..
Покричали про мертвяков, потом про грибные деревни, потом устали и
начали затихать, утирая лица, обессиленно, отмахиваясь друг от друга, и
скоро обнаружилось, что все уже молчат, а спорят только старец и Болтун.
Тогда все опомнились. Болтуна посадили, Навалились, напихали ему в рот
листьев. Старец еще некоторое время говорил, но потерял голос и не был
слышен. Тогда взъерошенный представитель от Выселок и, прижимая руки к
груди, искательно озираясь, стал сорванным голосом просить, чтобы Болтуна
к ним на Выселки не отдавали, и не надо им Болтуна, сто лет без Болтуна
жили, и еще сто лет проживут, а чтобы взяли невесту к себе, и тогда за
приданым Выселки не постоят, сами увидите... Начинать спор снова ни у кого
уже не было сил - обещали подумать и решить потом, тем более что не горит.
Народ стал расходиться на обед. Хвост взял Кандида за руку и оттащил
в сторонку под дерево.
- Так когда же идем? - спросил он. - Мне в деревне вот как надело, я
в лес хочу, тут я от скуки больной скоро сделаюсь... Не пойдешь - так и
скажи, я один пойду, Кулака или Колченога подговорю и с ними вместе
уйду...
- Послезавтра выходим, - сказал Кандид. - Пищу ты приготовил?
- Я пищу приготовил и уже съел, у меня терпенья не хватает на нее
смотреть, как она зря лежит и никто ее, кроме старика, не ест, у меня от
него просто все болит, я этому старику когда-нибудь шею накостыляю, если
скоро не уйду... Как ты думаешь, Молчун, кто такой этот старик, почему он
у всех все ест и где он живет? Я - человек бывалый, я в десяти деревнях
бывал, у чудаков бывал, даже к заморенным заходил, ночевал у них и от
страха чуть не околел, а такого старика нигде не видел, он у нас какой-то
редкостный старик, наверное, мы его потому и держим и не бьем, он у меня
больше терпения не хватает смотреть, как он по моим горшкам днем и ночью
шарит - и на месте ест, и с собой уносит, а ведь его еще мой отец ругал,
пока его мертвяки не забили... И как в него все это влазит? Ведь кожа да
кости, там у него внутри и места нет, а два горшка вылижет и с собой два
унесет, а горшки никогда не возвращает... Знаешь, Молчун, может, это у нас
не один старик такой, может, их у нас двое или даже трое? Двое спят, а
один работает. Нажрется, второго разбудит, а сам отдохнуть укладывается...
Хвост проводил Кандида до дома, но обедать у него отказался - из
деликатности. Поговорив еще минут пятнадцать о том, как на озере в
Тростниках приманивают рыбу шевелением пальцев, согласившись зайти завтра
к Колченогу и напомнить ему про поход в Город, рассказав, что Слухач -
никакой на самом деле не Слухач, а просто очень уж болезненный человек, и
что мертвяки ловят женщин в пищу, поскольку у мужиков мясо жесткое, а
зубов мертвяки не имеют, пообещав приготовить к послезавтрашнему новые
запасы, а старика беспощадно гнать, он наконец удалился.
Кандид с трудом перевел дыхание и, прежде чем войти, немножко постоял
в дверях, мотая головой. Ты, Молчун, только не забудь, что тебе завтра на
Выселки идти, с самого утра идти, не забудь: не в Тростники, не на
Глиняную поляну, а на Выселки... И зачем это тебе, Молчун, на Выселки
идти, шел бы ты лучше в Тростники, рыбы там много... занятно... На
Выселки, не забудь, Молчун, на Выселки, не забудь, Кандид... Завтра с утра
на Выселки... Парней уговаривать, а то ведь вчетвером до Города не
дойти... Он не заметил что вошел в дом.
Навы еще не было, а за столом сидел старец и ждал кого-нибудь, чтобы
подали обедать. Он сердито покосился на Кандида и сказал:
- Медленно ты, Молчун, ходишь, я тут в двух домах побывал - везде уже
обедают, а вас пусто... Потому у вас, наверное, и детей нет, что медленно
вы ходите и дома вас никогда не бывает, когда обедать пора...
Кандид подошел к нему вплотную и некоторое время постоял, соображая.
Старец говорил:
- Сколько же времени будешь ты до Города идти, если тебя и к обеду не
дождаться? До Города, говорят, очень далеко, я теперь все про тебя знаю,
знаю, что вы в Город собрались, одного только не знаю, как это ты до
Города доберешься, если ты до горшка с едой целый день добираешься и
добраться не можешь... Придется мне с вами идти, я уж вас доведу, мне в
Город давно надо, да дороги я туда не знаю, а в Город мне надо для того,
чтобы свой долг исполнить и все обо всем кому следует рассказать...
Кандид взял его под мышки и рывком поднял от стола. От удивления
старец замолчал. Кандид вынес его из дома на вытянутых руках, поставил на
дорогу, а ладони свои вытер травой. Старец опомнился.
- Только вот еды вы на меня взять не забудьте, - сказал он вслед
Кандиду. - Еды вы мне возьмите хорошей и побольше, потому что я иду свой
долг исполнять, а вы для своего удовольствия и через "нельзя"...
Кандид вернулся в дом, сел за стол и опустил голову на стиснутые
кулаки. "И все-таки послезавтра я ухожу, - подумал он. - Послезавтра,
послезавтра".

2
Кандид вышел затемно, чтобы вернуться к обеду. До Выселок было
километров десять, дорога была знакомая, хорошо утоптанная, вся в голых
проплешинах от пролитого травобоя. Считалось, что ходить по ней безопасно.
Справа и слева лежали теплые бездонные болота, из ржавой пахучей травы
торчали сгнившие черные ветки, округлыми блестящими куполами поднимались
липкие шляпки гигантских болотных поганок, иногда возле самой дороги
попадались покинутые раздавленные дома водяных пауков. Что делается на
болотах, с дороги увидеть было трудно: из плотного переплетения древесных
крон над головой свешивались и уходили в топь торопливыми корнями мириады
толстых зеленых колонн, канатов, зыбких, как паутина нитей - жадная наглая
зелень стояла стеной, похожей на туман, скрывала все, кроме звуков и
запахов. Время от времени в желто-зеленом сумраке что-то обрывалось и с
протяжным шумом падало, раздавался густой жирный всплеск, болото вздыхало,
урчало, чавкало, и снова наступала тишина, а минуту спустя сквозь зеленую
завесу на дорогу выбиралась утробная вонь потревоженной бездны. Говорили,
что по этим бездонным местам человек пройти не может, но зато мертвяки
ходят везде, на то они и мертвяки - не принимает их болото. На всякий
случай Кандид выломал себе дубину, не потому что боялся мертвяков,
мертвяки мужчине, как правило, не опасны, но о лесной и болотной жизни
ходили всякие слухи, и некоторые из них при всей своей нелепости могли
оказаться верными.
Он отошел от деревни шагов на пятьсот, когда его нагнала Нава. Он
остановился.
- Ты почему без меня ушел? - спросила Нава немного запыхавшимся
голосом. - Я же тебе говорила, что я с тобой уйду, я одна в этой деревне
не останусь, нечего мне одной там делать, там меня никто и не любит, а ты
мой муж, ты должен меня взять с собой, это еще ничего не значит, что у нас
нет детей, все равно ты мой муж, а я твоя жена, а дети у нас с тобой еще
появятся... Просто я честно тебе скажу, я пока еще не хочу детей,
непонятно мне, зачем они и что мы с ними будем делать... Мало ли что там
староста говорит или этот твой старец, у нас в деревне совсем не так было:
кто хочет у того дети, а кто не хочет, у того их нет...
- А ну вернись домой, - сказал Кандид. - Откуда это ты взяла, что я
ухожу? Я же на Выселки, я же к обеду буду дома...
- Вот и хорошо, вот я с тобой и пойду, а к обеду мы вместе вернемся,
обед у меня со вчерашнего дня готов, я его так спрятала, что его даже этот
твой старик не найдет...
Кандид пошел дальше. Спорить было бесполезно, пусть идет. Он даже
повеселел, ему захотелось с кем нибудь сцепиться, помахать дубиной,
сорвать на ком-нибудь тоску и злость, и бессилие, накопленное за
сколько-то там лет. На ворах. Или на мертвяках - какая разница? Пусть
девчонка идет. Тоже мне, жена, детей она не хочет. Он размахнулся как
следует, ахнул дубиной по сырой коряге у обочины и чуть не свалился:
коряга распалась в труху, и дубина проскочила сквозь нее, как сквозь тень.
Несколько юрких серых животных выскочили и, булькнув, скрылись в темной
воде.
Нава скакала рядом, то забегая вперед, то отставая. Время от времени
она брала Кандида за руку обеими руками и повисала на нем очень довольная.
Она говорила об обеде, который так ловко спрятала от старца, о том, что
обед могли бы съесть дикие муравьи, если бы она не сделала так, что
муравьям до него в жизни не добраться, о том, что разбудила ее какая-то
вредная муха и что, когда она вчера засыпала, он, Молчун, уже храпел, а во
сне бормотал непонятные слова, и откуда это ты такие слова знаешь, Молчун,
просто удивительно, никто у нас в деревне таких слов не знает, один ты
знаешь, и всегда знал, даже когда совсем больной был, и то знал...
Кандид слушал и не слушал, привычный нудный гул отдавался у него в
мозгу, он шагал и тупо думал о том, почему он ни о чем не может думать,
может, это от бесконечных прививок, которыми только и занимаются в
деревне, когда не занимаются болтовней, а может, еще от чего-нибудь...
Может быть, это сказывается весь дремотный, даже не первобытный, а
попросту растительный образ жизни, который он ведет с тех незапамятных
времен, когда вертолет на полной скорости влетел в невидимую преграду,
перекосился, поломал винты и камнем рухнул в болота... Вот тогда меня,
наверное, и выбросило из кабины, подумал он. Ударило обо что-то головой,
так я больше и не оправился... а если б не выбросило, то я бы утонул в
болоте вместе с машиной, так что это еще хорошо, что меня выбросило... Его
вдруг осенило, что все это - умозаключения, и он обрадовался; ему
казалось, что он давно потерял способность к умозаключениям и может
твердить только одно: послезавтра, послезавтра...
Он глянул на Наву. Девчонка висела у него на левой руке, смотрела
снизу вверх и азартно рассказывала:
- Тут все они сбились в кучу, и стало страшно жарко, ты знаешь ведь,
какие они горячие, а луны в ту ночь совсем не было. Тогда мама стала
подталкивать меня тихонько, и я проползла на четвереньках у всех под
ногами, и мамы уж больше мне видеть не привелось...
- Нава, - сказал Кандид, - опять ты мне эту историю рассказываешь. Ты
мне ее уже двести раз рассказывала.
- Ну так и что же? - сказала Нава, удивившись. - Ты какой-то
странный, Молчун. Что же мне тебе еще рассказывать? Я больше ничего не
помню и не знаю. Не стану же я тебе рассказывать, как мы с тобой на
прошлой неделе рыли погреб, ты же это и сам все видел. Вот если бы я рыла
погреб с кем-нибудь другим, с Колченогом, например, или с Болтуном... -
Она вдруг остановилась. - А знаешь, Молчун, это даже интересно. Расскажи
ты мне, как мы с тобой на прошлой неделе рыли погреб, мне еще никто об
этом не рассказывал, потому что никто не видел...
Кандид опять отвлекся. Медленно покачиваясь, проплывали по сторонам
желто-зеленые заросли, кто-то сопел и вздыхал в воде, с тонким воем
пронесся рой мягких белесых жуков, из которых делают хмельные настойки,
дорога под ногами то становилась мягкой от высокой травы, то жесткой от
щебня и крошенного камня. Желтые, серые, зеленые пятна - взгляду не за что
было зацепиться, и нечего было запоминать. Потом тропа круто свернула
влево, Кандид прошел еще несколько шагов и, вздрогнув, остановился.
Нава замолчала на полуслове. У дороги, головой в болоте, лежал
большой мертвяк. Руки и ноги его были растопырены и неприятно вывернуты, и
он был совершенно неподвижен. Он лежал на смятой, пожелтевшей от жары
траве, бледный, широкий, и даже издали было видно, как страшно его били.
Он был как студень. Кандид осторожно обошел его стороной. Ему стало
тревожно. Бой произошел совсем недавно: примятые пожелтевшие травинки на
глазах распрямлялись. Кандид внимательно оглядел дорогу. Следов было
много, но он в них ничего не понимал, а дорога впереди, совсем близко,
делала новый поворот, и что было за поворотом, угадать он не мог. Нава все
оглядывалась на мертвяка.
- Это не наши, - сказала она очень тихо. - Наши так не умеют. Кулак
все грозится, но он тоже не умеет, только руками размахивает... И на
Выселках так тоже не умеют... Молчун, давай вернемся, а? Вдруг это уроды?
Говорят, они тут ходят, редко, но ходят. Давай лучше вернемся... И чего ты
меня на Выселки повел? Что я, Выселок не видела, что ли?
Кандид разозлился. Да что же это такое? Сто раз он ходил по этой
дороге и не встречал ничего, что стоило бы запомнить или обдумать. А вот
теперь, когда завтра нужно уходить - даже не послезавтра, а завтра,
наконец-то! - эта единственная безопасная дорога становится опасной... В
Город-то можно пройти только через Выселки. Если Город вообще существует,
то дорога к нему ведет через Выселки... Непрерывно болтая, хвастаясь и
грозясь, топчутся возле этого мертвяка, а потом, не переставая грозиться и
хвастать, поворачивают от греха назад, в деревню. Он нагнулся и взял
мертвяка за ноги. Ноги были еще горячие, но уже не обжигали. Он рывком
толкнул грузное тело в болото. Трясина чвакнула, засипела и подалась.
Мертвяк исчез, по темной воде побежала и погасла рябь.
- Нава, - сказал Кандид, - иди в деревню.
- Как же я пойду в деревню, - рассудительно сказала Нава, - если ты
туда не пойдешь? Вот если бы ты тоже пошел в деревню...
- Перестань болтать, - сказал Кандид. - Сейчас же беги в деревню и
жди меня. И не с кем не разговаривай.
- А ты?
- Я мужчина, - сказал Кандид, - мне никто ничего не сделает.
- Еще как сделают, - возразила Нава. - Я тебе говорю; вдруг это
уроды? Им ведь все равно, мужчина, женщина, мертвяк, они тебя самого
уродом сделают, будешь тут ходить, страшный, а ночью будешь к дереву
прирастать... Как же я пойду одна, когда они, может быть, там, сзади?
- Никаких уродов на свете нет, - не очень уверенно сказал Кандид. -
Вранье это все...
Он посмотрел назад. Там тоже был поворот, и что было за этим
поворотом, угадать он тоже не мог. Нава что-то говорила ему, много, быстро
и шепотом, отчего становилось особенно неприятно. Он взял дубину
поудобнее.
- Хорошо. Иди со мной. Только держись рядом и, если я буду что-нибудь
приказывать, сразу же выполняй. И молчи, закрой рот и молчи до самых
Выселок. Пошли.
Молчать она, конечно, не умела. Она действительно держалась рядом, не
забегала больше вперед и не отставала, но все время бормотала что-то себе
под нос: сначала что-то про уродов, потом про погреб, потом про Колченога,
как она с ним тут ходила и он ей сделал дудку... Они миновали опасный
поворот, и Кандид уже немного успокоился, когда из высокой травы, прямо из
болота им навстречу молча вышли и остановились люди.
Ну вот, устало подумал Кандид. Как мне не везет. Мне же все время не
везет. Он покосился на Наву. Нава трясла головой, лицо ее сморщилось.
- Ты меня им не отдавай, Молчун, - бормотала она, - я не хочу с ними.
Я хочу с тобой, не отдавай меня...
Он посмотрел на людей. Их было семеро - все мужчины, все заросшие до
глаз и все с громадными суковатыми дубинами. Это были не здешние люди и
одеты они были не по здешнему, совсем в другие растения. Это были воры.
- Ну так что же вы встали? - глубоким раскатистым голосом сказал
вожак. - Подходите, мы дурного не сделаем... Если бы вы были мертвяки,
тогда, конечно, разговор был бы другой, да никакого разговора вовсе бы не
было, приняли бы мы вас на сучки да на палочки, вот и весь был бы у нас с
вами разговор... Куда направляетесь? На Выселки, я понимаю? Это можно, это
пожалуйста. Ты, папаша, ты себе иди. А дочку, конечно, нам оставь. Да не
жалей, ей с нами лучше будет...
- Нет, - сказала Нава, - я к ним не хочу. Ты, Молчун, так и знай, я к
ним не хочу, это же воры...
Воры засмеялись без всякой злобы, привычно.
- А может быть, нас обоих пропустите? - спросил Кандид.
- Нет, - сказал вожак, - обоих нельзя. Тут же кругом сейчас мертвяки,
пропадет твоя дочка, подругой славной станет или еще какой-нибудь дрянью,
а это нам ни к чему, да и тебе, папаша, ни к чему, сам подумай, если ты
человек, а не мертвяк, а на мертвяка ты вроде не похож, хотя, конечно, и
человек ты на вид странный...
- Она же еще девочка, - сказал Кандид, - зачем вам ее обижать?
Вожак удивился:
- Почему же обязательно обижать? Не век же она девочкой будет, придет
время - станет женщиной, не славной там какой-нибудь подругой, а
женщиной...
- Это он все врет, - сказала Нава, - ты ему, Молчун, не верь, ты
что-нибудь делай скорее, раз сюда меня привел, а то они меня сейчас
заберут, как Колченогову дочку забрали, с тех пор ее так никто и не видел,
не хочу я к ним, я лучше этой славной подругой стану.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Улитка На Склоне'


1 2 3 4