– Но две вещи остаются. Главное – что я все еще нуждаюсь в Лоте как в союзнике. Ты был прав – в который раз! – что не рассказал мне свой сон. Я бы тогда с ним поссорился. А теперь...Он не договорил и только пожал плечами. Я кивнул:– А теперь ты признаешь его брак с твоей единокровной сестрой и будешь считать его залогом верности Лота твоему знамени. Королева Игрейна, сколько можно судить, повела себя мудро, и твоя сестра Моргана, как кажется, тоже. В конце концов, сначала-то король Утер задумал именно этот брак. А как да почему он осуществился, теперь уже неважно.– Тем более, – подхватил Артур, – что Моргана, оказывается, вовсе не огорчена. Вот если бы она оскорбилась... И это – второй вопрос, который я хотел с тобой обсудить. Впрочем, и вопроса-то никакого нет. Королева намекала тебе, что Моргана не выказала иных чувств, кроме облегчения?– Да. И я допросил гонца, привезшего письма из Йорка. Он говорит, что в Йорке находился Урбген Регедский, прибывший на королевскую свадьбу, и Моргане было не до Лота, она не спускала глаз с Урбгена.Урбген был теперь королем Регеда, старый король Коэль Регедскнй умер вскорости после битвы у Лугуваллиума. Его наследник был мужчина лет под пятьдесят, но славный воин и все еще могуч и хорош собой. Он года три как овдовел.Артур оживился.– Урбген Регедекий? А что, это было бы дело? Я бы с самого начала остановил свой выбор на нем, да только, когда сговаривали Моргану за Лота, Урбгенова жена была еще жива. Так, значит, Урбген. Он да Маэлгон Гвинеддский – это доблестнейшие бойцы севера, а что до его верности, то в ней никогда не возникало сомнения. За этими двумя королями север будет как за каменной стеной, и тогда...Я договорил за него;– Тогда Лот и его королева пусть делают все, что им вздумается?– Вот именно. Но возьмет ли ее Урбген, как ты полагаешь?– Он почтет себя счастливцем. И думается мне, ей будет за ним лучше, чем было бы за тем, другим. Так что жди в скором времени нового гонца. Я не пророчествую, а просто умозаключаю.– И тебе не обидно, Мерлин?То был вопрос короля, человека, как и я, умудренного жизнью, умеющего видеть дальше своих собственных ближайших забот и способного понять, каково мне дышится в безжизненном пространстве на месте сада, где прежде обитали божества.Я ответил ему, немного подумав:– Сам не знаю. Так уже бывало и раньше, приходили сонные времена, приливы сменялись отливами; но не на пороге великих событий. Я не привык чувствовать себя бессильным и признаю, что это мне не по душе. Но один урок я крепко усвоил, пока бог был со мной, урок доверяя – я научился полагаться на его волю. Я уже стар и могу жить в покое, а при взгляде на тебя я вижу, что выполнил свое предназначенье. Чего мне грустить? Буду сидеть на холме и поглядывать сверху на то, как ты продолжаешь мое дело. Такова награда старости.– Старости? Ты говоришь, как седобородый дед. Сколько тебе сравнялось?– Немало. Скоро сорок.– Ну, знаешь ли...И так, со смехом, мы обогнули этот острый угол. Потом он подвел меня к столу под окном, где стоял изготовленный мною макет нового Каэрлеона, и начал обсуждать со мной его. О Моргаузе больше не было сказано ни слова, и я подумал: вот мы говорили о доверии, но как же он безоглядно полагается на меня! Если я не оправдаю этого доверия, то воистину останусь только тенью, только именем, а меч Британии у меня в руке – всего лишь горькой насмешкой.Когда я попросил его изволения на поездку в Маридунум после Крещения, он ответил рассеянным согласием, мысли его уже были заняты насущными заботами завтрашнего дня.
* * * Пещера, которую я получил в наследство от отшельника Галапаса, находилась в шести милях к востоку от Маридунума, города, охраняющего устье реки Тиви. В нем некогда жил мой дед, король Дифеда, и мне, незаконному королевскому отпрыску, росшему в небрежении при его дворе, позволялось бродить на свободе по окрестным холмам. Так я познакомился и подружился с мудрым старым отшельником, который жил в пещере на холме Брин Мирддин, посвященном богу небес Мирддину, владыке света и воздушных пространств. Галапас давно уже умер, но я со временем сам поселился в его пещере, и люди, как повелось исстари, приходили к целительному источнику Мирддина и получали от меня лечебные снадобья и наставленья. Скоро я превзошел в лекарском искусстве моего старого учителя, и одновременно пошла слава о моей силе, которую люди зовут волшебной, а холм стал называться в народе Холмом Мерлина. Простые люди, кажется, даже считали, что я и есть сам Мирддин, хранитель целебного источника.На реке Тиви, в том месте, где от проезжей дороги отходит тропа на Брин Мирддин, стоит водяная мельница. Подъехав к реке, я увидел причаленную к берегу большую баржу. Ее притащила вверх по течению здоровая гнедая лошадь, которая теперь паслась да скудной зимней траве, а молодой крепкий мужчина тем временем сгружал на пристань тяжелые мешки. Он работал в одиночку, хозяин баржи, должно быть, находился на мельнице, где утолял жажду с дороги, но там и было работы всего на одного: перетаскать дюжину мешков с зерном, присланных на мельницу для помола. Под ногами у мужчины вертелся малыш лет пяти и неумолчно болтал на смеси наречий – валлийского и еще какого-то, знакомого мне, но искаженного, да еще дитя шепелявило, так что я сначала не мог разобрать, что это за язык. Но вот мужчина ответил ему на том же языке, и тогда я узнал и язык, и его самого. Я натянул поводья.– Стилико! – окликнул я его. Он опустил мешок на землю и обернулся, а я добавил на его родном языке: – Мне бы следовало предупредить тебя загодя, но не было времени, я не предполагал, что так скоро попаду сюда. Как живешь?– Господин! – Минуту он стоял в растерянности, потом бросился со всех ног через заросший мельничный двор. выбежал на дорогу, обтер ладони о штанины, схватил мою руку и поцеловал. В глазах у него блеснули слезы, и это меня растрогало. Стилико родился на Сицилии и был моим рабом, когда я путешествовал за морем. В Константинополе я дал ему свободу, но он по своей воле остался со мной, приехал вместе со мной в Британию и прислуживал мне, пока я жил в Брин Мирддине. Когда же я уехал на север, он женился на мельниковой дочери Мэй и поселился с ней в долине на мельнице.Он высказал свое приветствие на той же смеси языков, на какой лопотал ребенок, видно от волнения разучившись говорить на языке здешних валлийцев. А малыш подошел за ним следом и уставился на меня, держа палец во рту.– Твой? – спросил я. – Славный мальчик.– Старшенький, – ответил он гордо. – Они у меня все мальчики.– Все? – Я удивленно поднял брови.– Только трое, – ответил он с простодушием, так хорошо мне знакомым, – и четвертый на подходе.Я засмеялся и поздравил его, пожелав ему еще одного крепыша мальчугана. Эти сицилийцы плодовиты, как мыши, но по крайней мере, Стилико не придется, как вынужден был его отец, продавать в рабство кого-то из своих детей, чтобы прокормить остальных. Мэй была у мельника единственной дочерью и должна была получить неплохое наследство.Уже получила, как я тут же узнал. Мельник два года как умер, он страдал от камней и не хотел ни лежать, ни лечиться. Теперь, после его смерти, мельником стал Стилико.– Но твое жилище содержится в порядке, господин. Либо я, либо паренек, мой работник, что ни день ездим туда, доглядываем, все ли на месте. Никто, понятно, ничего не тронул, лихой человек не осмелится туда войти, все, как ты оставил, так и есть, вот увидишь, чисто, проветрено – только вот еды там, конечно, сейчас нет. Так что если ты хотел ехать прямо туда... – Он замялся, я понимал, что он опасается оказаться навязчивым. – Не окажешь ли нам честь, милорд, провести эту ночь у нас? В пещере тебе сегодня будет холодно, да и сыро, хоть мы и разжигали раз в неделю, как ты велел, угли в жаровне, чтобы не заплесневели книги. Переночуй здесь, милорд, а парень съездит, разведет огонь, утром же и мы с Мэй можем поехать...– Ты очень любезен, – ответил я, – но холода я не боюсь, да и огонь разведу сам, и, может быть, даже скорее, чем твой работник, как ты думаешь? – У него стало такое лицо, что я не сдержал улыбки: он не забыл того, что повидал, пока состоял в услужении у колдуна. – Так что спасибо тебе, но я не буду обременять Мэй, разве только прихвачу у нее немного еды. Я бы отдохнул здесь, потолковал с тобой, познакомился бы с твоим семейством и засветло уехал бы к себе наверх. Что мне с собою понадобится, я захвачу сам, а завтра вы приедете и провезете остальное.– Да, да, конечно. Пойду скажу Мэй. Она, будет очень рада... польщена...Я уже успел заметить в окне бледное лицо с расширенными глазами. Она будет очень рада, я знал, когда страшный принц Мерлин уберется наконец подобру-поздорову. Но я устал с дороги и к тому же уловил носом аппетитный запах кипящей похлебки, которой, уж конечно, достанет на одного лившего едока. Простодушный Стилико между тем и сам заверял меня:– В горшке как раз варится жирная курица, так что все очень удачно. Войди же в дом, погрейся и отдохни до ужина. Бран позаботится о твоей лошади, а я пока перетаскаю с баржи последние мешки и отпущу ее обратно в город. Входи, милорд, добро тебе пожаловать обратно в Брин Мирддин.
* * * Сколько раз я подымался из долины к себе в Брин Мирдцин, но почему-то особенно ясно запомнил именно эту вечернюю поездку. В ней не было ничего сверх обычного, просто возвращение домой, и только.Но и до сего мига, когда я пишу эти строки, каждая черточка живо сохранилась у меня в памяти. Гулкие удары лошадиных копыт по стылой зимней тропе, шорох сухой листвы и треск хрупких сучков под ногами, полет вальдшнепа, хлопки крыльев вспугнутого голубя. Вот солнце, низкое и спелое, каким оно бывает перед приходом тьмы, осветило палый дубовый лист под деревом, присыпанный изморозью, точно алмазной крошкой; из кустов остролиста с шумом и щебетом выпорхнула птичья стайка, кормившаяся терпкими ягодами; пахнуло влажным можжевельником, золоченная лучом заката, блестит запоздалая ветка цветущего дрока, а чистый и прозрачный воздух уже звенит ночным морозцем, как тонкий хрусталь, и на землю ложится иней.Я привязал лошадь под навесом у подножия скалы и взобрался к входу в пещеру по крутому травянистому склону. Вот она, моя пещера, в ней царит глубокое безмолвие, и так знакомо пахнет, и недвижный воздух лишь чуть-чуть колышется в такт бархатному трепету под каменным куполом потолка, где летучие мыши, признав мои шаги, остались висеть невидимыми гроздьями, ожидая наступления темноты.Стилико сказал правду: здесь чувствовался постоянный пригляд, было сухо и проветрено, правда, сейчас холоднее даже, чем снаружи, но это дело поправимое. Жаровня стояла готовая – только разжечь, а у самого входа, в открытом очаге, были сложены сухие дрова. С обычного места на полке я взял трут и кремень. В прежние годы я редко прибегал к их помощи, но теперь высек огонь, и скоро в очаге уже полыхало жаркое пламя. Не знаю, может быть, помня печальный прошлый опыт, я побоялся испытывать даже эту, простейшую свою силу. Но, по-моему, я руководствовался осторожностью, а не страхом: если еще осталась у меня чудесная сила, то лучше сберечь ее на более важные дела, чем какое-то разжигание огня для собственного согрева. Проще вызвать бурю с ясного неба, чем управлять сердцами людей, мне же, если меня не обманывало внутреннее предчувствие, в скором времени понадобятся все мои силы для единоборства с женщиной, а тягаться с женщиной настолько же труднее, чем с мужчиной, насколько увидеть воочию воздух труднее, чем гору. И потому я разжег жаровню возле своего ложа и растопил очаг у входа, затем разобрал чересседельные мешки и вышел с кувшином к источнику за водой. Тонкая струйка, журча, выбегала из-под поросшей папоротником скалы и стекала по изукрашенному морозными узорами ложу, собираясь капля за каплей в округлую каменную чашу. Во мхах над чашей стоял, искрясь инеем, идол бога Мирддина, хранителя небесных путей. Я отлил ему несколько капель возлияния и вернулся в пещеру – посмотреть на свои книги и снадобья.Все было в полной сохранности. Даже заготовленные травы в банках, перевязанных и запечатанных, как я научил Стилико, казались совсем свежими. Я снял покровы с большой арфы, стоящей в глубине пещеры, и, перенеся ее ближе к очагу, настроил струны. Затем, приготовив себе постель, нагрел немного вина и выпил его, сидя у пляшущего в очаге пламени. И наконец, расчехлив малую ручную арфу, которая сопровождала меня во всех моих странствиях, отнес ее и поставил на старое место в кристальном гроте. Это было небольшое круглое углубление, открывающееся внутрь главной пещеры. Вход в кристальный грот расположен высоко в задней стене пещеры, и каменный выступ снизу закрывает его от глаз. Для меня, когда я был мальчиком, это были врата видений. Здесь, под толщей холма, в одиночестве среди тьмы и безмолвия, бездействовали все чувства, кроме внутреннего, умственного зрения. И царила глубокая тишина.Лишь иногда, вот как сейчас, когда я ставил арфу, раздавался еле слышный шелест струн. Эту арфу я сам смастерил в юности и так чутко натянул струны, что они отзывались на легчайшие дуновения воздуха. То были звуки таинственные, порой прекрасные, но как бы за пределами доступной человеку музыки, подобно тому как песня серого тюленя на прибрежной скале прекрасна, но в ней звучит голос стихии ветра и волн. Моя арфа тихонько пела про себя, сонно и нежно гудела – так мурлычет от удовольствия кот, располагаясь в тепле у родного очага.– Отдыхай, – сказал я ей, и на звук моего голоса, отразившийся от кристальных стен, снова зашелестели ее струны.А я вернулся к яркому огню и черному небу, блиставшему алмазами звезд в отверстии пещеры. Поставив перед собой большую арфу, я – сначала нерешительно, а потом все увереннее – заиграл и запел:Отдохни, волшебник, пока догорает огонь,Гаснут дали и край небес пропадает вслед за солнцем.Довольствуйся малой искройВ очаге, и запахом пищи,И дыханием мороза за порогом.Здесь твой дом и все тебе знакомо:Кружка, деревянная миска, одеяло,Молитва, возлияние богу и сон.(И музыка, говорит арфа, И музыка.)
6 С наступлением весны пришли неизбежные беды. Колгрим, пробравшись украдкой вдоль восточного побережья на юг, высадился в старых пределах Союзных саксов и стал собирать свежие силы взамен разбитых при Лугуваллиуме и на берегу Глейна.Я к этому времени уже возвратился в Каэрлеон и был занят заботами о создании подвижного конного войска, что еще зимой задумал Артур.Впрочем, сама эта мысль, при всей ее важности, была не нова. С тех пор как на юго-восточной оконечности острова, согласно договорам, осели Союзные саксы, и весь восточный берег ежечасно был под ударом, держать постоянную и жесткую линию обороны стало невозможно. Существовали, конечно, кое-какие старые оборонительные сооружения, самое крупное из них – стена Амброзия (я не говорю здесь об Адриановой стене: она никогда не предназначалась для одних только оборонных целей и уже во времена Максена от нее пришлось отступиться. Теперь же она во многих местах была разрушена, да и враг в наши дни был не кельты, населявшие дикие земли севера, врага надо было ждать с моря или же, как я сказал, с юго-востока, где ему уже были открыты ворота в Британию). Часть старых защитных сооружений Артур решил укрепить и достроить, в том числе Черный вал Нортумбрии, обороняющий с севера Регед и Стрэт-клайд, а также древнюю Стену, некогда проведенную римлянами через меловые взгорья южнее Сарумской равнины. У короля была мысль продолжить ее к северу . Проезд по дорогам, которые она перегораживала, оставался открытым, но так чтобы их легко можно было перекрыть при первых признаках продвижения врага к западу. Предполагалось вскоре приступить и к постройке других укреплении. А покуда надо было укрепить хотя бы самые ключевые позиции и поставить там гарнизоны, а также расположить между ними сигнальные посты и держать открытыми связывающие их дороги. Малые короли британцев должны были сами охранять свои владения, а у Верховного короля была сосредоточена подвижная ударная сила, чтобы при надобности бросить им на подмогу или же заслонить прорыв в нашей обороне. Это была старая стратегия, ее применял еще Рим и таким образом успешно оберегал границы отдаленной Британской провинции, пока в ней стояли его легионы. Когда-то подобной ударной силой командовал маркграф Саксонского берега, а уже ближе к нашему времени – Амброзий.Но Артур задумал пойти еще дальше. «Подвижная рать», как он представлял ее себе, стала бы в десять раз подвижнее, если всех ратников посадить на коней. В наши дни, когда конные войска видишь на дорогах и на площадях каждый день, кажется, что в этом нет ничего особенного, но, когда он это впервые замыслил и изложил мне, его замысел произвел впечатление внезапной атаки, о которой он как раз и мечтал.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Мерлин - 3. Последнее волшебство'
1 2 3 4 5 6 7 8 9
* * * Пещера, которую я получил в наследство от отшельника Галапаса, находилась в шести милях к востоку от Маридунума, города, охраняющего устье реки Тиви. В нем некогда жил мой дед, король Дифеда, и мне, незаконному королевскому отпрыску, росшему в небрежении при его дворе, позволялось бродить на свободе по окрестным холмам. Так я познакомился и подружился с мудрым старым отшельником, который жил в пещере на холме Брин Мирддин, посвященном богу небес Мирддину, владыке света и воздушных пространств. Галапас давно уже умер, но я со временем сам поселился в его пещере, и люди, как повелось исстари, приходили к целительному источнику Мирддина и получали от меня лечебные снадобья и наставленья. Скоро я превзошел в лекарском искусстве моего старого учителя, и одновременно пошла слава о моей силе, которую люди зовут волшебной, а холм стал называться в народе Холмом Мерлина. Простые люди, кажется, даже считали, что я и есть сам Мирддин, хранитель целебного источника.На реке Тиви, в том месте, где от проезжей дороги отходит тропа на Брин Мирддин, стоит водяная мельница. Подъехав к реке, я увидел причаленную к берегу большую баржу. Ее притащила вверх по течению здоровая гнедая лошадь, которая теперь паслась да скудной зимней траве, а молодой крепкий мужчина тем временем сгружал на пристань тяжелые мешки. Он работал в одиночку, хозяин баржи, должно быть, находился на мельнице, где утолял жажду с дороги, но там и было работы всего на одного: перетаскать дюжину мешков с зерном, присланных на мельницу для помола. Под ногами у мужчины вертелся малыш лет пяти и неумолчно болтал на смеси наречий – валлийского и еще какого-то, знакомого мне, но искаженного, да еще дитя шепелявило, так что я сначала не мог разобрать, что это за язык. Но вот мужчина ответил ему на том же языке, и тогда я узнал и язык, и его самого. Я натянул поводья.– Стилико! – окликнул я его. Он опустил мешок на землю и обернулся, а я добавил на его родном языке: – Мне бы следовало предупредить тебя загодя, но не было времени, я не предполагал, что так скоро попаду сюда. Как живешь?– Господин! – Минуту он стоял в растерянности, потом бросился со всех ног через заросший мельничный двор. выбежал на дорогу, обтер ладони о штанины, схватил мою руку и поцеловал. В глазах у него блеснули слезы, и это меня растрогало. Стилико родился на Сицилии и был моим рабом, когда я путешествовал за морем. В Константинополе я дал ему свободу, но он по своей воле остался со мной, приехал вместе со мной в Британию и прислуживал мне, пока я жил в Брин Мирддине. Когда же я уехал на север, он женился на мельниковой дочери Мэй и поселился с ней в долине на мельнице.Он высказал свое приветствие на той же смеси языков, на какой лопотал ребенок, видно от волнения разучившись говорить на языке здешних валлийцев. А малыш подошел за ним следом и уставился на меня, держа палец во рту.– Твой? – спросил я. – Славный мальчик.– Старшенький, – ответил он гордо. – Они у меня все мальчики.– Все? – Я удивленно поднял брови.– Только трое, – ответил он с простодушием, так хорошо мне знакомым, – и четвертый на подходе.Я засмеялся и поздравил его, пожелав ему еще одного крепыша мальчугана. Эти сицилийцы плодовиты, как мыши, но по крайней мере, Стилико не придется, как вынужден был его отец, продавать в рабство кого-то из своих детей, чтобы прокормить остальных. Мэй была у мельника единственной дочерью и должна была получить неплохое наследство.Уже получила, как я тут же узнал. Мельник два года как умер, он страдал от камней и не хотел ни лежать, ни лечиться. Теперь, после его смерти, мельником стал Стилико.– Но твое жилище содержится в порядке, господин. Либо я, либо паренек, мой работник, что ни день ездим туда, доглядываем, все ли на месте. Никто, понятно, ничего не тронул, лихой человек не осмелится туда войти, все, как ты оставил, так и есть, вот увидишь, чисто, проветрено – только вот еды там, конечно, сейчас нет. Так что если ты хотел ехать прямо туда... – Он замялся, я понимал, что он опасается оказаться навязчивым. – Не окажешь ли нам честь, милорд, провести эту ночь у нас? В пещере тебе сегодня будет холодно, да и сыро, хоть мы и разжигали раз в неделю, как ты велел, угли в жаровне, чтобы не заплесневели книги. Переночуй здесь, милорд, а парень съездит, разведет огонь, утром же и мы с Мэй можем поехать...– Ты очень любезен, – ответил я, – но холода я не боюсь, да и огонь разведу сам, и, может быть, даже скорее, чем твой работник, как ты думаешь? – У него стало такое лицо, что я не сдержал улыбки: он не забыл того, что повидал, пока состоял в услужении у колдуна. – Так что спасибо тебе, но я не буду обременять Мэй, разве только прихвачу у нее немного еды. Я бы отдохнул здесь, потолковал с тобой, познакомился бы с твоим семейством и засветло уехал бы к себе наверх. Что мне с собою понадобится, я захвачу сам, а завтра вы приедете и провезете остальное.– Да, да, конечно. Пойду скажу Мэй. Она, будет очень рада... польщена...Я уже успел заметить в окне бледное лицо с расширенными глазами. Она будет очень рада, я знал, когда страшный принц Мерлин уберется наконец подобру-поздорову. Но я устал с дороги и к тому же уловил носом аппетитный запах кипящей похлебки, которой, уж конечно, достанет на одного лившего едока. Простодушный Стилико между тем и сам заверял меня:– В горшке как раз варится жирная курица, так что все очень удачно. Войди же в дом, погрейся и отдохни до ужина. Бран позаботится о твоей лошади, а я пока перетаскаю с баржи последние мешки и отпущу ее обратно в город. Входи, милорд, добро тебе пожаловать обратно в Брин Мирддин.
* * * Сколько раз я подымался из долины к себе в Брин Мирдцин, но почему-то особенно ясно запомнил именно эту вечернюю поездку. В ней не было ничего сверх обычного, просто возвращение домой, и только.Но и до сего мига, когда я пишу эти строки, каждая черточка живо сохранилась у меня в памяти. Гулкие удары лошадиных копыт по стылой зимней тропе, шорох сухой листвы и треск хрупких сучков под ногами, полет вальдшнепа, хлопки крыльев вспугнутого голубя. Вот солнце, низкое и спелое, каким оно бывает перед приходом тьмы, осветило палый дубовый лист под деревом, присыпанный изморозью, точно алмазной крошкой; из кустов остролиста с шумом и щебетом выпорхнула птичья стайка, кормившаяся терпкими ягодами; пахнуло влажным можжевельником, золоченная лучом заката, блестит запоздалая ветка цветущего дрока, а чистый и прозрачный воздух уже звенит ночным морозцем, как тонкий хрусталь, и на землю ложится иней.Я привязал лошадь под навесом у подножия скалы и взобрался к входу в пещеру по крутому травянистому склону. Вот она, моя пещера, в ней царит глубокое безмолвие, и так знакомо пахнет, и недвижный воздух лишь чуть-чуть колышется в такт бархатному трепету под каменным куполом потолка, где летучие мыши, признав мои шаги, остались висеть невидимыми гроздьями, ожидая наступления темноты.Стилико сказал правду: здесь чувствовался постоянный пригляд, было сухо и проветрено, правда, сейчас холоднее даже, чем снаружи, но это дело поправимое. Жаровня стояла готовая – только разжечь, а у самого входа, в открытом очаге, были сложены сухие дрова. С обычного места на полке я взял трут и кремень. В прежние годы я редко прибегал к их помощи, но теперь высек огонь, и скоро в очаге уже полыхало жаркое пламя. Не знаю, может быть, помня печальный прошлый опыт, я побоялся испытывать даже эту, простейшую свою силу. Но, по-моему, я руководствовался осторожностью, а не страхом: если еще осталась у меня чудесная сила, то лучше сберечь ее на более важные дела, чем какое-то разжигание огня для собственного согрева. Проще вызвать бурю с ясного неба, чем управлять сердцами людей, мне же, если меня не обманывало внутреннее предчувствие, в скором времени понадобятся все мои силы для единоборства с женщиной, а тягаться с женщиной настолько же труднее, чем с мужчиной, насколько увидеть воочию воздух труднее, чем гору. И потому я разжег жаровню возле своего ложа и растопил очаг у входа, затем разобрал чересседельные мешки и вышел с кувшином к источнику за водой. Тонкая струйка, журча, выбегала из-под поросшей папоротником скалы и стекала по изукрашенному морозными узорами ложу, собираясь капля за каплей в округлую каменную чашу. Во мхах над чашей стоял, искрясь инеем, идол бога Мирддина, хранителя небесных путей. Я отлил ему несколько капель возлияния и вернулся в пещеру – посмотреть на свои книги и снадобья.Все было в полной сохранности. Даже заготовленные травы в банках, перевязанных и запечатанных, как я научил Стилико, казались совсем свежими. Я снял покровы с большой арфы, стоящей в глубине пещеры, и, перенеся ее ближе к очагу, настроил струны. Затем, приготовив себе постель, нагрел немного вина и выпил его, сидя у пляшущего в очаге пламени. И наконец, расчехлив малую ручную арфу, которая сопровождала меня во всех моих странствиях, отнес ее и поставил на старое место в кристальном гроте. Это было небольшое круглое углубление, открывающееся внутрь главной пещеры. Вход в кристальный грот расположен высоко в задней стене пещеры, и каменный выступ снизу закрывает его от глаз. Для меня, когда я был мальчиком, это были врата видений. Здесь, под толщей холма, в одиночестве среди тьмы и безмолвия, бездействовали все чувства, кроме внутреннего, умственного зрения. И царила глубокая тишина.Лишь иногда, вот как сейчас, когда я ставил арфу, раздавался еле слышный шелест струн. Эту арфу я сам смастерил в юности и так чутко натянул струны, что они отзывались на легчайшие дуновения воздуха. То были звуки таинственные, порой прекрасные, но как бы за пределами доступной человеку музыки, подобно тому как песня серого тюленя на прибрежной скале прекрасна, но в ней звучит голос стихии ветра и волн. Моя арфа тихонько пела про себя, сонно и нежно гудела – так мурлычет от удовольствия кот, располагаясь в тепле у родного очага.– Отдыхай, – сказал я ей, и на звук моего голоса, отразившийся от кристальных стен, снова зашелестели ее струны.А я вернулся к яркому огню и черному небу, блиставшему алмазами звезд в отверстии пещеры. Поставив перед собой большую арфу, я – сначала нерешительно, а потом все увереннее – заиграл и запел:Отдохни, волшебник, пока догорает огонь,Гаснут дали и край небес пропадает вслед за солнцем.Довольствуйся малой искройВ очаге, и запахом пищи,И дыханием мороза за порогом.Здесь твой дом и все тебе знакомо:Кружка, деревянная миска, одеяло,Молитва, возлияние богу и сон.(И музыка, говорит арфа, И музыка.)
6 С наступлением весны пришли неизбежные беды. Колгрим, пробравшись украдкой вдоль восточного побережья на юг, высадился в старых пределах Союзных саксов и стал собирать свежие силы взамен разбитых при Лугуваллиуме и на берегу Глейна.Я к этому времени уже возвратился в Каэрлеон и был занят заботами о создании подвижного конного войска, что еще зимой задумал Артур.Впрочем, сама эта мысль, при всей ее важности, была не нова. С тех пор как на юго-восточной оконечности острова, согласно договорам, осели Союзные саксы, и весь восточный берег ежечасно был под ударом, держать постоянную и жесткую линию обороны стало невозможно. Существовали, конечно, кое-какие старые оборонительные сооружения, самое крупное из них – стена Амброзия (я не говорю здесь об Адриановой стене: она никогда не предназначалась для одних только оборонных целей и уже во времена Максена от нее пришлось отступиться. Теперь же она во многих местах была разрушена, да и враг в наши дни был не кельты, населявшие дикие земли севера, врага надо было ждать с моря или же, как я сказал, с юго-востока, где ему уже были открыты ворота в Британию). Часть старых защитных сооружений Артур решил укрепить и достроить, в том числе Черный вал Нортумбрии, обороняющий с севера Регед и Стрэт-клайд, а также древнюю Стену, некогда проведенную римлянами через меловые взгорья южнее Сарумской равнины. У короля была мысль продолжить ее к северу . Проезд по дорогам, которые она перегораживала, оставался открытым, но так чтобы их легко можно было перекрыть при первых признаках продвижения врага к западу. Предполагалось вскоре приступить и к постройке других укреплении. А покуда надо было укрепить хотя бы самые ключевые позиции и поставить там гарнизоны, а также расположить между ними сигнальные посты и держать открытыми связывающие их дороги. Малые короли британцев должны были сами охранять свои владения, а у Верховного короля была сосредоточена подвижная ударная сила, чтобы при надобности бросить им на подмогу или же заслонить прорыв в нашей обороне. Это была старая стратегия, ее применял еще Рим и таким образом успешно оберегал границы отдаленной Британской провинции, пока в ней стояли его легионы. Когда-то подобной ударной силой командовал маркграф Саксонского берега, а уже ближе к нашему времени – Амброзий.Но Артур задумал пойти еще дальше. «Подвижная рать», как он представлял ее себе, стала бы в десять раз подвижнее, если всех ратников посадить на коней. В наши дни, когда конные войска видишь на дорогах и на площадях каждый день, кажется, что в этом нет ничего особенного, но, когда он это впервые замыслил и изложил мне, его замысел произвел впечатление внезапной атаки, о которой он как раз и мечтал.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Мерлин - 3. Последнее волшебство'
1 2 3 4 5 6 7 8 9