К нам только что поступила партия цветов в горшках, и я их как раз распаковывала, когда вбежала одна из младших продавщиц.
— Кэйт, тебя к телефону. Междугородная, так что поторопись.
Я поставила горшки и поспешно вытерла руки обрывком оберточной бумаги:
— Ты не знаешь, кто это? Не тот ли голландец? Его луковицы должны были прибыть уже неделю назад.
— Не думаю. Мадам сказала, что это не по работе. Позвонили к ней в кабинет.
«Мадам» было имя, которым младший персонал называл Анджелу Платт-Хармен, владелицу «Платт'с Плант» и нашу хозяйку.
— О Боже! — сказала я. Считалось, что мы не вправе пользоваться рабочим телефоном для личных разговоров, но мой вздох был лишь знаком, лишь выражением солидарности с моими сослуживцами. На работе мы с Анджи всегда старались держаться как наниматель и служащий.
— Ничего страшного, она не рассердилась, — девушка замялась. — Я была в кабинете, когда она брала трубку, и она послала меня за тобой. Это из Шотландии. У тебя ведь там родственники? Я надеюсь, ничего…
Я не стала ждать, пока она скажет, на что надеется. Я бросилась в кабинет.
Анджи говорила по телефону.
— Нет, никакого беспокойства. Совершенно никакого, абсолютно. А вот и она. Минутку…
Она прикрыла трубку рукой:
— Кэйт, это твоя бабушка, но не волнуйся, она говорит, что все хорошо.
Она передала мне трубку и указала на стул за ее рабочим столом.
— Не торопись. Я пригляжу за горшками.
Анджи вышла из кабинета. Я опустилась на стул:
— Алло, бабушка, это ты? Ужасно рада тебя слышать. Как твои дела? Когда мне сказали, что звонят из Шотландии, я испугалась, подумала — что-то случилось. С тобой все хорошо?
— Более или менее, — но мне почудилась в ее старческом голосе дрожь, свидетельство слабости или сильного напряжения.
— Это все пустяки, просто я чуток простыла, да ведь ты знаешь, у меня сразу желудок болеть начинает, а доктор-дуралей говорит, чтоб я еще без работы посидела, но я-то выздоровела, и как месяц кончится, вернусь на кухню, в Дом. Эта Мораг пусть себе воображает, что сильна в клецках, перловом супе и прочей ерунде, но ей еще долго ходить в ученицах, чтоб научиться рыбу заправлять или готовить обед, когда в Доме гости.
— Не думай об этом, бабушка. В Доме все будет прекрасно. Просто выздоравливай, и все. Но погоди-ка: почему я не знала, что ты болеешь? Что такое? Ты сказала, что-то с желудком? Что врач говорит?
— Речь не о том сейчас. Дорого ведь говорить-то по телефону. Знаю, не стоило тебе на работу дозваниваться, но вечером мне позвонить неоткуда, а нам с тобой надо потолковать, и не по телефону. Вот что я хотела спросить: Кэйти, пичужка, когда у тебя отпуск?
— Когда пожелаю. Хоть сейчас. Бабушка, ты хочешь, чтобы я приехала? Я обязательно приеду! Пригляжу за тобой, если тебе надо отдохнуть. Я и правда не прочь приехать: Лондон в июне — это ужасно. Мне найдется место? В моей старой комнате?
«Моей комнатой» был маленький чердак в Доме, безо всяких удобств, но с потрясающим видом на всю Долину, вплоть до далекого морского залива.
— Нет, разве я тебе не говорила? У меня теперь собственное жилье. Дом Дункана Стюарта, вниз по ручью. Помнишь его? Это тот, который с малым садиком на месте огорода.
— Да, припоминаю. Это замечательно! Нет, ты мне раньше не говорила.
— Верно, ну да ты знаешь, что я не сильна в письме, до почты с телефоном путь неблизок, а ноги у меня уже не те, что раньше.
— Ты звонишь с почты?
— Нет, из больницы. Ты не беспокойся, меня завтра выписывают, а Кирсти Макдоналд — ты должна ее помнить, она по соседству живет — пообещала за мной присмотреть. Но, Кэйти, милая, нам надо с тобой кое о чем потолковать: я хочу, чтобы ты сделала для меня одну вещь. Это важно и не терпит отлагательств. Нет, я не могу сказать тебе по телефону: тут девушки за столом все слышат, так что приезжай поскорее. У тебя в самом деле получится приехать?
— Конечно. Я сейчас пойду и поговорю с начальством, а на выходных объявлюсь. Береги себя, бабушка, хорошо? А пока до свидания, целую тебя.
Я положила трубку, потом подняла ее снова и набрала номер Стратбег Лодж. Телефон звонил довольно долго, прежде чем в трубке раздался запыхавшийся женский голос:
— Алло? Стратбег Лодж слушает.
— Здравствуйте. Это миссис Дрю?
— Да-да. Извините, что заставила ждать: была в саду с детьми. С кем я говорю, простите?
— Это Кэйт Херрик. Кэйти Велланд. Извините за звонок, но я беспокоюсь за мою бабушку. Она только что звонила мне из больницы. Я так поняла, что это какое-то желудочное недомогание, но я хотела узнать, как она себя чувствует? Вам что-нибудь известно?
— Рада тебя слышать, Кэйти. Да, твоей бабушке пришлось на прошлой неделе лечь в больницу. Она как-то плохо выглядела последнее время, но ни за что не соглашалась передохнуть, так что доктор Мак-Леод отправил ее в больницу, в основном — отлежаться. Еще он сказал, что пока она там, в больнице сделают кое-какие анализы.
— Анализы? — за этим словом будто тянулся шлейф самых скверных предположений.
— Да, из-за ее недавних желудочный болей. Она тебе не говорила? Мне кажется, у нее подозревали язву. Вильям, убери отсюда щенка немедленно, немедленно! Ох, ну теперь посмотри на это! Поди принеси тряпку. Не знаю где, спроси у Мораг. Нет, не проси Мораг сделать это, а убери все сам! Извини, Кэйти. О чем я говорила? Твоя бабушка уже завтра будет дома, и я думаю, что через неделю или чуть позже мы узнаем точно насчет язвы. Но она просто устала, переутомилась и подхватила где-то простуду, это доктор решил, что ей надо провериться. По правде говоря, я больше ничего не знаю, но если тебя надо держать в курсе дела… Ты приезжаешь? О, великолепно, это для нее полезнее всего. Господи, опять тут это животное… Вильям! Вильям! Когда ты приедешь, Кэйти? В субботу вечером? Я попрошу Ангуса встретить поезд, если ты не против.
— Вы очень добры, мадам. Как здоровье ее милости?
— Хорошо. У нас все в порядке. Я передам ей, что ты звонила. Заходи нас навестить, мама будет очень довольна.
Так все решилось. Анджи оказалась сама любезность, поезд прибыл вовремя, Ангус встретил меня с запряженной пони двуколкой, я обнаружила бдительную Кирсти на страже в бабушкином доме, саму бабушку в постели: увидев меня, она от радости и облегчения почти сразу заснула. Утром заходила медицинская сестра, заглянули по дороге из церкви домой двое соседей, деловито суетилась Кирсти, и потому времени для серьезного разговора с бабушкой не нашлось. Медсестра, которую я расспрашивала, отвечала столь профессионально сдержанно, и мне ничего не оставалось, кроме как утвердиться во мнении, что та ничего не знает. Днем Кирсти ушла к себе, я принесла бабушке суп и тосты, но она выглядела утомленной, и, поднявшись забрать посуду, я поправила на ней плед, задернула занавески и оставила ее вздремнуть.
Потом я поднялась на холм погреться на солнышке и послушать песню кроншнепа.
Глава 3
Бабушка сидела, опираясь на подушки, когда я поднялась наверх, помыв посуду и попрощавшись с Кирсти, которая ужинала с нами.
— Хорошо ли погуляла?
— Чудесно. Как ты себя чувствуешь, бабушка?
— Превосходно. Пододвинь стул, хочу рассмотреть тебя толком. Хм. Вид у тебя модный, как я погляжу. Где ты купила эту юбку, в Лондоне? Там что ли и шотландку теперь продают?
— Англия превратилась в культурную страну. Но ты меня заставила поволноваться. Что все это значит? Раз ты говоришь, что это не из-за болезни?
— Не из-за болезни. Я оклемаюсь чуток погодя, но не буду уверять, что не рада маленько отдохнуть. Все время на ногах, когда готовишь, а ноги мои уже не те, что прежде. Если желудок утихомирился, то я буду как новенькая, только поясница еще ноет в непогоду.
Я заметила, что к ней вернулся отзвук произношения времен ее девичества, совершенно естественно примешавшись к знакомому северному говору.
— Ты хочешь вернуться на работу? В самом деле? Ты же знаешь, что это не обязательно.
— И куда я себя дену без дела-то? Нет, девка, об этом сто раз говорено, так что не начинай сызнова. Мне тут хорошо, я всех здесь знаю, ты приезжаешь в отпуск, Семья туда-сюда через дверь бегает. Все мне по нраву, и не хватает только Тодхолла и тамошнего народа. А теперь расскажи про себя и про свою шикарную лондонскую работу, а то думается мне, ты достойна чего-нибудь получше, чем цветами торговать в магазине.
Что бы она там ни собиралась мне рассказать, было ясно, что она поведает мне все лишь тогда, когда посчитает нужным. Так что я обуздала свое любопытство и поделилась с ней теми лондонскими новостями, которые могли ей быть, по моему мнению, любопытны. После своей свадьбы я видела бабушку всего лишь раз, во время недолгого визита летом 1945 года, как раз после окончания школьных занятий. Тогда я рассказала про Джона и что я собираюсь уйти из школы и пожить в Лондоне — пока, во всяком случае, не устроятся наши дела. Я тогда предложила остаться с ней в Стратбеге, но, как нетрудно было предсказать, она не желала и слышать об этом. Мне следовало начать новую жизнь, с новыми друзьями (она подразумевала, но не сказала — «получше, чем я»), чтобы время могло залечить раны войны. Она не высказалась прямо, но я снова поняла, что она имеет в виду: «если ты останешься там, то рано или поздно, когда все отболит, встретишь кого-нибудь».
Бабушка, я знаю, надеялась, что это и есть мои новости, однако она терпеливо выслушала рассказ о каждодневных делах «Платт'с Плантс», и в свою очередь поведала мне обо всем, случившемся в Долине, и о том, как поживает в Доме Семья.
— Я звонила им, — сказала я бабушке, — и миссис Дрю пригласила меня навестить их.
— Конечно, зайди. Ее милость всегда про тебя спрашивает. Она сама тебе все и расскажет.
Говоря это, она смотрела не на меня, а в окно спальни. Но не на освещенные летним вечерним солнцем синие вершины холмов, а куда-то гораздо дальше.
Наконец-то мы добрались до сути дела. Я мягко сказала:
— Что она мне расскажет?
Шершавые руки на пледе шевельнулись:
— Я слышала об этом намедни. О том, что Семья собирается сделать с Холлом.
— Они хотят превратить его в гостиницу? Я тоже слышала об этом. И даже думаю, что работы уже начались.
— Да, начались. Энни Паскоу мне написала. Там работают Джим и Дэйви.
Дэйви был сыном Джима, плотника из Тодхолла. Жена Джима, «тетя Энни» моего детства, приходилась мне крестной матерью.
— Бабушка, тебя это беспокоит?
— А какой смысл? — отрывисто сказала она, возвращаясь к своей прежней манере. — Славный был дом, и тамошняя кухня нравилась мне гораздо больше здешней, но раз так получилось, то я рада, что вернулась к себе в Долину и что у меня теперь свой дом. Но дело не в Холле, а в нашем доме, в Розовом коттедже.
— Что с ним такое? Хочешь сказать, что и его хотят перестроить? Или продать?
— Не продать, еще нет. Разговор зашел о том, чтобы сделать из него такую часть гостиницы, где постояльцы сами о себе заботятся. Я забыла, как это называется.
— Флигель? Коттедж на самообеспечении?
— Похоже на то. Как гостиница, только ты сам готовишь. Так что если наш коттедж отведут под это дело, так его надо будет переделывать.
— Полагаю, что да… Да, конечно. Нужна ванная получше и, я думаю, электроплита и еще много чего, холодильник и посудомоечная машина, к примеру? Но дедушка всегда говорил, что постройка солидная, и они не будут сносить коттедж, верно?
— Да и одной плиты будет довольно. Чтобы ее поставить, придется убирать камин, а если они захотят превратить заднюю комнатку в крохотную кухню, как они говорят — «кухоньку», — это слово она произнесла с презрением, — то, конечно, им надо будет разобрать мою старую плиту и перенести камин из гостиной в переднюю комнату.
— Я тоже так думаю. Бабушка, тебе это очень не нравится? Мне кажется, что да. Мне это тоже не слишком-то по душе. Ведь вы столько лет жили там с дедушкой. Ты не собиралась вернуться туда, нет?
Она не слушала. Ее рука легко коснулась моего колена:
— Так вот, Кэйти, почему я просила тебя приехать.
— Но я не…
— Послушай. Ты об этом никогда не знала, да твоя тетя Бетси, благодарение Господу, тоже, но сбоку от камина, слева от каминной полки в стену встроен тайник.
— В самом деле? Я никогда его не видела.
— И не увидишь, если не будешь знать, куда смотреть. И даже не смотреть, а искать на ощупь. Он маленький, не больше консервной банки, вделан в стену и сверху заклеен обоями. Его не видно, но можно нащупать край дверки, если прижать ладонь к обоям. Помнишь, как мы последний раз клеили обои в кухне?
— Не совсем. Это ведь было… вскоре после дедушкиной смерти, перед тем, как к нам переехала тетя Бетси? Ты и… Ты сама этим занималась, так?
— Верно. Этим занимались мы с Лилиас.
Наступило молчание, которое я боялась нарушить. Через некоторое время она тяжело промолвила:
— Хорошее было время, когда жив был твой дедушка.
Я молчала. Она заговорила, отвечая на незаданный вопрос:
— Потом приехала Бетси. Она была хорошая женщина, твоя двоюродная бабка, это вне всякого сомнения, но не из тех, с кем легко ужиться. Тем более — не из тех, с кем делятся секретами. Поэтому она так и не узнала про тайник.
— Бабушка, ты сказала — слева от камина? За картиной?
— Да. За надписью из Священного Писания. Твоя тетка немало думала над этой надписью, — она подмигнула. — Очень аккуратная была хозяйка твоя тетя Бетси и готовила неплохо, но со шваброй и тряпкой особенно не дружила. Можно сказать, что она вытирала пыль благоговейно, не сдвигая вещей не поднимая их, потому и ничего не заметила. Но даже если бы она подняла картинку, то едва ли что-нибудь разглядела бы кроме небольшой выпуклости на узоре, в середке одной из роз. Достаточно безопасное место. Потому-то твой дедушка и называл его «сейфом».
Я медленно выговорила:
— Мне надо туда поехать, я думаю. Там, в «сейфе», что-то осталось?
— Верно. В предотъездной суете, пока я помогала Семье со сборами, я так и не вспомнила про него. И когда скончалась тетя Бетси — тоже. Медсестра приходила почти каждый день, Энни Паскоу помогала, когда надо было… то одно, то другое — так что про сейф я напрочь забыла. Я, наверное, тогда думала, что однажды мы вернемся туда, — она вздохнула и снова взглянула в окно, словно далеко в прошлое. И опять повернулась ко мне:
— Значит, там все лежит по-прежнему, если только строители не разломали уже камин и не нашли тайник.
— Что там, бабушка?
— Фамильные вещи. Ничего драгоценного, кроме пяти золотых соверенов, которые сэр Джайлс, тогдашний сквайр, подарил нам в день свадьбы и которые твой дед даже не подумал потратить, но и всего остального мне было бы жаль лишиться. Кольцо, которое надел мне твой дедушка, в день помолвки, брошка, подаренная мне леди на свадьбу, очень красивая, ты ее видела, с жемчужинами и зелеными камнями — забыла, как они называются.
— Хризолиты.
— Именно. Еще браслет твоей мамы, который мне прислали из Ирландии после несчастного случая, письма деда с войны из Франции — если это только можно назвать письмами: одно написано на куске картона, оторванного от коробки, но оно дошло до меня так же исправно, как будто было в конверте, и штамп почтовый на нем стоит. Его медали — он получил две, его часы, обручальное кольцо и целая связка документов: наше свидетельство о браке, метрика твоей матери и все в этом роде.
— Ты хочешь сказать, что мое свидетельство о рождении тоже там?
Молчание.
— Ничего страшного, бабушка, милая. Я его уже видела.
— Ты его видела? — резко спросила она. — Но как?
— Всего лишь копию. Просто написала в Сомерсет-хауз, чтобы мне ее прислали — я хотела взглянуть на нее сама, чтобы убедиться. Ты же знаешь: я все рассказала Джону про нас, я хочу сказать — про нашу семью. И показала ему эту копию. Ты меня понимаешь, верно?
— Да, — сказала она. — Конечно. Ты поступила правильно.
Сплетенные руки на покрывале шевельнулись:
— Тогда мне нет нужды рассказывать, что из этого документа ты ничего не узнаешь.
— Да.
Молчание. Я наклонилась и легко прикоснулась к старческой руке:
— Бабушка…
— Ну что?
— Знаешь, бабуль, я уже не школьница и мне не шестнадцать. Я успела выйти замуж и овдоветь, мне двадцать четыре года, да и люди теперь думают по-другому — во всяком случае, после войны. Ты всегда говорила, что не знаешь, кто он был, но если ты просто защищаешь меня от того, что может ранить меня…
— Кэйти, милая моя, нет. Я правда не знаю, поверь мне. Она никогда мне этого не говорила. А догадки тебе не помогут.
— Догадки? Ты о чем-то догадываешься?
Мой голос, наверное, стал резче. Бабушка взглянула на меня, потом, словно погладив рукой воздух, сказала неуверенно:
— Никто ничего не знает. Говорить-то не о чем.
— Что ты имеешь в виду? Бабушка, милая моя, ты должна сказать мне, ты обязана. У меня есть право знать все, абсолютно все.
— Да, ты права, — сказала она и неохотно продолжала:
— Ладно. Все, что я могу — так это передать ходившие тогда в деревне сплетни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Кэйт, тебя к телефону. Междугородная, так что поторопись.
Я поставила горшки и поспешно вытерла руки обрывком оберточной бумаги:
— Ты не знаешь, кто это? Не тот ли голландец? Его луковицы должны были прибыть уже неделю назад.
— Не думаю. Мадам сказала, что это не по работе. Позвонили к ней в кабинет.
«Мадам» было имя, которым младший персонал называл Анджелу Платт-Хармен, владелицу «Платт'с Плант» и нашу хозяйку.
— О Боже! — сказала я. Считалось, что мы не вправе пользоваться рабочим телефоном для личных разговоров, но мой вздох был лишь знаком, лишь выражением солидарности с моими сослуживцами. На работе мы с Анджи всегда старались держаться как наниматель и служащий.
— Ничего страшного, она не рассердилась, — девушка замялась. — Я была в кабинете, когда она брала трубку, и она послала меня за тобой. Это из Шотландии. У тебя ведь там родственники? Я надеюсь, ничего…
Я не стала ждать, пока она скажет, на что надеется. Я бросилась в кабинет.
Анджи говорила по телефону.
— Нет, никакого беспокойства. Совершенно никакого, абсолютно. А вот и она. Минутку…
Она прикрыла трубку рукой:
— Кэйт, это твоя бабушка, но не волнуйся, она говорит, что все хорошо.
Она передала мне трубку и указала на стул за ее рабочим столом.
— Не торопись. Я пригляжу за горшками.
Анджи вышла из кабинета. Я опустилась на стул:
— Алло, бабушка, это ты? Ужасно рада тебя слышать. Как твои дела? Когда мне сказали, что звонят из Шотландии, я испугалась, подумала — что-то случилось. С тобой все хорошо?
— Более или менее, — но мне почудилась в ее старческом голосе дрожь, свидетельство слабости или сильного напряжения.
— Это все пустяки, просто я чуток простыла, да ведь ты знаешь, у меня сразу желудок болеть начинает, а доктор-дуралей говорит, чтоб я еще без работы посидела, но я-то выздоровела, и как месяц кончится, вернусь на кухню, в Дом. Эта Мораг пусть себе воображает, что сильна в клецках, перловом супе и прочей ерунде, но ей еще долго ходить в ученицах, чтоб научиться рыбу заправлять или готовить обед, когда в Доме гости.
— Не думай об этом, бабушка. В Доме все будет прекрасно. Просто выздоравливай, и все. Но погоди-ка: почему я не знала, что ты болеешь? Что такое? Ты сказала, что-то с желудком? Что врач говорит?
— Речь не о том сейчас. Дорого ведь говорить-то по телефону. Знаю, не стоило тебе на работу дозваниваться, но вечером мне позвонить неоткуда, а нам с тобой надо потолковать, и не по телефону. Вот что я хотела спросить: Кэйти, пичужка, когда у тебя отпуск?
— Когда пожелаю. Хоть сейчас. Бабушка, ты хочешь, чтобы я приехала? Я обязательно приеду! Пригляжу за тобой, если тебе надо отдохнуть. Я и правда не прочь приехать: Лондон в июне — это ужасно. Мне найдется место? В моей старой комнате?
«Моей комнатой» был маленький чердак в Доме, безо всяких удобств, но с потрясающим видом на всю Долину, вплоть до далекого морского залива.
— Нет, разве я тебе не говорила? У меня теперь собственное жилье. Дом Дункана Стюарта, вниз по ручью. Помнишь его? Это тот, который с малым садиком на месте огорода.
— Да, припоминаю. Это замечательно! Нет, ты мне раньше не говорила.
— Верно, ну да ты знаешь, что я не сильна в письме, до почты с телефоном путь неблизок, а ноги у меня уже не те, что раньше.
— Ты звонишь с почты?
— Нет, из больницы. Ты не беспокойся, меня завтра выписывают, а Кирсти Макдоналд — ты должна ее помнить, она по соседству живет — пообещала за мной присмотреть. Но, Кэйти, милая, нам надо с тобой кое о чем потолковать: я хочу, чтобы ты сделала для меня одну вещь. Это важно и не терпит отлагательств. Нет, я не могу сказать тебе по телефону: тут девушки за столом все слышат, так что приезжай поскорее. У тебя в самом деле получится приехать?
— Конечно. Я сейчас пойду и поговорю с начальством, а на выходных объявлюсь. Береги себя, бабушка, хорошо? А пока до свидания, целую тебя.
Я положила трубку, потом подняла ее снова и набрала номер Стратбег Лодж. Телефон звонил довольно долго, прежде чем в трубке раздался запыхавшийся женский голос:
— Алло? Стратбег Лодж слушает.
— Здравствуйте. Это миссис Дрю?
— Да-да. Извините, что заставила ждать: была в саду с детьми. С кем я говорю, простите?
— Это Кэйт Херрик. Кэйти Велланд. Извините за звонок, но я беспокоюсь за мою бабушку. Она только что звонила мне из больницы. Я так поняла, что это какое-то желудочное недомогание, но я хотела узнать, как она себя чувствует? Вам что-нибудь известно?
— Рада тебя слышать, Кэйти. Да, твоей бабушке пришлось на прошлой неделе лечь в больницу. Она как-то плохо выглядела последнее время, но ни за что не соглашалась передохнуть, так что доктор Мак-Леод отправил ее в больницу, в основном — отлежаться. Еще он сказал, что пока она там, в больнице сделают кое-какие анализы.
— Анализы? — за этим словом будто тянулся шлейф самых скверных предположений.
— Да, из-за ее недавних желудочный болей. Она тебе не говорила? Мне кажется, у нее подозревали язву. Вильям, убери отсюда щенка немедленно, немедленно! Ох, ну теперь посмотри на это! Поди принеси тряпку. Не знаю где, спроси у Мораг. Нет, не проси Мораг сделать это, а убери все сам! Извини, Кэйти. О чем я говорила? Твоя бабушка уже завтра будет дома, и я думаю, что через неделю или чуть позже мы узнаем точно насчет язвы. Но она просто устала, переутомилась и подхватила где-то простуду, это доктор решил, что ей надо провериться. По правде говоря, я больше ничего не знаю, но если тебя надо держать в курсе дела… Ты приезжаешь? О, великолепно, это для нее полезнее всего. Господи, опять тут это животное… Вильям! Вильям! Когда ты приедешь, Кэйти? В субботу вечером? Я попрошу Ангуса встретить поезд, если ты не против.
— Вы очень добры, мадам. Как здоровье ее милости?
— Хорошо. У нас все в порядке. Я передам ей, что ты звонила. Заходи нас навестить, мама будет очень довольна.
Так все решилось. Анджи оказалась сама любезность, поезд прибыл вовремя, Ангус встретил меня с запряженной пони двуколкой, я обнаружила бдительную Кирсти на страже в бабушкином доме, саму бабушку в постели: увидев меня, она от радости и облегчения почти сразу заснула. Утром заходила медицинская сестра, заглянули по дороге из церкви домой двое соседей, деловито суетилась Кирсти, и потому времени для серьезного разговора с бабушкой не нашлось. Медсестра, которую я расспрашивала, отвечала столь профессионально сдержанно, и мне ничего не оставалось, кроме как утвердиться во мнении, что та ничего не знает. Днем Кирсти ушла к себе, я принесла бабушке суп и тосты, но она выглядела утомленной, и, поднявшись забрать посуду, я поправила на ней плед, задернула занавески и оставила ее вздремнуть.
Потом я поднялась на холм погреться на солнышке и послушать песню кроншнепа.
Глава 3
Бабушка сидела, опираясь на подушки, когда я поднялась наверх, помыв посуду и попрощавшись с Кирсти, которая ужинала с нами.
— Хорошо ли погуляла?
— Чудесно. Как ты себя чувствуешь, бабушка?
— Превосходно. Пододвинь стул, хочу рассмотреть тебя толком. Хм. Вид у тебя модный, как я погляжу. Где ты купила эту юбку, в Лондоне? Там что ли и шотландку теперь продают?
— Англия превратилась в культурную страну. Но ты меня заставила поволноваться. Что все это значит? Раз ты говоришь, что это не из-за болезни?
— Не из-за болезни. Я оклемаюсь чуток погодя, но не буду уверять, что не рада маленько отдохнуть. Все время на ногах, когда готовишь, а ноги мои уже не те, что прежде. Если желудок утихомирился, то я буду как новенькая, только поясница еще ноет в непогоду.
Я заметила, что к ней вернулся отзвук произношения времен ее девичества, совершенно естественно примешавшись к знакомому северному говору.
— Ты хочешь вернуться на работу? В самом деле? Ты же знаешь, что это не обязательно.
— И куда я себя дену без дела-то? Нет, девка, об этом сто раз говорено, так что не начинай сызнова. Мне тут хорошо, я всех здесь знаю, ты приезжаешь в отпуск, Семья туда-сюда через дверь бегает. Все мне по нраву, и не хватает только Тодхолла и тамошнего народа. А теперь расскажи про себя и про свою шикарную лондонскую работу, а то думается мне, ты достойна чего-нибудь получше, чем цветами торговать в магазине.
Что бы она там ни собиралась мне рассказать, было ясно, что она поведает мне все лишь тогда, когда посчитает нужным. Так что я обуздала свое любопытство и поделилась с ней теми лондонскими новостями, которые могли ей быть, по моему мнению, любопытны. После своей свадьбы я видела бабушку всего лишь раз, во время недолгого визита летом 1945 года, как раз после окончания школьных занятий. Тогда я рассказала про Джона и что я собираюсь уйти из школы и пожить в Лондоне — пока, во всяком случае, не устроятся наши дела. Я тогда предложила остаться с ней в Стратбеге, но, как нетрудно было предсказать, она не желала и слышать об этом. Мне следовало начать новую жизнь, с новыми друзьями (она подразумевала, но не сказала — «получше, чем я»), чтобы время могло залечить раны войны. Она не высказалась прямо, но я снова поняла, что она имеет в виду: «если ты останешься там, то рано или поздно, когда все отболит, встретишь кого-нибудь».
Бабушка, я знаю, надеялась, что это и есть мои новости, однако она терпеливо выслушала рассказ о каждодневных делах «Платт'с Плантс», и в свою очередь поведала мне обо всем, случившемся в Долине, и о том, как поживает в Доме Семья.
— Я звонила им, — сказала я бабушке, — и миссис Дрю пригласила меня навестить их.
— Конечно, зайди. Ее милость всегда про тебя спрашивает. Она сама тебе все и расскажет.
Говоря это, она смотрела не на меня, а в окно спальни. Но не на освещенные летним вечерним солнцем синие вершины холмов, а куда-то гораздо дальше.
Наконец-то мы добрались до сути дела. Я мягко сказала:
— Что она мне расскажет?
Шершавые руки на пледе шевельнулись:
— Я слышала об этом намедни. О том, что Семья собирается сделать с Холлом.
— Они хотят превратить его в гостиницу? Я тоже слышала об этом. И даже думаю, что работы уже начались.
— Да, начались. Энни Паскоу мне написала. Там работают Джим и Дэйви.
Дэйви был сыном Джима, плотника из Тодхолла. Жена Джима, «тетя Энни» моего детства, приходилась мне крестной матерью.
— Бабушка, тебя это беспокоит?
— А какой смысл? — отрывисто сказала она, возвращаясь к своей прежней манере. — Славный был дом, и тамошняя кухня нравилась мне гораздо больше здешней, но раз так получилось, то я рада, что вернулась к себе в Долину и что у меня теперь свой дом. Но дело не в Холле, а в нашем доме, в Розовом коттедже.
— Что с ним такое? Хочешь сказать, что и его хотят перестроить? Или продать?
— Не продать, еще нет. Разговор зашел о том, чтобы сделать из него такую часть гостиницы, где постояльцы сами о себе заботятся. Я забыла, как это называется.
— Флигель? Коттедж на самообеспечении?
— Похоже на то. Как гостиница, только ты сам готовишь. Так что если наш коттедж отведут под это дело, так его надо будет переделывать.
— Полагаю, что да… Да, конечно. Нужна ванная получше и, я думаю, электроплита и еще много чего, холодильник и посудомоечная машина, к примеру? Но дедушка всегда говорил, что постройка солидная, и они не будут сносить коттедж, верно?
— Да и одной плиты будет довольно. Чтобы ее поставить, придется убирать камин, а если они захотят превратить заднюю комнатку в крохотную кухню, как они говорят — «кухоньку», — это слово она произнесла с презрением, — то, конечно, им надо будет разобрать мою старую плиту и перенести камин из гостиной в переднюю комнату.
— Я тоже так думаю. Бабушка, тебе это очень не нравится? Мне кажется, что да. Мне это тоже не слишком-то по душе. Ведь вы столько лет жили там с дедушкой. Ты не собиралась вернуться туда, нет?
Она не слушала. Ее рука легко коснулась моего колена:
— Так вот, Кэйти, почему я просила тебя приехать.
— Но я не…
— Послушай. Ты об этом никогда не знала, да твоя тетя Бетси, благодарение Господу, тоже, но сбоку от камина, слева от каминной полки в стену встроен тайник.
— В самом деле? Я никогда его не видела.
— И не увидишь, если не будешь знать, куда смотреть. И даже не смотреть, а искать на ощупь. Он маленький, не больше консервной банки, вделан в стену и сверху заклеен обоями. Его не видно, но можно нащупать край дверки, если прижать ладонь к обоям. Помнишь, как мы последний раз клеили обои в кухне?
— Не совсем. Это ведь было… вскоре после дедушкиной смерти, перед тем, как к нам переехала тетя Бетси? Ты и… Ты сама этим занималась, так?
— Верно. Этим занимались мы с Лилиас.
Наступило молчание, которое я боялась нарушить. Через некоторое время она тяжело промолвила:
— Хорошее было время, когда жив был твой дедушка.
Я молчала. Она заговорила, отвечая на незаданный вопрос:
— Потом приехала Бетси. Она была хорошая женщина, твоя двоюродная бабка, это вне всякого сомнения, но не из тех, с кем легко ужиться. Тем более — не из тех, с кем делятся секретами. Поэтому она так и не узнала про тайник.
— Бабушка, ты сказала — слева от камина? За картиной?
— Да. За надписью из Священного Писания. Твоя тетка немало думала над этой надписью, — она подмигнула. — Очень аккуратная была хозяйка твоя тетя Бетси и готовила неплохо, но со шваброй и тряпкой особенно не дружила. Можно сказать, что она вытирала пыль благоговейно, не сдвигая вещей не поднимая их, потому и ничего не заметила. Но даже если бы она подняла картинку, то едва ли что-нибудь разглядела бы кроме небольшой выпуклости на узоре, в середке одной из роз. Достаточно безопасное место. Потому-то твой дедушка и называл его «сейфом».
Я медленно выговорила:
— Мне надо туда поехать, я думаю. Там, в «сейфе», что-то осталось?
— Верно. В предотъездной суете, пока я помогала Семье со сборами, я так и не вспомнила про него. И когда скончалась тетя Бетси — тоже. Медсестра приходила почти каждый день, Энни Паскоу помогала, когда надо было… то одно, то другое — так что про сейф я напрочь забыла. Я, наверное, тогда думала, что однажды мы вернемся туда, — она вздохнула и снова взглянула в окно, словно далеко в прошлое. И опять повернулась ко мне:
— Значит, там все лежит по-прежнему, если только строители не разломали уже камин и не нашли тайник.
— Что там, бабушка?
— Фамильные вещи. Ничего драгоценного, кроме пяти золотых соверенов, которые сэр Джайлс, тогдашний сквайр, подарил нам в день свадьбы и которые твой дед даже не подумал потратить, но и всего остального мне было бы жаль лишиться. Кольцо, которое надел мне твой дедушка, в день помолвки, брошка, подаренная мне леди на свадьбу, очень красивая, ты ее видела, с жемчужинами и зелеными камнями — забыла, как они называются.
— Хризолиты.
— Именно. Еще браслет твоей мамы, который мне прислали из Ирландии после несчастного случая, письма деда с войны из Франции — если это только можно назвать письмами: одно написано на куске картона, оторванного от коробки, но оно дошло до меня так же исправно, как будто было в конверте, и штамп почтовый на нем стоит. Его медали — он получил две, его часы, обручальное кольцо и целая связка документов: наше свидетельство о браке, метрика твоей матери и все в этом роде.
— Ты хочешь сказать, что мое свидетельство о рождении тоже там?
Молчание.
— Ничего страшного, бабушка, милая. Я его уже видела.
— Ты его видела? — резко спросила она. — Но как?
— Всего лишь копию. Просто написала в Сомерсет-хауз, чтобы мне ее прислали — я хотела взглянуть на нее сама, чтобы убедиться. Ты же знаешь: я все рассказала Джону про нас, я хочу сказать — про нашу семью. И показала ему эту копию. Ты меня понимаешь, верно?
— Да, — сказала она. — Конечно. Ты поступила правильно.
Сплетенные руки на покрывале шевельнулись:
— Тогда мне нет нужды рассказывать, что из этого документа ты ничего не узнаешь.
— Да.
Молчание. Я наклонилась и легко прикоснулась к старческой руке:
— Бабушка…
— Ну что?
— Знаешь, бабуль, я уже не школьница и мне не шестнадцать. Я успела выйти замуж и овдоветь, мне двадцать четыре года, да и люди теперь думают по-другому — во всяком случае, после войны. Ты всегда говорила, что не знаешь, кто он был, но если ты просто защищаешь меня от того, что может ранить меня…
— Кэйти, милая моя, нет. Я правда не знаю, поверь мне. Она никогда мне этого не говорила. А догадки тебе не помогут.
— Догадки? Ты о чем-то догадываешься?
Мой голос, наверное, стал резче. Бабушка взглянула на меня, потом, словно погладив рукой воздух, сказала неуверенно:
— Никто ничего не знает. Говорить-то не о чем.
— Что ты имеешь в виду? Бабушка, милая моя, ты должна сказать мне, ты обязана. У меня есть право знать все, абсолютно все.
— Да, ты права, — сказала она и неохотно продолжала:
— Ладно. Все, что я могу — так это передать ходившие тогда в деревне сплетни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20