Митя на славу и по графику закусивший сладким и белым спокойно дремлет под балдохинчиком. Коляска, корни, ямочки преодолевая, скрипит, раскачивается, но малышу это не мешает. Внизу завибрировала рельса, кто-то кого-то обыграл в футбол, о чем и сообщает миру.
Лагерный клуб - коровника обрубок на оси симметрии двух корпусов. Днем под деревянными стропилами прохладно, хорошо пахнет и тянет на некрашенные доски сцены лечь и помечтать. Когда же непропеченый ком луны появляется в незагустевшем, синеть лишь только начинающем вечернем киселе, внутри зажигается свет и темный, таинственный амбар становится тесной, малоприглядной конурой.
Хозяйство у Алексея с виду незатейливое, клавиша и двухканальный усилитель, правый он забирает себе, а в разъем левого втыкает шнур гитарки его партнер Андрей Боровский, проверенный рядовой институтской самодеятельности. Умеет он не много, но с ритма не собьется никогда, что и необходимо, и достаточно.
Главное, чтобы они прыгали. Не останавливались, как бетономешалка, это жеванье-переваривание непрекращающееся, прорабская колыбельная, сидишь в вагончике, и кажется, когда все на ходу, все движется, ворчит и хрюкает, нет повода кому-то влететь с хлебалом перекошенным от холода и сквернословья.
Иногда приходит Люба, между Андреем и Алексеем садится и смотрит на профиль мужа, капельки пота путь намечают бакенбардам на его щеках, колечки чуба припечатались ко лбу. Вечер течет и номера становятся все длиннее и длиннее, пять, семь, десять минут никто не может остановиться. Органисту апплодируют, кричат "уау", заморский символ "ви" из пальцев строят и родное "ять", но для него все это лишь необусловленная ритмом смена форм теней, как-будто лажа легкая, но руки на черно-белое ложатся и все налаживается.
Без пяти одиннадцать цветочный запах бормотухи перебивает все остальные.
- На коду, Леша, - шепчет в ухо начальник лагеря, однокурсник Воробева Коля Котов.
Но ширина улыбки музыканта в минуту эту такова, что еще четверть часа он будет реагировать на крики:
- Бис! Повторить!
Сборы недолгие и всегда находятся желающие тащить за ним скарб драгоценный. Мокрый и взъерошенный Леша заходит в комнату, горит ночник, Люба читает, Митя спит.
- В душ?
- Пожалуй.
Мыло постукивает в пластиковой мыльнице, на вафельное полотенце пикируют кровососущие. Бочонок оцинкованный на крыше, резервуар с прогретым содержимым, как в полдень не хамит, в глаза развязно не светит и панибратски не бликует. По-дружески подмигивает, не больше, под каждый шаг правой ноги.
Впрочем, разницы нет. Леша пробовал менять кабинки, их под желтеньким фонариком четыре, Леша пробовал подходить не со стороны футбольного поля, а путем окольным вдоль ограды, он пытался не сразу включать воду, а какое-то время стоять, медленно остывая у шиферной стены, но это происходит всегда и неизменно, как только начинают сыпаться из лейки капли, кто-то быстрый и легкий встает из травы, по деревянной решетке настила проскальзывает в улитку пенала и ныряет в теплые струи.
Где эти глаза бывают днем? Почему никогда не попадаются ему, не заставляют отворачиваться или краснеть нелепо? Может быть это бесенок из деревни, или же ведьма из дьяковского геофизического лагеря?
Ох.
Возвращается он пахнущий свежестью и звездами, Люба гасит ночник, сегодня они будут просто спать, так всегда бывает после танцев, музыка забирает у него все, освобождает, очищает и делает нежным.
Тихим и удивительно ласковым.
ДУШЕЧКА
Прозрачный и звонкий день солнечного противостояния предстояло провести с животным. Вчера из столицы оно притащило мягкие валики переспелого брюха и сразу же начало обильно потеть. Начальник кондиционеров, вентиляторов, озонаторов и прочей хитрой электрической нечести, призванной, но не способной, в восемь ноль-семь уже вышел от, дымясь чесоточной злобой влажого и липкого. Свадебное железо мостов готово было кукурузой посыпаться из сломанного служебной осатанелостью рта.
"Козел", - нежно вибрируют жалюзи, белые крылышки аэроплана, парящего без фюзеляжа в сливочных струях востока. Счастливая эскадрилья.
- Анна Васильевна, а скажите пожалуйста , - проглотить трубка не может, но ухо обжечь готова.
Факс!
Что значит, конечно же потерялся? Следы урагана годами смывает дождь и не может утопить в дюнах своих песок. Вопрос лишь, какую форму принимает стихийное бедствие отгуляв - рулона, гармошки или змейки? Ах, ну конечно, ужиком, гадючкой заползла синеватая лента с рассыпухой полуразложившейся кириллицы под коричневые коленкоровые лопухи папки "к докладу".
- Сюда! - серая сосиска пальца с чахлой, неаппетитной лобковой порослью между суставами, кажется прыснет каплями кипящего жира, если согнется. И угадит, испачкает чудесное Анино новое платье, шелк в голубых и розовых облаках июньского рассвета.
Платье? Да, разве оно заметит его? И новую челку, что само безрассудство и ветер?
"Свинья", - смачно фыркает дверь, вечно получающая невидимой коленкой под зад.
В коридоре на креслах соломенные снопы главного бухгалтера, угреватая вешалка носа начальника гаража и рыжие сороконожки бровей сочинского управляющего Гиви Александровича.
"После десяти ", - прогавкала тварь.
Губка валиком - безнадежность, ротик ниточкой - понимание, зефир полей елисейских в утешение. Всю без остатка магию прованского искусства экстрагированья - людям.
Вах.
В приемной зама зверя лютого, на том, тенистом берегу ковровой серой с искрой дорожки, хрусталь. Литье стволов, ажурной ковки листья, капустные головки жирных гвоздик. Лена, суета ресниц над розовыми папильотками азалии, растенье щедро награждается водой "боржоми" из богемского стакана. Вчера патрон, галантный хват, ее возил отведать рыбку из альпийских рек, к нам прилетающую на самолетах. Ну, что там, расскажи, красавица, за кеглями колонн, в какие чудные пределы путь преграждает боец румяный со шлангом не в том месте?
Дзы-дзы. Дзы-дзы - ток электрический в коробке мечется, но пластик серый его не выпускает. Это за спиной, все вместе, нетерпение и недержание.
- Да?
- Чаю!
Кружок лимона с шестиугольником веселой пустоты в серединке так и хочется надеть на карандаш, залить чернилами и подавать, украсив шариками ластиков и веточками гнутых скрепок. Заметит или отхлебнет не глядя, а если обратит внимание, то хочется узнать на что, цвет, запах жижи заинтересует, или наконец-то солнечный перламутр маникюра?
- А что, погорячее никак?
Высшая нервная деятельность отсутствует. Туфелька.
Поразительно, такая огромная, тяжелая башка из недоваренного мяса, сколько же она весит с одним единственным застрявшим в ней глотательным рефлексом.
- Запишите на сегодня ...
Немигающие зенки производства ленинградского оптико-механического объединения, рекомендованы для применения в перископах, устройствах переферического наблюдения и артиллерийских буссолях.
- Вызвать... отправить... соединить... а это... - радуга обложечного полимера, лапка холодного зажима, - сегодня до четырех выправить и мне в трех экземплярах.
"Preagreement".
Javol, будет исполнено, ваше всеобъемлющее бегемотство. Не первый раз, дело знакомое. Опыт есть, навык имеется, на хорошо и отлично сдан университетский курс "типичные ошибки низших приматов в употреблении временных конструкций английского глагола".
В контору Анну год назад устраивали мать и тетка.
К самому? К самому! Слюни, слезы, волнение женских желез и быстрых, тревожных гармонов перетоки.
А собеседованье проводил вечно посмеивающийся мужчина с розовыми щечками рождественского бутуза, любитель превращать в оранжереи кубы служебных помещений.
Вел себя, как пшют в примерочной, диплом не меньше минуты изучал, и даже вкладышем не побрезговал:
- Второй французкий, это хорошо, но, вряд ли, вряд ли, пригодится...
Cерьезен или шутит, таким родился или же строжайше соблюдает рекомендации специалистов по работе с кадрами, простой девчонке, выпускнице универститета понимать не обязательно, но вот масло, нерафинированное доцентское, что засветилось во время заключительного осмотра экстерьера на заметку взяли.
- А делопроизводство, значит, самостоятельно освоили?
Угадали. Точно, вот этими вот белыми руками.
Поздравляю!
Тушу-грушу же предъявили только через неделю. Она сама, в буквальном смысле напугав, выкатилась из логова, в котором, как оказалось, давно уже рычала, рвала доклады и ломала мебель, с зарей явившись прямо из аэропорта:
- Пошлите за минеральной... Гусева к девяти со всеми бумагами ко мне... и еще запомните или запишите, мыть, убирать, любые работы в моем кабинете проводятся только, я повторяю, только по моему личному распоряжению...
Встать, сесть. Встать, сесть. На пле-чо!
Итак, вопрос остается открытым, осведомлена ли говядина во всем торжестве своей первозданности о половых различиях испокон века двигающих миром, известно ли ей имя рычага, с которым древний грек искал точку опоры для великих дел?
Иными словами, читали ли вы, Игорь Леонидович, в вашем жиртрестовском детстве с четырехразовым питанием о пестиках и тычинках, уносились ли в фантазиях ночных во след мохнатокрылому шмелю, или пчеле с антеннами приема ближнего и дальнего на голове?
Насос двери о неожиданном исходе белковой массы по-товарищески успевает предупредить за несколько мгновений.
- Я в администрацию...
Нет, пчел мы только жгли, шмелей давили, ну а на ос садились просто, благо у нас всегда кирзач добротный заменял нестойкий верхний эпителий. Вот так, Анна Васильевна, если хотите любопытство удовлетворить в порядке ведения.
- Отмените встречу с Алексеевым, а Найману назначьте на семнадцать десять.
Полдня в колонны строивший механиков, врывается начальник аппаратов охлаждающих и нагревающих, печально проплывает тело белое не вынесшего тягот постоянного жужжанья. Бить будут, будут бить. Прощай, товарищ.
А вот и новый, весь в изумруде полиэтилена, еще не ведает, что нюхать предстоит, эх, бедолага. Я кондиционирую, вы кондиционируете, он кондиционирует.
Past perfect continuous, пожалуйста.
Он кондиционировал последние шесть месяцев, да, кондиционировал, до того как.
Текст предварительного соглашения на четырех страницах, рядом с перечеркнутыми абзацами на полях чернильные гуси новой редакции, Вы и Ваше мы неизменно пишем одинаково, вне зависимости от того, пыхтим или потеем.
Звонок.
- Приемная.
Пауза.
- Игорь Леонидович у себя? - голос стыдливой нищенки, жена, то есть прямой переключен на секретариат, ого, даже секунды отвлечения себе не можем разрешить, абсолют концентрации и констипации.
- Вас соединить с машиной?
- Нет, нет, спасибо, я перезвоню.
Ту-ту-ту...
Когда домой приходит, что делает скотина с этой маленькой женщиной, похожей на заветрившийся кусочек селедки из гастронома? Вешает на нее пальто, ставит кейс, употребляет как плевательницу?
Откуда же тогда два мальчика с такими же ветчинными головами? Шофера приглашал на полчаса, чтоб за бутылку сделал? Или она сама, застиранная и бесцветная, визиты наносила тайно бабушкам, умеющим рисованное счастье из колоды шестерок и семерок вынимать?
Вернулся. В контору входит, как в ванну загружается, еще на первом, а выдавленый воздух уже выплескивается в форточки второго, в окошки вытекает третьего. Все холодеет и только крылышки парящих беззаботно чаек-жалюзей, не зная горя, напевают.
- Кро-ко мо-ко око-дил.
Чому ж я не створка, чому ж не летаю?
- Текст готов?
- Да.
Готово все! Моря и реки, леса и степи, недра и лона - вселенная на цырлах, на стреме, начеку, команды только ждет, отмашки, знака хоботом, хвостом, так что расслабиться, минутку подышать обыкновенным воздухом не слабость, и не грех, а просто удовольствие, не слышали, коллега Павлов утверждает, и даже доказал, успешной серией экспериментов продемонстрировал на вам подобных.
- Через две минуты мне.
Подсунуть под дверь? Подкрасться сзади и в карман? За шиворот? На стол? Понятно. А мне валить отсюда без спасибо, без "ну-ну-ну" простого, без кивка?
- Уберите это.
Ага, попутный груз, чашки и стаканы, поставить на поднос и, дверь ногой толкнув тихонько, рассеяться, исчезнуть. Но прежде, извините, надо будет за спину все-таки зайти, чтобы бутылки из-под выхлебанных вами пузырьков забрать.
Итак, вот они уши. Эти удивительные розовые, нежные грибочки, сумевшие пробиться сквозь жилы каучуковые буйвола и терку металлическую носорожьей шкуры. Всего-то тридцать сантимеров, двадцать, десять, пять.
Ам!
Сжать и не отпускать!
- Аннаааааааа Васииииииииииильевна!
Да, будет, неудобно же, когда такая боль по имени и отчеству. Зовите просто Аня.
ХАМЕЛЕОН
Пить брют, сухое до горечи, до легкого озноба, на мурашах-колесиках пузырьков в горло въезжающее пойло. Теплое, потому что из-за пазухи, из кармана самодельного водоизмещением один учебник без обложки. Взрывоопасное, потому что прямо из бутылки, из зелени военно-морского перископа и воздушно-десантного окуляра.
- Ты меня любишь?
Почему нет? Лежа и стоя, с открытыми глазами и с закрытыми, тебя и всех подобных тебе, ха, нелепый вопрос, который никогда не задает небо радующее и ветерок нежащий, вода утоляющая и бутерброд насыщающий, сама жизнь, занятая сочиненьем сюжета, вся в желтом кружеве стружек завязки, белых нитях интриги и разноцветном бисере невероятных ходов.
- Ты меня любишь?
- Конечно!
В такой день, как сегодня, невозможно, просто немыслимо кого-нибудь да не любить. Стоя у пыльных перил моста, отражаясь в чугунных водах щукою и карасем, ногами давя лепестки-экзамены отцветшей розы сессионных тревог, нужно непременно губами ловить что-то живое и влажное, синими бездонными завораживать зеленое и радужное.
- Леша, Ира, но что вы там?
- Смоемся?
Как? Прямо с моста? Мы, лишенные хвостов-стабилизаторов, с недостаточно развитым для ям и ухабов воздушных вестибулярным аппаратом? А, впрочем, не такая уж и плохая идея, но нужно ждать ветра, буря могла бы нас прихватить, ураган пригласить на тур вальса.
- В бору, Ируся, голуба, ага?
Там, на горе, мы превратимся в запах черемухи, в птичье эхо и хруст желтых иголок хвои.
- Веришь?
Еще бы, обязательно веришь, канцелярские чернила сомнений давно уже съедены, слизаны с измятых варенников губ. Вишня, клубника - чистый рубиновый колер безоглядности.
Гопник-трамвай, цокая, нос, как серую кепочку, лихо приподнимая на каждом стыке, обгоняет отставшую парочку. Кондуктор, кормящийся устным счетом, привычно суммирует головы.
Две, пять фонарных столбов, сорок метров, еще две плюс две и на полкорпуса впереди только одна, итого - семь, четности нет, непорядок.
Соображает.
- Ну что, герой, - спросил Алексей Караваев Алексея Петрова, - телка сама в руки идет?
Действительно.
Должен ли сорвавший легко, беззаботно летний бутон сочувствовать неудачнику, всю зиму ждавшему набухания невзрачных почек? По желобам длинных улиц, хрустя слежавшимися кристаллами, дыша серебром еще не упавших с небес, ради чего сопровождал бедолага тонкорунную шубу?
Иринка, Иришка - дарил имен колокольчики, чтобы вернулись болотным чмоканьем равнодушного "чао", и только?
Получается так.
- Ты понял, просто по-черному кинула.
Кинула? Но разве так уж и плохо, что ветрена и непостоянна? Если немного подумать, то это как раз и делает жизнь разнообразной и неутомительной. Нет, нет, очень полезное качество особи противоположного пола, ты просто как-то неверно шел на волну, товарищ, и потому не испил шипучего брюта гребня. Но все поправимо, не надо отчаиваться, фатализм удел астрономов, тезка. Обычный же невооруженный глаз, изъяны счастливые адаптации, аккомодации и аберрации, даны нам как раз для того, чтобы не расставаться с надеждой. В общем, я предлагаю попробовать.
- Ты что, рехнулся? Или, в самом деле собрался сказать, подруга, ты знаешь, сейчас Каравай к нам подвалит?
Зачем говорить, есть вещи, которые нет нужды портить несовершенством выразительных средств языка. Их следует делать молча.
- Петров! Комарова! Мы вас больше не ждем!
Ау! Бежим, ускоряемся, слева секундомер сердца, справа маятник бутыля. Вверх, туда, где над центральным быком коротышками толстых болтов сцепилось плечо правое с левым. А потом вниз, ух, догоним и налетим, потараним над зеленью отмелей того берега.
- Два дурака!
И это прекрасно, ветер в головах, свист, порхание, парение, беззаботность восходящих потоков и головокружительный штопор срыва. Теперь догоняйте вы! Света и Дима, адью, болид прошел между телами, соединенными слабым сплетением рук, сорри, Таня и Витя, крепче объятия, вас лихо обходят неизвестные игрек и икс справа и слева.
- Темп, Леха, темп, Караваев, у-у-у-у-у!
Ириша, мы первыми вступим на вермишель, ракушки и рожки молоденькой травки, жаль, что ботинки каши не просят, пище простой и вегетарианской не могут порадоваться тупоносые, пока мы дышим хвойным экстрактом, экологически чистым продуктом жизнедеятельности иголок и шишек.
1 2 3 4 5 6 7