А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Березин Владимир
Другой способ чтения
Владимир Березин
Другой способ чтения
Писатель сейчас оказывается в парадоксальной ситуации. Еще век назад ее определил Виктор Шкловский, сказав про себя: "Я одновременно и рыба, и ихтиолог". Жить в лесу подобно Торо не получается. Цивилизация вынуждает писателя иметь свое мнение о других книгах и прочих событиях, высказываться о чужих текстах. Писатель превращается в литературоведа-беллетриста, культуролога-популяризатора. Ему суют в руки весь ихтиологический инструментарий, и уже никуда не деться от этой обязанности.
О СЕТЕВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Собственно, сетевой литературы не существует. Существуют лишь иные формы чтения. Литература - это ведь не способ передачи информации, а буквы, слова, предложения, из которых складываются образы. Все эксперименты по созданию текстов, ветвящих сюжет по гиперссылкам, на мой взгляд, остались экспериментами. А было бы интересно посмотреть на текст с движущимися картинками, подобный картинкам в волшебных книгах Гарри Поттера, но это мало что изменит. Пишущим людям в Сети все равно приходится играть в слова. В них, словах, и заключена алхимия литературы. А каким способом слова доставлены до потребителя - неважно. И тут надо учесть по крайней мере три обстоятельства.
Во-первых, "сетевая литература" - это другой способ чтения, как правило, чтение с экрана. Но вот-вот эта проблема уйдет, и всем станет доступен компьютер размером с книжку, содержащий огромное количество текстов и обладающий качеством изображения лучше полиграфического. Сейчас это просто дорого.
Конечно, есть магия предмета, магия книжки. В электронной книге вы не найдете засушенный цветок, не засунете ее под кровать вместо отломившейся ножки. Из электронной книжки нельзя вырезать страницы и положить в выемку пистолет...
Поэтому останутся бумажные раритеты - редкости вроде Брокгауза и Ефрона. Толстый том Кэрролла, который можно забыть на дачной веранде, и ветер будет шелестеть в нем иллюстрациями Тенниела. При этом раритетные книги будут представлять собой и музейные ценности, и вполне функциональные предметы - такие же, как ручная мельница для специй, которую прадедушка привез с турецкой войны: она хоть и старинная, но ею можно пользоваться, она все так же мелет перец и стала каминной безделушкой.
А вот другая справочная литература, лишенная золотого обреза Брокгауза, отомрет, потому что кнопочные словари, разумеется, удобнее для пользования. Научная литература станет электронной - кстати, художественная литература занимает не самый большой сегмент книгоиздательской деятельности. Но "сетевая литература" и электронная книга - понятия из разных сфер. Хотя электронная книга скорее всего будет "запитываться" от Сети, минуя все эти дискеты и компакт-диски.
Во-вторых, проблемы "сетевой литературы" - это проблемы современной литературы как таковой. Литература подразумевает производство текстов с внимательным отношением к словам и к связям между этими словами. В литературе существует только критерий качества: если положить в Сеть тексты Бунина, качество их останется неизменным. В Сети этот критерий осложнен толпами графоманов. В Сеть легче пробраться, она демократична. В ней есть огромное количество хороших текстов, рядом с ними продуцируется еще большее количество текстов средних и уже безумное количество текстов графоманских. Последних в Сети бесчисленное множество: масса людей, которые думают, что они умеют писать, нажимая на клавиши компьютера, хочет о себе заявить. Вообще, чтобы на человека - на его текст или на его комментарий к чужому тексту - обратили внимание, он должен быть интересен сам по себе. Времена подзаборных гениев, неинтересных при жизни никому, но заслуживших посмертную славу, прошли. Но это другая, бесконечная тема. Мы ее трогать сейчас не будем.
Суть в том, что при современном росте населения количество существующих книг неосмысленно велико. Велико неосмыслимо. А ведь человек античности (если не брать в расчет экзотичных китайцев) мог прочитать все книги, которые существовали на свете - ну, скажем, за исключением долговых расписок соседних полисов. В Средние века появились некоторые сдерживающие обстоятельства - черни просто возбранялось читать, но в эпоху Возрождения фронтальное чтение стало занятием уже почти невозможным.
Мне кажется, что Рубиконом в этом смысле оказалось именно Возрождение: возникновение множества текстов на национальных языках, и проч., и проч.
Но и тогда теоретически можно было прочитать книги хотя бы по своей специальности.
К концу ХХ века стало невозможно прочитать все даже по своей специальности.
Мы читаем только произвольно сделанную выборку.
Однако это шаг в сторону от темы.
Главное именно в том, что сейчас практически невозможно прочитать все, что публикуется. Раньше нас ограничивало количество лесов, сводимых на бумагу. В Сети ограничений этого рода нет. Но Сеть интересна другим возможностью компьютерной сортировки текстов, их доступностью и очень быстрым их обсуждением. Читателю всегда хочется высказаться, при этом каждый человек считает себя равновеликим автору. Особенно если он вступил с ним в диалог. Раньше писатель казался небожителем, для читателя было большой редкостью и счастьем получить писательский ответ на свое письмо. Сеть же обеспечивает свободное общение.
Есть и третий аспект сетевой литературной деятельности - журналистика. Интересно, что традиционной русской словесности серийные детективы и любовные романы конкуренции не составляют. Именно журналистика нового образа - "интеллектуальные путеводители", или "интеллектуальная кулинария", короткие эссе размером в экран компьютера - уверенно побивает позиции литературы ХХ века. Лучшие образцы этого жанра пишутся своими для своих, интеллектуалами для интеллектуалов. И их авторы внимательно следят за тем самым, о чем я уже говорил: за алхимией соединяющихся слов, за тайным значением буковок.
ПИСАТЕЛЬ МУРАКАМИ
Среди популярной литературы есть интересный пример настоящего современного героя, обладающего примечательной расслабленности стилем, полюбившимся в России.
Особый типаж современности - типаж национального интеллектуального писателя с остросюжетным уклоном. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна - туристический флер описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования. Каждый из этих авторов всматривается в Запад, каждый тянется к нему - их жизнь происходит на стыке культур. Памук жонглирует западными кинофильмами, у Мураками плещется в наушниках западная музыка. Когда читаешь книгу, в которой чередуются названия чужих песен, песен, которые ты никогда не слышал и вряд ли когда-нибудь услышишь, то испытываешь при этом очень странное ощущение.
Первой пришла в Россию его "Охота на овец", книга о Добре и Зле, о том, что одно весьма трудно отличить от другого. И о том, что на Востоке понятия Добра и Зла вовсе не так связаны друг с другом, как в средней полосе России. Пониманию этого обстоятельства способствовал чрезвычайно удачный перевод Дмитрия Коваленина, который, кстати, в качестве ударной коды своего послесловия сообщает, что в японском языке у существительных редко есть множественное число. И значит, одна овца, превратившаяся в неопределенное их множество, придает добавочный смысл сказке с таким концом, что непонятно счастливый это конец или нет. В книге про овцу был китовый хрен, в смысле китовый пенис, и Таинственная Организация, и Девчонка, Которая Спала с Кем Попало, Крыса и Человек-Овца.
А овцы Мураками напомнили читателю Тургенева, его барашка с бяшей, веселый и страшный кошмар "Бежина луга". Тургеневский баран был не только зубаст и страшен. Он был к тому же говорящий.
Но вернемся к песням. Роман Мураками - это Блюз Овцы, состоящий из множества джазовых мелодий, интернациональный стиль, где мешаются дзен и "Битлз", разные десятилетия и страны. И вот герой ставит пластинку на проигрыватель, и "Нет Кинг Коул запел "К югу от границы". Вся комната словно отъехала в прошлое: я снова дышал воздухом шестидесятых".
Есть такой роман Джона Брэйна "Путь наверх", где героя охватывала тоска по дням, когда он "мог позволить себе истратить четыре фунта в неделю на пиво и сигареты, а эмблема в виде серебряного крылышка обеспечивала и дармовую выпивку, и женщин из общества. ...Мне показалось, что сейчас я снова покачу по пустынным равнинам Линкольншира с бочкой пива в багажнике, а Томми Дженкс заведет во весь голос "На маневрах", или "Коты на крыше", или "Три почтенные старушки". Какие коты, какие старушки... Какие хиты семидесятых?.. Они намертво привязаны к среде и времени, как ключ без права передачи. Конечно, многие музыкальные имена, которые перебирал Мураками, знал и я, но все они старились стремительно - будто цены в фунтах, шиллингах и рублях, что жили в разных книгах.
Итак, Мураками оказался расслабленным стильным человеком. Одиночество, рок-н-ролл, секс. Не рекламировались только наркотики. И неважно, что для некоторых читателей Запад - это скорее географический Восток. Всюду острый, напряженный сюжет (западного толка), щепотка (вернее, полведра) национального колорита, стакан сложносочиненных метафор, а перед подачей на стол - посыпать толченой географической трухой с описаниями городских и прочих достопримечательностей.
Мураками очень нравился оттого, что герои этого японца были расслабленными людьми средних лет. Мураками кокетничал своим одиночеством и расслабленностью. И русский читатель соотносил и отождествлял себя с этой постиндустриальной расслабленностью, передавал книжку другому такому же расслабленному - жена-ушла-с-работой-проблемы-машину-сперли. Мода на Мураками ширилась - безотносительно к высокому качеству его текстов. Потому как он реализовывал японский вариант сюжета про Ивана-дурака, спящего за печкой, но которому, наконец, подвалило, повело по жизни, которым заинтересовалось мироздание.
Отношения у героев Мураками были свободные: "Настолько свободные, ни к чему не обязывающие отношения у меня за всю жизнь складывались лишь с нею одной. Мы оба понимали, что эта связь ни к чему не ведет. Но смаковали оставшееся нам время жизни вдвоем, точно смертники - отсрочку исполнения приговора... Но даже не это было главным в моей пустоте. Главной причиной моей пустоты было то, что эта женщина была мне не нужна. Она мне нравилась. Мне было хорошо с ней рядом. Мы умели наполнять теплом и уютом то время, когда мы были вместе. Я даже вспомнил, что значит быть нежным... Но по большему счету - потребности в этой женщине я не испытывал. Уже на третьи сутки после ее ухода я отчетливо это понял. Она права: даже с нею в постели я оставался на своей Луне".
Эти мысли так же распространены в мужских постиндустриальных головах, как "Макдоналдсы" в мировых столицах. Так же, как мечта запечного Ивана о череде царевен.
В России Мураками стал особенно популярен потому еще, что понятия сентиментального стиля - с тех пор как ушла мода на Ремарка и Хемингуэя - в России не было, а потребность в нем была. Герои Мураками с их явной неспешностью и ничегонеделанием были хорошей заменой трех товарищей Ремарка.
И в этом был его успех.
О ГОРЬКОМ ГОРЬКОВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ
РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Проезжая под стук железнодорожных колес платформу "Серп и молот", я подумал, что мой друг Профессор Гамулин именно потому съехал с катушек на водочной тематике, что дача его находилась по пути следования героя алкогольной поэмы.
Беда в том, что у меня смешанные чувства к этому произведению точь-в-точь как у человека, который наблюдал за тем, как его теща на его автомобиле падает в пропасть.
Венедикт Ерофеев окружен такой толпой прихлебателей и отхлебывателей, что Киркоров на прогулке кажется неизвестным сотрудником телевидения. Прорваться через эту толпу нет никакой возможности. Эти прихлебатели, будто жуки, копошатся на тексте поэмы, бросаются цитатами, как окурками, так что я принужден отвечать им продолжением этих самых цитат. Жуки-короеды подмигивают мне, булькают горячительными напитками, позванивают стаканчиками и, в общем, ведут себя гадко. А мне не хочется выдавать трагедию за веселую норму.
А алкогольное путешествие, или, как говорят, алкогольный трип, становится тяжел и нелеп. Может, оттого что я люблю выпить, все меньше и меньше люблю я пьяных. Как-то, много лет назад, я принял участие в странном действе. Меня пригласили на открытие памятников ерофеевским героям - человек с чемоданчиком встал на Курском вокзале, а девушка с косой до попы обреталась в Петушках. Потом они, кстати, переместились ближе к моему дому шпалы и рельсы отвергли героев.
Но тогда для участников торжеств подали особую литерную электричку. Хотя она была окружена двумя линиями милицейского оцепления, один дачник с сумкой на колесиках все же сумел пролезть к цели и только в вагоне понял, как он опростоволосился. Дачнику нужно было куда-то в Купавну, а электричка свистела без остановок до самых Петушков. Было понятно, что случайный пассажир доберется до дому только к вечеру. Но ему налили водки, и дачник понемногу успокоился.
Водку, кстати, носили по вагонам девушки в лихо приталенной железнодорожной форме. За умеренную плату девушки продавали и путевую коробочку. В этой бунюэлевской коробочке лежал кусочек вареной колбасы, вареное же яичко, кусок черного хлеба, плавленый сырок "Волна" и настоящий соленый огурец - не пупырчатый крепыш европейского извода, а правильный русский огурец из столовой, клеклый и кислый.
Откуда взялись эти продукты - непонятно. Но, сдается, их привезли на машине времени.
Я захватил из дома граненый стакан и начал пить со своими приятелями.
Мы вели неспешную беседу, только я время от времени прятал стакан, когда видел милицейский патруль, проходящий по вагону; мой способ прятать давно уже забыт большей частью человечества, и здесь не место его раскрывать.
Впрочем, милиционерам можно было только сочувствовать - инстинктивно они сжимали пальцы на дубинках, а вот приказа лупить им не было. Вернее, был приказ не лупить.
Перед патрулем была полная электричка пьяных, но у всех был дипломатический иммунитет. Поэтому люди в погонах шли, как коты мимо бесконечных витрин с сыром.
Путешествие длилось, серп и молот братались с карачарово, мы доехали до Петушков и встали на краю огромной лужи. Рядом с лужей происходил митинг жителей Петушков и приехавших из Москвы гостей. Динамик исполнил гимн Петушков, в котором были слова вроде "хотя название нашего города странное, все мы тут очень приличные люди". Исполнялось все это на мотив "Славное море, священный Байкал".
Мне, ориентируясь на мой внешний вид, несколько раз предлагали выпить перед камерой. Я отгонял это телевизионное недоразумение матом и объяснял, что выпивка - процесс интимный, вроде любви, а в порнографии я не снимаюсь. А потом пошел обратно в поезд.
Журналисты лежали под лавками, стон несся по вагонам. Известный певец тренькал на гитаре. Пронесли мимо звезду коммерческого радио. Увидел я и любовника девушки, за которой тогда ухаживал. По нему, как мухи, ползали две малолетние барышни. Человек этот, не узнав, сказал мне в спину:
- А трость у вас специально или так?..
Я медленно повернул голову. Этому я научился у своего спарринг-партнера, короткошеего восточного человека. Он поворачивал голову мелкими рывками, как варан. Производило это весьма устрашающее впечатление.
Когда источник голоса попал наконец в поле моего зрения, я увидел, что лавка пуста. Никого не было.
Я вернулся через три вагона на лавку к старичкам и сказал значительно:
- Не умеет молодежь пить, а эти... Эти, может быть, еще из лучших, но из поколения травы и порошка.
Мы снова достали стаканы, и я продолжил мрачно:
- А ведь спустя тридцать лет поедет какой-нибудь поезд в Волоколамск, и будут в нем потасканные люди вспоминать про анашу, будут катать глаза под лоб и спорить о цене корабля, будут бормотать о былом в неведомые телекамеры. Мы, поди, не увидим этого безобразия.
И мои спутники, глотнув и занюхав, радостно закивали головами: да, да, не увидим.
СЛОВО О ЛЮДОЕДАХ
Я люблю смотреть телевизор. Это довольно сильное признание, потому что сейчас модно признаваться как раз в противоположном. Сейчас модно смотреть в мониторы или просто в окно. Телевизор становится в глазах интеллектуалов уделом плебса. Между тем телевидение есть за что ругать. Но ругать телевидение вообще - занятие зряшное, вроде как ругать молодежь.
1 2 3