяся благодаря достигнутым соглашениям благоприятная обстановка для развития торговых и политических связей между Русью и Византией способствовала распространению у русских христианского культа. Новая вера затронула прежде всего торговый люд — «гостей», посещавших Константинополь, ибо принадлежность к христианству обеспечивала им в христианской стране по сравнению с язычниками лучшие условия. Во всяком случае находившийся в Царьграде русин-христианин пользовался поддержкой церковных властей и, значит, торговал спокойнее. Следовательно, ради личных торговых выгод русские купцы становились христианами.
Помимо купечества христианство принимала дружинная Русь. Это были, прежде всего, воины, служившие в Византийской империи. О таких русах-христианах рассказывает Константин Багрянородный. Возвращаясь домой, они пополняли русскую христианскую общину. Наконец, заметная часть христиан на Руси середины X века состояла из иностранцев, о чем в «Повести временных лет» прямо сказано: «Мнози бо беша варязи хрестеяни». [53. ПВЛ.Ч. 1.С. 39.]
В процессе проникновения христианства на Русь необходимо различать объективную и субъективную стороны. В объективном плане важно подчеркнуть, что в ходе социального развития в древнерусском обществе образовалась военно-торговая верхушка, без которой христианство вряд ли могло привиться, и значит, появление христианства в Киевской Руси было подготовлено ее предшествующей историей. Что касается субъективного момента, то здесь главное — внутренние побуждения принимавших крещение. Никаких других причин, кроме тех, что были связаны с русско-византийской торговлей и военной службой русских воинов в Византии, установить невозможно. Нет данных, которые указывали бы на наличие в восточнославянском обществе X века привилегированного сословия, воспринимавшего христианство как идеологическую санкцию господства и подчинения, как средство утверждения эксплуатации непосредственных производителей классом феодалов. Не видно склонности к христианству даже у киевского князя и его дружины, то есть у людей, по своему социальному положению, казалось бы, расположенных к новому вероучению. «Како аз хочю ин закон прияти един? А дружина моа сему смеятися начнуть», — отвечал Святослав матери своей на ее призывы креститься. [54. ПВЛ.Ч. 1.С. 46.] По выражению летописца, князю Святославу христианская вера казалась «уродством», или безумием, глупостью.
В сущности такой же была социально-психологическая атмосфера на Руси и в начальный период правления князя Владимира — главного деятеля христианизации. Язычество тогда прочно удерживало свои позиции. В Киеве свершались публичные языческие моления, сопровождаемые человеческими жертвоприношениями. Идолам в жертву по жребию приносили и христиан, живших в под-непровской столице. В этой обстановке поворот Владимира к христианству может показаться неожиданным. Но обращение князя к новой вере было мотивированным.
Не являлся простой случайностью и выбор новой веры, павшей на христианство византийского толка. Для древнерусского общества с его доклассовой структурой большое значение имел определенный демократизм византийской церкви, известная терпимость ее служителей по отношению к язычеству. Важную роль сыграли тесные торговые и политические связи двух стран. Предпочтение, оказанное Владимиром христианству из Византии, зависело в немалой мере и от внешней обстановки на южных границах Руси. Во второй половине X века участились набеги печенегов на русские земли. Враги осаждали Киев, Белгород, жгли нивы, разоряли села. Тогда, по выражению летописца, была «рать велика бесперестани». В этих условиях дружеские и союзнические отношения Киева с Константинополем являлись весьма желательными для Руси. Приняв в соображение все эти обстоятельства, Владимир принял крещение от греков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Нетрудно заметить, что рассказ Константина Багрянородного, содержащий фантастические подробности, более похож на легенду, чем на историческое свидетельство. Но он доставил немало хлопот историкам, заставив их ломать голову в поисках объяснений, которые могли бы примирить его рассказ с известиями Фотия.
Мнения, разумеется, высказывались разные. Одни авторы считали, что Багрянородный, составлявший жизнеописание императора Василия Македонянина по прошествии 60 или 70 лет после упоминаемого Фотием «крещения Руси», допустил естественную в таком случае неточность, перепутав имена патриархов; другие утверждали, будто противоречие между сообщениями Фотия и Константина кажущееся, ибо Игнатий, заняв патриарший престол, заменил ставленников Фотия, среди которых был и русский епископ, своими людьми; наконец, третьи склонялись к мысли о двух крещениях: Руси азовско-черноморской при Фотии и Киевской при Игнатии. И тем не менее император Константин и патриарх Фотий выдавали желаемое за действительное, хотя, конечно, полностью игнорировать их информацию нельзя. За преувеличенными слухами о «крещении Руси» и организации русской епархии скрывались первые попытки византийских миссионеров проповеди христианства среди восточных славян. Однако деятельность проповедников не дала нужного грекам результата: Русь еще некоторое время оставалась в лоне язычества.
Клерикальные историки, учитывая именно свидетельство Фотия, утверждают, что князь Аскольд «крестил свою дружину и значительную часть населения Киева, построил церковь Пророка Илии на Подоле, ставшую колыбелью церкви Киевской Руси». [43. Русская православная церковь. С. 9.] Ошибочность подобного утверждения особенно отчетливо выступает на фоне договора Олега с греками 911 года — исторического памятника, достоверность которого не вызывает никаких сомнений и кривотолков. Русские в договоре — сплошь язычники. А термины «русин» и «христианин» прямо противопоставлены друг другу как взаимоисключающие. Выразительны и слова летописца, завершающие повествование о походе Олега на Царьград: «И приде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и вина, и всякое узорочье. И прозваша Олега — вещий, бяху бо людие погани и невеигласи». [44. ПВЛ. Ч. 1.С. 25.] В устах летописца «люди погани и невеигласи» — язычники.
После заключения договора 911 года византийский император «почтил русских послов дарами — золотом и шелками, и драгоценными тканями — и приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, драгоценные ткани и камни и страсти господни — венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру». [45. ПВЛ.Ч. 1.С. 226.] Послы русские — близкие к Олегу люди. И выходит, что они никогда не видели церковного благолепия и не знали «истинной веры». Следовательно, византийцы столкнулись с язычниками. И только после договора 911 года, укрепившего непосредственные связи Руси с Византийской империей и поставившего ее в выгодные условия торговли на византийских рынках, начали мало-помалу появляться среди русских первые приверженцы христианской веры. О русах-христианах этого времени говорят арабские источники. Но самые выразительные данные дошли до нас в договоре Руси с Византией 944 года, где среди послов, приносивших клятву в Царьграде, фигурируют и язычники, и христиане: «Мы же те, кто из нас крещен, в соборной церкви клялись церковью святого Ильи… А некрещеные русские слагают свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие…» [46. ПВЛ.Ч. 1.С. 235-236.] Аналогичную картину наблюдаем в Киеве: князь Игорь вместе со своим языческим окружением клялся на холме перед кумиром Перуна, а христиане присягали в церкви святого Ильи. [47. ПВЛ. Ч. 1.С. 236.]
Участие христиан при заключении договора 944 года, наличие в Киеве церкви св. Ильи указывают на заметную роль христианского элемента в столичной жизни. Но это не значит, что христиане уже «нравственно преобладали над язычниками», представляя собой господствующую партию, которая, как полагают некоторые историки, вместе с князем Игорем стояла у власти в Киеве.
Итак, развитие политических и торговых русско-византийских связей в ближайшие десятилетия после договоров Олега с греками привело к возникновению христианской общины в Киеве. Следующий эпизод в истории древнерусского христианства — крещение княгини Ольги.
Принадлежность Ольги к княжескому роду, правившему в Киеве, сделало ее крещение в памяти потомков событием огромной важности, а личность княгини — окруженной ореолом славы. Обращение Ольги в христианство древнерусские летописцы воспринимали как проявление глубочайшей мудрости, якобы присущей княгине. В историографии этот взгляд продержался очень долго, вплоть до XX столетия. Историк В.А. Пархоменко, изучавший раннее христианство на Руси, отмечал, что крещение Ольги «имело громадное историческое значение: для следующего поколения пример энергичной, умной княгини разбивал лед холодности и предубеждения против христианства, которое теперь уже не казалось таким чуждым, необычным и неподходящим для Руси, так как его исповедовала выдающаяся местная княгиня, о которой в народной памяти скоро создались целые легенды». [48. Пархоменко В.А. Начало христианства Руси. Полтава, 1913. С. 145-146.] Столь восторженные оценки едва ли ведут к познанию исторической истины. Наоборот, они затемняют ее смысл. А вопрос и сам по себе довольно сложный. Причина тому — крайняя скудость исторических сведений, проливающих свет на крещение Ольги и его эффект, произведенный в древнерусском обществе второй половины X века.
Автор «Повести временных лет» связал крещение Ольги с ее поездкой в Константинополь. Рассказ о путешествии княгини в столицу ромеев (греков) он датировал 955 годом. С помощью византийских источников исследователи установили другую дату — 957 год, полагая, что тогда-то и произошло упоминаемое летописцем Ольгино крещение. Это позволило некоторым ученым выдвинуть версию о двух поездках Ольги в Константинополь — в 955 и 957 годах. Новейшие церковные историки хотя и говорят о посещении Ольгой Царьграда дважды, но в вопросе о крещении придерживаются летописных известий: «В 955 году крестилась в Царьграде великая княгиня Ольга, построившая затем несколько храмов в Киеве, Пскове, Новгороде. Дважды ездила княгиня Ольга в Царьград для переговоров о крещении всей Руси, однако в Византии считали, что церковное подчинение Руси патриарху предполагает и политическое подчинение Византийскому императору. С великой скорбью святая княгиня покинула Царьград». [49. Русская православная церковь. С. 9.] И храмовое строительство Ольги и ее переговоры относительно «крещения всей Руси» — сплошные догадки, лишенные каких-либо подтверждений в исторических источниках. Само же повествование летописца о пребывании русской княгини в Константинополе насыщено баснословными подробностями, в которые можно верить только по наивности. Император, оказывается, едва увидев Ольгу и побеседовав с ней, поразился ее красоте и разуму и даже, воспылав любовью, сделал ей в весьма галантной форме предложение: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Ольга будто бы, уразумев, куда клонит цесарь, отвечала ему: «Я язычница. Если хочешь крестить меня, то крести меня сам, — иначе не крещусь». Княгиню крестили так, как она просила. И тогда император заявил напрямик: «Хочу взять тебя в жены себе». Но та лукаво заметила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А у христиан не дозволяется это — ты сам знаешь». Так княгиня «переклюкала» (перехитрила) императора, о чем летописец с восхищением сообщил потомству. Но эту выдумку разрушает не кто иной, как тот же летописец, когда сообщает о появлении в Киеве византийских послов по возвращении Ольги из Константинополя. Через своих послов император напомнил княгине о том, что она обещала прислать рабов, меха, воск, а также военную помощь. Ольга велела послам передать цесарю: «Вот постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе все это». Стало быть, княгиня с издевкой предлагала императору прежде выдачи ему всего обещанного постоять в киевской гавани на Днепре точно так же, как стояла она в бухте у Константинополя. В этих словах сквозит нескрываемая обида. В чем же тут дело?
Из более достоверных, чем летопись, византийских источников узнаем, что Ольге был оказан в Константинополе довольно сдержанный прием. Какое-то время греки заставили ее простоять «в Суду», не давая сойти на берег. Два с половиной месяца ожидала она приема у императора. А между первым и вторым приемами княгини в императорском дворце прошло почти полтора месяца. Денежные дары, полученные Ольгой во время визита, были очень скромными. «Армянские, иверские феодалы, венгерские вожди, болгарский царь Петр при посещении Константинополя одарялись гораздо более щедро», — отмечал видный советский византинист М.В. Левченко. По его мнению, в Царьграде «Ольгу и русских принимали и одаривали как послов очень важных, но все же только как послов». [50. Левченко М.В. Указ. соч. С. 231-232.] В чем причина такого обращения греков с княгиней? Соответствовало ли оно реальному статусу Ольги или принижало его? Вопросы очень существенные. От ответа на них зависит оценка общественной значимости крещения Ольги.
У историков сложилось мнение, согласно которому Ольга прибыла в Константинополь в качестве «главы государства и киевского правительства». [51. См., напр.: Сахаров А.Н. «Мы от рода русского…». Л., 1986. С. 234, 235.] Это мнение — результат некритического подхода к летописи, где княгиня действительно изображена полновластной регентшей при малолетнем сыне своем Святославе. Однако внимательный анализ летописных сведений убеждает в том, что древние писатели идеализировали положение Ольги, придав ей политическое значение, далекое от реальности. Настоящими же воспитателями Святослава были некие Асмуд и Свенельд, деятельность которых старательно затушевана летописцами. Почему это произошло? Да потому, что Ольга была христианкой, а Свенельд и Асмуд — язычниками. Летописцы, ревностные приверженцы христианства, воспевали первую и старались уделять поменьше внимания вторым. И все-таки с помощью их сведений восстанавливается подлинная политическая роль Асмуда и Свенельда. Эти лица составляли ближайшее окружение князя Святослава, выступали в качестве военных предводителей. У воеводы Свенельда была собственная дружина — «отроки». Богатство воеводы и его дружинников вызывало зависть в киевской дружинной среде. Авторитет и влияние Свенельда не пошатнулись и в годы зрелости Святослава. Политический ранг Свенельда был настолько высок, что его имя попадает в договор Руси с Византией 971 года рядом с именем князя Святослава: «Равно другаго свешанья, бывшего при Святославе, велицем князи рустем, и при Свенальде». [52. ПВЛ.Ч. 1.С. 52.] Влияние Свенельда не уменьшилось со смертью Святослава: князь Ярополк, занявший киевский стол, поступал так, как хотелось Свенельду.
Воевода Свенельд не являлся простым помощником Ольги, как считают некоторые исследователи. В малолетство Святослава самой внушительной политической фигурой в княжеско-боярской верхушке был он, а не Ольга. Княгиня оказалась беспомощной и одинокой даже в своей семье, не сумев воспитать в собственном сыне склонности к христианству. Последняя деталь лишний раз свидетельствует о том, что возле юного Святослава тогда находились люди, ограждавшие князя от влияния матери. Вот почему утверждение киевского летописца о том, что Ольга воспитывала сына «до мужьства его и до возраста его», не заслуживает доверия. Однако эта средневековая легенда, всячески возвышающая и восхваляющая Ольгу, вошла в историческую литературу и живет в ней до сих пор. По всей вероятности, Ольга принимала крещение как частное лицо, а не как «правительница Киевской державы», «руководительница политики Киева», «глава государства и киевского правительства». Частный характер крещения княгини объясняет, почему она держала при себе священника тайно от людей.
Какие выводы напрашиваются из предшествующего изложения? Христианство на Руси появилось относительно поздно — не раньше договоров Олега с греками, то есть в начале X века. Создавшаяся благодаря достигнутым соглашениям благоприятная обстановка для развития торговых и политических связей между Русью и Византией способствовала распространению у русских христианского культа. Новая вера затронула прежде всего торговый люд — «гостей», посещавших Константинополь, ибо принадлежность к христианству обеспечивала им в христианской стране по сравнению с язычниками лучшие условия. Во всяком случае находившийся в Царьграде русин-христианин пользовался поддержкой церковных властей и, значит, торговал спокойнее. Следовательно, ради личных торговых выгод русские купцы становились христианами.
Помимо купечества христианство принимала дружинная Русь. Это были, прежде всего, воины, служившие в Византийской империи. О таких русах-христианах рассказывает Константин Багрянородный. Возвращаясь домой, они пополняли русскую христианскую общину. Наконец, заметная часть христиан на Руси середины X века состояла из иностранцев, о чем в «Повести временных лет» прямо сказано: «Мнози бо беша варязи хрестеяни». [53. ПВЛ.Ч. 1.С. 39.]
В процессе проникновения христианства на Русь необходимо различать объективную и субъективную стороны. В объективном плане важно подчеркнуть, что в ходе социального развития в древнерусском обществе образовалась военно-торговая верхушка, без которой христианство вряд ли могло привиться, и значит, появление христианства в Киевской Руси было подготовлено ее предшествующей историей. Что касается субъективного момента, то здесь главное — внутренние побуждения принимавших крещение. Никаких других причин, кроме тех, что были связаны с русско-византийской торговлей и военной службой русских воинов в Византии, установить невозможно. Нет данных, которые указывали бы на наличие в восточнославянском обществе X века привилегированного сословия, воспринимавшего христианство как идеологическую санкцию господства и подчинения, как средство утверждения эксплуатации непосредственных производителей классом феодалов. Не видно склонности к христианству даже у киевского князя и его дружины, то есть у людей, по своему социальному положению, казалось бы, расположенных к новому вероучению. «Како аз хочю ин закон прияти един? А дружина моа сему смеятися начнуть», — отвечал Святослав матери своей на ее призывы креститься. [54. ПВЛ.Ч. 1.С. 46.] По выражению летописца, князю Святославу христианская вера казалась «уродством», или безумием, глупостью.
В сущности такой же была социально-психологическая атмосфера на Руси и в начальный период правления князя Владимира — главного деятеля христианизации. Язычество тогда прочно удерживало свои позиции. В Киеве свершались публичные языческие моления, сопровождаемые человеческими жертвоприношениями. Идолам в жертву по жребию приносили и христиан, живших в под-непровской столице. В этой обстановке поворот Владимира к христианству может показаться неожиданным. Но обращение князя к новой вере было мотивированным.
Не являлся простой случайностью и выбор новой веры, павшей на христианство византийского толка. Для древнерусского общества с его доклассовой структурой большое значение имел определенный демократизм византийской церкви, известная терпимость ее служителей по отношению к язычеству. Важную роль сыграли тесные торговые и политические связи двух стран. Предпочтение, оказанное Владимиром христианству из Византии, зависело в немалой мере и от внешней обстановки на южных границах Руси. Во второй половине X века участились набеги печенегов на русские земли. Враги осаждали Киев, Белгород, жгли нивы, разоряли села. Тогда, по выражению летописца, была «рать велика бесперестани». В этих условиях дружеские и союзнические отношения Киева с Константинополем являлись весьма желательными для Руси. Приняв в соображение все эти обстоятельства, Владимир принял крещение от греков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19