Основательно приложиться.
Потом легли в койку.
Среди ночи он проснулся попить водички. Сел, резко спустил ноги с
тахты. Сильно расшатанная эта мебель довольно громко заскрипела.
Слушательница зашевелилась под простыней, собралась в клубочек, в полусне
закапризничала:
- Замерзла что-то, Витя. Накрой меня.
Вспомнил: Ларисой зовут. В ящике нашел верблюжье одеяло, накрыл им
поверх простыни Ларису, вскользь поцеловал в щеку, сказал, стараясь, чтобы
ласково:
- Спи, Лара.
Она притихла, а он пошел на кухню. Открыл холодильник, достал бутылку
"пепси", долго и трудно пил из горла круто газированное пойло. Напился и
глянул в окно. Вниз, на землю. За окном - внизу и вверху - отвратительная
тусклая московская ночь. Просматривались в далекой глубине убогая улица и
зеленая замысловатая крыша дома-музея Васнецова.
Дрожь пробила Виктора. В ста верстах от дома-музея Васнецова в тухлой
жиже на неизведанной глубине лежал Серега.
- Клавочка, лапочка, ну, покажи! - молил Виктор монтажера. Лапочка
Клавочка, неотрывно глядя в живое окошко на монтажном столе, отвечала
раздраженно:
- Виктор Ильич, мне еще пять коробок разбирать, чтобы отобранные
дубли вырезать и подложить, а в четыре электричка. У них там зал на семь
заказан.
- Клавочка, я тебя в щечку поцелую.
Прошедшая за многие годы работы на киностудии огонь, воду и
университеты фантастических и непредсказуемых киношных приключений,
Клавочка вдруг застеснялась и только в последний момент нашлась:
- Вот уж подарок так подарок! - обернулась, улыбнулась, предложила. -
Если хотите, можете взять эту коробку и сами посмотреть.
- Хочу, хочу, - тотчас же согласился Виктор.
- Тогда пойдемте. Я с девочками договорюсь, и вас в зал на десять
минут пустят.
Договорились. Виктор сидел в полутемном прокуренном зале и ждал
звонка. Позвонили.
- Начинайте, - сказал он в телефонную трубку.
От уха поручика камера глядела на пожилого господина в светлом
костюме и сером котелке, стоявшего у дверей дома и слушавшего поручика.
- Простите, - говорил поручик за кадром. - Мне необходимо срочно
сшить новую шинель. Порекомендовали обратиться к портному Алексееву.
Вероятно, это вы Алексеев?
...Опять ухо поручика и текст: "Простите..." И опять ухо. Всего шесть
раз. Отечественную пленку не жалели, паразиты, не кодак, чай.
...Теперь ухо портного Алексеева, а поручик уже лицом к камере
говорил: "Простите..." На этот раз обошлись тремя дублями...
...Потом комиссар в полном обмундировании четырежды бухался в реку...
Не повезло: подсечка была в конце ролика. Ну, вот, наконец.
...Точно схваченный рамкой кадра от копыт коня до шишака буденовки,
мчался почти былинный витязь...
Виктора всегда восхищало умение настоящего оператора держать кадр.
Вот и сейчас: черт-те что, три движения - движение всадника, движение
стрелы крана, с которого снимал оператор, вслед за всадником, движение
камеры - скоординированы почти компьютерно, потому что на экране была
эффектная и совершенная в своей композиционной законченности картинка. И,
конечно, дьявольский профессионализм: камера была остановлена в тот
момент, когда стало ясно, что лошадь не пошла на кульбит.
Вот и съемка со второй камеры. И сразу ясно, что снимал ассистент: и
витязь уже не витязь, а так, понарошечку верхом, и конь не то что борзой,
а просто выбракованная лошадь. Естественно, и понял ассистент, что надо
выключать камеру только тогда, когда лошадь воткнулась головой в землю и
на шатающихся ногах поднялся конюх-витязь.
Ничего интересного не увидел Виктор, отнес в монтажную коробку и
сказал:
- Спасибо, Клавочка. - И вдруг вспомнил: - А комбинаторский рапид
есть?
- У комбинаторов, где же ему быть. - Не любила Клава комбинаторов,
что выразила интонацией.
В цехе комбинированных съемок шло секретное (у этих волшебников
экрана все секретно) совещание, о чем предупреждала бумажка, пришпиленная
к двери. Зная цену копеечным этим тайнам, Виктор без колебаний открыл
дверь. Дамочка, как бы страж, сидевшая у двери, зашипела на него, но он не
обратил на нее ни малейшего внимания, вошел в комнату и, сделав губы
трубочкой, негромко свистнул. Высокое собрание обернулось на свист, и
тогда он пальчиком поманил к себе комбинатора своей картины.
- Что ж вы так? - сделал выговор комбинатор Виктору, после того, как
они оказались за дверью.
- Так надо, - успокоил его Виктор. - Материал той съемки лаборатория
вам выдала?
- Только что принесли. Я даже его еще не видел.
- Мне он нужен, шеф. На полчаса. Посмотрю и принесу обратно. Слово.
- Не имею права, - зафордыбачил комбинатор.
- С меня пол-литра, - вкрадчиво пообещал Виктор.
- Что с вами поделаешь, - про пол-литра комбинатор вроде бы не
услышал, но почему-то вмиг перешел на дружеский тон: - Надо поискать этот
ролик.
- Клавочка, еще раз зальчик на десять минут, а? - весело попросил
монтажера Виктор.
- О, господи! - только и сказала Клава, выключая стол.
Для пробуждения в ней желания совершить необходимое ему действие,
Виктор прихватил Клаву за мягкую талию и слегка приподнял со стула.
- А еще солидный человек, известный сценарист, - укорила она его и
рассмеялась.
Будто бы в большой воде скакал маленький всадник. Рапид, съемка на
шестьдесят кадриков в секунду вместо стандартной для адекватного
воспроизводства движения в проекторе на двадцать четыре.
Снимали с партикабля, находившегося метрах в пятидесяти от основного
места действия, и поэтому на экране были и поле, и кустарник опушки. Общий
план.
...Лениво, как во сне, поднимались вверх огненные взрывы, парил, как
бабочка, конь, в галопе отрывая от земли все четыре копыта...
Вот она, ошибка мальчишечки-витязя: он опоздал, зацепленная шнуром
конская нога уже пошла на землю, и только тогда он подсек. Лошадь не
кувырнулась, она споткнулась и, ударившись лбом о твердый грунт, сломала
шею.
...Дважды в предсмертной агонии нелепо сводила все четыре своих ноги
лошадь, вставал, как бы не торопясь вырастая, мальчишечка...
И тут камера сбилась. Видимо, комбинатор, отрываясь от окулярной
дырки, сдвинул ее, и она ушла от мертвого коня и растерянно-испуганного
мальчишечки. В кадре оказались край поля и жидкий подлесок, сквозь который
довольно явственно просматривалось темно-серое тело легкового автомобиля.
А к автомобилю, спинами к нему, зрителю, плыли сквозь кусты двое:
богатырь в кожаной черной свободной, какая положена процветающему деляге,
куртке и лох-интеллигент в светлом, тоже недешевом костюмчике тропикал.
Лох рукой погладил себя по голове, женственно поправляя прическу, и что-то
знакомое Виктору было в этом движении. Двое не дошли до автомобиля: съемка
прекратилась.
Серый автомобиль - "Ауди" цвета мокрого асфальта? Нет, этот
автомобиль - светлее. Богатырь в кожанке - председатель Удоев? Нет,
председатель повыше. Лох, лох! Где он видел этого лоха?
В монтажной, сев за второй стол со старомодным ручным прокручиванием,
догнал пленку до кадра, где двое были видны наиболее ярко. Остановил кадр
и долго изучал картинку через лупу. Ни черта. В статике даже лох перестал
казаться знакомым.
Благодарно поцеловав Клавочку в затылок, Виктор направился в группу,
где заместитель директора по документации в одиночестве копалась в
бумажках.
- Танечка, разрешишь договор с трюкачами посмотреть? - спросил
Виктор.
- Трудовое соглашение, - поправила Танечка. - Да бога ради!
Договор был один на всех, и подписывал его только руководитель.
Занимательно все получалось: представлял конную контору гражданин, который
в ней не работал. Видимо, был с липовой бумажонкой Семен Афанасьевич под
соответствующей органам, в которых он трудился много лет, фамилией
Голубев. А где же домашний адресок? Туточки, туточки... Несвижский
переулок... Ага, это от сада Мандельштама к улице Толстого. Башенки такие
милые для начальства. В порядке был полковник Голубев, раз такую квартиру
получил. Квартиру номер двадцать семь. Виктор переписал адресок на
бумажку, закрыл папку и поблагодарил Танечку:
- По гроб жизни обязан, золотце мое!
Ехать было недалеко: по Бережковской набережной через Бородинский
мост на Садовое, с Садового на Комсомольский, у Николы в Хамовниках
направо и сразу налево. Вуаля, Несвижский.
Ухоженные липы росли у милой башенки. И обработанные клумбы цвели и
пахли. Добросовестно здесь трудились дворники. В вестибюле, заросшем
буйным, почти тропическим вьюнком, он строго сказал привратнице:
- К Голубевым.
В лифте, чистом и без неприличных надписей на стенках, поднялся на
шестой этаж. Спокойное освещение площадки, непотревоженная ничем и никем
теплая окраска стен, элегантно обитые двери с опрятным ковриком перед
каждой. Комфортно, комфортно жить в таком доме. Хоть полковником
госбезопасности становись. Виктор ткнул палец в пупку звонка.
Дверь открыла моложавая дама.
- Здравствуйте, - сказал Виктор. - Я бы хотел повидать Семена
Афанасьевича.
Дама ненавязчиво осмотрела его, удовлетворилась, видимо, осмотром,
раз пригласила:
- Проходите, прошу вас.
В этом доме не боялись, что нежданно-негаданно могут явиться
квартирные воры. Виктор с дамой миновали прихожую и оказались в уютном
холле. Дама плавным движением руки указала на кресло и опять попросила:
- Прошу вас, садитесь.
Большую аристократку изображала из себя офицерша. Виктор тяжело
плюхнулся в кресло, потер ладонями портки на коленях и сяво заканючил:
- Мне бы Семена Афанасьевича...
Аристократки во все века снисходительно относились к маленьким
бестактностям непосвященных. Дама тихо улыбнулась, уселась в кресло
напротив и поведала:
- А Семен Афанасьевич в командировке.
- Как в командировке? - шибко удивился Виктор. - Он только на днях из
нее вернулся.
- И уже в другой, - мягко посочувствовала ему дама.
- И где? - Виктор сказал это так, чтобы нельзя было понять, союз "и"
он произнес или плебейское "игде".
- Уже много-много лет Сергей Афанасьевич не докладывает мне о целях и
пунктах назначения своих поездок, - намекая на важность и сугубую
секретность этих поездок, печально и с тайной гордостью сообщила она.
- Как же так? Жена вы ему или не жена?
- Жена, жена, молодой человек. Простите, а не могу ли я узнать, кто
вы такой?
- Ассистент режиссера по реквизиту, - неожиданно для самого себя
соврал Виктор.
- О, как интересно! Кинематографист! И чем вы занимаетесь?
- Реквизитом, - коротко объяснил он. Дама поняла, что надо переходить
к делу:
- Сожалею, что так получилось. А я ничем не могу вам помочь?
- Разве только подпись вашего мужа подделаете. Он должен тут одну
бумажку подписать. По прошедшей командировке.
- А что за бумажка, если не секрет?
- Седла, пришедшие в негодность, списываем, - заврался, совсем
заврался сценарист.
- Нет, не подпишу! - засмеялась дама. - Тюрьмы боюсь.
- Простите за беспокойство. - Виктор нарочито неловко вылез из
кресла.
- Дело есть дело. И не стоит извиняться.
Дама проводила его до лифта и не ушла, пока не захлопнулись дверцы.
Усаживаясь в "семерку", Виктор случайно поднял глаза. Из лоджии на
шестом этаже дама наблюдала за тем, как занюханный ассистент влез в
собственный автомобиль.
Непростой и предусмотрительно обученной оказалась дамочка. Теребила,
как на допросе. И врал - теперь ясно - зря. Обо всем этом подумать
следовало, на тахте валяясь. Через улицу Толстого на Зубовскую, по
Кропоткинской к бульварам (Садовое среди дня Виктор не любил) и по
Цветному, по Самотечному к себе домой.
Вот-те на. Шалунья Лариса и не думала уходить. Валялась там, где он
мечтал поваляться - на тахте, и, рубая бутерброд с сыром, читала книжку.
- Могу ли я знать, надолго ли вы, мадемуазель, обосновались здесь? -
без энтузиазма спросил он.
- Я к вам пришла навеки поселиться. И книгу спасла любимую притом, -
голосом изображая Васисуалия Лоханкина, актриса Лариса показала ему
книжку, которую читала, хорошо знакомую книжку в пестрой обложке. - Ты
замечательно пишешь, Витя, с утра читаю - оторваться не могу.
При повальной интеллектуальной недоразвитости актерское племя
собачьим нюхом чуяло чужую слабинку. Виктор подобрел, для приличия ласково
отверг комплимент:
- Будя трепаться-то!
- Нет, правда, правда, Витя. Знаешь что, ты сценарий напиши, чтобы я
в главной боли была. И режиссерам скажи, что никому его не отдашь, если
меня не утвердят.
- Напишу, напишу, - уверил он и присел на край тахты. - А ты обед
приготовь, потому что кушать очень хочется.
- А из чего? - поинтересовалась Лариса, не думая вставать.
- Курица в холодильнике из вчерашнего заказа, - уже слегка
раздраженно сказал Виктор. - Вымой, выпотроши, посоли, и в духовку.
Сможешь?
- Ты совсем за безрукую меня держишь. - Лариса вздохнула, сползла с
тахты, запахнула Викторов махровый халат, в котором была, и отправилась на
кухню.
Лариса шуровала на кухне, а Виктор воплотил свою мечту в реальность:
валялся на тахте. Правда, не думалось ни хрена. Просто лежал, рассматривал
обои, привычно находя в линиях их рисунка человечьи лица, звериные морды,
тропические леса...
Разбудила его Лариса криком:
- Кушать подано!
Зря он на нее окрысился: и стол сервирован как надо, и курица вполне
получилась. Выпили слегка, поели, позанимались любовью.
Наступил вечер, и они уселись смотреть телевизор. Сначала показывали
про перестройку, потом стали крутить фильм. Игрового кино Виктор выдержать
не мог.
Он присел к письменному столу, разобрал раскиданные бумажки. С тоской
прочитал в договоре с казахами про срок сдачи сценария к двадцатому числу
августа. А еще и конь не валялся. Проверил в себе желание работать. Не
было такого желания, не возникало. Сморщился, как от изжоги, и нарисовал
на клочке бумаги множество отвратительных рож.
Впервые за долгое время вдруг вспомнил дочку Ксюшу. Увидел
беззаботную ее улыбку, ощутил под ладонью податливые тонкие ребрышки,
почувствовал щекой мокрый нежный поцелуй. Окончательно испортилось
настроение, тихонько заныло сердце. Господи, будет ли когда-нибудь хорошо
и Ксюшке, и ему?
Лариса азартно смотрела переживательный фильм.
- Зажилась я у тебя. Пора и честь знать, - поздним утром произнесла
давно ожидаемые Виктором слова Лариса, одеваясь в свое.
- Когда окажешь мне честь в следующий раз? - учтиво спросил он.
- Ох, Витя, Витя! - про мужиков Лариса знала все. - Соскучишься -
позвони.
Ушла, слава тебе богу. Виктор тщательно прибрал квартиру так, чтобы
не осталось следов пребывания в его доме веселой птички. Прибрав,
устроился в кресле и стал обдумывать возможные варианты при полном
отсутствии концов. Приятелей Сереги он не знал, баб тоже. Кооператив
отпал, там председатель Удоев не пальцем деланный, отставной полковник
пока тоже отпал. Беспросветно.
Но, как всегда в безвыходном положении, выход нашелся: Петька
Никифоров. Петька, который про людей, как-то связанных с лошадьми, знает
все.
Надо искать Петьку. Звонить бесполезно: если он не в экспедиции, то в
манеже. Виктор оделся и тронулся в путь.
Он спустился в лифте и вышел на площадку первого этажа. В это
позднее-позднее утро тишина стояла в доме, тишина. Папы-мамы на работе,
пенсионные дедки-бабки, сделав утренний пробег по пустым магазинам,
отдыхали после этих непосильных трудов, а дети были далеко: по летнему
делу в пионерских лагерях.
Хлопнули, сходясь, дверцы лифта, и Виктор пошел к выходу. Краем глаза
заметил, что пролетом выше у окна кто-то стоит. Уже подходя к первым
дверям, услышал, как тот, что у окна, спросил через его голову у вдруг
появившихся в междверном пространстве подъезда двух молодых людей:
- Он?
- Он, - подтвердил один из появившихся.
Вспышкой мгновенной слабости под ложечкой возвестил об опасности
инстинкт самосохранения. Виктор одним прыжком опять оказался у лифта,
прижался к нему спиной. Двое чуть снизу, один сбоку - спустился уже - с
улыбками разглядывали его.
- Боишься, козел, - удовлетворенно заметил тот, кто его опознал.
Предводитель, видимо. И добавил: - Правильно делаешь.
Спокойно, Витя, спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Потом легли в койку.
Среди ночи он проснулся попить водички. Сел, резко спустил ноги с
тахты. Сильно расшатанная эта мебель довольно громко заскрипела.
Слушательница зашевелилась под простыней, собралась в клубочек, в полусне
закапризничала:
- Замерзла что-то, Витя. Накрой меня.
Вспомнил: Ларисой зовут. В ящике нашел верблюжье одеяло, накрыл им
поверх простыни Ларису, вскользь поцеловал в щеку, сказал, стараясь, чтобы
ласково:
- Спи, Лара.
Она притихла, а он пошел на кухню. Открыл холодильник, достал бутылку
"пепси", долго и трудно пил из горла круто газированное пойло. Напился и
глянул в окно. Вниз, на землю. За окном - внизу и вверху - отвратительная
тусклая московская ночь. Просматривались в далекой глубине убогая улица и
зеленая замысловатая крыша дома-музея Васнецова.
Дрожь пробила Виктора. В ста верстах от дома-музея Васнецова в тухлой
жиже на неизведанной глубине лежал Серега.
- Клавочка, лапочка, ну, покажи! - молил Виктор монтажера. Лапочка
Клавочка, неотрывно глядя в живое окошко на монтажном столе, отвечала
раздраженно:
- Виктор Ильич, мне еще пять коробок разбирать, чтобы отобранные
дубли вырезать и подложить, а в четыре электричка. У них там зал на семь
заказан.
- Клавочка, я тебя в щечку поцелую.
Прошедшая за многие годы работы на киностудии огонь, воду и
университеты фантастических и непредсказуемых киношных приключений,
Клавочка вдруг застеснялась и только в последний момент нашлась:
- Вот уж подарок так подарок! - обернулась, улыбнулась, предложила. -
Если хотите, можете взять эту коробку и сами посмотреть.
- Хочу, хочу, - тотчас же согласился Виктор.
- Тогда пойдемте. Я с девочками договорюсь, и вас в зал на десять
минут пустят.
Договорились. Виктор сидел в полутемном прокуренном зале и ждал
звонка. Позвонили.
- Начинайте, - сказал он в телефонную трубку.
От уха поручика камера глядела на пожилого господина в светлом
костюме и сером котелке, стоявшего у дверей дома и слушавшего поручика.
- Простите, - говорил поручик за кадром. - Мне необходимо срочно
сшить новую шинель. Порекомендовали обратиться к портному Алексееву.
Вероятно, это вы Алексеев?
...Опять ухо поручика и текст: "Простите..." И опять ухо. Всего шесть
раз. Отечественную пленку не жалели, паразиты, не кодак, чай.
...Теперь ухо портного Алексеева, а поручик уже лицом к камере
говорил: "Простите..." На этот раз обошлись тремя дублями...
...Потом комиссар в полном обмундировании четырежды бухался в реку...
Не повезло: подсечка была в конце ролика. Ну, вот, наконец.
...Точно схваченный рамкой кадра от копыт коня до шишака буденовки,
мчался почти былинный витязь...
Виктора всегда восхищало умение настоящего оператора держать кадр.
Вот и сейчас: черт-те что, три движения - движение всадника, движение
стрелы крана, с которого снимал оператор, вслед за всадником, движение
камеры - скоординированы почти компьютерно, потому что на экране была
эффектная и совершенная в своей композиционной законченности картинка. И,
конечно, дьявольский профессионализм: камера была остановлена в тот
момент, когда стало ясно, что лошадь не пошла на кульбит.
Вот и съемка со второй камеры. И сразу ясно, что снимал ассистент: и
витязь уже не витязь, а так, понарошечку верхом, и конь не то что борзой,
а просто выбракованная лошадь. Естественно, и понял ассистент, что надо
выключать камеру только тогда, когда лошадь воткнулась головой в землю и
на шатающихся ногах поднялся конюх-витязь.
Ничего интересного не увидел Виктор, отнес в монтажную коробку и
сказал:
- Спасибо, Клавочка. - И вдруг вспомнил: - А комбинаторский рапид
есть?
- У комбинаторов, где же ему быть. - Не любила Клава комбинаторов,
что выразила интонацией.
В цехе комбинированных съемок шло секретное (у этих волшебников
экрана все секретно) совещание, о чем предупреждала бумажка, пришпиленная
к двери. Зная цену копеечным этим тайнам, Виктор без колебаний открыл
дверь. Дамочка, как бы страж, сидевшая у двери, зашипела на него, но он не
обратил на нее ни малейшего внимания, вошел в комнату и, сделав губы
трубочкой, негромко свистнул. Высокое собрание обернулось на свист, и
тогда он пальчиком поманил к себе комбинатора своей картины.
- Что ж вы так? - сделал выговор комбинатор Виктору, после того, как
они оказались за дверью.
- Так надо, - успокоил его Виктор. - Материал той съемки лаборатория
вам выдала?
- Только что принесли. Я даже его еще не видел.
- Мне он нужен, шеф. На полчаса. Посмотрю и принесу обратно. Слово.
- Не имею права, - зафордыбачил комбинатор.
- С меня пол-литра, - вкрадчиво пообещал Виктор.
- Что с вами поделаешь, - про пол-литра комбинатор вроде бы не
услышал, но почему-то вмиг перешел на дружеский тон: - Надо поискать этот
ролик.
- Клавочка, еще раз зальчик на десять минут, а? - весело попросил
монтажера Виктор.
- О, господи! - только и сказала Клава, выключая стол.
Для пробуждения в ней желания совершить необходимое ему действие,
Виктор прихватил Клаву за мягкую талию и слегка приподнял со стула.
- А еще солидный человек, известный сценарист, - укорила она его и
рассмеялась.
Будто бы в большой воде скакал маленький всадник. Рапид, съемка на
шестьдесят кадриков в секунду вместо стандартной для адекватного
воспроизводства движения в проекторе на двадцать четыре.
Снимали с партикабля, находившегося метрах в пятидесяти от основного
места действия, и поэтому на экране были и поле, и кустарник опушки. Общий
план.
...Лениво, как во сне, поднимались вверх огненные взрывы, парил, как
бабочка, конь, в галопе отрывая от земли все четыре копыта...
Вот она, ошибка мальчишечки-витязя: он опоздал, зацепленная шнуром
конская нога уже пошла на землю, и только тогда он подсек. Лошадь не
кувырнулась, она споткнулась и, ударившись лбом о твердый грунт, сломала
шею.
...Дважды в предсмертной агонии нелепо сводила все четыре своих ноги
лошадь, вставал, как бы не торопясь вырастая, мальчишечка...
И тут камера сбилась. Видимо, комбинатор, отрываясь от окулярной
дырки, сдвинул ее, и она ушла от мертвого коня и растерянно-испуганного
мальчишечки. В кадре оказались край поля и жидкий подлесок, сквозь который
довольно явственно просматривалось темно-серое тело легкового автомобиля.
А к автомобилю, спинами к нему, зрителю, плыли сквозь кусты двое:
богатырь в кожаной черной свободной, какая положена процветающему деляге,
куртке и лох-интеллигент в светлом, тоже недешевом костюмчике тропикал.
Лох рукой погладил себя по голове, женственно поправляя прическу, и что-то
знакомое Виктору было в этом движении. Двое не дошли до автомобиля: съемка
прекратилась.
Серый автомобиль - "Ауди" цвета мокрого асфальта? Нет, этот
автомобиль - светлее. Богатырь в кожанке - председатель Удоев? Нет,
председатель повыше. Лох, лох! Где он видел этого лоха?
В монтажной, сев за второй стол со старомодным ручным прокручиванием,
догнал пленку до кадра, где двое были видны наиболее ярко. Остановил кадр
и долго изучал картинку через лупу. Ни черта. В статике даже лох перестал
казаться знакомым.
Благодарно поцеловав Клавочку в затылок, Виктор направился в группу,
где заместитель директора по документации в одиночестве копалась в
бумажках.
- Танечка, разрешишь договор с трюкачами посмотреть? - спросил
Виктор.
- Трудовое соглашение, - поправила Танечка. - Да бога ради!
Договор был один на всех, и подписывал его только руководитель.
Занимательно все получалось: представлял конную контору гражданин, который
в ней не работал. Видимо, был с липовой бумажонкой Семен Афанасьевич под
соответствующей органам, в которых он трудился много лет, фамилией
Голубев. А где же домашний адресок? Туточки, туточки... Несвижский
переулок... Ага, это от сада Мандельштама к улице Толстого. Башенки такие
милые для начальства. В порядке был полковник Голубев, раз такую квартиру
получил. Квартиру номер двадцать семь. Виктор переписал адресок на
бумажку, закрыл папку и поблагодарил Танечку:
- По гроб жизни обязан, золотце мое!
Ехать было недалеко: по Бережковской набережной через Бородинский
мост на Садовое, с Садового на Комсомольский, у Николы в Хамовниках
направо и сразу налево. Вуаля, Несвижский.
Ухоженные липы росли у милой башенки. И обработанные клумбы цвели и
пахли. Добросовестно здесь трудились дворники. В вестибюле, заросшем
буйным, почти тропическим вьюнком, он строго сказал привратнице:
- К Голубевым.
В лифте, чистом и без неприличных надписей на стенках, поднялся на
шестой этаж. Спокойное освещение площадки, непотревоженная ничем и никем
теплая окраска стен, элегантно обитые двери с опрятным ковриком перед
каждой. Комфортно, комфортно жить в таком доме. Хоть полковником
госбезопасности становись. Виктор ткнул палец в пупку звонка.
Дверь открыла моложавая дама.
- Здравствуйте, - сказал Виктор. - Я бы хотел повидать Семена
Афанасьевича.
Дама ненавязчиво осмотрела его, удовлетворилась, видимо, осмотром,
раз пригласила:
- Проходите, прошу вас.
В этом доме не боялись, что нежданно-негаданно могут явиться
квартирные воры. Виктор с дамой миновали прихожую и оказались в уютном
холле. Дама плавным движением руки указала на кресло и опять попросила:
- Прошу вас, садитесь.
Большую аристократку изображала из себя офицерша. Виктор тяжело
плюхнулся в кресло, потер ладонями портки на коленях и сяво заканючил:
- Мне бы Семена Афанасьевича...
Аристократки во все века снисходительно относились к маленьким
бестактностям непосвященных. Дама тихо улыбнулась, уселась в кресло
напротив и поведала:
- А Семен Афанасьевич в командировке.
- Как в командировке? - шибко удивился Виктор. - Он только на днях из
нее вернулся.
- И уже в другой, - мягко посочувствовала ему дама.
- И где? - Виктор сказал это так, чтобы нельзя было понять, союз "и"
он произнес или плебейское "игде".
- Уже много-много лет Сергей Афанасьевич не докладывает мне о целях и
пунктах назначения своих поездок, - намекая на важность и сугубую
секретность этих поездок, печально и с тайной гордостью сообщила она.
- Как же так? Жена вы ему или не жена?
- Жена, жена, молодой человек. Простите, а не могу ли я узнать, кто
вы такой?
- Ассистент режиссера по реквизиту, - неожиданно для самого себя
соврал Виктор.
- О, как интересно! Кинематографист! И чем вы занимаетесь?
- Реквизитом, - коротко объяснил он. Дама поняла, что надо переходить
к делу:
- Сожалею, что так получилось. А я ничем не могу вам помочь?
- Разве только подпись вашего мужа подделаете. Он должен тут одну
бумажку подписать. По прошедшей командировке.
- А что за бумажка, если не секрет?
- Седла, пришедшие в негодность, списываем, - заврался, совсем
заврался сценарист.
- Нет, не подпишу! - засмеялась дама. - Тюрьмы боюсь.
- Простите за беспокойство. - Виктор нарочито неловко вылез из
кресла.
- Дело есть дело. И не стоит извиняться.
Дама проводила его до лифта и не ушла, пока не захлопнулись дверцы.
Усаживаясь в "семерку", Виктор случайно поднял глаза. Из лоджии на
шестом этаже дама наблюдала за тем, как занюханный ассистент влез в
собственный автомобиль.
Непростой и предусмотрительно обученной оказалась дамочка. Теребила,
как на допросе. И врал - теперь ясно - зря. Обо всем этом подумать
следовало, на тахте валяясь. Через улицу Толстого на Зубовскую, по
Кропоткинской к бульварам (Садовое среди дня Виктор не любил) и по
Цветному, по Самотечному к себе домой.
Вот-те на. Шалунья Лариса и не думала уходить. Валялась там, где он
мечтал поваляться - на тахте, и, рубая бутерброд с сыром, читала книжку.
- Могу ли я знать, надолго ли вы, мадемуазель, обосновались здесь? -
без энтузиазма спросил он.
- Я к вам пришла навеки поселиться. И книгу спасла любимую притом, -
голосом изображая Васисуалия Лоханкина, актриса Лариса показала ему
книжку, которую читала, хорошо знакомую книжку в пестрой обложке. - Ты
замечательно пишешь, Витя, с утра читаю - оторваться не могу.
При повальной интеллектуальной недоразвитости актерское племя
собачьим нюхом чуяло чужую слабинку. Виктор подобрел, для приличия ласково
отверг комплимент:
- Будя трепаться-то!
- Нет, правда, правда, Витя. Знаешь что, ты сценарий напиши, чтобы я
в главной боли была. И режиссерам скажи, что никому его не отдашь, если
меня не утвердят.
- Напишу, напишу, - уверил он и присел на край тахты. - А ты обед
приготовь, потому что кушать очень хочется.
- А из чего? - поинтересовалась Лариса, не думая вставать.
- Курица в холодильнике из вчерашнего заказа, - уже слегка
раздраженно сказал Виктор. - Вымой, выпотроши, посоли, и в духовку.
Сможешь?
- Ты совсем за безрукую меня держишь. - Лариса вздохнула, сползла с
тахты, запахнула Викторов махровый халат, в котором была, и отправилась на
кухню.
Лариса шуровала на кухне, а Виктор воплотил свою мечту в реальность:
валялся на тахте. Правда, не думалось ни хрена. Просто лежал, рассматривал
обои, привычно находя в линиях их рисунка человечьи лица, звериные морды,
тропические леса...
Разбудила его Лариса криком:
- Кушать подано!
Зря он на нее окрысился: и стол сервирован как надо, и курица вполне
получилась. Выпили слегка, поели, позанимались любовью.
Наступил вечер, и они уселись смотреть телевизор. Сначала показывали
про перестройку, потом стали крутить фильм. Игрового кино Виктор выдержать
не мог.
Он присел к письменному столу, разобрал раскиданные бумажки. С тоской
прочитал в договоре с казахами про срок сдачи сценария к двадцатому числу
августа. А еще и конь не валялся. Проверил в себе желание работать. Не
было такого желания, не возникало. Сморщился, как от изжоги, и нарисовал
на клочке бумаги множество отвратительных рож.
Впервые за долгое время вдруг вспомнил дочку Ксюшу. Увидел
беззаботную ее улыбку, ощутил под ладонью податливые тонкие ребрышки,
почувствовал щекой мокрый нежный поцелуй. Окончательно испортилось
настроение, тихонько заныло сердце. Господи, будет ли когда-нибудь хорошо
и Ксюшке, и ему?
Лариса азартно смотрела переживательный фильм.
- Зажилась я у тебя. Пора и честь знать, - поздним утром произнесла
давно ожидаемые Виктором слова Лариса, одеваясь в свое.
- Когда окажешь мне честь в следующий раз? - учтиво спросил он.
- Ох, Витя, Витя! - про мужиков Лариса знала все. - Соскучишься -
позвони.
Ушла, слава тебе богу. Виктор тщательно прибрал квартиру так, чтобы
не осталось следов пребывания в его доме веселой птички. Прибрав,
устроился в кресле и стал обдумывать возможные варианты при полном
отсутствии концов. Приятелей Сереги он не знал, баб тоже. Кооператив
отпал, там председатель Удоев не пальцем деланный, отставной полковник
пока тоже отпал. Беспросветно.
Но, как всегда в безвыходном положении, выход нашелся: Петька
Никифоров. Петька, который про людей, как-то связанных с лошадьми, знает
все.
Надо искать Петьку. Звонить бесполезно: если он не в экспедиции, то в
манеже. Виктор оделся и тронулся в путь.
Он спустился в лифте и вышел на площадку первого этажа. В это
позднее-позднее утро тишина стояла в доме, тишина. Папы-мамы на работе,
пенсионные дедки-бабки, сделав утренний пробег по пустым магазинам,
отдыхали после этих непосильных трудов, а дети были далеко: по летнему
делу в пионерских лагерях.
Хлопнули, сходясь, дверцы лифта, и Виктор пошел к выходу. Краем глаза
заметил, что пролетом выше у окна кто-то стоит. Уже подходя к первым
дверям, услышал, как тот, что у окна, спросил через его голову у вдруг
появившихся в междверном пространстве подъезда двух молодых людей:
- Он?
- Он, - подтвердил один из появившихся.
Вспышкой мгновенной слабости под ложечкой возвестил об опасности
инстинкт самосохранения. Виктор одним прыжком опять оказался у лифта,
прижался к нему спиной. Двое чуть снизу, один сбоку - спустился уже - с
улыбками разглядывали его.
- Боишься, козел, - удовлетворенно заметил тот, кто его опознал.
Предводитель, видимо. И добавил: - Правильно делаешь.
Спокойно, Витя, спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23