— Я обещала, там все знают, что я приду не одна. И почему ты не можешь? На завод можно и в другой день, а именины бывают только раз в году! Вадик, ну я прошу тебя! — Она ласково взяла его за руку. — Ну что я буду там делать без тебя? Я тебя прошу, слышишь?
Секунду он колебался, глядя в ее глаза, широко раскрытые от обиды. Ему было неприятно, больно видеть ее обиженной.
— Лена, но я обещал, — сказал он уже нетвердым голосом. — Пойми…
— Я тебя не упрашиваю! Не хочешь — не надо.
Легкая ладонь, лежавшая на его кожаном кулаке, дрогнула и резко его оттолкнула.
— Пожалуйста. Только не строй из себя энтузиаста. И не провожай меня.
— Глупости, я провожу.
— Нет, — сказала она, надменно подняв лицо. — На сегодня достаточно. Иди спокойно домой, всего хорошего.
Она быстро пошла по тротуару, высокая, в длинном волнующемся пальто с меховой оторочкой внизу.
13
В институте готовились к новогоднему вечеру. Каждый день после лекций в малом клубном зале шли репетиции «капустника». Проходя мимо дверей клуба, Вадим слышал женское пение, гром рояля, шарканье ног, чьи-то прыжки под музыку и мгновенно водворяющий тишину металлический, «руководящий» голос Сергея:
— Довольно! Я повторяю: всем вместе и тише! Ну?.. Давайте сначала!
Вновь гремел рояль, нестройно начиналось пение. Потом его перебивали голоса, смех, кто-то стучал ладонью по столу.
— Тише, ребята! Надо же серьезно!..
На завод выбрались поздно: сначала долго ждали Нину Фокину с занятий, потом Лагоденко, который вздумал вдруг гладить брюки: «Разве я могу с таким рубцом в гости ехать?..»
По дороге Вадим спросил у Лагоденко:
— Как твоя тяжба с Козельским?
— Что? Ах, это… Давно уже выковырял из зубов.
— Ты сдал ему?
— Ему — нет. Я Ивану Антонычу сдал. Хватит с меня Козельского.
— Ну, а насчет Севастополя как?
— Что-что? — Лагоденко удивленно посмотрел на Вадима и, вдруг вспомнив, нахмурился. — А! Пока не знаю еще… Может быть, я уеду.
— Чудак ты! — рассмеялся Вадим невольно. — И упорный чудак! Хоть бы раз в жизни сказал: «Ну, не прав был, сболтнул зря…»
— Это верно. Характер у меня неудобный, — легко согласился Лагоденко. — Так тебя ж, Дима, воспитывали где? Дома. А меня где? На улице.
Завод находился в другом конце города. Надо было ехать на троллейбусе и потом на метро. Когда они уже сели в троллейбус, их неожиданно догнал Сергей. Пробившись сквозь зароптавшую очередь, он прыгнул в вагон на ходу и уцепился за Вадимовы плечи.
— Ну нет, без меня не уедете! — крикнул он, толкая Вадима кулаком. — Гражданин, что вы повисли, как мешок? Расставил тут спину, а сзади люди падают…
В троллейбусе возбужденным голосом он объявил:
— Мне необходимо на завод. Хорошо Спартака встретил, он сказал, что вы только-только ушли…
В последние дни Сергей повсюду очень бурно расхваливал решение бюро о связи с заводом и с нетерпением ждал первой поездки. Он уговорил Спартака включить его в состав делегации.
Теперь Сергей громко шутил в вагоне, как у себя в комнате, рассказывал отдельные смешные места из «капустника» и тут же прикладывал палец к губам: «Тсс! Не имею права разглашать». Веселое его появление всех оживило, даже постороннюю публику, один только Лагоденко сразу насупился и умолк на всю дорогу.
— Адмирал-то надулся, а? — шепнул Сергей Вадиму. — Я ему всегда как эта самая… магнитная мина. Беда!
— Только вот что, ребята, — строго сказала Нина Фокина, когда они вышли из метро. — По дороге мы могли балагурить и валять дурака, а на заводе надо держаться солидно. Надо помнить…
— Что мы представители, — перебил ее Сергей, — олицетворение, так сказать, и авангард…
— Сережа, я не шучу.
— Нинон, все будет прекрасно! Ведь я с тобой. Опирайся на меня как на глыбу. Я буду говорить с ними только о производственных проблемах.
— Прекрати, Сергей, — сказал Вадим, невольно улыбаясь. — Ты действительно что-то…
— Да бросьте вы! — вдруг сердито отмахнулся Сергей. — Вздумали меня серьезно поучать! Да я лучше вас всех знаю завод и заводских ребят. Слава богу, перебывал, перевидал!..
Комитет комсомола помещался на третьем этаже большого кирпичного здания в глубине двора. Здесь же, во дворе, был гараж. Несколько машин стояло под открытым небом. Около одной из них возились два механика в комбинезонах. Один лежал под кузовом, раскинув ноги, другой сидел на корточках. Заметив Андрея Сырых, он встал и приветственно помахал ключом.
Андрей кивнул в ответ. Пройдя несколько шагов, он пробормотал Вадиму, взволнованно усмехаясь:
— Помнят еще… Это Женька Кошелев, слесарь гаража. Баянист.
В комитете комсомола их встретил очень высокий, плотный, накоротко остриженный юноша — секретарь комитета Кузнецов. Он улыбался доброжелательно и спокойно, без всякого смущения, и крепко пожал всем руки, а Андрею дружески подмигнул. В комитете был еще смуглый паренек с черными, строгими глазами — на руке у него, прямо на манжете гимнастерки, были надеты большие «зимовские» часы, а из нагрудного карманчика торчал хоботок штангенциркуля.
— Шинкарев, Глеб, — твердым баском назвал себя паренек.
— Член комитета. Производственный сектор, — сказал Кузнецов. — Кстати, он наш лучший резьбошлифовщик. О нем недавно в «Комсомольской правде» писали.
— Да, я читал про вас, — сказал Сергей. — Это несколько дней назад? Забыл, как называется статья. Читал, одним словом.
— Вот. Дни у нас теперь горячие… Видите плакат? — Кузнецов указал в окно с видом на заводской двор.
На стене противоположного корпуса висело длинное полотнище: «Товарищи рабочие, инженеры и техники! Дело нашей чести — выполнить годовой план к 20 декабря!»
— Сегодня, как вы знаете, восемнадцатое. Главный инженер с ночи из сборочного не выходил. Мне вот тоже…
Зазвенел телефон. Кузнецов снял трубку и сказал, прикрыв ее ладонью:
— Вы садитесь пока, товарищи. Сейчас мы с вами пойдем на территорию. — Он прижал телефонную трубку плечом. — Да? Откуда?.. Кузнецов… Какие списки?.. Я же вам подавал в начале месяца… Да… Всего в школах рабочей молодежи сто двадцать человек… Да, да… Ладно, завтра пришлю.
— Ты покажи ребятам комсомольскую газету, — сказал Андрей, когда Кузнецов повесил трубку.
— А мы ее теперь на территории вешаем. Нет, пусть сначала пройдут по заводу, посмотрят, им же интересно…
Опять раздался звонок.
— Кузнецов слушает. Здравствуй, Петр Савельевич… Нет, ничего не говорил… Ну… Сколько тебе, двух человек? Ладно, вечером на партбюро… Нет, сейчас не могу… Я ими не распоряжаюсь, все! Вечером, да! — Он бросил трубку. — Идемте, товарищи.
Схватив кепку с вешалки, он стал так торопливо надевать свое кожаное пальто, словно боялся, что вот-вот еще кто-нибудь позвонит. И действительно, когда все уже вышли в коридор и Кузнецов запер дверь на ключ, из комнаты донесся приглушенный звонок.
— Вот черт… — искренне огорчился Кузнецов. — Ну ладно, я вас догоню!
— Деятель-то, видно, начинающий, — тихо сказал Сергей. — На каждый телефонный звонок бегает.
— Нет, он уже второй год секретарем, — сказал Андрей. — А я еще помню, как он из ремесленного пришел. Слесарем работал у нас в инструментальном. — Андрей усмехнулся. — Он и вырос-то здесь, на заводе. Когда пришел, помню, по плечо мне был, а сейчас, верно, я ему по плечо…
Завод поразил Вадима прежде всего внешним своим обликом. Корпуса, трубы, всевозможные постройки, пристройки и надстройки из кирпича, металла и дерева — все это было слито друг с другом, связано невидимой, но могучей и нерасторжимой связью. И даже маленькие скверики между корпусами — клочки мерзлой земли, обнесенные аккуратной изгородью из белых дюралевых труб, — казались звеньями этой единой цепи, важными и необходимыми в общем деле.
Торопливо и деловито, похожие этой деловитостью один на другого, пробегали по двору из цеха в цех люди. Первый цех, куда зашел Кузнецов, был инструментальный.
— Здесь-то я и работал, — сказал Андрей, когда они поднимались на второй этаж, — я тут каждую гайку знаю.
Они вышли в коридор, одна стена которого была стеклянной, с окошечками, какие бывают в почтовых отделениях.
— Это ЦИС, — объяснил Андрей. — Центральный инструментальный склад. Интересно, работает ли здесь еще Михаил Терентьевич? Вот был дотошный старик, завскладом…
Он подошел к одному из окошек, чуть приоткрыл его и громко сказал:
— Папаша, дай, пожалуйста, пилу драчевую триста миллиметров. Начальника вашего нет, я тебе потом требование оформлю…
Из глубины помещения отозвался ворчливый стариковский голос:
— Папаш здесь нету! Папаша дома остался, на печи! А без требований мы не отпускаем. Тебе пилу, ему пилу, и каждому на слово, это что же…
— Да принесу я требование… — сдерживая смех, сказал Андрей.
Прислонившись к стене плечом, он с удовольствием слушал бормотанье старика, который, распаляясь все больше, подходил к окошку. Вдруг, всунув в окошко голову, Андрей крикнул:
— Привет Михал Терентьичу!
Из-за стеклянной перегородки растерянно ответили:
— Андрюша!..
— Я, Михал Терентьич! Хотел узнать — здесь ли вы, — сказал Андрей смеясь, — помню: «папаш» не любите, без требований гоняете! Сейчас забегу к вам… Ребята, идите, я вас в цехе найду!
Еще на первом этаже, когда поднимались по лестнице, слышно было тяжелое гудение работающего цеха. В коридоре шум этот усилился; стеклянная стена ЦИСа непрерывно позванивала. В самом цехе на Вадима обрушился водопад металлических шумов.
Огромное помещение, ярко залитое электричеством, было почти сплошь уставлено станками. В первое мгновение Вадиму показалось, что и людей-то здесь нет, а одни машины. Люди были безмолвны, двигались бесшумно и потому терялись в этом море гремящего металла. Приглядевшись, Вадим заметил рабочих у станков и в дальнем конце цеха множество людей, стоявших близко друг к другу, — это были слесари, работавшие за длинными верстаками.
— Инструментальный цех, — кричал Кузнецов, стараясь, чтобы его слышали все. — Изготовляет инструмент, штампы, шаблоны… все, что заказывают цеха!
Между двумя колоннами посредине цеха был натянут лозунг: «Инструментальщики! Сдадим оснастку для цеха 5 точно в срок!»
— Пятый цех мы переводим на поток! — кричал Кузнецов. — А вся оснастка здесь делается!.. Здесь работает наша лучшая комсомольская бригада… токарей!..
В бригаде было три парня и две девушки. На всех пяти станках развевались маленькие красные флажки. Бригадир Николай Шаров — долговязый, чубатый юноша — увидел Кузнецова, кивнул ему и сейчас же вновь нагнулся к станку. Сергей подошел к нему. Став поодаль, чтобы его не задела стружка из-под резца и брызги эмульсии, он громко спросил у токаря:
— А где вы живете?
Тот, взглянув удивленно, ответил:
— Я? На Палихе.
— А у вас есть общежитие для молодых рабочих? — спросил Сергей, вынув свою записную книжку и подступая ближе. — Может быть, из ваших приятелей кто-нибудь живет в общежитии?
— Есть ребята. Живут.
— Ну и как? Довольны? Как вообще они проводят досуг?
— Ну, там есть такая комната отдыха, вроде клуба… — ответил Шаров, не поднимая головы от станка.
— Ага, вроде клуба… И что же — там бывают танцы какие-нибудь, есть радиола? Интересно, а в комнатах чисто?
Сергей довольно долго, тем же напористым и деловым тоном расспрашивал токаря, что-то записывал в книжечку, а Шаров отвечал коротко, не желая терять и полминуты рабочего времени. У Сергея был вид необыкновенно серьезный и озабоченный.
— Что это ты вдруг заинтересовался радиолой? — спросил Вадим, когда «интервью» наконец закончилось.
— Мне нужно, — быстро сказал Сергей, пряча книжечку в карман. — Двигаем дальше?
Но двинуться дальше им удалось не сразу. В этом цехе, кажется, все были друзья и знакомые Андрея. Одни здоровались с ним издалека, другие подходили и радостно трясли руку. Андрей не успевал отвечать на все рукопожатия и приветствия, не успевал знакомить старых друзей с новыми. Вадим никогда не видел Андрея таким радостно-возбужденным и общительным.
Подошел и начальник цеха — коренастый, с выбритой седой головой и очень широкими покатыми плечами. У него было молодое загорелое лицо и суровые, устало покрасневшие веки. Оглядев всех и выбрав почему-то Лагоденко, он спросил у него с шутливой строгостью:
— А скажите, молодой человек, как у вас Сырых учится?
— Хорошо учится, — ответил Лагоденко. — Не жалуемся, товарищ начальник.
— Он у нас кандидат на персональную стипендию, — добавил Сергей.
Андрей посмотрел на него удивленно:
— Ты что?
— Точно, точно, Андрюша! Не смущайся.
— Это подходяще. — Начальник цеха улыбнулся и подмигнул Андрею красным глазом. — Будь иначе, я бы его обратно у вас забрал. Пошел бы, Сырых, обратно на производство?
— Пошел бы, Николай Егорович, — сказал Андрей, тоже улыбаясь. — Да вы меня не возьмете — заучился, все забыл…
— Скажите, Николай Егорович, — решительно и деловито вступил в этот шутливый разговор Сергей, — имеются у вас рабочие, которые пошли в ваш цех из конторы, заводоуправления? Необученные новички?
— Именно в моем цехе? Нет, у меня таких нет.
— Ну хорошо, а в других цехах? Какую работу обычно предпочитают такие люди?
Сергей уже вынул свою записную книжку и приготовил перо. Начальник цеха озадаченно пожал плечами.
— Сказать трудно… На разную идут работу.
— А вот интересно: существует ли между слесарями и, допустим, токарями что-то вроде соперничества? Ну, вроде чеховского: «плотник супротив столяра»?
Лагоденко, взяв Сергея за локоть, сказал негромко:
— Слушай, брось… Не задерживай человека. Тебе на эти штуки Кузнецов ответит.
— Да, конечно, товарищ, конечно! — с готовностью закивал Кузнецов. — Пойдемте в комитет и обо всем поговорим.
Вадиму почему-то неприятно было это навязчивое любопытство Сергея, его толстая записная книжка, его самоуверенный и развязный тон, каким он одинаково легко говорил со всеми, кто попадался на пути.
Улучив минуту, когда никто не мог его слышать, Вадим сказал Сергею тихо и раздраженно:
— Что ты строишь из себя корреспондента агентства Рейтер?
— Что-о? — изумился Сергей. — Какого корреспондента? Знаешь, не учи меня!
— Как ты сам не понимаешь! Неловко же, — пробормотал Вадим.
— Я повторяю, — проговорил Сергей резко и гнусаво, своим «особым» голосом. — Не учи меня правилам хорошего тона! Я делаю то, что считаю нужным.
Кузнецов и Андрей обернулись на этот голос, и Вадим, ничего больше не сказав, отошел от Сергея.
И в комитете комсомола, где начался разговор о литературном кружке, о лекциях, которые студенты собирались прочесть для заводской молодежи, — и там Сергей продолжал назойливо, перебивая всех, засыпать Кузнецова вопросами, многие из которых вовсе не относились к делу. Кузнецов, человек обязательный и деликатный, отвечал на эти вопросы старательно, подробно. Сергей все записывал.
Андрей наконец не выдержал и сказал Сергею мягко:
— Сережа, все-таки мы не можем сидеть здесь до ночи. Давай сперва наши дела решим, а потом будешь спрашивать то, что тебе интересно.
— Пожалуйста! Разве я мешаю? Давайте решать, давайте!
— Мы сейчас вот что: пойдем в заводоуправление, — сказал Кузнецов. — Посоветуемся с нашим парторгом. Он нам, я думаю, кое-что подскажет. Я с ним о вас уже говорил.
В это время Кузнецову позвонили из инструментального цеха, сообщили, что бригада Шарова закончила всю токарную работу для цеха 5 на неделю раньше срока. Начальник цеха просил дать срочную «молнию».
Но оказалось, что художник заболел и «молнию» писать некому. Кузнецов принялся звонить по разным телефонам, кого-то просил, спорил, доказывал — все безуспешно. И тогда Вадим сказал:
— А давайте я напишу.
— Конечно, дай ему! — живо подхватил Сергей, который уже перешел с Кузнецовым на «ты». — Он тебе лучше любого художника напишет. Ему это раз плюнуть.
— Серьезно? — обрадовался Кузнецов. — Тогда напишите, если это не трудно. Понимаете, надо сейчас вывесить, пока первая смена не ушла.
И вот Вадим остался один в комнате с большим белым листом бумаги, разостланным прямо на полу. В глубине души Вадим признался себе, что ему даже не очень-то и хотелось идти в партком в одной компании с Сергеем. Он все время чувствовал раздражающую неловкость от его поведения, навязчивых разговоров, и это чувство неловкости все росло, становясь попросту невыносимым. «Нет уж, — подумал Вадим, — больше я с ним ни за какие коврижки вместе не пойду. Лагоденко-то прав был…»
Он снял пиджак, разложил на полу газету, лег на нее и обмакнул кисточку в красную тушь. Он сразу почувствовал себя легко и привычно за этим делом, которым он так часто занимался в последние пятнадцать лет — вероятно, со второго класса. Опять он художник-оформитель, старательный и безотказный, но всего-навсего оформитель… Ребята сидят сейчас в парткоме, советуются, спорят, составляют разные планы и принимают решения, а он лежит на полу и рисует буквы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Секунду он колебался, глядя в ее глаза, широко раскрытые от обиды. Ему было неприятно, больно видеть ее обиженной.
— Лена, но я обещал, — сказал он уже нетвердым голосом. — Пойми…
— Я тебя не упрашиваю! Не хочешь — не надо.
Легкая ладонь, лежавшая на его кожаном кулаке, дрогнула и резко его оттолкнула.
— Пожалуйста. Только не строй из себя энтузиаста. И не провожай меня.
— Глупости, я провожу.
— Нет, — сказала она, надменно подняв лицо. — На сегодня достаточно. Иди спокойно домой, всего хорошего.
Она быстро пошла по тротуару, высокая, в длинном волнующемся пальто с меховой оторочкой внизу.
13
В институте готовились к новогоднему вечеру. Каждый день после лекций в малом клубном зале шли репетиции «капустника». Проходя мимо дверей клуба, Вадим слышал женское пение, гром рояля, шарканье ног, чьи-то прыжки под музыку и мгновенно водворяющий тишину металлический, «руководящий» голос Сергея:
— Довольно! Я повторяю: всем вместе и тише! Ну?.. Давайте сначала!
Вновь гремел рояль, нестройно начиналось пение. Потом его перебивали голоса, смех, кто-то стучал ладонью по столу.
— Тише, ребята! Надо же серьезно!..
На завод выбрались поздно: сначала долго ждали Нину Фокину с занятий, потом Лагоденко, который вздумал вдруг гладить брюки: «Разве я могу с таким рубцом в гости ехать?..»
По дороге Вадим спросил у Лагоденко:
— Как твоя тяжба с Козельским?
— Что? Ах, это… Давно уже выковырял из зубов.
— Ты сдал ему?
— Ему — нет. Я Ивану Антонычу сдал. Хватит с меня Козельского.
— Ну, а насчет Севастополя как?
— Что-что? — Лагоденко удивленно посмотрел на Вадима и, вдруг вспомнив, нахмурился. — А! Пока не знаю еще… Может быть, я уеду.
— Чудак ты! — рассмеялся Вадим невольно. — И упорный чудак! Хоть бы раз в жизни сказал: «Ну, не прав был, сболтнул зря…»
— Это верно. Характер у меня неудобный, — легко согласился Лагоденко. — Так тебя ж, Дима, воспитывали где? Дома. А меня где? На улице.
Завод находился в другом конце города. Надо было ехать на троллейбусе и потом на метро. Когда они уже сели в троллейбус, их неожиданно догнал Сергей. Пробившись сквозь зароптавшую очередь, он прыгнул в вагон на ходу и уцепился за Вадимовы плечи.
— Ну нет, без меня не уедете! — крикнул он, толкая Вадима кулаком. — Гражданин, что вы повисли, как мешок? Расставил тут спину, а сзади люди падают…
В троллейбусе возбужденным голосом он объявил:
— Мне необходимо на завод. Хорошо Спартака встретил, он сказал, что вы только-только ушли…
В последние дни Сергей повсюду очень бурно расхваливал решение бюро о связи с заводом и с нетерпением ждал первой поездки. Он уговорил Спартака включить его в состав делегации.
Теперь Сергей громко шутил в вагоне, как у себя в комнате, рассказывал отдельные смешные места из «капустника» и тут же прикладывал палец к губам: «Тсс! Не имею права разглашать». Веселое его появление всех оживило, даже постороннюю публику, один только Лагоденко сразу насупился и умолк на всю дорогу.
— Адмирал-то надулся, а? — шепнул Сергей Вадиму. — Я ему всегда как эта самая… магнитная мина. Беда!
— Только вот что, ребята, — строго сказала Нина Фокина, когда они вышли из метро. — По дороге мы могли балагурить и валять дурака, а на заводе надо держаться солидно. Надо помнить…
— Что мы представители, — перебил ее Сергей, — олицетворение, так сказать, и авангард…
— Сережа, я не шучу.
— Нинон, все будет прекрасно! Ведь я с тобой. Опирайся на меня как на глыбу. Я буду говорить с ними только о производственных проблемах.
— Прекрати, Сергей, — сказал Вадим, невольно улыбаясь. — Ты действительно что-то…
— Да бросьте вы! — вдруг сердито отмахнулся Сергей. — Вздумали меня серьезно поучать! Да я лучше вас всех знаю завод и заводских ребят. Слава богу, перебывал, перевидал!..
Комитет комсомола помещался на третьем этаже большого кирпичного здания в глубине двора. Здесь же, во дворе, был гараж. Несколько машин стояло под открытым небом. Около одной из них возились два механика в комбинезонах. Один лежал под кузовом, раскинув ноги, другой сидел на корточках. Заметив Андрея Сырых, он встал и приветственно помахал ключом.
Андрей кивнул в ответ. Пройдя несколько шагов, он пробормотал Вадиму, взволнованно усмехаясь:
— Помнят еще… Это Женька Кошелев, слесарь гаража. Баянист.
В комитете комсомола их встретил очень высокий, плотный, накоротко остриженный юноша — секретарь комитета Кузнецов. Он улыбался доброжелательно и спокойно, без всякого смущения, и крепко пожал всем руки, а Андрею дружески подмигнул. В комитете был еще смуглый паренек с черными, строгими глазами — на руке у него, прямо на манжете гимнастерки, были надеты большие «зимовские» часы, а из нагрудного карманчика торчал хоботок штангенциркуля.
— Шинкарев, Глеб, — твердым баском назвал себя паренек.
— Член комитета. Производственный сектор, — сказал Кузнецов. — Кстати, он наш лучший резьбошлифовщик. О нем недавно в «Комсомольской правде» писали.
— Да, я читал про вас, — сказал Сергей. — Это несколько дней назад? Забыл, как называется статья. Читал, одним словом.
— Вот. Дни у нас теперь горячие… Видите плакат? — Кузнецов указал в окно с видом на заводской двор.
На стене противоположного корпуса висело длинное полотнище: «Товарищи рабочие, инженеры и техники! Дело нашей чести — выполнить годовой план к 20 декабря!»
— Сегодня, как вы знаете, восемнадцатое. Главный инженер с ночи из сборочного не выходил. Мне вот тоже…
Зазвенел телефон. Кузнецов снял трубку и сказал, прикрыв ее ладонью:
— Вы садитесь пока, товарищи. Сейчас мы с вами пойдем на территорию. — Он прижал телефонную трубку плечом. — Да? Откуда?.. Кузнецов… Какие списки?.. Я же вам подавал в начале месяца… Да… Всего в школах рабочей молодежи сто двадцать человек… Да, да… Ладно, завтра пришлю.
— Ты покажи ребятам комсомольскую газету, — сказал Андрей, когда Кузнецов повесил трубку.
— А мы ее теперь на территории вешаем. Нет, пусть сначала пройдут по заводу, посмотрят, им же интересно…
Опять раздался звонок.
— Кузнецов слушает. Здравствуй, Петр Савельевич… Нет, ничего не говорил… Ну… Сколько тебе, двух человек? Ладно, вечером на партбюро… Нет, сейчас не могу… Я ими не распоряжаюсь, все! Вечером, да! — Он бросил трубку. — Идемте, товарищи.
Схватив кепку с вешалки, он стал так торопливо надевать свое кожаное пальто, словно боялся, что вот-вот еще кто-нибудь позвонит. И действительно, когда все уже вышли в коридор и Кузнецов запер дверь на ключ, из комнаты донесся приглушенный звонок.
— Вот черт… — искренне огорчился Кузнецов. — Ну ладно, я вас догоню!
— Деятель-то, видно, начинающий, — тихо сказал Сергей. — На каждый телефонный звонок бегает.
— Нет, он уже второй год секретарем, — сказал Андрей. — А я еще помню, как он из ремесленного пришел. Слесарем работал у нас в инструментальном. — Андрей усмехнулся. — Он и вырос-то здесь, на заводе. Когда пришел, помню, по плечо мне был, а сейчас, верно, я ему по плечо…
Завод поразил Вадима прежде всего внешним своим обликом. Корпуса, трубы, всевозможные постройки, пристройки и надстройки из кирпича, металла и дерева — все это было слито друг с другом, связано невидимой, но могучей и нерасторжимой связью. И даже маленькие скверики между корпусами — клочки мерзлой земли, обнесенные аккуратной изгородью из белых дюралевых труб, — казались звеньями этой единой цепи, важными и необходимыми в общем деле.
Торопливо и деловито, похожие этой деловитостью один на другого, пробегали по двору из цеха в цех люди. Первый цех, куда зашел Кузнецов, был инструментальный.
— Здесь-то я и работал, — сказал Андрей, когда они поднимались на второй этаж, — я тут каждую гайку знаю.
Они вышли в коридор, одна стена которого была стеклянной, с окошечками, какие бывают в почтовых отделениях.
— Это ЦИС, — объяснил Андрей. — Центральный инструментальный склад. Интересно, работает ли здесь еще Михаил Терентьевич? Вот был дотошный старик, завскладом…
Он подошел к одному из окошек, чуть приоткрыл его и громко сказал:
— Папаша, дай, пожалуйста, пилу драчевую триста миллиметров. Начальника вашего нет, я тебе потом требование оформлю…
Из глубины помещения отозвался ворчливый стариковский голос:
— Папаш здесь нету! Папаша дома остался, на печи! А без требований мы не отпускаем. Тебе пилу, ему пилу, и каждому на слово, это что же…
— Да принесу я требование… — сдерживая смех, сказал Андрей.
Прислонившись к стене плечом, он с удовольствием слушал бормотанье старика, который, распаляясь все больше, подходил к окошку. Вдруг, всунув в окошко голову, Андрей крикнул:
— Привет Михал Терентьичу!
Из-за стеклянной перегородки растерянно ответили:
— Андрюша!..
— Я, Михал Терентьич! Хотел узнать — здесь ли вы, — сказал Андрей смеясь, — помню: «папаш» не любите, без требований гоняете! Сейчас забегу к вам… Ребята, идите, я вас в цехе найду!
Еще на первом этаже, когда поднимались по лестнице, слышно было тяжелое гудение работающего цеха. В коридоре шум этот усилился; стеклянная стена ЦИСа непрерывно позванивала. В самом цехе на Вадима обрушился водопад металлических шумов.
Огромное помещение, ярко залитое электричеством, было почти сплошь уставлено станками. В первое мгновение Вадиму показалось, что и людей-то здесь нет, а одни машины. Люди были безмолвны, двигались бесшумно и потому терялись в этом море гремящего металла. Приглядевшись, Вадим заметил рабочих у станков и в дальнем конце цеха множество людей, стоявших близко друг к другу, — это были слесари, работавшие за длинными верстаками.
— Инструментальный цех, — кричал Кузнецов, стараясь, чтобы его слышали все. — Изготовляет инструмент, штампы, шаблоны… все, что заказывают цеха!
Между двумя колоннами посредине цеха был натянут лозунг: «Инструментальщики! Сдадим оснастку для цеха 5 точно в срок!»
— Пятый цех мы переводим на поток! — кричал Кузнецов. — А вся оснастка здесь делается!.. Здесь работает наша лучшая комсомольская бригада… токарей!..
В бригаде было три парня и две девушки. На всех пяти станках развевались маленькие красные флажки. Бригадир Николай Шаров — долговязый, чубатый юноша — увидел Кузнецова, кивнул ему и сейчас же вновь нагнулся к станку. Сергей подошел к нему. Став поодаль, чтобы его не задела стружка из-под резца и брызги эмульсии, он громко спросил у токаря:
— А где вы живете?
Тот, взглянув удивленно, ответил:
— Я? На Палихе.
— А у вас есть общежитие для молодых рабочих? — спросил Сергей, вынув свою записную книжку и подступая ближе. — Может быть, из ваших приятелей кто-нибудь живет в общежитии?
— Есть ребята. Живут.
— Ну и как? Довольны? Как вообще они проводят досуг?
— Ну, там есть такая комната отдыха, вроде клуба… — ответил Шаров, не поднимая головы от станка.
— Ага, вроде клуба… И что же — там бывают танцы какие-нибудь, есть радиола? Интересно, а в комнатах чисто?
Сергей довольно долго, тем же напористым и деловым тоном расспрашивал токаря, что-то записывал в книжечку, а Шаров отвечал коротко, не желая терять и полминуты рабочего времени. У Сергея был вид необыкновенно серьезный и озабоченный.
— Что это ты вдруг заинтересовался радиолой? — спросил Вадим, когда «интервью» наконец закончилось.
— Мне нужно, — быстро сказал Сергей, пряча книжечку в карман. — Двигаем дальше?
Но двинуться дальше им удалось не сразу. В этом цехе, кажется, все были друзья и знакомые Андрея. Одни здоровались с ним издалека, другие подходили и радостно трясли руку. Андрей не успевал отвечать на все рукопожатия и приветствия, не успевал знакомить старых друзей с новыми. Вадим никогда не видел Андрея таким радостно-возбужденным и общительным.
Подошел и начальник цеха — коренастый, с выбритой седой головой и очень широкими покатыми плечами. У него было молодое загорелое лицо и суровые, устало покрасневшие веки. Оглядев всех и выбрав почему-то Лагоденко, он спросил у него с шутливой строгостью:
— А скажите, молодой человек, как у вас Сырых учится?
— Хорошо учится, — ответил Лагоденко. — Не жалуемся, товарищ начальник.
— Он у нас кандидат на персональную стипендию, — добавил Сергей.
Андрей посмотрел на него удивленно:
— Ты что?
— Точно, точно, Андрюша! Не смущайся.
— Это подходяще. — Начальник цеха улыбнулся и подмигнул Андрею красным глазом. — Будь иначе, я бы его обратно у вас забрал. Пошел бы, Сырых, обратно на производство?
— Пошел бы, Николай Егорович, — сказал Андрей, тоже улыбаясь. — Да вы меня не возьмете — заучился, все забыл…
— Скажите, Николай Егорович, — решительно и деловито вступил в этот шутливый разговор Сергей, — имеются у вас рабочие, которые пошли в ваш цех из конторы, заводоуправления? Необученные новички?
— Именно в моем цехе? Нет, у меня таких нет.
— Ну хорошо, а в других цехах? Какую работу обычно предпочитают такие люди?
Сергей уже вынул свою записную книжку и приготовил перо. Начальник цеха озадаченно пожал плечами.
— Сказать трудно… На разную идут работу.
— А вот интересно: существует ли между слесарями и, допустим, токарями что-то вроде соперничества? Ну, вроде чеховского: «плотник супротив столяра»?
Лагоденко, взяв Сергея за локоть, сказал негромко:
— Слушай, брось… Не задерживай человека. Тебе на эти штуки Кузнецов ответит.
— Да, конечно, товарищ, конечно! — с готовностью закивал Кузнецов. — Пойдемте в комитет и обо всем поговорим.
Вадиму почему-то неприятно было это навязчивое любопытство Сергея, его толстая записная книжка, его самоуверенный и развязный тон, каким он одинаково легко говорил со всеми, кто попадался на пути.
Улучив минуту, когда никто не мог его слышать, Вадим сказал Сергею тихо и раздраженно:
— Что ты строишь из себя корреспондента агентства Рейтер?
— Что-о? — изумился Сергей. — Какого корреспондента? Знаешь, не учи меня!
— Как ты сам не понимаешь! Неловко же, — пробормотал Вадим.
— Я повторяю, — проговорил Сергей резко и гнусаво, своим «особым» голосом. — Не учи меня правилам хорошего тона! Я делаю то, что считаю нужным.
Кузнецов и Андрей обернулись на этот голос, и Вадим, ничего больше не сказав, отошел от Сергея.
И в комитете комсомола, где начался разговор о литературном кружке, о лекциях, которые студенты собирались прочесть для заводской молодежи, — и там Сергей продолжал назойливо, перебивая всех, засыпать Кузнецова вопросами, многие из которых вовсе не относились к делу. Кузнецов, человек обязательный и деликатный, отвечал на эти вопросы старательно, подробно. Сергей все записывал.
Андрей наконец не выдержал и сказал Сергею мягко:
— Сережа, все-таки мы не можем сидеть здесь до ночи. Давай сперва наши дела решим, а потом будешь спрашивать то, что тебе интересно.
— Пожалуйста! Разве я мешаю? Давайте решать, давайте!
— Мы сейчас вот что: пойдем в заводоуправление, — сказал Кузнецов. — Посоветуемся с нашим парторгом. Он нам, я думаю, кое-что подскажет. Я с ним о вас уже говорил.
В это время Кузнецову позвонили из инструментального цеха, сообщили, что бригада Шарова закончила всю токарную работу для цеха 5 на неделю раньше срока. Начальник цеха просил дать срочную «молнию».
Но оказалось, что художник заболел и «молнию» писать некому. Кузнецов принялся звонить по разным телефонам, кого-то просил, спорил, доказывал — все безуспешно. И тогда Вадим сказал:
— А давайте я напишу.
— Конечно, дай ему! — живо подхватил Сергей, который уже перешел с Кузнецовым на «ты». — Он тебе лучше любого художника напишет. Ему это раз плюнуть.
— Серьезно? — обрадовался Кузнецов. — Тогда напишите, если это не трудно. Понимаете, надо сейчас вывесить, пока первая смена не ушла.
И вот Вадим остался один в комнате с большим белым листом бумаги, разостланным прямо на полу. В глубине души Вадим признался себе, что ему даже не очень-то и хотелось идти в партком в одной компании с Сергеем. Он все время чувствовал раздражающую неловкость от его поведения, навязчивых разговоров, и это чувство неловкости все росло, становясь попросту невыносимым. «Нет уж, — подумал Вадим, — больше я с ним ни за какие коврижки вместе не пойду. Лагоденко-то прав был…»
Он снял пиджак, разложил на полу газету, лег на нее и обмакнул кисточку в красную тушь. Он сразу почувствовал себя легко и привычно за этим делом, которым он так часто занимался в последние пятнадцать лет — вероятно, со второго класса. Опять он художник-оформитель, старательный и безотказный, но всего-навсего оформитель… Ребята сидят сейчас в парткоме, советуются, спорят, составляют разные планы и принимают решения, а он лежит на полу и рисует буквы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46