Впрочем, если бы я получил обе части одновременно, я, наверное,
все равно тогда бы ничего не понял, потому что действительно - все
заслонила гроза.
Я хорошо помню этот день. На работу я явился около одиннадцати. Вся
Комиссия уже кипела от разговоров. Обсуждалось "явление", которое
перепахало собой прошедшую ночь. Я, оказывается, ошибся, оно было не
девятнадцатое, а восемнадцатое по счету. Так, во всяком случае, оно было
зарегистрировано. Поступили уже первые иллюстративные материалы.
Разумеется, сырые, пока еще в предварительной обработке. Сообщалось, что
"явление" продолжалось около четырех часов и, по-видимому, захватило
площадь намного большую, чем обычно. Интенсивность его также была
достаточно высока: наблюдались галлюцинации, переходящие в массовое
видение. По опросам свидетелей опять фигурировал Зверь - многолапый,
мохнатый, размером с динозавра - но разброс внешних данных был, как
всегда, чрезвычайно велик, и свести их к единому образу не удавалось.
Было, однако, и нечто новое. В этот раз в результате "явления" был
разрушен военный объект, проходящий по документам как "строение тридцать
восемь". Таким образом, это был уже второй военный объект. В прошлый раз
пострадало от сильных пожаров "строение дробь пятнадцать". Группа
следователей прокуратуры подозревала поджог. Вряд ли здесь можно было
говорить о какой-либо закономерности: оба так называемых "строения"
находились друг от друга достаточно далеко и, согласно ответу командующего
данным округом, безусловно отличались друг от друга по своему назначению.
Впрочем, в чем состояла спецификация этих объектов, командующий не
объяснял. Да и мы не рассчитывали на какие-то особые объяснения. Потому
что военные есть военные. Просто следовало иметь этот факт в виду.
Тут же, между прочим, крутился и Леня Куриц. Суетливый, хохочущий,
сыплющий градом острот, непрерывно рассказывающий свежие политические
анекдоты; наливающий кофе, заваривающий женщинам чай. В общем, он был при
деле - выкачивая информацию. У него в нашей нудной Комиссии была какая-то
странная роль. Нечто вроде неофициального представителя прессы. По
словесной договоренности, на птичьих правах. Иногда его вдруг приглашали и
сообщали что-нибудь невразумительное. Чаще все-таки не приглашали, и тогда
он являлся сам. Отрабатывая право присутствовать незначительными услугами.
Но - без подобострастия, не переступая последнюю грань, за которой уже
начинается явственная торговля. Он, наверное, потому и прижился в
Комиссии, что не переступал за грань. Но сегодня ночным обостренным
прозрением я видел, что он встревожен. То и дело, споткнувшись на
полуслове, он вдруг замирал. И глядел мимо слушателей в какую-то дальнюю
точку. Сигарета дымилась меж пальцев, повисших у рта - догорая до фильтра,
обламывая длинный пепел. Это было так необычно, что Леля Морошина сказала
ему: Что-то, Леник, ты нынче - того, ты какой-то рассеянный. Ты, наверное,
Леник, немножечко заболел? - А очнувшийся Куриц вдруг улыбнулся ей тихой
сиротской улыбкой. Честно говоря, увидев эту улыбку, я несколько
остолбенел. Потому что она ну никак не вязалась с привычным мне Курицом. Я
бы даже сказал, что это вдруг - проступила судьба. Но о страшной судьбе
Лени Курица я тогда еще не догадывался. Я лишь с некоторой тревогой
заметил, что он посматривает на меня. И боялся, что он неожиданно ляпнет -
что-нибудь этакое. Ведь "явление", как таковое, захватывало мой район.
Правда, самую периферию, но я все равно проходил как свидетель. Как
участник, и должен был быть занесен в служебный реестр. Все свидетели и
участники обязательно регистрируются. Но как раз регистрироваться я
никакого желания не имел. Регистрация означала - пустые изматывающие
допросы. Пробы крови, анализы, психиатрический тест. И потом очень долго
еще остаешься на подозрении. Будто ставят на каждом участнике выжженное
клеймо. Кстати, именно поэтому многие свидетели - уклоняются. Уклоняются,
прячутся, делают вид, что они - ни при чем. Разумеется. Никому ведь не
хочется выглядеть неполноценным. В общем, я опасался, что Куриц - заложит
меня. Но, по-видимому, у него были какие-то другие соображения. Он -
молчал. А когда я направился в библиотеку, то он вызвался меня подвезти. И
при этом таким неестественным тоном, что я не смог отказаться.
Я, наверное, никогда не забуду эти страшные томительные часы. Уже с
ночи - распаривало и невыносимо палило, ртуть в наружных термометрах
доходила до тридцати, удушающие испарения поднимались из узких каналов,
отстоявшаяся вода в них действительно - зацвела, мутный жар исходил от
асфальта, стекла и камня, опустили листву до земли погибающие тополя,
воздух был одуряющ и влажен - до полного изнеможения, нездоровое марево
окутывало этажи, даже солнце к полудню вдруг стало - коричневого оттенка,
и трехслойные появившиеся с утра облака прикрывали его, спускаясь все ниже
и ниже над городом - перемешиваясь с испарениями и рождая белесую пелену:
очертания улиц терялись в ней, как в тумане.
Я отчетливо помню, что почти всю дорогу Куриц молчал. Я тогда
поначалу не обратил на это внимания. У него был "четыреста первый",
притертый и крепкий "Москвич", и он вел его - резко и яростно, проскакивая
перекрестки. Будто все свое раздражение вымещая на этом стареньком
"Москвиче". Вероятно, тогда уже он догадывался, что именно происходит, и
метался и мучился в поисках выхода из тупика, но возникшее у него озарение
было настолько неправдоподобно, что он просто не мог поделиться им даже со
мной, только бился, как бабочка о стекло, постепенно ослабевая и не в
силах рассеять тот мрак, который надвигался на нас.
Потому, вероятно, и был он сегодня удручающе немногословен. Лишь
когда мы свернули с горячей, придавленной к дну, оловянной Невы и
подъехали к пандусу, опоясывающему библиотеку, он, внезапно затормозив и
привалившись всем телом к рулю, сказал:
- Ты интересовался, кто же вас продает - так вот я выяснил.
Понимаешь, я выяснил, кто вас действительно продает. Продает вас не
кто-нибудь, а Леля Морошина. Да, красивая Леля, имейте это в виду. Я к
тому говорю, что вы слишком ей доверяете...
Я уже вылезал из машины, но - так и сел. Потому что известие было
воистину ошеломляющее.
Я, по-моему, даже не осознал его до конца.
- Леля?.. Леля Морошина?!.. Ни за что не поверю!..
Тогда Куриц, по-прежнему привалившись к рулю и по-прежнему глядя на
серо-коричневый пыльный булыжник, по-собачьи вздохнул и спросил, не
поворачивая головы:
- Слушай, Волков, я когда-нибудь - тебя обманывал?..
По фамилии он называл меня только, если был необычайно зол.
- Нет, - ответил я, чувствуя, как обрывается сердце.
- А ты помнишь какой-нибудь случай, чтоб я - поторопился
с_к_а_з_а_т_ь_? Чтобы я ошибался, чтоб дал тебе неверные сведения?
Он был прав. Мне нечего было ему возразить. Я спросил его только:
- Откуда тебе известно?
Но глядящий в пространство, насупленный Куриц лишь дернул небритой
щекой:
- Ты же знаешь, что я не засвечиваю своих источников. - И добавил -
опять, по-собачьи протяжно - зевнув. - Собственно говоря, кому это теперь
интересно?
Он был прав, вероятно, четыре тысячи раз. Но тогда я еще, к
сожалению, не подозревал об этом. Я смотрел, как он разворачивается,
махнув мне рукой - наскочив на поребрик, а потом едва не задев выступающий
угол ограды. Громко стрельнула дымом отвислая выхлопная труба, запыленный
"Москвич" подмигнул тормозными огнями и, опасно подрезав вдруг тронувшийся
с остановки трамвай, серой жужелицей пронесся куда-то в сторону Невского.
В непротертом овальном окне его я заметил пригнувшийся силуэт. Леня Куриц
опаздывал на встречу с профессором. К сожалению, я тогда не знал, что они
знакомы между собой. Впрочем, если б я даже и знал, все равно это вряд ли
что-нибудь бы изменило. Поздно было вставать против мрака, который
надвигался на нас. Мы тогда были очень растеряны и сбиты с толку. И,
наверное, уже был упущен последний момент. Зверь проснулся, и темная кровь
его - запылала. Сетка трещин уже появилась на площадях. Проступила трава,
и начались перебои со связью. Электричество отключалось практически каждую
ночь. Но тогда я не мог еще увязать это все в единое целое. Каждый факт мы
рассматривали тогда - просто как факт. А к тому же сейчас мои мысли
занимала Леля Морошина. Неужели она в самом деле тихонечко нас продает?
Вот откуда у генерала Харлампиева такая уверенность. Вот откуда такая
уверенность у генерала Сечко. Ведь на прошлой неделе они просто требовали
ввести чрезвычайное положение. И при этом ссылались на сведения, которые
не могли к ним попасть.
Я поднялся по низким широким ступенькам библиотеки. В мутных стеклах
ее отражалась гнетущая духота. Тушка мертвого воробья распласталась под
вазой, высеченной из гранита. Я подумал, что вижу упавшую птицу не в
первый раз. Вообще непонятное что-то творится с обыкновенными воробьями.
Словно сердце у них неожиданно разрывается на лету. Я подумал, что, может
быть, стоит заняться еще и птицами. Все же - странный, загадочный,
необъяснимый факт. Только кто ими будет серьезно и обстоятельно
заниматься? Если рук не хватает и на обычную толкотню.
Духота, однако, была чудовищная. Даже стены из красного камня ничуть
не смягчали ее. Я прошел через гулкие темные мрачно-пустынные залы.
Одиноко белели стеклянные колпаки на столах. Кто сейчас ходит в библиотеки
- никто не ходит. Молодой, очень бледный, до прозелени, человек - в
сюртучке, ощутимо спирающем его узкие плечи, оторвавшись весьма недовольно
от разложенных книг, проглядел мой заказ и неприятно поморщился:
- Полагаю, что таких реквизитов в наличии нет...
- Полагаю, что - есть, - ответил я очень высокомерно.
Я уже научился, как надо вести себя с этими молодыми людьми. Да и он,
наконец, разглядел на заказе шифр нашей Комиссии. И поэтому выгнул
бесцветные брови:
- Один секунд...
И - исчез, только лампа горела над ветхими книгами. Я небрежно, как
будто от скуки, придвинул одну из них. "О земных и воздушных иллюзиях" -
значилось на обложке. Кожа. Розы тиснения. Восемнадцатый век.
Вот ведь как! Интересные книги они здесь читают. Я ведь именно это
издание включил в свой заказ. Но вчера мне ответили, что - временно не
выдается. Дескать - срок, реставрация, нет на хранении, и - вообще.
Я забарабанил пальцами по деревянной стойке. Мне ужасно не нравилось
то, что происходило в последние дни. Разумеется, это могло быть
естественным совпадением. И, однако ж, таких совпадений я не любил.
Что-то много у нас получается - якобы совпадений.
Между тем за огромными окнами библиотеки сгустился мрак. Абсолютный,
непроницаемый - будто ночью. И его вдруг прорезал трепещущий медленный
свет. Грозовая лиловость заполнила все помещение. Жутко прыгнули тени - от
стульев, витрин и шкафов. И квадратные стекла, прогнувшись, задребезжали -
вероятно, своей толщиной поглотив раскатившийся гром. Будто сыпали доски,
но где-то - в большом отдалении. Мелкий всхлип вдруг донесся из-за
стеллажей. И жестокий сквозняк пролистнул, подминая, страницы - вздернув в
воздух закладку и вышвырнув ее в коридор.
На секунду мне показалось, что там - пробежали.
Молодой человек в сюртучке все не шел и не шел. Обстановка немного
действовала мне на нервы. Потому что опять я услышал короткий, но
явственный всхлип. Даже рокот дождя, в тот момент сыпанувший по крышам, а
затем провалившийся вниз - не ослабил его.
Ощущение было, сознаюсь, не из приятных.
- Есть тут кто-нибудь?!.. - крикнул я в темную глубь стеллажей.
Голос мой утонул - навсегда, между толстыми книгами. И опять на
мгновение показалось, что кто-то - перебежал. И лиловая вспышка опять
озарила все здание. И усилился мерный клокочущий рокот дождя.
Мне, в конце концов, все это попросту надоело.
Я откинул барьерчик на стойке, преграждающий вход, и прошел сквозь
дохнувшее мертвой бумагой хранилище - свет из лампочек на потолке в это
время слегка потускнел, но зато впереди проступило какое-то желтое марево,
что-то мерклое, слабое и неровное, как от свечи. Ощутимо запахло горячим
растопленным воском. За хранилищем, оказывается, находился еще один зал.
Правда, меньших размеров, зато чрезвычайно отделанный, весь - в портьерах,
диванчиках, креслах и зеркалах. Между окон пестрели старинные гобелены,
лепка хора курчавилась матовым серебром, и в настенных трезубцах
действительно плавились свечи, а у двери, закрытой гардиной, - стоял
человек.
Он был низенький, плотненький, крепко сбитый, лупоглазый, как будто
родился совсем без век, светло-рыжие злые ресницы его торчали щетиной, а в
глазах, как у зверя, была водянистая светлая жуть. Он был в длинной, до
пола, ночной шелковистой рубашке, по манжетам и по оборке внизу - в
сплошных кружевах, из которых выглядывали синие пряжки шлепанцев, круглый
череп же был полускрыт нитяным колпаком. Впечатление он производил очень
странное. И в особенности - розовое жабье лицо, обрамленное какими-то
светлыми буклями. А в руках он держал почему-то серебряный молоток -
ограненный, переливающийся камнями - и по блеску камней было видно, что
руки его дрожат.
Человек обернулся ко мне, и глаза его чуть не вывалились.
- Ну?!.. - надорванным лающим голосом потребовал он. И притопнул
короткой, по-видимому, кривоватой ножкой. - Сволочь!.. Немыть!.. Дубина!..
Я тебя зачем посылал?!.. - Вероятно, он уже ничего не соображал от
бешенства. Две слезы пробежали по выпуклым грушевидным щекам. Он,
наверное, ярился и плакал одновременно. - Где Кутайсов?!.. Где гвардия?!..
Где караул?!.. Разбежались, как крысы!.. В подвалы, в подвалы!.. Что -
семеновцы?!.. Подняты ли мосты?!.. Трусы!.. Свора ублюдков!.. Мерзавцы!..
Почему до сих пор не зажжен - ни один фонарь?!..
Я сказал:
- Извините, я не из вашей организации...
Но, по-моему, человек уже позабыл про меня. Поднял руку, мгновенно и
чутко прислушиваясь. Потянул в себя воздух сквозь страшные дыры ноздрей. А
костяшки на пальцах, сжимающих молоток, побелели.
Все глушил нарастающий рокот дождя.
Тем не менее, он, вероятно, что-то расслышал. Потому что сказал:
- Приближаются... Восемь убийц... Дверь в Зеленой гостиной, конечно,
открыта... Смерть идет по дворцу на куриных ногах... Так кончаются слава и
жизнь императоров... - Человек, облаченный в рубашку, как будто устал. И
тяжелая нижняя челюсть его несколько выдвинулась. - Что ж, давай
попрощаемся, старый солдат... Ты мне честно служил, но теперь твоя служба
окончена... Будь же - с Богом, и - не забывай обо мне... Все зачтется - на
самом последнем судилище...
Он отрывисто, властно, спокойно и сухо кивнул. Повернулся - и дверь
за ним затворилась. Трехметровая мощная дверь, инкрустированная по краям.
Вспышка молнии снова прорезалась - мертвенным светом. И, казалось,
еще не успела она отгореть, как в заставленный зал вдруг ворвались
какие-то люди. В париках, в полумасках, в камзолах, блиставших шитьем, в
опереточных черных плащах, с обнаженными шпагами. Трое тут же всей
тяжестью навалились на дверь, а один, подступая ко мне, прошипел:
- Что ты тут делаешь?..
Смертью глянул из складок плаща - пистолет. Но сейчас же надменный
мужчина с испанской бородкой, появившийся откуда-то из-за спины, отодвинул
его и, всмотревшись, сказал:
- Архивариус... - и махнул неестественно белой, ухоженной, вялой
рукой. - Сударь, можете быть свободны... Учтите: вы ничего не видели...
- Но - свидетель!.. - настаивал тот, что держал пистолет.
- Бросьте, князь! Какой он, к черту, свидетель!.. Раб, готовый
прислуживать - всем господам... - И холеные пальцы толкнули меня. -
Проваливай!.. - А надменный мужчина, оглядываясь, протянул. - Боже мой!..
Да сломайте ее, наконец!.. Что вы возитесь!..
Трое в черных плащах немедленно подхватили диван и, кряхтя, потащили
его по направлению к двери. Гулко бухнул удар, раскатившись под своды
дворца. Я неловко попятился, укрываясь за стеллажами. Вспышки молнии
следовали теперь - одна за другой. Исполинские тени качались над залом -
переплетаясь. Зазвенело разбитыми стеклами не выдержавшее окно. Ушибаясь о
книжные полки, я выкатился в читальню. Но не к стойке, а почему-то с
другой ее стороны.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Сад И Канал'


1 2 3