Гора ненасытной плоти была слишком тупа и чересчур неуязвима, чтобы воспринимать опасность, и даже разложенные вокруг деревни костры не отпугивали, а только еще больше разъяряли чудовище, и оно атаковало людей до тех пор, пока не добивалось своего.
Пока Пес довольствовался крупным скотом и лошадьми, жители Маббана скрежетали зубами, вооружались топорами и вилами, готовясь к очередной бессонной ночи, и зажигали бесполезные костры, ища спасения у самого древнего и надежного защитника, – однако более ничего не предпринимали. Надеялись, что прожорливая тварь рано или поздно уйдет из этих мест в поисках другой добычи или пары.
Но однажды в горячке отчаянной схватки зверь схватил молодого крестьянина и на глазах у оцепеневших от ужаса односельчан перекусил его почти пополам. Одну половину он сожрал тут же, на месте, не обращая внимания на докучливых человечков, которые только и могли, что швырять в него камнями и махать факелами. Ударом мощного хвоста Пес убил второго мужчину, подобравшегося к нему чересчур близко. И поволок окровавленные тела в лес.
Он всегда предпочитал людскую плоть любой другой, а на сей раз она особенно пришлась ему по вкусу, и чудовище принялось караулить излюбленных жертв, не обращая больше внимания на домашних животных.
Деревня оказалась в осаде.
Нельзя было не только зайти в лес, но и высунуть нос за околицу. Настоящим подвигом оборачивались теперь ежедневные походы за водой или дровами. Пока что у людей хватало прошлогодних запасов, но они с тревогой думали, что же будет дальше, когда вяленые мясо и рыба закончатся, а новой добычи нет и не предвидится.
Пес обходил искусно расставленные капканы, ямы с заостренными кольями и прочие ловушки, отравленное мясо даже не понюхал, и вскоре людям стало казаться, что тварь с легкостью разгадывает самые хитроумные их замыслы. После неудачной попытки устроить на монстра облаву по всем правилам, закончившуюся гибелью еще двух охотников и дюжины самых сильных собак, отбиваться от него больше не пытались – стали прятаться. Но собственные дома служили ненадежным пристанищем, ибо наступил день, когда оголодавший зверь разворотил стену одной из глинобитных хижин и перебил всю семью. Деревянный частокол тоже не служил ему преградой, и Пес Абарбанеля являлся в Маббан через две ночи на третью, регулярно, как в излюбленный трактир, где приветливая хозяйка подает вкусный и, главное, дешевый обед.
Когда счет жертвам чудовища перевалил на второй десяток, стало ясно, что по доброй воле он никогда не покинет место, оказавшееся богатой кормушкой.
После короткого совета на деревенской площади крестьяне решили раскошелиться, но заполучить лучшего охотника, какого только могла предложить гильдия.
Солнечным полуднем, когда Пес отсыпался в прохладе лесных чащоб, сын старосты, оседлав самого быстрого в деревне коня, отправился за помощью в столицу провинции – Лайланг. И уже на пятый день вернулся домой в сопровождении бритоголового темнокожего верзилы.
Охотник произвел на крестьян неизгладимое впечатление: все его тело и голова были татуированы защитными рунами; черные, почти без белков, глаза походили на бездонные озерца. Улыбаясь, он обнажал заостренные клыки с железными наконечниками, и все понимали, что этот действительно может вцепиться в горло врагу – в прямом смысле слова. Одним словом, он с первого взгляда вызывал доверие к своим профессиональным качествам; а зеленоватые доспехи из шкуры теймури и обоюдоострая секира, которую так и не смог поднять смущенный староста, это доверие только укрепляли.
Крестьяне решили, что охотник стоит тех денег, которые они за него заплатили.

* * *

Вопреки расхожему мнению слуги тщательно следили за чистотой в подземных коридорах. Здесь не валялись там и сям черепа и берцовые кости, изъеденные временем и крысами; не свисали со стен прикованные скелеты – хотя бы уже потому, что скелеты имеют обыкновение рассыпаться кучей костей, как только истлеет плоть, их соединявшая. А самое главное – кто бы из сановников согласился ходить мимо разлагающихся трупов, дыша смрадным воздухом и ступая по грязным, залитым неведомо чем плитам? По той же причине не помещали сюда несчастных узников, ибо их жалобные вопли отвлекали бы лучшие умы государства от важных размышлений.
Об извилистых потайных ходах, которые соединяли башню Ла Жюльетт с королевским дворцом, Эрдабайхе и резиденцией логофета, ходила среди послушников дурная слава, однако она не мешала последним ежедневно подметать пол, раз в месяц убирать пыль и паутину из дальних углов и глубоких ниш, драить до блеска рыцарские доспехи, менять масло в светильниках и приглядывать за дюжиной здоровенных толстомордых котов, которые с успехом охотились на местных мышей и крыс и по этой причине числились в казначейских списках ордена гро-вантаров как параболаны – то есть господа младшие рыцари.
Падре Берголомо всегда питал слабость к котам, особенно таким, как этот, – черным, с круглыми, словно блюдца, желтыми глазами и пушистым, как оторочка парадной королевской мантии. Они были знакомы лет восемь, с тех самых пор, как юный тогда кот поступил на службу в Эрдабайхе, и всегда радостно приветствовали друг друга.
Услышав басовитое мяуканье и увидев светящиеся в полумраке плошки лунного цвета, Керберон дал знак слугам, и они осторожно опустили паланкин на пол. Господин младший рыцарь, игнорируя окружающих, тут же юркнул за атласный полог, запрыгнул на колени к великому логофету и принялся топтаться по нему, осторожно втягивая и выпуская острые коготки. Падре Берголомо не мог понять, зачем это нужно, но терпеливо участвовал в обязательной церемонии. Наконец кот натоптался вдоволь и счел возможным вольготно раскинуться на лиловой мантии, позволяя почесать себя за ухом.
Телохранитель, слуги, стражники и два воина, несшие ларец, безмолвно ждали, пока кот и логофет насладятся общением. Из-за полога паланкина раздавалось могучее мурлыканье.
– Я его жду, как невеста – трепетного любовника, а он здесь кота ублажает! – послышался голос из-под сводов темной арки.
Голос был мощный, не ведающий преград: таким хорошо останавливать обезумевшее стадо быков или командовать последней атакой обреченного строя на вражеские полки. Очевидцы утверждали, что в обоих случаях трубный глас Фрагга Монтекассино возымел надлежащее действие.
Великому магистру ордена гро-вантаров на днях исполнилось шестьдесят пять лет, но на его внешности отразились только сорок из них, и выглядел он непозволительно молодо для человека, занимающего столь высокий пост. В его буйной густой шевелюре цвета спелой ржи не мелькало ни единого седого волоска, хотя видел и пережил он столько, что с лихвой хватило бы на три обычные жизни. Безупречно гладкая кожа – предмет зависти придворных модниц, не выходящих в свет без толстого слоя белил и Румян на лице, – всегда оставалась золотистой, как медовый янтарь, и заставляла думать, что Фрагг Монтекассино большую часть своего драгоценного времени тратит на достижение ровного загара. Пронзительные миндалевидные глаза цвета того же янтаря ласково жмурились всякий раз, когда мавайен выбирал себе очередную жертву, и приличествовали скорее коту, нежели человеку. Не зря падре Берголомо приходилось строго себя одергивать, когда его рука тянулась, чтобы почесать гро-вантара за ухом.
Общее впечатление довершали высоко вздернутые внешние углы светлых бровей, прямой хварлингский нос и мужественный подбородок с обворожительной ямочкой. Великий магистр безудержно хохотал, заражая окружающих своим весельем, отчего прослыл легким и приятным человеком. Мало кому случалось видеть его в гневе, но редкие очевидцы приходили в неописуемый ужас при одном воспоминании об этом.
Он по-прежнему числился в списках лучших мечников Охриды и мог со ста шагов попасть стрелой в мелкую серебряную монету. И приветливый летний, и суровый зимний рассвет встречал его во дворе замка упражняющимся в искусстве рукопашного боя. Меньше трех противников мавайен не признавал, и совершенно справедливо – потому что и трем доставалось от него крепко.
Опытный и ловкий наездник, всю жизнь предпочитавший вороных тагастийских скакунов, он почти ежегодно выигрывал на королевских скачках, за исключением тех случаев, когда необходимо было польстить послу или важному сановнику какого-нибудь союзного государства, в котором Охрида была особенно заинтересована.
Проигрывал он так же блестяще, как и выигрывал, заставляя соперника испытывать легкое чувство вины и укоры совести, и беззастенчиво пользовался этим, решая вопросы государственной важности.
При королевском дворе ходила шутка: если вам нужно повернуть Аньян вспять, напустите на него мавайена. Не мытьем, так катаньем он своего добьется.
Орден гро-вантаров давно уже стал грозной и могущественной силой, с которой приходилось считаться и правителям Охриды, и иноземным монархам. Это было государство в государстве, и еще неизвестно, какое сильнее, а Фрагг Монтекассино безраздельно правил в нем, как император в своей империи.
Рыцари Эрдабайхе готовы были умереть по одному его слову, чем нисколько не отличались от представительниц прекрасного пола, которые теряли голову от одного его ласкового взгляда. Слова любви, напевно произносимые им с мягким альбонийским акцентом (мать его была альбонийкой, но он ничего не унаследовал от нее, кроме своеобразного выговора, который появлялся у него только во время альковных переговоров), Фрагг шептал очень, очень многим, но ни одна из бесчисленных любовниц не была на него в обиде.
Этот человек и стоял сейчас у паланкина, внимательно разглядывая кота, занимавшего все внимание великого логофета.
– Все, господин параболан, – строго сказал он коту, – ваше время истекло. Уж извините.
Кот прищурился, спрыгнул с колен Берголомо и с независимым видом отправился по извилистому коридору в сторону Ла Жюльетт.
– Такое впечатление, что он тебя понимает.
– Конечно понимает. Я не имею привычки держать глупых параболанов, даже четвероногих и хвостатых.
– Ты специально встречаешь меня? – спросил Берголомо, слезая с подушек. Он с грустью подумал, что остаток дороги придется ковылять на своих двоих, а у него, кажется, снова разыгрался ревматизм – и чудодейственная мазь, поставляемая придворным аптекарем, вся вышла еще в прошлый раз. Теперь придется ходить в шерстяном кусачем платке и чесаться. Точно говорят, беда не приходит одна.
– Разумеется, тебя. Кого еще я могу ждать с таким нетерпением. В конечном счете покойный граф приходился его величеству дальним родственником…
– Троюродным братом, – подсказал логофет.
– …и вот именно сегодня наш государь вспомнил, как граф подарил ему прелестный стеклянный шарик. Не теперь, разумеется, – в детстве.
– Я догадался.
– И учинил мне форменный допрос, – продолжал Монтекассино. – Страдал и гневался, а ты знаешь, как редко его величество способен что на одно, что на другое. Он потребовал у меня объяснений, и на сей раз настроен серьезно.
– Я вообще удивляюсь, что он так долго терпел твой произвол.
– Его правильно воспитали, – пожал плечами великий магистр и участливо обратился к старику: – Ну, рассказывай – опять переживаешь?
Берголомо хотел было ответить что-то злое, но спохватился, что обидит старого товарища ни за что, ни про что. Просто они по-разному устроены: Фрагг Монтекассино тоже умеет и любить, и жалеть, и сочувствовать, но только кому-то определенному, близкому, а не вообще. Он никогда не поймет, как можно плакать по человеку, о котором знаешь наверняка две вещи: что он нарушил закон и что у него в детстве была коробка, полная стеклянных шариков. Для великого магистра это было бы веским основанием для казни и ничтожной причиной для оправдания.
А логофет плакал по погибшему, и он, магистр, это знал. Небось уже рассмотрел засохшие кристаллики соли в наружных уголках глаз и скомканный, ставший грязновато-серым платок. Он умеет в течение нескольких секунд выхватывать взглядом какие-то мелкие детали окружающей действительности и строить на них удивительно точные предположения. Стратег. Сейчас он сделает паузу, чтобы дать логофету собраться с мыслями…
Мавайен повелительно взмахнул рукой, и рыцари сопровождения приотстали от собеседников. Керберон тоже отступил, но держался на несколько шагов ближе. Фрагг Монтекассино бросил на него быстрый взгляд, однако ничего не сказал. За долгие годы знакомства у них с телохранителем сложились странные отношения: они могли перерасти чуть ли не в товарищеские – оба они знали толк и в достойных друзьях, и в достойных врагах, – когда бы гро-вантар не огорчал так часто Берголомо. За это Керберон молча и упорно на него сердился.
Впрочем, не тот человек был великий магистр, чтобы обращать внимание на недовольство одного, к тому же бывшего, наемного убийцы.
Падре Берголомо промокнул лоб платком.
– Я так и не научился играть в эти игры, – горячо заговорил он. – Почему она нашлась? Зачем именно сейчас? Что в ней такого важного, чтобы взамен забирать человеческую жизнь? Я знал Элевтера еще мальчишкой – милый, смышленый, ужасно стеснительный. Шарики эти еще… Я их почему-то помню: у него была целая коробка разноцветных стеклянных шариков. Деревянная такая потертая коробка, обитая выцветшим синим шелком. Элевтер любил дарить подарки и любил, когда вокруг радуются. Таким он и остался. Он всегда был одержим новым знанием: ради того, чтобы раскрыть еще одну тайну природы, он мог опуститься на дно морское или подняться в бездну ночного неба…
– То есть он живота своего не пожалел бы за это. Тогда в чем проблема – не вижу внутреннего противоречия.
– Все-таки ты циник.
– Спасибо. Не часто услышишь от тебя похвалу.
– Если бы ты слышал, как он кричал, – прошептал великий логофет.
– Я слышал, как кричат другие, – жестко ответил Монтекассино. – Поверь, разницы никакой. И не кори себя, он сам виноват. Что ему стоило просто отдать нам эту проклятую книгу, а не заниматься собственным расследованием?! Твой тихоня Элевтер поставил на уши половину Охриды. Знаешь, сколько сил мне пришлось приложить, как изворачиваться, чтобы все вернулось на круги своя…
– Разве человек должен так страдать только из-за того, что его угораздило родиться потомком Печального короля? К тому же и непрямым. Тут при дворе каждый второй происходит от этого распутника и какой-то из его любовниц, прости меня господи. Да, он пытался проникнуть в запретную тайну, но он ни для кого не представлял опасности, скажем, в отдаленной провинции, в уединенном родовом замке. У семьи графов Элевтерских есть столько заброшенных замков на краю света…
– Сейчас ты спросишь, неужели его нельзя было пощадить.
– Сейчас ты ответишь, что нельзя, как бы ни восставали против этого решения мое мягкое сердце и глупый разум. Особенно теперь.
– Особенно теперь, – негромко повторил Монтекассино. – Когда ставки так высоки… Вот видишь, как хорошо, что мы оба прекрасно знаем, кто из нас что скажет. Это экономит уйму времени на бесполезных спорах. А теперь – к делу. Где она?

* * *

– Ну, много еще там осталось? Сколько можно возиться? У всего города праздник, а вы меня тут маринуете! Мне уже давно пора…
Писарь украдкой бросил на стоящую в углу бутыль взгляд, полный неизбывной тоски, любви и нежности. Он согласился выйти на службу в праздничный день вместо своего товарища, который был не настолько сильно привязан к деньгам и предпочитал лишний выходной лишнему серебряному леру. Писарю было обидно и противно это признавать – но, кажется, приятель оказался дальновиднее. Перепись новобранцев, принятых на службу в последний день года, затянулась намного дольше, нежели он предполагал. Спрашивается, куда они летели – на пожар? Не могли потерпеть пару дней?
– Еще трое, и все – свободен, – ответил гармост.
Он был очень молод, но хотел казаться старше, строже и внушительнее и потому говорил коротко и отрывисто, а глядел сердито.
– Слава Пантократору! – Писарь набожно возвел глаза к недавно побеленному потолку.
– Пиши. – Палец сержанта на секунду завис над свитком. – Ноэль Рагана. – Он поднял голову и уперся в новичков тяжелым взглядом. – Кто?
– Я.
Гармост одобрительно покивал. Когорте нужны такие солдаты – высокие, плечистые, с прямым открытым взглядом.
Он полагал, что о человеке можно узнать почти всю его подноготную по одному только взгляду. Взять хотя бы, к примеру, этого Ноэля. Он наверняка отважен, горд, уверен в себе. Новобранец, но вовсе не новичок. Меч у него старый, что называется – бывалый, но хороший. Редкий прямой хатанский клинок. И прикреплен так, что сразу становится ясно – парень знает, как с ним обращаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41