Но он не пил. Изображал руками, глазами, вздохами... Мужчины скрипели зубами...
Но скрипели белыми зубами и жены. И оттого, что сестры ничем грешным себя не показали, женщинам становилось совсем нестерпимо: устали они ждать от них зла.
Приближалось. Зрело.
Однажды в душную июльскую ночь, не сговариваясь, тридцать шесть женщин Города и Заовражья собрались в осиновой роще у парка культуры. Молча, простыми движеньями, как рубили капусту осенью для засолки загорелыми руками, они стесали две сосенки, заострили, вручили кому-то, стараясь не заметить, кому именно, и двинулись к дому сестер с лицами, прекрасными от стремления. Они окружили дом и увидели: на крыльце, широко расставив ноги, стоял милиционер Юмбатов (тот, который у нас был до Лычко).
— Убивать, что ль, пришли? — спросил он, икнув и матюгнувшись (тихо, себе под нос — из вежливости перед женщинами). — А вот я вас застрелю! — И вытащил, вправду, пистолет.
Женщины бесшумно разошлись.
Юмбатов был холост.
Он стал беречь сестер, но не переселялся к ним, приезжал только на ночь. На личном мотоцикле с коляской. Алена Сестра с жадностью наконец стала стискивать крепкую поясницу мужчины, бить ладонями по плечам, гладить шершавую от бритья и ветра шею (в Полынске нечасто бывают ветра, но когда едешь на мотоцикле — ветер).
Озоруя, она предлагала сестре в одну из ночей прийти вместо нее к Юмбатову — и испытать. Та тихо отказывалась, отворачивалась от глаз Алены Сестры, понимая, что не дай Бог принять ее уговоры всерьез.
Но тут и сам Юмбатов захотел узнать, угадает он или не угадает, если в темноте вместо Алены Сестры к нему придет Алена Немая. Алена Сестра сказала ему: ладно, завтра.
Назавтра она не прислала сестру, а сама притворялась изо всех сил, кричала, в кулаке у нее была губка, напитанная кровью убитого петуха, этой кровью она испачкала, улучив момент, простыню. Но Юмбатов ее раскрыл. Был опытен.
Он обиделся.
Он неделю не приезжал, обиженный.
Воробьиными ночами скрипела на склоне оврага осина, расщепленная ударом молнии. Сестры боялись без защиты Юмбатова.
Он, обиженный, целыми днями гонял на мотоцикле по Полынску, профилактируя преступность. Алена Сестра с тоской думала, что от ветра езды его шея совсем задубеет, молодость пройдет, — зачем дальше жить?
— Ладно, — сказала она сестре. Один раз разрешаю. Но если потом будешь с ним — убью.
Алена Немая сказала, что не хочет, и согласилась.
Произошло.
Почти месяц Юмбатов думал, что все идет честь по чести, по уговору: сегодня у него в руках Алена Сестра, завтра Алена Немая. На самом же деле сегодня в руках у него Алена Сестра тает и жеманится, скромничая, изображая Алену Немую, а завтра она же без притворства кричит и издыхает страстью.
И все-таки заподозрил обман. И, чтобы уж без подвоха, пригласил к забавам сразу обеих, а не по очереди. Делать нечего, они согласились.
На другой день, вечером, как всегда, Юмбатов въехал во двор на своем мотоцикле и увидел Алену Немую лежащей у крыльца с разрубленной шеей. Или Алену Сестру он увидел? Но ему почему-то сразу подумалось про Алену Немую.
Стали разбираться. Юмбатов был замешан, поэтому не помогал следствию, а путал.
Кого считать убийцей, а кого убитой?
Ведь надо записать в официальных бумагах: убита Алена Дмитриевна Шлёндина. Но они обе — Алены Дмитриевны Шлёндины, хотя паспортов получить до сих пор не удосужились. Если обозначить кличками, что не возбраняется в милицейской практике: Алена Сестра и Алена Немая, то опять же требуется знать, какая именно сестра убита. Оставшаяся в живых оказалась совсем немой: то ли Алена Немая окончательно онемела от испуга, то ли Алена Сестра притворяется Аленой Немой, чтобы на нее свалить убийство... Следствие зашло в тупик. Налицо и труп, и убийство, но неизвестно, кто погиб, а кто преступник. Короче говоря, с подсказки Юмбатова оформили случившееся как бытовой несчастный случай, а именно: урон хозяйственного топора на голову без преднамеренной цели. Кто уронил и на кого при этом оставалось по-прежнему неизвестным, но, поскольку сажать в тюрьму никого не надо, то эта неизвестность признавалась юридически несущественной.
Юмбатов перестал ездить в Аленину Пр-сть. Он чего-то стал побаиваться. Он не мог быть с женщиной, когда не знал, кто она именно. Он любил точность в знании людей, он пошел в милицию потому, что о каждом человеке у милиции точное уголовное понимание. Человек или преступник или нет, или судим или не судим, никаких нюансов.
Оставшаяся Алена осталась немой, но осталась и красавицей. Начала попивать. По ночам выла над могилой сестры. Мужчины Полынска сначала валом повалили к ней, и она не отказывала, но жены не ревновали, осиновых колов не припасали, и мужчинам скучно стало, даже брезгливо как-то.
Опустел двор.
И тут появился Мама и стал в нем хозяином.
Алена приняла его равнодушно.
Она пила, он шлялся по городу, воровал что попало. Тронуть его боялись: он тут же оскаливал зубы в жуткой улыбке и шел на человека с железякой, которую всегда таскал с собой. Его в психушку отвезти надо! — говорили Юмбатову жители. Убьет же кого-нибудь, и ничего ему, дураку, не будет. Юмбатов рассеянно молчал. Ему неприятно было вспоминать об Алене, а они напоминали, а ему неприятно было!
От Мамы у Алены родилось пятеро детей, и у каждого были свои способности.
Первенький (имен не давали), не имея от рождения одной руки, второй рукой делал стойку вниз головой на одной руке и стоял так сколько хотел. Его отдали за две бутылки водки и пустой мешок проходящим мимо цыганам, любящим такие таланты.
Вторая, девочка, умела прыгать по-лягушачьи наперегонки с маленькими черными земляными лягушками. Так, прыгая, сорвалась в овраг, о ней забыли вспомнить, спохватились лишь через неделю — но ничего в овраге не нашли, кроме лоскутка розового ее платьица.
Третий, мальчик, имел огромную голову. Отец Мама выводил его на солнцепек и подолгу наблюдал, ждал, когда же от солнечного жара треснет эта диковинная голова и какие семечки оттуда покажутся? Но она лишь шелушилась, краснела. Мама обижался от неполученного зрелища, плакал. Этот мальчик всегда хотел есть, однажды забрел к хлеву, где была свинья, долго расковыривал между прутьями, чтобы пролезть в хлев и съесть свинью, протиснул кое-как голову, а назад не смог. И получилось наоборот: свинья его съела.
Четвертый, тоже мальчик, хоть и был скрючен в руках и ногах, но пошел все же в школу, где очень веселил ребят: у него звонко щелкали кости во всех суставах. Но мать одного из учеников стала возмущаться, что этот ублюдок всех перезаразит. И он перестал ходить в школу.
Шли мимо цыгане, разбили, как всегда, табор в Алениной Пр-сти. Старый цыган Рудольф послушал щелканье самородка — и стал учить его музыке. Вскоре одаренный мальчик виртуозно выщелкивал, выхрустывал, вихляя плечами, локтями, коленями и ступнями, «Прощание славянки», «Турецкий марш» и «Полонез Огинского». И Рудольф взял его с собой.
Пятая, младшая, была девочка. Она родилась румяная, красивая, точь-в-точь мать, и Алена даже на время перестала пить, не отходила от дочери, лелеяла.
Она получила, конечно, имя Алена и стала расти. Мать то держалась, то срывалась, но Алена и школу посещала, и сыта была, и даже два платья имела. Жила.
Стало ей пятнадцать лет.
Шла она вечером с веселого вечера из школы, одна.
В кустах ее ждал Юмбатов, уже вышедший на пенсию, но незабываемо помнивший о своей любви.
Повалил ее. Она закричала. Он говорил ей ласковые хорошие слова, она не слушала и кричала все громче.
Прибежала Алена-мать, вцепилась в Юмбатова, царапалась. Тогда он стал душить ее без жалости, потому что она стала некрасивая, опухшая. Тогда крики услышал Мама, прибежал со своей железякой и убил Юмбатова, но Алена-мать уже была задушена.
Алена-дочь бросила в школу, заперлась в доме — и как уснула наяву. Еду ей, воруя, приносил Мама, а ночами он выхаживал у забора, крепко держа железяку, скалил зубы и смотрел в темень. У него ничего не осталось кроме дочери и космического аппарата, который он строил в сарае из двух железных бочек, дырявого огнетушителя и других технических предметов. Первая ступень была уже готова.
Алена тоже не спит.
Рыбы жалуются: вода стала горька.
Птицы жалуются: воздух стал тяжел.
Звери жалуются: лес облез.
Алена молча жалуется: жизнь проходит без радости.
Осина над обрывом все тоскливее скрипит надломленным стволом.
5. Василий Венец, стратег и тактик
В общем-то, из-за этой Алены и началась война. Но не будь ее, Василий придумал бы другую причину.
На карте возле дома Алены он нарисовал цветок и нож. В знак любви к Алене и ненависти к врагам.
Однако это он пририсовал позже, а саму карту составил еще мальчиком. Потом делал добавления.
Как видите, он заштриховал территорию и поделил ее на три части. Вертикальными линиями обозначил Город, где живет и правит он сам, Вася Венец. Горизонтальными — поселок Заовражный, где самый авторитетный человек — Александр Бледнов. Территория парка и кладбища, заштрихованная косыми линиями, принадлежит Павлу Сусоеву. Об этих потом.
Никто из родственников Васи не имел отношения к военной службе, а он любил. Рисовал карты. Обозначал противника. Ставил стрелки, где ударить. Делал знамена. Нашивал подчиненным знаки отличия, водил в бой — и даже с песней. Запутывал следы. Прятал боевые сводки. Ловил и разоблачал шпионов.
— Зачем тебе это, Вася? — спрашивала его мать.
— Иди сама знаешь куда, — отвечал Вася. Он не уважал ее за жизнь без цели.
Не уважал Вася и отца, честного сцепщика. Подливал ему в щи уксус. Отец уставал после работы. Он ел щи и ничего не чувствовал. Потом ложился спать. Утром затемно шел работать. Собаки оживленно брехали в морозном воздухе. Ему это нравилось, жизнь казалось полной смысла.
Вася поднимался поздно. Но в школу все же шел, понимая, что полководцу какие-то знания нужны. Шел он в школу, петляя и оглядываясь, чтобы его не выследили враги. Врасплох они его никогда бы не застали: в портфеле у Васи пистолет-поджиг, стреляющий дробью.
Повзрослев, он уже не носил поджига, обходился одним авторитетом.
Я расскажу о нем еще, будет время. Надо вкратце рассказать и о других будущих полководцах.
6. Сусоев
Вася Венец воинственен потому, что так придумал. Павел Сусоев воинственен он природы, не думая.
Сухой, рыжий, он целыми днями бродит по двору, безуспешно ловя цыплят, чтобы потетешкать их в своих больших красных руках: он любит мягкое и желтое, но цыплята не даются.
Вечером оживляется и идет на танцы в парк, дом его стоит как раз наискосок от входа в парк. К нему присоединяются друзья. Они не танцуют, а только ходят кругами, смотрят и слушают.
И вот наконец раздается задиристое:
— Чё ты сказал?!
Павел тут же рядом. Два мальчика сцепились, вот-вот подерутся. Наскакивают, обзываются. Сусоев, не вмешивается, смотрит и все более возбуждается, возбуждается — и вдруг наотмашь бьет того, кто придется под руку. Часто своего же. Наших бьют! — кричит он после этого страшным голосом. Начинается свалка. Он мечется, глаза горят, он счастлив. Вскоре танцплощадка становится пустой, на ней лишь обрывки одежды, лужицы крови и пивные пробки.
Он бредет домой, обмякший. До следующего вечера.
Иногда танцев нет или зима. Тогда он собирает друзей и налетает на Город или Заовражье. А бывает, Заовражье объединяется с парковскими. Или Город объединится с парковскими. Или Город и Заовражье объединяются, бьют парковских.
То есть война всегда была, но мирная, повседневная, а в этой, настоящей, о которой пойдет речь, у Павла Сусоева и его парковского отряда особая роль. Об этом после.
7. Александр Бледнов,
человек испытаний
Одиноких женщин в Полынске много, одна из них — Алена Белая. Белая — потому что светловолосая, белокожая, а фамилия — Бледнова. Лычко, как уже упоминалось, не добился от нее любви, но это не значит, что никто любви не добивался. Родился у нее как-то сын, она назвала его Сашей в честь песни, которую любила с детства: Саша, ты помнишь наши встречи в каком-то парке та-ра-ра-ра... Ей часто представлялся этот Саша из песни и то, как она говорит с ним голосом певицы, певшей на пластинке.
Однажды она грела воду в ведре на электрической плитке, под окном, а маленький Саша сидел на подоконнике и, не видя ведра под собой, стал задом слезать — и ногой в кипяток. Щиколотка вся покраснела, а потом вздулась огромным водяным пузырем. Саша глядел на пузырь и не чувствовал боли. Больно было потом, когда он задел пузырем обо что-то и пузырь прорвался. Но Сашу этот случай привел к мысли, что ему в жизни предстоят испытания. Его заранее сердило все, что помешает жить духовной внутренней жизнью: голод к еде и женщинам, потребность в одежде и жилье. Ему хотелось также, например, попасть в тюрьму, чтобы из нее убежать и скрываться. Потом он это и исполнил.
Он стал закалять себя и испытывать.
Сколько человек может прожить без еды? А животное?
Тогда он ловил мышей и сажал в клетки, ждал, когда подохнут. Мыши дохли быстро — или они были такие в Полынске слабые? Тогда попробовал на себе. На одной воде жил десять дней. Упал в обморок. Испуганная мать стукала его по щекам, он очнулся и засмеялся.
Мечтал приручить дикого льва, но в окрестностях Полынска диких львов, конечно, не было. Водилось странное животное волкозаяц, но — не тот масштаб.
Колол себя для испытаний иглой, жег огнем. Мог под водой находиться без дыхания ровно три минуты.
И понял, что ему все нипочем, вот после какого случая.
Сидел зимой за сараем в ложбинке меж сугробами, смотрел себе под ноги, внюхивал теплый парок, исходящей из коричневой массы, под которой подтаивал снег (нежная влажная свежесть присутствовала в этом запахе), и вдруг заинтересовался мыслью: а хватит ли духу съесть? О многих испытаниях он слышал и читал (он и читать выучился для того, чтобы знать, какие у людей бывают испытания), но вот о таком не приходилось. Он взял в руку, зажмурился, но тут же приказал себе открыть глаза, что-бы видеть. И съел. И пальцы облизал. С этих пор он стал себя уважать, ненавидя других за слабость. И за то еще, что коверкают его фамилию. Заовражные ведь, как уже говорилось, «якают».
Что получается, если фамилию Бледнов произнести в местном произношении? Александр это терпел до четырнадцати лет. А однажды, когда его так назвал сосед, он быстро и резко ударил его по лицу кулаком и сказал: по фамилии не зови, по имени зови.
Ладно, Саша, согласился сосед.
С тех пор все звали только по имени. Могли бы наловчиться, произнести «Бледнов», но слишком закоснел язык, по-правильному не поворачивается. Разве только у молодежи, забывающей традиции предков.
Так что, если хотите, вот еще причина: обида Бледнова на земляков, а через них на всех прочих людей. Причина, так сказать, фонетического происхождения.
8. Учитель словесности
Учитель русского языка и литературы или, как говорили раньше и мне больше нравится, учитель словесности Андрей Ильич Несмеянов уже почти год учительствует в Полынске, приехав по направлению из Саранска. Ему двадцать три года.
Учитель словесности!
В русской литературе учитель словесности появлялся всегда не просто так, а зачем-нибудь, особенно если он при этом попадал из мест цивилизованных в провинцию.
Может быть, у Андрея Ильича была миссионерская идея: внедрить в провинции вкус к родному языку и литературе?
Может быть, его погнала из города несчастная любовь?
Может, он человек сухого долга, и если уж распределили его на три года в Полынск, то честно отработает, а потом уедет?
Ответим по очереди.
Миссионерской идеи Андрей Ильич не нес, хотя русский язык любил до тошноты. Это не для оригинальности выражения сказано. Когда он видел неправильно написанное слово, его действительно и в прямом смысле физически тошнило. С каждым годом это обострялось, и он знал, что рано или поздно придется бросить учительство.
Несчастной любви тоже не было. Были отношения с одной девушкой, но очень поверхностные. Была интеллектуально-телесная связь с женщиной тридцати пяти лет, зрелой и первенствующей в разговорах и ласках, Андрей Ильич уже утомился, но не стал бы убегать от нее специально.
Сухой долг его тоже не вынуждал.
А просто: предложили ему поехать учителем в Полынск, а он подумал: что за город такой, Полынск, никогда не был в Полынске. И согласился.
Вот и все.
Жилья ему сначала не нашлось, жил в гостинице, в двухместном номере, потому что одноместных в этой гостинице просто не было. Командированные, которых подселяли к Андрею, вечерами обязательно пили и рассказывали о своей жизни, Андрей из вежливости молча слушал и тосковал.
В школе ему пришлось вести помимо словесности географию и военное дело: не хватало учителей.
Он ходил в школу в костюме и в галстуке. Но вечером он был свободный молодой человек. Тогда он надел джинсы и футболку и пошел по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9